355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Ильяшук » Сталинским курсом » Текст книги (страница 34)
Сталинским курсом
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 06:58

Текст книги "Сталинским курсом"


Автор книги: Михаил Ильяшук



сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 49 страниц)

Но нужно было обеспечить и другую сторону жизни. Обратясь к мужу, Эльза спросила:

– А в чем же мы будем варить еду? Плита есть, дрова тоже, а где же посуда? Нужно иметь хотя бы парочку кастрюль, сковородку, чайник, тарелки, чашки. Как мы не позаботились об этом раньше? Да, вот еще что, – взгляд ее упал на старый помятый умывальник, прикрепленный к стенке над грязным, когда-то эмалированным тазом. – Нельзя ли потребовать у начальника более приличный умывальник и таз? Я тебе составлю списочек, что нам нужно, а ты сбегай сейчас к Степкину, пусть он распорядится о выдаче для нас посуды, умывальника и прочих предметов.

Люблянкин оказался на редкость послушным и исполнительным мужем. Он тут же поспешил к начальнику и встретил со стороны того полную готовность удовлетворить все его требования.

Так началась семейная идиллия для лагерной четы.

Иначе складывалась жизнь другой четы. Я имею в виду себя и Оксану. Жили мы в одном лагере почти восемь лет, стараясь не попадаться вместе на глаза начальству. Командование, конечно, знало о наших семейных узах. Однако мы так дорожили выпавшим на нашу долю счастьем видеть друг друга, делить горе и невзгоды, что просто боялись афишировать себя как законных мужа и жену. Над нами постоянно висел страх возможного перевода одного из нас в другой лагерь. Может быть, все эти годы нас не трогали, не разлучили потому, что оба мы были на хорошем счету в лагере – Оксана как образцовая сестра-хозяйка, а я как музыкант и руководитель художественной самодеятельности заключенных и вольнонаемных служащих.

Однако бесконечные доносы Люблянкина на Оксану, о которых мне было известно от друзей, снова усилили страх быть разлученными. Правда, пока все сходило благополучно – Оксана была неуязвима. Но ведь начальству могли надоесть кляузы, и, чтобы избавиться от назойливого «советчика и доброжелателя», оно могло одним росчерком пера обеспечить развод нам переводом одного из нас в другой лагерь. А ведь до окончания срока нам оставалось еще два года, и, конечно, мы мечтали о том, чтобы дотянуть свой срок в одном лагере, пусть даже живя в разных бараках, и вместе выйти на свободу.

Чтобы обезвредить и парализовать подкоп Люблянкина, я решил перейти в наступление. Для этого мне необходимо было заручиться поддержкой начальницы второй части, которая ведала кадрами заключенных.

В тот период этот пост занимала миловидная, молодая и добрая женщина с поэтической фамилией Минервина. Среди заключенных она пользовалась большим уважением за ровное и благожелательное к ним отношение. По всей вероятности, в глубине души она сочувствовала невинно пострадавшим по 58-й статье, но, находясь в подчинении у начальника лагеря и, кроме того, под политическим контролем «кума», открыто не выражала свое мнение, а просто по-человечески относилась к заключенным.

К ней-то я и обратился за помощью. Я подал ей докладную записку, в которой подробно разоблачал всю ложь, грязь и клевету, которыми Люблянкин систематически обливал Оксану в своих пасквилях. Миневрина внимательно меня выслушала, возвратила мне жалобу и сказала:

– Напрасно вы так близко принимаете к сердцу кляузы Люблянкина. Мы давно его раскусили. Вот-вот мы его обуздаем и вышвырнем отсюда. Мы подыщем ему более подходящий лагерь, где его заставят поработать и спустят с него жир, который он нагулял здесь, притворяясь психически ненормальным. Мы ждем распоряжения из Сиблага и, как только получим указания, немедленно отправим его в этап.

