Текст книги "Блеск и нищета шпионажа"

Автор книги: Михаил Любимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Москва тем временем не дремала. На Хорошевском шоссе, где размещалось Главное разведывательное управление Генерального штаба, шли приготовления к важной операции. Начальника ГРУ, генерал-полковника Мерецкова, в курс дела не ввели, разговор о предательстве шел на уровне шефов КГБ и Министерства обороны. Неясность и неопределенность порождали дикие догадки и гипотезы, вплоть до грядущего назначения генерала Панченко на пост заместителя министра, однако начальник ГРУ действовал четко по приказу и довел до Панченко суть инструкций свыше.

– Очень важное дело, Сергей Сергеевич, тебе нужно сегодня же вечером вылететь в Куйбышев. Там завтра утром сдают в эксплуатацию новый истребитель, надо присутствовать. Более того, тебе поручается возглавить группу, которая будет контролировать доработку в течение полугода. Так что оформляй длительную командировку. По всем вопросам звони лично мне. Кстати, мы тебя представили на генерал-лейтенанта.

– Благодарю за доверие, – сказал несколько удивленный таким оборотом Панченко, возвратился к себе в кабинет и приступил к передаче дел заместителю. Закончив работу, генерал вышел из здания, уселся в машину и по дороге заехал в гастроном, черкнув красным мелком по входной двери и купив попутно килограмм одесской колбасы. В тот же день магазин посетила жена американского консула, на мгновенье впитав своими красивыми черными глазами красный сигнал, из магазина она направилась на Петровку, зашла в подъезд поправить чулок и вынула из-за батареи контейнер, который успел заложить генерал. Поздно вечером в ЦРУ уже летела шифровка о переводе Панченко (он же Джером) в город на Волге. Американский резидент в Москве адресовал ее непосредственно директору ЦРУ, ибо отношения с Уэстом у него давно зашли в тупик, они конфликтовали по всем вопросам. Телеграмма ввела подозрительного шефа в тяжелый транс, и он тут же вызвал к себе заместителя и друга (притащил с собою из Техаса) Ричарда Холмса, спортивного вида мужчину лет сорока, героя из американской мечты с волевым подбородком и белоснежной улыбкой.

– Что-то мне не нравится обстановка в Москве, Дик. Умер ценный агент, другой не менее ценный вдруг ушел в отпуск, и вот сейчас не вышел на встречу наш генерал, успевший предупредить о переводе в Куйбышев. Опять же внезапно, не слишком ли много неожиданностей? Интуиция подсказывает мне, что у нас утечка информации. Но где? Давайте аккуратненько проверять сотрудников русского отдела, курирующего этих агентов. Уэсту – ни слова, естественно. Он очень мне нравится, надежный парень, но дело остается делом.

Такие приказы можно отдавать только по неопытности: ну, начнут проверять, просмотрят все досье (но там же нет компроматов! кто же держит сотрудников с компрами?). Ну, осторожненько побеседуют с коллегами (наиболее гнусные настучат, но разве им можно верить?), опросят соседей (но ведь они тоже сволочи и, если не в ладах, покатят такую бочку, что потом не отмыться, вот и верь им после этого!). Ну, в крайнем случае, выставят наружку (только в дурном сне может присниться, откуда столько сил? в одном русском отделе двадцать человек и за каждым ходить? как долго? день? месяц? год?), а шпион, он же «крот», живет себе и поплевывает. И вообще, полный идиотизм трясти кадры, если завербован начальник американского отдела КГБ. Благополучно приземлившись в Куйбышеве после двухчасового перелета, Панченко вышел в холл, где его уже ожидали трое офицеров. Начальник-генерал встречать не явился, что оскорбляло честь и вызывало недоумение. Впрочем, вскоре все прояснилось: Панченко проэскортировали до ЗИЛа с белыми занавесками, он вальяжно устроился на заднем сиденье рядом с полковником, однако неожиданно и с другой стороны подвалил здоровенный офицер.

– Неужели еще одну машину не могли взять? – возмутился генерал.

