Текст книги "Сталинским курсом"

Автор книги: Михаил Ильяшук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)

Тогда, в 1951 году, Красноярск сохранял свой довоенный облик: черные бревенчатые здания, в основном одноэтажные, построенные в прошлом столетии, немощеные тротуары. Город расположен в долине и сдавлен с обеих сторон холмами и возвышенностями. От железнодорожного вокзала до речного порта на Енисее, где был уже возведен большой речной вокзал, шла главная улица – прямая магистраль, протянувшаяся примерно на пять километров. В основном город располагался на одном берегу Енисея. С другим берегом, на котором впоследствии вырос новый Красноярск с огромным промышленным комплексом, город был связан мостом.

Мы шли по главной улице и с жадным любопытством разглядывали все, что попадалось на глаза. Интересно было все – и своеобразие большого сибирского города, и толпы народа, суетливо и поспешно снующего во всех направлениях, и общее оживление на улицах, площадях, в магазинах, всюду. За десять лет лагерной жизни мы отвыкли от подобного зрелища свободно передвигающихся людей, у которых на уме свои дела, планы, намерения, далекие от лагерной жизни.

Зашли в несколько промтоварных магазинов, поинтересовались небогатым еще в ту пору ассортиментом товаров и обзавелись необходимым минимумом кухонной и столовой посуды.

Подошло обеденное время. Зашли в столовую, заняли отдельный столик. Скромный обед из трех блюд после лагерной баланды показался мне и Оксане необыкновенно вкусным и обильным. Как приятно было сознавать, что сидим вместе за столиком, в свободной непринужденной обстановке после такой долгой разлуки. Сколько было пережито за военные и лагерные годы! В те годы каждому из нас грозила опасность погибнуть – Юре на фронте, Леночке в голодном Киеве во время оккупации, а мне с Оксаной – в лагерях в далекой Сибири.

Правда, впереди нас ожидало еще одно испытание – ссылка. Но в сравнении с тем, что было пережито, она не представлялась нам столь ужасной. Главное то, что каким-то чудом никто из нашей семьи не погиб. Юра скоро закончит институт и будет инженером. Лена уже работает на Уральской сельскохозяйственной станции, а мы с Оксаной как-нибудь просуществуем в ссылке, подыскав себе работу.

После обеда мы направились к Енисею полюбоваться этой могучей рекой. Был жаркий июльский день. Мы расположились на высоком берегу. Внизу видна была узкая полоса пляжа. Тысячи красноярцев от мала до велика собрались тут. Люди лежали на песке, подставляя свои тела обжигающим лучам солнца, плавали, ныряли, детишки полоскались в воде и визжали от удовольствия. Все испытывали радость от общения с природой.

С каким-то особенным чувством покоя и умиротворения наблюдали мы эту картину. Люди жадно наслаждались солнцем, водой. Они были счастливы, забыв на время про все тяготы, нелегкие заботы, суету обыденной жизни, и чувствовали себя как дети единой матери-природы. Как хороша жизнь! И зачем эти войны, лагеря, ссылки? Неужели нельзя жить без них в мире, согласии, в атмосфере доброжелательности?

Увы…

Глава LXXXII
Прибытие на место жительства

К вечеру мы вернулись в Дом колхозника. Предстояло переночевать в Красноярске последнюю ночь, а на следующий день попасть в Большую Мурту. Между Красноярском и Большой Муртой регулярно ходил автобус, но влезть в него было очень трудно, а с багажом практически невозможно. Надежда оставалась только на попутный грузовик. Машины часто следовали в Мурту, но никто из шоферов не рисковал брать пассажиров в пределах черты города. Опытные люди подсказали, что только на окраине города можно рассчитывать попасть на машину. Кое-как добрались с вещами в отдаленную часть города и начали голосовать перед каждой проходящей грузовой машиной. Долго мы голосовали безрезультатно – то машины были полностью загружены, то водители просто не реагировали на нас. Мы уже начали терять надежду, опасаясь, как бы не пришлось ночевать под открытым небом. Сидели молча, охваченные невеселыми мыслями. Особенно был озабочен Юра. Он взвалил на себя ответственность за нас, уже не молодых родителей. Ему предстояло не только отвезти нас куда-то в чужой край, но и обустроить там на новом месте – позаботиться о нашем жилье, постараться трудоустроить. Но предоставится ли нам возможность заработать на кусок хлеба? Все это не могло не тревожить Юру, ведь сам он еще не имел постоянного заработка. Рассчитывать на то, что мы сможем тяжело физически трудиться для обеспечения какого-то прожиточного минимума, не приходилось – мы были немощны. Надежд на то, что в сибирской глубинке представится возможность зарабатывать интеллектуальным трудом, тоже практически не было.