Что касается вашего личного положения, то мы прекрасно знаем ваше поведение, знаем вас обоих как отличных честных работников, которых никто не собирается разлучать. По крайней мере, у меня нет никаких указаний от командования лагеря этапировать вас или вашу жену в другой лагерь. Возьмите обратно ваше заявление и не волнуйтесь. Только вот что. Очень важно, чтобы Люблянкин ничего не знал об ожидающем его сюрпризе. Это в наших общих интересах.

Растроганный благожелательным отношением Минервиной, я сердечно поблагодарил ее и ушел от нее успокоенный.

После этого разговора прошел еще месяц. Люблянкин продолжал блаженствовать – нигде не работал, а только наслаждался семейным счастьем. Отгородившись заборчиком и устроив себе нечто вроде собственной дачи, в жаркую летнюю пору он раздевался догола и загорал на солнце. «Ну, чем тебе не курорт, – признавался он, – конечно, это не Сочи. Но для лагеря это великолепно. Здесь можно отлично отдохнуть и хорошо провести время».

Однако не все коту масленица. В один из дней кто-то постучал в дверь кабинки. Это оказался дневальный, уже знакомый нам весельчак и балагур Петруха. Беззаботный, остроумный, он постоянно над кем-нибудь подтрунивал, а к Люблянкину относился даже по-панибратски, восхищаясь его уменьем заставлять начальство плясать под свою дудку.

– Люблянкин! – крикнул он с порога, когда его впустили. – Катай быстро к начальнику! Чует мое сердце, что это не иначе, как на волю. А жаль, такого курорта, как у тебя здесь, вряд ли на воле сыщешь. Сыт, одет, обут, на работу не посылают, под боком жинка сдобная, аппетитная. А там за зоной голодно! Вон моя баба пишет с воли, жуть как тяжело им живется!

Терентий Петрович был явно взволнован вызовом к начальнику. Он был почти уверен, что московские друзья его выручили и что уже пришла заветная бумажка об его освобождении. Видимо, Степкин вызывает его к себе, чтобы лично поздравить с радостной вестью. Люблянкин поспешно оделся и вышел.

Радостно настроенный, он переступил порог штабного помещения. Навстречу ему вышел сам начальник лагеря и с сияющей улыбкой дружески заметил:

– Есть для вас добрые вести.

– Чувствую, чувствую, – польщенный сердечным приемом, ответил «именинник». – Читайте, читайте приказ!

– А мы хотим сделать вам сюрприз. Дело в том, что за вами из Москвы приехала ваша супруга Тамара Александровна. Она ждет вас на вахте. Мы тут решили передать ей приказ о вашем освобождении с тем, чтобы она сама вам его зачитала. Ведь приятнее услышать радостную весть из уст жены, чем из моих, не правда ли, Терентий Петрович?

Взволнованный, возбужденный и сгорающий от нетерпения Люблянкин потребовал, чтобы его немедленно повели на вахту.

– Сейчас, сейчас! Вот не терпится! Эй, дневальный! – высунувшись в дверь, крикнул Степкин. – Проведи-ка товарища на вахту! Живо!

– Есть, гражданин начальник! – ответил Петруха.

Чуть ли не бегом направились они к воротам. Ворота распахнулись и… грозный голос словно молотом ударил по голове Люблянкина:

– Руки назад! Надеть наручники!

Вместо жены наш герой увидел охранников со строгими нахмуренными лицами, вооруженных автоматами и окруживших его тесным кольцом.

Люблянкин был потрясен, ошарашен, убит. Он был на грани потери сознания. А в это время проворный охранник уже ловко накладывал зажимы наручников на кисти Терентия Петровича. Вспомнив о вещах, Люблянкин хриплым голосом спросил:

– А вещи, где мои вещи?

– Ваши вещи никуда не денутся, – сурово ответил начальник конвоя. – Их доставят сюда и отправят вместе с вами в этап.

Через четверть часа ворота снова открылись, и какой-то надзиратель, запыхавшись, притащил на себе большой чемодан с вещами. Откуда-то появилась тележка, на которую взвалили чемодан. Раздалась команда:

– А теперь марш вперед! При малейшей попытке к побегу конвой стреляет без предупреждения.