Но тут его сдавили, оглушили и тщательно обыскали, просмотрев даже швы и подкладку одежды в поисках яда (личное указание Каткова, наколовшегося на Соколянском).

Начальнику разведки в Москву пошло донесение об удачном захвате предателя, прочитал он его без особого интереса, ибо был поглощен беседой с асом разведки Евгением Гу-сятниковым. Гусятников выезжал в ответственную командировку в Рим и получал последние инструкции от шефа. В разведке у него был неоспоримый авторитет: заслуженный мастер спорта по самбо, прыгун, пловец, боксер, славный парень, прекрасный вербовщик. Правда, не силен в составлении политической информации: окончил институт физкультуры, «кормушка» же (так называли разведшколу) особого образования не давала. Да и выглядел он отменно, ростом вымахал метра в два, эдакий русский богатырь с копной золотых волос, помесь Ильи Муромца с Сергеем Есениным.

В самолете до самого Рима Евгений спал, иногда врубаясь в роман братьев Вайнеров, который читал уже месяц. В Италии он бывал не раз, однажды во время кинофестиваля даже жил в Венеции, в которую влюбился на всю жизнь. Бродил по площади Святого Марка, восхищался палаццо дожей и каналами с мутной водой, пил вино у моста Вздохов и возмущался жлобством итальяшек, которые плохо освещали картины в галереях, оберегая краски от света. После тихой, загадочной Венеции (во время ночных прогулок по узким улочкам он казался себе Казановой) все итальянские города казались суетливыми и шумными, особенно ненавидел он мотоциклистов, нагло гонявших на дикой скорости меж волшебных кафедралов и памятников.

Гусятникова встретил сам резидент, доставил в посольство и угостил обедом с пиццей, макаронами разных мастей и невзрачным эскалопом (как был Плюшкиным, так и остался, думал командировочный, не выносивший мучного). Зато кофе оказался первоклассным, с горьковатым привкусом, настоящий «эспрессо», от которого Гусятникова тут же потянуло в сон, – как ни странно, именно таким образом воздействовал на него напиток, вызывавший у других прилив энергии.

Утром он тщательно выбрился, надушился купленным в аэропорту «Глобом» фирмы Роша, вышел из старинного здания посольства, уселся в «форд», выделенный ему резидентурой, и легко, словно на свидание с любимой девушкой, помчался в американское посольство. Однако морские пехотинцы преградили ему путь и сопроводили в приемную, куда вскоре явился дежурный.

– Я хотел бы видеть главу резидентуры ЦРУ, – спокойно заявил Гусятников.

– Тут нет никакой резидентуры, – перепугался осторожный дежурный. – Кто вы такой?

– Об этом я скажу шефу, – отрезал Гусятников.

Дежурный пожал плечами и вышел, пришельцев, жаждущих контактов со спецслужбами, в любом посольстве не жалуют: чаще всего это провокаторы и психи. Вскоре в приемную спустился худощавый тип, чокнуто-конспиративным обликом напоминавший типичного цэрэушника, однако в приемной Гусятников ничего рассказывать не стал и попросил провести его в защищенное от подслушивания помещение, написав на бумажке: «я – сотрудник КГБ». Визит взорвался в резидентуре сенсационной бомбой: шеф строчил и получал «молнии» от директора из Лэнгли, и там и здесь хлопали двери, входили озабоченные люди и выходили еще более озабоченными, все куда-то неслись, и что-то писали, и тихо о чем-то шептались.

На натовской базе недалеко от Рима срочно подготовили военный самолет, предназначенный для десантников, завернули Гусятникова в плащ почти до пят, надели темные очки и огромную шляпу «борсалино», в которой утопала голова. Вывели из посольства через черный ход, усадили в огромный «шевроле» с затемненными стеклами, дали в сопровождение еще три автомобиля с вооруженной охраной и повезли на военный аэродром.