Таким невеселым мыслям предавались все мы в ожидании попутной машины.

После долгого ожидания нам, наконец, повезло – какая-то не полностью загруженная грузовая машина остановилась в ответ на наши жесты. Водитель согласился нас взять. Он направлялся в Большую Мурту, где, кстати, и проживал сам. Юра взобрался в кузов, а мы с Оксаной разместились в кабине.

Машина петляла по тайге. Дорога то поднималась в гору, то стремительно низвергалась в лощину. Вплотную к шоссе подступал лес, высокий, могучий. Селения попадались лишь изредка. Солнце клонилось к закату, надвигалась северная короткая, как бы призрачная ночь, за которой быстро наступает утренняя заря. Дневной зной стремительно перешел в прохладу. Температура воздуха резко упала. В своем летнем пиджаке Юра сидел наверху на каких-то ящиках и ежился от пронизывающего холода. К счастью, у нас была лагерная телогрейка, которую мы передали Юре наверх.

Было около двенадцати ночи, когда мы прибыли в Большую Мурту. Шофер остановил машину возле райисполкома на главной улице и объявил:

– Приехали!

– Скажите, здесь есть какой-нибудь постоялый или заезжий дом, где можно было бы переночевать? – спросили мы у него.

– Нет, ни гостиницы, ни заезжего дома тут отродясь не было. Ежели кто и приезжает сюда, то останавливается у своих знакомых.

– Но, может быть, можно переночевать у кого-либо частным образом, за деньги. Мы здесь впервые, никого не знаем. Помогите нам устроиться у кого-нибудь хотя бы на ночь.

Шофер замялся и сказал:

– Поздно уже, ни в одном окне не видно света – все уже спят, и как-то неловко людей беспокоить.

– Ну что ж, будем располагаться прямо тут же, на обочине дороги. Как-нибудь проведем ночь. Жаль только стариков, – сказал Юра, обращаясь к шоферу, – да что поделаешь, если другого выхода нет.

Мы принялись стаскивать с машины свои вещи.

– Постойте! – остановил нас шофер. Ему, видно, стало нас жаль, и он принял внезапное решение. – Знаете что? Отвезу-ка я вас к моим батькам. Они живут недалеко отсюда. Я попрошу приютить вас на ночь, а завтра днем вы найдете себе что-нибудь более подходящее. Не ночевать же вам, правда, на улице, да еще в такую холодную ночь. Полезайте в машину.

Нечего и говорить, как мы были благодарны человеку, принявшему в нас участие.

Через несколько минут машина остановилась в каком-то темном переулке. Все ближние дома, кроме одного, были погружены во мрак. Освещенным оказался дом, где жили родители шофера. Из открытых окон и наружной двери вырывались громкие голоса пьяных людей, горланящих какую-то несуразную песню.

Шофер помог нам выгрузиться, вошел в дом, вызвал потихоньку родителей и сказал им:

– Вы уж как-нибудь пристройте у себя троих людей до завтра, им ночевать негде. Люди, кажется, хорошие, тихие, смирные.

– Хай заходят в хату, – певучим голосом пригласила хозяйка, еще не старая женщина. – Якось розмистымось.

Судя по говору хозяев, они были выходцы с Украины.

Мы зашли в хату. Посреди комнаты стоял стол, накрытый клеенкой, с разнообразной едой домашнего приготовления и целой батареей пустых бутылок из-под самогона. За столом сидели мужики, уже порядком нализавшиеся, с блаженными улыбками на раскрасневшихся лицах и осоловелыми глазами. Они дошли до той стадии опьянения, когда никто никого не слушал, каждый старался перекричать другого. Страстное желание петь, то есть орать во всю глотку, охватило всю гоп-компанию. На наше появление пирующие не обратили никакого внимания.

Хозяйка расстелила на полу, тут же рядом с пирующими, овчину, положила подушки. Мы легли не раздеваясь и сразу же погрузились в глубокий сон, слишком уж были мы измотаны. Даже рев пьяной компании не мог нас разбудить.