Так трагически закончилось для Люблянкина райское житье в лагере.

Посрамленные начальники не могли себе простить, что какой-то прожженный пройдоха и авантюрист так долго водил их за нос, но утешали себя тем, что, наконец, жестоко с ним расправились, направив его в строгорежимный лагерь.

На следующий день такая же участь постигла и Эльзу Петровну – ее выдворили из Баима и отправили в этап.

Вся эта история с Люблянкиным лишний раз демонстрирует, какой мистический страх перед органами НКВД испытывали все люди, даже – руководство лагерей.

Глава LXXII
«Хитрый домик»

Среди массы начальников, опекающих заключенных, первую скрипку играет начальник третьей части – оперуполномоченный, или на лагерном жаргоне – «кум». Это царь и Бог, главное доверенное лицо органов НКВД. Он все знает, все видит, хотя больше находится за кулисами – в кабинете своего «хитрого домика». У него широко разветвленная сеть агентов и шпионов, так называемых осведомителей, или сексотов, а на жаргоне – «стукачей». Они вербовались среди заключенных, главным образом, руководящих работников лагеря как на производстве, так и в быту среди начальников цехов, бригадиров, нарядчиков, врачей, медсестер, старост бараков, дневальных, поваров, парикмахеров и других.

Домик, в котором работал главный паук, ткавший для своих жертв паутину, стоял одиноко внутри зоны на возвышенном пустынном месте вдали от бараков. Это было небольшое саманное зданьице с зарешеченными окнами и окованными дверьми. На стене у входа висел почтовый ящик, в который стукачи, озираясь по сторонам в вечерней и ночной темноте, опускали свои «рапорты». Но кум не ограничивался одной только письменной информацией. Он часто приглашал к себе сексотов через дневального, придумывая какой-нибудь хозяйственный предлог для встречи, чтобы отвести подозрения в сотрудничестве их с третьей частью.

Хитрый домик был окружен тайнами и нехорошей молвой, поэтому внушал суеверный страх. Каждый норовил обойти его стороной.

За время нашего девятилетнего пребывания в Баиме оперуполномоченные менялись редко. Первым, кого мы там застали, был Винников. Лично ни мне, ни Оксане, кроме одного раза, не приходилось с ним сталкиваться. Он нас не беспокоил и как начальник третьей части не представлялся нам грозной фигурой, наводящей на всех трепет и ужас. Молва относила его к типу «не вредных». Свое дело он выполнял, но не проявлял излишнего усердия, чтобы выслужиться перед вышестоящим начальством.

По долгу службы он обязан был вербовать себе сексотов. Однажды он пригласил Оксану и предложил ей стать его информатором по мужской больнице. Смешно было думать, что Оксана с ее кристальной честностью и отвращением к иудиной работе могла согласиться на такое предложение. Она, разумеется, его решительно отвергла. Однако Винников не угрожал ей, не запугивал, не стучал кулаком по столу, а к ее категорическому отказу отнесся просто и спокойно. Он понял, что имеет дело с человеком, не способным на предательство, отпустил Оксану с миром и больше ее не тревожил.

В 1944 году Винникова перевели в другое отделение и оперуполномоченным назначили некоего Гердрайера. У него была примечательная внешность. На узком продолговатом лице левая щека была лишена всякой растительности и резко отличалась от правой благодаря гладкой, блестящей, словно отполированной коже, неестественного багрового цвета. Это был результат ожога, полученного в танке, подбитом немцами.