В самолете цэрэушники окружили перебежчика со всех сторон, словно он собирался выпрыгнуть из иллюминатора и полететь обратно к своим березкам, усиленная охрана ожидала его и на специальном аэродроме ЦРУ под Вашингтоном, оттуда целая кавалькада машин на головокружительной скорости помчалась в Лэнгли. Евгения Гусятникова принимал сам директор, его заместитель Ричард Холмс и конечно же специалист по русским делам Оливер Уэст.

– Мне очень приятно видеть вас здесь. Мне кажется, вы приняли правильное решение, – торжественно начал директор. – О вас мы кое-что знаем и приветствуем ваш переход на сторону свободного мира. Не хотите ли виски?

– Спасибо, но я пью только после семи вечера, – улыбнулся Гусятников, обнаружив симпатичные ямочки на щеках.

Присутствующие заулыбались в ответ, а перебежчик в свободной манере развил тезис о разнице между американским и русским пьянством, заложенной в национальных характерах. Американцы, как известно, начинают пить уже перед ланчем, принимают по крохе и на слабом огне дотягивают до самого сна, русские если берутся пить, то уже не останавливаются и в одном рывке достигают желанной нирваны. Гусятников покорил американцев и своим добродушно-уверенным видом, и легкостью общения. Смеялись, словно на долгожданном сборище университетских друзей, даже Уэст иногда расслаблялся, хотя внутри сидела сжатая пружина, готовая в любой момент распрямиться: знает или не знает Гусятников о сотрудничестве начальника русского отдела с КГБ? Если знает, то хана. Правда, в американском суде важны доказательства, в том числе и вещественные, вряд ли суд примет дело, построенное лишь на показаниях перебежчика. Услышав из уст директора характеристику собственной персоны (можно было бы от этого воздержаться), Гусятников не остался в долгу и сообщил присутствующим все, что было известно о них в КГБ. Образ директора он нарисовал пастельными красками, опустив некоторые печальные моменты его биографии, как, например, неуплату налога двадцать лет назад и адюльтер с секретаршей, Холмсу напомнил о проваленных операциях в Восточной Европе, ну а на Уэста в КГБ имелось два тома – ведь он лично работал с подставами и прилично засветился.

Эта объективность, обычно редкая, порадовала всех. Слушая Гусятникова, начальник русского отдела успокоился: не знает, иначе зачем было писать все эти портреты? Просто чтобы показать свою компетентность? Если бы знал, уж нашел бы способ сообщить лично директору. А вдруг он это делает ради успокоения Уэста? Тонкая игра…

– Мы никогда не сомневались, что вы хорошо информированы, господин Гусятников, – чуть выполз из своего нечеловеческого напряжения Уэст.

– Работа такая! – засмеялся Гусятников. – Давайте не будем терять времени: начинайте допросы. Или в ЦРУ уже начали верить перебежчикам на слово?

Еще не начали, вывезли под охраной в специальный особняк, запрятавшийся в лесу, попросили жизнеописать себя во всех деталях, затем усадили на «детектор лжи», и пошло-поехало. Родители и отца, и матери (попробуй-ка вспомнить все фамилии!), чем занимались они до революции и после, об отце и матери – под разными углами. Как начинал карьеру в КГБ? Фамилии коллег, их должности и другие характеристики, фамилии, фамилии, фамилии… Интенсивная работа над Гусят-никовым продолжалась три дня, допросы обычно заканчивались к семи часам, затем все вместе шли на ужин в столовую особняка, где творил чудеса повар-негр.

В КГБ шла такая напряженная работа, что о хорошем ужине невозможно было даже помыслить. Держать на длинном поводке предателей – задача не из легких, к счастью, Соколянский несколько упростил контроль, с генералом, ставшим из-за своего высокого чина главным объектом ненависти председателя, работали интенсивно. Панченко раскололся сразу же: боли он не выносил и избиение в машине полностью деморализовало генерала.

– Давайте будем откровенными, гражданин Панченко, – говорил следователь. – Нам мало вашего признания в шпионаже. Если хотите, чтобы вам сохранили жизнь, то вы должны принять участие в операции по дезинформации американцев. Вы сообщили им о своем отъезде в Куйбышев?