Солнце стояло уже высоко в небе, когда мы проснулись. В комнате никого не было. Все было прибрано, и стол, за которым пировали гости, был пуст. Вскоре пришла со двора хозяйка. Пора было познакомиться с ней поближе, рассказать ей о себе – кто мы, откуда, с какой целью приехали, какие наши намерения. Выслушав, она сразу же прониклась к нам чувством симпатии и доброжелательства.

– Пока знайдете тут работу, оставайтесь у нас, як-небудь розмистымось. А там побачите, якщо вам сподобается, поживете у нас. А теперь давайте снидать, зараз я вас погодую, – сказала она.

– Да вы не беспокойтесь, у нас есть, чем позавтракать.

Потчуя друг друга, мы подкрепились, чем Бог послал.

Глава LXXXIII
В поисках работы

После завтрака мы с Юрой решили походить по районным учреждениям, чтобы сделать рекогносцировку в отношении устройства на работу. С интересом знакомились с новым для нас населенным пунктом. Большая Мурта – большое, красивое благоустроенное село полугородского типа, окруженное богатыми лугами, лесами. Широкие улицы, даже с асфальтированными тротуарами в центре, просторные кирпичные и бревенчатые дома с красивыми резными окнами, с палисадниками, большие усадьбы с огородами – все говорило о том, что Большая Мурта была крепким зажиточным селом. Теперь это – районный центр. Немалую роль в этом отношении сыграли прочные экономические связи с Красноярском. Население в основном занималось сельским хозяйством и переработкой сельскохозяйственного сырья.

Так как это был административный центр районного масштаба, мы, на всякий случай, решили узнать, не найдется ли для меня место служащего в одном из районных учреждений. Нашли райисполком, обратились к секретарю. Выслушав меня, он посмотрел на меня как на пришельца с Марса и рассмеялся:

– Вы знаете, сколько в Большой Мурте ссыльных? Несколько сот! Таких, как вы, рыскающих в поисках работы, перебывало у нас великое множество. Пройдитесь по хатам и в каждой найдете безработных ссыльных. Всем им приходится отказывать в работе. Но если и освобождается у нас место, – мы предоставляем его человеку, не запятнавшему себя антисоветской деятельностью.

С тем мы и вышли из райисполкома.

– Знаешь, Юра, – говорю, – зайдем в земельный отдел. Может быть, им нужен специалист по организации и экономике сельского хозяйства. Правда, многое уже я подзабыл, многое изменилось за эти годы, да и климатические условия, а также почвы здесь не те, что на Украине. Но я думаю, что мне удастся быстро сориентироваться в новой обстановке. Я даже согласен на невысокую оплату. Одна беда, нет у меня никаких документов, удостоверяющих мое специальное образование – все они остались в Киеве. Хорошо, если Леночка их сохранила.

И мы пошли в земельный отдел. Находился он на другом конце Большой Мурты. Зашли в кабинет начальника. «Чем могу служить?» – спросил он, даже не предложив сесть. Я довольно подробно изложил суть моей просьбы, кратко познакомил со своей биографией, рассказал о лагерном прошлом и о добровольной ссылке, куда поехал вслед за женой, чтобы разделить ее участь. Но, чем больше я говорил, тем все более рассеянным и скучающим становился начальник. Я понял, что напрасно трачу свое красноречие перед этим чиновником, перестраховщиком, который ни за что в жизни не примет меня на работу, даже если бы у него и было вакантное место по моей специальности.

В те времена, когда еще был жив Сталин, человеку, освободившемуся из заключения, несмотря на все гарантии и права на труд по Конституции, было почти невозможно устроиться на работу. Под всякими вымышленными предлогами бывшим заключенным отказывали в приеме на работу, даже если была острая потребность в квалифицированных кадрах данного профиля. Им предлагали приложить свой труд только на тяжелых физических работах, например, на лесоповале, прокладке дорог, в каменоломнях, на погрузочно-разгрузочных работах. Пожилые люди, представители умственного труда, обрекались буквально на голодное существование. Хорошо, если им материально могли помочь родственники.

Таким образом, побродив по селу, я понял, что работу здесь мне не найти. Искать ее нужно за пределами районного центра.