Уже одно то, что человек пострадал на фронте, казалось бы, должно было обеспечить ему уважение окружающих. Но Гердрайер сделал все возможное, чтобы не только не закрепить это уважение, а наоборот, вызвать к себе всеобщее нерасположение. Не в пример уравновешенному Винникову это была угрюмая, мрачная личность. Он смотрел на каждого заключенного враждебным тяжелым взглядом. Яков Гердрайер не отсиживался в кабинете, как его предшественник, предпочитавший поменьше показываться на глаза народу. Напротив, он часто шнырял по лагерю без какой-либо определенной цели, просто так, чтобы своим внезапным неожиданным появлением внушить страх застигнутым врасплох заключенным. Когда перед зеком, как из-под земли, вырастала длинная, худая, прямая, как палка, фигура в военной форме, красной фуражке, в блестящих хромовых сапогах, растерявшийся зек поспешно хватался за шапку и с подобострастным видом отвешивал ему поклон, точь-в-точь, как крепостной крестьянин когда-то кланялся в пояс барину-помещику, с той лишь разницей, что последний все же отвечал на приветствие, а наш герой проходил мимо своего раба молча, с презрительной миной на лице. Самолюбию мелкого тирана льстило выражение испуга у встречавшихся с ним зеков.

Гердрайер имел звание младшего лейтенанта. Повышения в чине и осуществления своих честолюбивых замыслов можно было достичь, проявив себя на фронте борьбы с внутренним врагом. Вот он и старался: расширял штат секретных сотрудников, создавал дутые процессы, словом, развивал бурную деятельность по своей части.

Судьбе было угодно, чтобы Оксана попала в поле зрения этого отталкивающего, без моральной основы человека.

Однажды к ней зашел дневальный Гердрайера и сказал, что ее срочно вызывают в третью часть. У Оксаны похолодели руки и ноги.

Встреча не предвещала ничего хорошего. Наскоро управившись по хозяйству, она направилась к хитрому домику. Чем ближе она к нему подходила, тем сильнее стучало ее сердце. Она остановилась, чтобы перевести дух, но сердце не унималось. Наконец в большом волнении она переступила порог священного и таинственного кабинета.

За столом сидел Гердрайер. При появлении Оксаны он поднялся и, как гостеприимный хозяин, пошел навстречу ей.

– А, это вы, Ксения Васильевна? Очень рад, очень рад, заходите, пожалуйста, и садитесь вот сюда, – сказал он, любезно пододвигая ей стул. Она села, все еще не в силах побороть в себе робость. Ее неприятно поразил необыкновенно радушный прием «кума». Улыбка, даже иезуитская, которую он пытался изобразить на своей физиономии, никак не подходила к его обезображенному лицу. Гладкая отполированная щека, навсегда потерявшая гибкость, не поддавалась наигранной улыбке, и оттого Оксане казалось, что на нее глядит какая-то уродливая маска. Он уселся за свой стол, подался вперед прямым корпусом, посмотрел на нее своими черными навыкате глазами и, стараясь придать своему голосу как можно больше непринужденности и радушия, продолжал:

– Ну, как живете, Ксения Васильевна, как вам работается, как идут дела? Рассказывайте! Мне много говорили о вас, расхваливали за образцовый порядок в больнице, за честное, добросовестное отношение к труду. Но мне хочется лично познакомиться с вами. Может быть, вам нужна моя помощь? Пожалуйста, располагайте мною. Мы очень ценим таких работников, как вы, и всегда готовы поддержать их. Это наш долг.

Он уставился на Оксану своей неподвижной маской.

Оксана понимала, что за этой изысканной вежливостью, любезностью скрываются сети, которые он расставлял перед ней. Он явно хотел расположить ее к себе, но Оксана довольно холодно, официальным тоном проинформировала его о положении дел в больнице.

Потом он завел речь о посторонних вещах – о погоде, о недавно закончившейся войне и даже о литературе, желая блеснуть своими познаниями и в этой области и, видимо, преследуя цель – растопить ледок, преодолеть скованность Оксаны. Ему нужно было подготовить почву для серьезного разговора, так сказать, на равных. Но Оксана не имела ни малейшего желания поддерживать с ним беседу, что ставило «кума» в затруднительное положение.

– Кстати, – как бы невзначай перешел он на личную для Оксаны тему, – скажите, ваш сын тоже был на фронте?

– Да, в начале войны его приняли в военное училище и послали на фронт. На фронте он пробыл до конца войны и дошел до чина капитана.