– Сообщил.

И генерал чистосердечно рассказал о четырех тайниках в разных районах Москвы и об основном тайнике на втором этаже жилого дома на Петровке, за батареей, к которой прикреплялся магнитный контейнер. В тот же день дом на Петровке взяли под особый контроль, хотя по идее из-за отъезда генерала тайник подлежал консервации. Через два дня на двери гастронома появилась красная риска, и все та же очаровательная дама, скользнув по ней нежным взором, прошествовала на Петровку, где в контейнере за батареей ее ожидало собственноручное послание Панченко, написанное под диктовку следователя. «Приехал на несколько часов в Москву по вызову начальника ГРУ. В Куйбышеве буду заниматься противовоздушной обороной Приволжского военного округа. В Москве бывать буду редко, постараюсь выйти на связь».

Куйбышев с его мощной авиационной и ракетной промышленностью, наглухо закрытый для въезда иностранцев, всегда был лакомым куском для американской разведки. В Лэнгли даже обрадовались, что генерала направили прямо в гущу секретов. Ведь дело до смешного доходило: дабы урвать хоть малую толику сведений о стратегически важной Куйбышевской области, ЦРУ использовало студента института Лумумбы, ливийца, женатого на девушке из Куйбышева. Власти разрешали ему иногда со строгими ограничениями посещать дом на Чапаевской, где жили родители жены, старые партийцы, не одобрявшие ее брак с иностранцем. Нет, не секретные материалы привозил оттуда юркий араб из Зазеркалья полковника Каддафи и даже не свои наблюдения о дислокации основных военных предприятий – это ему не доверяли, слишком сложно без специальной подготовки. Привозил он местные газеты (всего лишь!), «Волжскую коммуну» и прочие, на которые посольство не подписывали, вся эта пресса переправлялась в информационное управление ЦРУ, где обрабатывалась,'обобщалась и сохранялась в памяти компьютеров. Не дай бог, американские журналисты проведали бы о том, чем занимается мощнейшая американская разведка! Хохота хватило бы надолго, ведь им не объяснить, что официальная информация иногда гораздо важнее самой секретной.

Из Вашингтона – в солнечную Калифорнию, прямо в Лос-Анджелес, пропахший Голливудом, именно туда и прибыл Львов со своим эскортом – сущая пытка! – в виде помощника с супругой и легкомысленной Анной. Супружеская чета держалась скромно, старалась помалкивать и скрывать свою неприязнь к начальнику, обнаглевшему до того, что он открыто, без зазрения совести взял с собою в ответственную командировку профурсетку и любовницу. Сплетен на этот счет они наслушались вволю и теперь фиксировали каждый шаг атташе и Анны, перемывая за спиной их морально неустойчивые косточки. К несчастью, всем четверым приходилось встречаться за завтраком (пришел ли атташе прямо из номера Анны или нет?) и за ужином, днем военные разведчики отправлялись по своим неотложным делам, а Женя – так звали жену помощника – соединялась с Анной, и обе дамы выходили на торговые улицы в поисках счастья.

Драма наступала вечером за ужином. Анна откровенно кокетничала с Львовым, не скрывая своей влюбленности, супруги делали вид, что ничего не происходило (затащит ли она его к себе в номер или нет?). Бедный атташе маневрировал над пропастью, боясь обидеть дочку посла, и, когда она касалась его руки (привычка многих и не обязательно влюбленных), нервно дергался и молил Бога сдержать ее наступательные инстинкты.

И военный атташе, и его помощник были настолько поглощены непредсказуемой Анной, что не заметили главного: отель кишел сотрудниками ЦРУ (право разрабатывать на американской территории обычно принадлежало ФБР, но в данном случае дело туда решили не передавать). Более того, из соседних номеров прослушивали и проглядывали атташе и дочку – именно такой совет и дал Карцев, сразу сообщивший своим американским хозяевам о событиях, развернувшихся вокруг атташе.