На другой день, оставив Оксану у хозяев, нас приютивших, мы с Юрой сели на попутную машину, которая направлялась к судоверфи на Енисее. Путь пролегал через какой-то совхоз, и я подумал – не попытаться ли позондировать в нем почву насчет работы. Мы подъехали к центральной усадьбе совхоза. Вид у нее был убогий и неприглядный. На большой территории размещались служебные и жилые одноэтажные здания, до того ветхие, почерневшие от дождей и времени, что казалось, будто этот поселок построен в давние-давние времена и с тех пор хозяева ни разу не ремонтировали своих жилищ. На всем лежала мерзость запустения. Крыши домов прохудились, стены перекосились. Возле домов ни деревца, ни кустика, всюду кучи навоза, мусор, металлический лом. Бесхозяйственность, нерадивость, антисанитария. Все это отталкивало, и желание поселиться здесь, даже если бы нашлась работа для меня, отпало.

– Знаешь, Юра, – сказал я, – здесь не стоит даже останавливаться. Уж очень все убого и уныло. Поедем дальше, до судоверфи.

Минут через тридцать мы уже были на берегу Енисея. Перед нами развернулась величественная панорама беспредельной водной глади, оба берега круто поднимались в гору и напоминали гигантскую воронку, через которую пробивала себе путь широкая река. На крутом склоне раскинулся поселок из небольших деревянных домов. Он имел чудесное название – «Предивная». Основным занятием его жителей было строительство деревянных барж водоизмещением 500–600 тонн. Население поселка – примерно три тысячи человек – состояло преимущественно из ссыльных и бывших заключенных, не имевших статуса ссыльных.

Пос. Предивная, Красноярский край (1951 г.)

Сначала, когда мы очутились в «чаше», зажатой крутыми склонами обоих берегов, без далекой перспективы на горизонте, без широких далей и просторов, у меня возникло ощущение, будто я попал в ловушку, откуда нет выхода, и мне сразу вспомнилась душная, тесная камера в новосибирской тюрьме, в которой я прожил девять месяцев.

Но когда, взобравшись на вершину крутого берега, я увидел беспредельную тайгу, очень полого поднимавшуюся и простиравшуюся до самого горизонта, это впечатление быстро рассеялось.

Через весь поселок параллельно берегу по склону проходила широкая улица, на которой еще попадались невыкорчеванные пни когда-то могучих деревьев. Лет тридцать тому назад на этом месте была дремучая тайга, и лишь постройка верфи нарушила покой и величие не тронутых цивилизацией мест. Улица была немощеной, и проезжую ее часть покрывал слой глубокого, сыпучего песка, для тротуаров были использованы доски.

В центре улицы возвышалось большое двухэтажное, квадратное в плане здание, сложенное из толстых длинных бревен. Словно небоскреб, возвышалось оно над низенькими домишками. Над входной дверью была надпись: «Клуб рабочих Предивнинской судоверфи».

Мы зашли в здание. Первой, кто нам встретилась, была уборщица тетя Паша. Она сказала, что заведующая клубом Аделаида Алексеевна Лютикова ушла в кабинет мужа, начальника судоверфи, и что мы сможем там ее застать.

Дом правления судоверфи находился рядом, и вскоре мы были в указанном месте. Вошли. За столом сидят Лютиковы и о чем-то беседуют.

– Вы ко мне? – спросил мужчина плотного телосложения в морской форме.

– Мы приехали из Большой Мурты узнать, не найдется ли для меня место в вашем рабочем клубе.

– По этому вопросу обращайтесь вот к Аделаиде Алексеевне, – ответил начальник, указывая на жену.

Лютикова была блондинка с правильными чертами лица, лет тридцати пяти, женщина, на первый взгляд, без претензий и чванства. Она подробно расспросила у меня, кто я, где работал раньше, какое отношение имею к искусству, откуда прибыл, а потом сказала:

– Нам нужен художественный руководитель клуба. Многие претендовали на это место, но мы им отказывали, так как эти люди не имели ничего общего с искусством. Некоторые сами отказывались, узнав о низкой зарплате. Кстати, чем вы докажете, что имеете опыт работы в этой области?

– Никаких документов на этот счет у меня нет, но косвенными свидетельствами я располагаю. Вот, пожалуйста, справка.

И я вручил ей ходатайство начальника КВЧ Баимского отделения перед управлением Сиблага о выдаче мне пособия за добросовестную многолетнюю работу в художественной самодеятельности.

– Вижу, что вы не жулик, не самозванец. Но не обижайтесь – сразу зачислить вас на должность художественного руководителя мы не сможем. После многих неудач, постигших нас при приеме случайных людей, мы решили подвергать месячному испытанию любого кандидата и лишь затем его утвердить или же отказать ему. Вы согласны с таким условием?