– А что он делает теперь?

– Учится в военной академии связи.

– Так, так. У вас, кажется, еще и дочь есть? – спросил он, давая понять, что ему все известно.

– Да, ей уже двадцать лет.

– А она где сейчас и чем занимается? – спросил он, делая вид, будто его очень интересует судьба Лены.

– Учится в Тимирязевской сельскохозяйственной академии, – сухо ответила Оксана.

– Да, дети у вас неплохие… советские дети, сознательные. Думаю, не без вашего влияния. В сущности, с вами поступили не совсем благородно, не посчитались с тем, что вы неплохо воспитали детей в духе советского патриотизма, да, похоже, что к вам подошли слишком сурово, перегнули палку.

– Может быть, вы посодействуете, чтобы исправить допущенную в отношении меня ошибку, – с едва скрываемой иронией сказала Оксана.

– Вот, собственно, я и хотел поговорить с вами на эту тему.

Я уже занялся вашим персональным делом и подумываю, нельзя ли что-нибудь для вас сделать. Но многое и от вас зависит, – он испытующе посмотрел на Оксану. – Вы должны оказать нам некоторые услуги. Это в ваших личных интересах. Вы женщина культурная и образованная, и вам не надо долго объяснять, чего мы от вас хотим. Вы, конечно, понимаете, какая большая ответственность возложена на нас, работников НКВД, за состояние умов в нашем социалистическом обществе, как важно крепить в нашей стране чувство советского патриотизма. Война окончена, внешний враг уничтожен, но этого еще недостаточно для полной победы социализма. Контрреволюционеры еще не сложили своего оружия и хотят изнутри подорвать советский строй. Мы должны выкорчевать этот сорняк, мешающий нам строить новую жизнь. Но без помощи верных и преданных нам советских людей эту благородную задачу мы не выполним. Я подбираю себе честных, надежных сотрудников, на которых мог бы опереться в своей работе. Ваша кандидатура меня вполне устраивает, и я надеюсь, что, как женщина сознательная, вы не только не откажетесь с нами сотрудничать, но и воспримете наше предложение как большую честь и доверие, оказываемое вам.

«Какой же ты все-таки подлец», – подумала Оксана. Она давно уже перестала волноваться, успокоилась и даже с некоторым любопытством стала наблюдать за этим иезуитом. «Почетное» предложение Гердрайера она встретила презрительным молчанием. Но «кум» продолжал ее уговаривать.

– Может быть, вас смущает неопытность в этом деле? – приставал он.

«Мало того, что ты подлец, ты еще, оказывается, и круглый идиот», – мысленно ответила она ему.

– Но ведь это так просто. Вот послушайте, как это делается. Вы заводите разговор с кем-либо, случайно роняя словечко с антисоветской начинкой, рассказываете какой-нибудь антисоветский анекдот. Постепенно люди проникнутся к вам доверием и станут с вами откровенны, а вы проинформируете нас о наиболее резко настроенных против советской власти заключенных. Подслушивайте всякого рода разговоры через дверь, через стены, а то и просто находясь вблизи собравшейся группы, но с таким безучастным и отсутствующим видом, словно вас абсолютно не интересует тема их разговора, и вы якобы заняты только своими мыслями.

Объектом вашего выслеживания должны быть не только заключенные, но и вольнонаемные служащие, среди которых вам приходится больше всего вращаться. Кстати, мне очень не нравится ваш заведующий доктор Суханов. Уж слишком независимо он себя держит и не внушает нам доверия по части его политической благонадежности. Да и моральный его облик находится не на высоте. Он у нас давно на прицеле, но нужны дополнительные материалы, чтобы окончательно его разоблачить. Как сестру-хозяйку он вас очень ценит, и этим следует воспользоваться, чтобы войти к нему в доверие. Это поможет вам получать такую ценную для нас информацию о нем. Поверьте, что ни ему, ни кому-либо другому и в голову не придет заподозрить вас в сотрудничестве с нами.