Самое страшное наконец произошло. Шел воскресный ужин, и по этому случаю военный атташе заказал омаров а-ля термидор под бутылку калифорнийского шабли, уступавшего, конечно, французскому, но вполне удобоваримого. Разговор касался не слишком высоких, но актуальных проблем: говорили о калифорнийских ценах в сравнении с Италией и Англией, каждый блистал своими опытом и эрудицией, тонким знанием дела.

После кофе (без коньяка – военный атташе экономил казенные деньги, хотя иногда сам не прочь был урвать из пирога, но не на чужих балбесов же тратить!) все пожелали друг другу спокойной ночи и распрощались. Львов двинулся в свой номер, надел спортивный костюм (не только в армии, но и во всем СССР пижамы не привились), бросился на диван и начал пролистывать вечерние газеты.

Неожиданно раздался слабый стук в дверь (словно скреблась таинственная птица), атташе напрягся и решил не реагировать – мысль о внезапном рейде Анны не раз проигрывалась у него в голове. Затем ручка несколько раз повернулась и дверь преспокойно отворилась, ибо потерявший бдительность профессионал легкомысленно забыл запереть ее на ключ – непростительный кикс для разведчика такого калибра. Анна пала на атташе, как яростный ливень с солнечного неба, ради такого важного случая она переоделась в черное, разрисованное желтыми тиграми, платье с мощным декольте и изрядно надушилась «Опиумом» – газеты писали, что от этих духов мужчины теряют голову. С места в карьер Анна бросилась на шею Львову, осыпая его жаркими поцелуями.

– Я люблю вас… я обожаю вас… вы самый красивый, самый добрый…

Львову оставалось лишь пятиться под ее энергичным натиском, он даже не заметил, как очутился в постели с полураздетой Анной, сидевшей на нем верхом. Черт побери, не выталкивать же ее в коридор, будет скандал, и потом докажи, что ты не верблюд, печально думал военный атташе, поддаваясь и входя во вкус поцелуев. Однако Карфаген устоял, самого ужасного не произошло: в решающий момент военный атташе от страха лишился мужской силы, да как не лишиться, если в это время думать о неизбежном вызове на ковер к начальству и соответствующих репрессиях?

Фотографы ЦРУ за стеной (спецаппаратура работала через невидимые, просверленные дырки) трудились в поте лица и запечатлели около полусотни пикантных снимков, не все, естественно, достойные, но среди шелухи всегда найдется шедевр.

Так что информация Карцева о романе атташе пришлась ко двору и была реализована, сам же американский шпион мучился в отпуске, томясь неизвестностью. Если бы он знал, что Маша уже выдал с потрохами все его источники информации и тайники, если бы он ведал, что Катков уже имел список всех секретных материалов, переданных Карцевым американцам! И конечно, когда он катил на машине к Измайловскому парку, где находился основной тайник, он и предполагать не мог, что рядом с ним уже оборудован стационарный пост наблюдения с дистанционным управлением, осуществляющимся невинной юной парой, толкавшей детскую коляску.

Отпускника Карцева не фотографировали, о нем снимали целый фильм (наверное, лучший фильм о шпионаже, куда там поделкам о Джеймсе Бонде!), все его действия ложились на пленку, которая поздно вечером демонстрировалась Каткову и Кусикову.

– Вот сволочь! – сказал Кусиков, любовавшийся зрелищем вместе с шефом. – Что, интересно, он там сообщает?

– Через час узнаем, – сказал Катков. – Неприятная новость: председатель категорически потребовал военного трибунала над генералом, кто-то капнул министру обороны, что в Куйбышеве вокруг него возня, и ничего не оставалось, как посвятить министра в это дело. Председатель боится, что министр первым потребует суда и нашепчет об этом генсеку, как тогда будет выглядеть председатель? Это чувствительный удар по нашим планам игры с американцами, помнишь, я говорил тебе, что наш основной враг – собственные политики. А ведь Панченко согласился сотрудничать, и мы обещали сохранить ему жизнь.