– Можно подумать, что речь идет о страшно важной должности, оплачиваемой чуть ли не персональной ставкой. Разрешите узнать, что это за спецставка? – не без иронии спросил я.

– Триста рублей! (тридцать по новому, то есть на время написания воспоминаний, курсу) – отчеканила Аделаида Алексеевна.

– М… да!

Наступило молчание. Не только я, но и работодатели понимали, что подобный ответ звучит, как насмешка.

Первым прервал молчание Юра.

– Наверно, уборщица получает больше, – сказал он. – Да разве смогут мои родители просуществовать на такие жалкие гроши?

В разговор вмешался муж Лютиковой:

– К сожалению, больше платить не можем. На клубную работу управление речного транспорта отпускает ничтожные бюджетные ассигнования, и, чтобы уложиться в них, мы не можем оплачивать художественного руководителя больше, чем в размере половины его полной ставки, что и составляет триста рублей в месяц. Надо оплачивать еще и завклубом, и уборщицу, добавьте к этому прочие материальные расходы, например, реквизит для драмкружка, приобретение музыкальных инструментов и прочее. Мы еле-еле укладываемся в бюджет.

– А разве спектакли у вас бесплатные? – перебил я его. – Ведь вы же должны каким-то образом покрывать расходы на клубную работу.

– Платные, – ответила завклубом. – Но наш поселок небольшой, и достаточно поставить спектакль один раз, чтобы большинство рабочих на нем побывало. На второй показ зрителей не наберется. Поэтому поступления в кассу еле-еле покрывают наши расходы. Да и цены на билеты мы не можем назначать высокие, так как заработки рабочих невелики.

– А кино?

– Им ведает другое ведомство, и прибыли от него мы не получаем.

Не соглашаясь пока на предложенную ставку, я поинтересовался, какими культурными силами располагает клуб, каковы бытовые и жилищные условия в поселке. Выяснилось, что в кружках художественной самодеятельности принимают участие учителя местной десятилетки, работники больницы, детских яслей, управления судоверфи, любители из рабочих.

– Наибольшей популярностью пользуется драмкружок. Неважно обстоит дело с концертно-эстрадной группой, – продолжала Аделаида Алексеевна, – хотя и есть хорошие голоса, способные куплетисты, танцоры. Но недостает общего руководства. Очень нужен хор, отсутствие которого обедняет концерт. Хорошо было бы организовать небольшой оркестр народных инструментов для сольных выступлений и для сопровождения хора. Есть у нас пианино, на котором играет пианистка Галина Викторовна Тухматулина.

Что касается жилья, то отдельную комнату предоставить вам мы не сможем, но найдем для вас жилье у кого-нибудь из местных жителей, конечно, по договоренности с ним. Есть столовая, в которой вы сможете питаться. Если ваша жена пожелает готовить еду сама, то продукты можно покупать в продовольственном ларьке, тут же рядом с клубом, а также на базарчике, который собирается два раза в неделю. Ну так как? Устраивают вас наши условия? – спросила Аделаида Алексеевна в завершение разговора.

Юра до сих пор не вмешивался в разговор. Когда Лютикова замолчала, он сказал:

– Конечно, последнее слово остается за отцом, ему работать, а не мне. Все же мне кажется, что объем работы предстоит огромный. И за весь этот труд получать жалких триста рублей? Нет, я бы поискал для отца что-нибудь получше. Ну, а как твое мнение, папа? Решай сам, ведь тебе работать.

– Ты, пожалуй, прав, Юра. Жить впроголодь на такие гроши, да еще работать по 12–14 часов в сутки, располагая отдыхом только за счет ночи – вряд ли для этого у меня хватит здоровья и сил. Извините за беспокойство. Пойдем, Юра, – сказал я, поднимаясь со стула.

– Постойте, постойте! – забеспокоилась Аделаида Алексеевна. – Скажи, – обратилась она к мужу, – нельзя ли повысить ставку? За триста рублей ни один художественный руководитель не пойдет к нам работать. Решай теперь ты.

– Все, что я смогу сделать, это добавить полсотни, не больше. Поймите, я не могу нарушать финансовую дисциплину. Даже для этих пятидесяти рублей я должен буду искать какое-то оправдание.

Наступило тягостное молчание. Надо было принимать окончательное решение. Не покидало чувство униженности, хотелось отказать, но положение мое было безвыходное, и я подумал: «Поработаю, посмотрю, если будет невмоготу, брошу и поищу что-либо другое». И дал согласие.