Долго еще «кум» говорил, наставляя Оксану и обучая ее иудиной науке. Она же не проронила ни слова. Ей хотелось как можно скорее выйти из этой смрадной клоаки, именуемой «хитрым домиком». Но уйти от этого паука без его разрешения нельзя было. Наконец, Гердрайер исчерпал свое красноречие. Оксана молчала, а он все ждал.

– Ну, так как же? Согласны? – начиная терять терпение, спросил он. – Кстати, сколько вам еще остается до окончания срока?

– Четыре года.

– Вот видите, как много. Это же целая вечность. А от меня многое зависит. Я могу похлопотать о сокращении вашего срока. Конечно, при условии, если вы согласитесь с нами сотрудничать. Подумайте над этим. Неужели вас не прельщает перспектива возможно скорее вернуться к детям? Что же вы молчите? – приставал «кум».

Его гнусное предложение глубоко возмутило Оксану. Но она понимала, что отказ от «почетной миссии» нужно мотивировать как-то дипломатично. Да ее еще не оставила надежда, что в конце концов «кум» сам поймет, что по ее взглядам и убеждениям она не подходит для этой роли, и оставит ее в покое. Но Гердрайер был слишком туп и упрям, чтобы отступиться от овладевшей им идеи. Поэтому Оксана вынуждена была, наконец, открыто высказать свое отрицательное отношение к «почетному» предложению и объяснить мотивы, которые вынуждают ее так поступить.

– Гражданин начальник! Я человек старых, несовременных взглядов. Я воспитана в совершенно ином духе. Нам с детства внушали, что из всех преступлений против человечности и гуманности самое тяжелое – предательство. Всю жизнь я была верна этим моральным принципам и детей воспитала в том же духе. И пока я жива, я не намерена отступать от этих нравственных устоев. Да и зачем я вам нужна? Стоит вам только пальцем поманить, как к вашим услугам будут десятки и сотни желающих сотрудничать с вами.

– Э! – не скрывая досады и раздражения, сказал Гердрайер. – Это все жулье и пройдохи, которые не прочь наврать с три короба в своих рапортах.

Оксана усмехнулась и сказала:

– А разве вас интересует правда в донесениях ваших агентов? Разве мало сидит в лагерях честных людей, оклеветанных по ложным доносам сотрудников НКВД?

Гердрайер нахмурил брови, строго взглянул на нее и сказал:

– Я попросил бы вас воздержаться от критики действий органов НКВД. Вас это совершенно не касается. Если я нелестно отозвался о моих сотрудниках, то не столько в связи с их информацией, иногда не соответствующей действительности, сколько в связи с топорностью их действий при выполнении наших заданий. Своей неуклюжестью, неумением законспирироваться они выдают себя с головой. Зеки знают их наперечет и избегают с ними всяких встреч и общения. Разве мне такие сотрудники нужны? Мне нужны солидные, заслуживающие доверия сотрудники, вот такие, как вы. Хотя наша деятельность противоречит вашим моральным устоям, нас это мало интересует, мы будем судить о ваших действиях и поступках по тому, насколько добросовестно вы будете выполнять наши задания.

Оксана сидела молча, не выражая в дальнейшем ни малейшей готовности продолжать разговор на эту тему.

На лице Гердрайера начали появляться первые признаки нетерпения и раздражения, но он подавил их и, продолжая разыгрывать все ту же роль любезного и гуманного хозяина, предпочитающего действовать убеждением, а не давлением, сказал:

– Впрочем, я не хочу оказывать на вас нажима. Я понимаю, насколько трудно с вашими взглядами решиться на такой серьезный шаг. На сегодня – хватит. Мы еще с вами побеседуем. Возвращайтесь к себе, подумайте, взвесьте все, а потом я снова вас вызову. Идите!

Аудиенция окончена. Словно гора свалилась с плеч Оксаны. Она поднялась и направилась к двери, как вдруг услышала сзади голос, в котором резко зазвучали металлические нотки.