Катков еще не знал, что по личному указанию председателя генерала срочно вывезли в Москву на столь же срочно созванный военный трибунал. Вердикт был ясен и до суда. Панченко все время молчал, отказался от последнего слова, он был бледен как смерть и, казалось, потерял рассудок. В камеру его повели по незнакомым коридорам, он вспомнил почему-то коридоры суворовского училища в Ленинграде, по которым он иногда бегал. Это были длинные, очень длинные коридоры, и у преподавателей были удлиненные лица, и погоны на их плечах вытягивались, и полководцы Суворов и Кутузов, и адмирал Нахимов на стенах тоже выглядели неестественно длинными… Охранник, идущий впереди (еще двое тащились сзади), указал на дверь, и, когда генерал открыл и вошел внутрь, его уложил выстрелом в затылок ожидавший палач.

Выйдя из дома, Руслановский прошелся вдоль улицы и заметил черточку на фонарном столбе, сделанную красным мелом (и в ЦРУ, и в КГБ красный мел был в большом фаворе), что обозначало срочный вызов на встречу с Машей. Очень некстати: ломались все субботние планы, и прежде всего волейбольная схватка между посольством и торгпредством, в которой резидент, выступавший, естественно, за посольство (хотя мог бы и за торгпредство, тоже нашпигованное его сотрудниками), играл не последнюю скрипку. Как-никак четвертый номер, бич противника у сетки, автор колов, вызывавших угодливые аплодисменты всей советской колонии, обычно собиравшейся на этот матч, дабы поболеть.

Утром посол пригласил его на чисто мужской ланч, такие события давали шанс не только получить дополнительную информацию, но и за бутылкой виски решить некоторые внутренние вопросы, касавшиеся прежде всего отдельных сотрудников КГБ. К одним у посла имелись претензии, что они плохо работают по линии «крыши», другие, наоборот, уже месяцами добивались от посольского завхоза замены расшатанной кровати или истертого дивана, третьи возмущались, что посольство не оплатило полностью расходы на зубного врача.

Последний пункт был особенно острый: бесплатная медицина в Стране Советов автоматически переносилась и на заграницу, однако хитроумные совграждане ухитрялись не только полностью залечивать все свои зубы, но и вставлять золотые и пластиковые, делать мосты и даже новые челюсти, что выливалось в огромные счета. Понаторевшая публика просила зубных врачей проводить новые зубы как пломбы или просто лечение, для американцев это не составляло проблемы, зато в бухгалтерии посольства возмущались злоупотреблениями (кто же оплачивал в СССР золотые зубы?), метали по этому поводу громы и молнии и даже взяли на крючок наиболее активных пациентов. Теперь планы менялись.

Руслановский вернулся домой, выпил для бодрости чашечку кофе и обратился к жене:

– Галочка, давай поедем сегодня за город, возьмем Маринку, подышим воздухом…

Галине не пришлось разъяснять причины изменения планов субботы: жизнь мужа была таинственной и непредсказуемой, она уже множество раз участвовала в операциях, которые для американского наружного наблюдения выглядели как патриархальные загородные прогулки с любованием неповторимыми пейзажами и легким пикником в лесу, на разрешенной властями полянке. Дальше все развивалось по традиционному сценарию: чета с дитем медленно выехала из дома (резидент заботился, чтобы наружники не прохлопали его отбытие и четко зафиксировали содержимое автомобиля), час-другой покатались по великолепным дорогам, выбрали стоянку, на которой уже бывали не раз, там находился и столик, где закусили и выпили кока-колы. После этого все трое двинулись в лес, к речке – никаких подозрительных типов вокруг не вилось. По дороге резидент, подмигнув жене и поцеловав дочку, свернул на тропинку и быстрым шагом дошел до остановки пригородного автобуса на шоссе – все было рассчитано до минуты, автобусы ходили по расписанию. Три остановки, выход, уютный загородный ресторанчик.

Маша уже сидел за столиком и потягивал виски, мрачная физиономия агента не предвещала ничего хорошего.

– Что случилось, Оливер? Зачем вы вызвали меня на экстренную встречу?

– Черт побери! – Уэст не сдерживал своего гнева, хотя и старался говорить тихо. – Вы думаете о моей безопасности? Кто информирован обо мне в КГБ?!

Вопрос был поставлен резко, и опытный Руслановский сразу понял, что произошла какая-то утечка. Однако он был убежден, что конспиративный Катков не нарушил договоренности о «тройке», иначе, черт побери, зачем же он каждый раз мотался в Москву для докладов?

– Ав чем дело? – резидент выигрывал время.

– Это я у вас хочу спросить! Я поставил на карту свою жизнь!

Это прозвучало несколько истерически, видимо, Машу что-то серьезно напугало, в таких случаях по всем чекистским правилам требовалось не скупиться на успокоительные таблетки.

– О вас знает самый узкий круг: я, шеф и его заместитель. Еще сам председатель. Ни машинистки, ни шифровальщики, обслуживающие руководство, в ваше дело не посвящены. Разве вам не докладывают, что я каждый раз вылетаю в Москву после нашей с вами встречи? В моей практике не было такой конспирации…

– Знает ли обо мне Гусятников?

– При чем тут Гусятников? Он же всего лишь заместитель Карцева. Естественно, Карцев о вас не знает, не говоря о заместителе.

– Дело в том, что Гусятников попросил политического убежища в Риме и совсем недавно встречался с руководителями ЦРУ здесь в Лэнгли.

Новость огорошила резидента, и он попросил Оливера заказать двойную порцию любимого «бурбона» (сам не сделал этого по профессиональной привычке: английский язык Руслановского не отличался совершенством и выдавал иностранца, вообще с официантами лучше общаться через агента).

– Мне об этом ничего не известно, но я уверен, что он не в курсе…

– Ну и дела… – чуть успокоился Уэст.

А Руслановский мысленно матерился последними словами: вот тебе и мудрый Центр, хоть бы проинформировали для порядка о бегстве Гусятникова! Почему он сбежал? Может, его завербовал Карцев? Уэста, слава богу, он не знает, зато он прекрасно осведомлен обо всех сотрудниках и в Вашингтоне, и в Нью-Йорке, и в Сан-Франциско. Да и почти вся агентура ему хорошо известна, пожалуй, кроме научнотехнической, проходившей по другому управлению. Вот это удар! Тут принесли «бурбон», не доставивший в этих обстоятельствах особой радости.

– Но все равно я очень недоволен вами, даже возмущен, – продолжал Уэст. – Своими действиями в Москве вы поставили меня под удар. Умер Соколянский, – возможно, вы его нейтрализовали; ушел в отпуск Карцев, умчался в Куйбышев генерал, наша дама в отделе кадров переведена на другую работу. Что это? Цепь случайностей? Идиоту понятно, что за всем этим стоит КГБ! Вы понимаете, что делаете? Зачем вы рубите сук, на котором сидите?

– Но ведь вполне естественно, что люди умирают или переходят на другую работу… – неуверенно начал Руслановский, а сам продолжал мысленно чертыхаться: вот говнюки! вот суки! вонючие дилетанты! Кто же так поступает?

– Не морочьте голову, мы же профессионалы. Вы спалите меня! В ЦРУ уже создана секретная комиссия по проверке русского отдела. Между прочим, меня в нее не включили.

Столько мата еще не накапливалось в груди и мозгах резидента, хотелось просто отстегать и Кусикова, и Каткова по голым задницам, этим долдонам не в разведке работать, а чистильщиками обуви, и то, наверное, не справились бы. Однако требовалось соблюсти декорум и не идти на поводу у разыгравшихся эмоций.

– Мы все делаем для вашей безопасности. Разве не я сообщил вам о возможности вербовки военного атташе? Это поднимет ваш престиж в ЦРУ и отметет подозрения.

– За это спасибо. Кстати, мы очень неплохо задокументировали его адюльтер в калифорнийском отеле. Еще немного – и будем вербовать.