– Минуточку! – Она оглянулась. На нее смотрели злые глаза уродливой маски. – Предупреждаю – разговор между нами остается в тайне. Никто не должен знать о нем! Слышите? Идите!

Прошел месяц. Океану в хитрый домик не вызывали, и она решила, что «кум» махнул на нее рукой и больше не будет соблазнять ее «заманчивыми» посулами.

Но вот в один из дней зашла в больницу заведующая почтовым отделением лагеря. Это была вольнонаемная служащая, занимавшая скромный пост, но очень популярная среди заключенных за доставляемые им письма и посылки.

По роду своей работы она подчинялась непосредственно «куму». Увидев Оксану, она сказала:

– Говорят, вы красиво вышиваете занавески для больницы. Мне очень хочется на них посмотреть.

– Пожалуйста, – сказала Оксана, – зайдемте в кабину.

Увидев, что они одни в кабине, заведующая почтой сказала шепотом:

– К трем часам после обеда зайдите к начальнику третьей части.

У Оксаны подкосились ноги, и она вынуждена была присесть, чтобы не упасть. Страх снова овладел ею, как в тот памятный день. До назначенного приема оставалось еще два часа. Но никакая работа не удавалась, все валилось из рук. Оксана была расстроена свыше всякой меры, так как понимала, что ее отказ повлечет гибельные для нее последствия. Не таков был Гердрайер, чтобы не напакостить ей самым подлым образом, если по доброй воле она не согласится стать его стукачкой.

Наконец грозный час настал. С чувством огромного волнения во второй раз переступила она порог «священного» заведения.

– Заходите, заходите, Ксения Васильевна, – увидев ее, сказал «кум» медовым голосом, так не гармонирующим с обезображенным лицом. – Садитесь вот сюда! – с лицемерным радушием извивался хозяин, услужливо подставляя Оксане стул. – Ну что, надумали? – уставился он на нее своими глазами навыкате.

Она посмотрела на него в упор и, собрав всю свою решительность, отчеканила:

– Нет, гражданин начальник! Ищите себе других, а я категорически отказываюсь. Мои мотивы вам известны.

В одну секунду лицо Гердрайера исказилось от бешенства. И без того уродливая маска стала еще страшнее. Багровая отполированная щека налилась кровью и стала почти синей. Глаза зло засверкали. Перед Оксаной стоял уже не учтивый, обходительный начальник, а взбесившийся разъяренный пес, готовый разорвать ее на части. Но «кум» быстро овладел собой, поднялся из-за стола и выпрямился. Облаченный в военную форму, стоял он, грозный, величественный, как монумент, с сознанием полноты своей власти. Чуть раскрыв рот, он прошипел сквозь зубы, отчеканивая каждое слово:

– Вы еще пожалеете! Это вам даром не пройдет! Можете идти!

Оксана не заставила себя долго ждать. Как это ни странно, несмотря на угрозу, она вышла из кабинета с чувством большого облегчения и с сознанием выполненного долга. Она понимала, что ее отказ чреват для нее еще большими испытаниями, чем те, которые она перенесла до сих пор. Жажда мести могла толкнуть Гердрайера на любую подлость. Он мог состряпать против Оксаны новое дутое дело и тем самым удлинить срок ее заключения еще на пять-десять лет. Он мог напакостить Юре, послав в академию компрометирующую характеристику его матери, чего было бы достаточно, чтобы его отчислили. Это не могло не терзать сердце матери. Но разве она могла стать предательницей, иудой, соучастницей убийц и палачей? Нет, все, что угодно, но только не это. По крайней мере, совесть ее будет чиста, и она смело будет смотреть людям в глаза.

Приняв твердое решение, она почувствовала себя в роли человека, у которого вырвали долго мучивший его больной зуб, что и принесло облегчение.

Гердрайера нельзя было отнести к людям с благополучной судьбой. Служебная карьера не принесла ему лавров. Наоборот, служба подвергала опасности его жизнь. Дважды покушались на него заключенные, и только по счастливой случайности ему удалось избежать гибели.