Далее события приняли несколько неожиданный оборот: Маша поставил вопрос ребром и скромно попросил разовую компенсацию в размере полумиллиона долларов за возросший риск, на что требовалось особое решение высочайшего органа – политбюро ЦК КПСС. И вообще встреча прошла сумбурно, Маша не переставал говорить о случайностях, подстерегавших на каждом шагу («видите, сидит в ресторане дама, а вдруг она знает и меня, и вас?»), и опять об этом Гу-сятникове, и опять о страшном риске. Резидент слушал и нервничал: встреча затягивалась, и это было явно против правил. Длительность встречи всегда несет риск, и не только из-за знакомой дамы, но и благодаря внезапным рейдам полиции, разыскивающей злоумышленников, наблюдательности ушлых и ушастых официантов, всегда ладивших с ФБР и быстро определявших национальность посетителя, бывают и неожиданности, когда куратор и агент надираются и ведут себя так раскованно и громко, что посетители за столиками быстро увлекаются их беседами. Бывает и так, но с Руслановским этого не случалось, он усвоил давно, что протяженность во времени подтачивает встречу, она всегда гибельна, длинная встреча влечет за собой провал, это аксиома для любого разведчика.

– Извините, Оливер, наше время истекло, вам уже пора.

Уэст встал и выскользнул из ресторана, махнув на прощание рукой, а резидент выпил еще один «бурбон» (хотел двойной, но железная воля пересилила, хотя хотелось зверски, нервы были на пределе), молча расплатился, по-прежнему притворяясь немым, вышел, сел в автобус и добрался до стоянки, где и воссоединился с любимой семьей. Операция прошла нормально, в Центр полетела личным шифром (без помощи шифровальщика) телеграмма, напоминающая бред: сплошные иносказательности и условности. Ночью раздался звонок от дочки сестры, умолявшей дядю срочно вылететь в Москву на свидание с больной и привезти американских лекарств (сотрудницы ФБР, прослушавшие беседу по международной линии, даже сочувствовали сестре и восторгались человечностью резидента, выполнявшего все просьбы родственницы). Тут же Руслановский не постеснялся для резервации билета поднять с постели представителя «Аэрофлота», проблем с билетом не было, представитель просил Руслановского звонить в любое время суток, люди есть люди, и всем понятно человеческое горе.

Директор ЦРУ и его заместитель Холмс обедали в столовой для начальства, примыкавшей к кабинету главного. Блюдом дня были спагетти с пармезаном, к этой простой пище директор имел пристрастие еще со времен американской высадки в Италии. В операции он участвовал как серый рядовой, не удостоился ни одной награды (в официальной биографии это не акцентировалось, как и приверженность бензоколонному бизнесу). Зато при желании можно было сделать вывод, что директор одерживал победы бок о бок с генералами Эйзенхауэром и Брэдли и заложил основы американского процветания в энергетике. Холмс, старавшийся держать форму, трудился над блюдом без всякого энтузиазма и жалел, что поддался уговорам директора и не взял недожаренный стейк с зеленой фасолью.

– Вы не умеете есть спагетти, – учил директор. – Истинные итальянцы едят их по-другому, – и он ловко накрутил макароны на вилку и отправил в рот. Холмс посмотрел на часы.

– Уже два часа, Гусятников у вас в приемной.

– Любопытный парень, – заметил директор. – ' Вообще в мире спецслужб гораздо интереснее, чем в адвокатских фирмах, где я работал до прихода сюда (бензоколонки были пунктиком, об адвокатах знал понаслышке, однако некоторое время прикрывал свой бизнес собственноручно созданной адвокатской фирмой). Если точнее, то тут просто сумасшедший дом. Иногда я просто не понимаю, зачем нужна вся это возня, если информацию, добытую с таким трудом, можно запросто прочитать в «Нью-Йорк таймс». Ну на черта этому русскому перебегать к нам? Неужели он так любит Запад? Или ему нужны деньги? Зачем он это сделал?