Много неудач выпало на его долю на семейной ниве. Жена его болела энцефалитом. Часто ее укладывали в лагерную больницу. Несчастная женщина была почти парализована и без посторонней помощи не могла передвигаться. Нельзя было без сострадания смотреть на ее симпатичное, еще молодое, но желтое, носившее отпечаток недуга, лицо. Не в пример мужу это была скромная, тихая, кроткая женщина. У четырехлетней дочери была больна печень. Худенькая, бледная, она утратила детскую подвижность и шаловливость. Ее большие черные глаза печально глядели на мир, словно укоряли за боль, причиненную ей в столь раннем возрасте. Да и старуха – мать Гердрайера – тоже часто болела и лечилась в больнице, где за ней ухаживали заключенные врачи и сестры. Она не отгораживалась от заключенных, держалась с ними просто, нисколько не подчеркивая своего родства с важным начальником, и не претендовала на сколько-нибудь привилегированное положение. Это была простая женщина, придерживающаяся старых ветхозаветных взглядов и убеждений, которых она не скрывала, несмотря на то, что сын был коммунист. Довольно часто она вступала в откровенные разговоры с заключенными и в простоте душевной не раз рассказывала о своих семейных делах. С большим неодобрением она высказывалась о работе сына: «Сколько раз я ему говорила: «Яша! Ну на что тебе сдалось это НКВД? Сколько проклятий сыплется на твою голову, сколько людей тебя ненавидит! Ну, хорошо, что ты так счастливо отделался от двух покушений. Но когда-нибудь тебя зарежут. И зачем тебе это нужно? Видно, дошли до Бога молитвы твоих врагов, и он тяжко теперь нас карает: разве не за твои грехи страдает несчастная, почти разбитая параличом Соня. А маленькая Сара – за что она мучится? Это не иначе как перст божий. Это Бог вымещает на нас свой гнев за твои неугодные ему дела. И зачем ты пошел на такую работу, проклятую и Богом, и людьми? Разве плохая у тебя была до войны работа электромонтера? Разве не лучше было, если бы ты снова за нее взялся? И заработок хороший, и уважение добрых людей, и работа спокойная. Так нет же! Тебе этого было мало, захотелось отличиться на службе НКВД. Ты погнался за чинами, наградами». И вы думаете, мой Яша меня послушал? Он страшно на меня сердится, когда я завожу об этом разговор. Наши дети считают себя умнее нас, стариков, и нас ни во что не ставят, – с горечью сетовала мать Гердрайера. – Чует мое сердце, это добром не кончится».

И действительно, неприятности и в дальнейшем валились на Гердрайера. Он чуть не стал жертвой третьего покушения. Вот как это произошло.

Был у нас в Баиме ларек. В нем можно было купить сахар, конфеты, консервы и разные мелкие предметы бытового назначения – иголки, нитки, кружки, чашки и прочее.

Однажды ларечница, открывая утром свою лавчонку, обнаружила, что часть продуктов и товаров ночью была похищена. Так как вор не успел сбыть за зону свою добычу (это было не так просто), то следствие очень быстро напало на его след, и скоро его поймали. Им оказался профессиональный вор, бандит и убийца, некто Белкин. На его счету было столько преступлений, что по совокупности ему дали двадцать пять лет заключения. Собственно говоря, он заслуживал высшую меру наказания, но, как известно, Сталин, преследуя чисто пропагандистские цели, отменил смертную казнь, заменив ее двадцатью пятью годами заключения. Такой «гуманизм» поощрял террористические акты, убийства, поножовщину, так как сколько бы ни совершал преступлений такой бандит, уже пребывающий в заключении, он знал, что не будет строго наказан за каждое новое злодеяние. Он отделывался только несколькими месяцами добавочного срока, которые присоединялись к отбытому уже сроку, однако с таким расчетом, чтобы общая совокупность продолжительности заключения за многократные преступления не превышала двадцати пяти лет. Это очень устраивало рецидивистов, действовавших по принципу: «семь бед – один ответ».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю