Текст книги "Сталинским курсом"

Автор книги: Михаил Ильяшук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 49 страниц)

Михаил Ильяшук
Сталинским курсом

Книга посвящается жертвам репрессий и голодоморов в Украине

З невимовних страждань і терпінь

Спорудімо свіку, щоб свіча –

На катів отих кидала тінь,

Починаючи від Ілліча.

Анатолій Бортняк

Михаил Игнатьевич Ильяшук (1893–1976)

Многострадальная наша Украина. Столетиями была она прислужницей у великодержавных соседей, не имея ни прав, ни свободы, ни судьбы. Но и этого было мало нашим поработителям. В своих человеконенавистнических планах уже навсегда поработить украинский народ большевики-ленинцы задались целью уничтожить его окончательно или хотя бы вывезти подальше от своей благодатной земли в Сибирь.

Бесспорно, что жизнь продолжалась и в этот страшный период истории. Люди должны были жить, работать, создавать какие-то материальные ценности, они любили, рожали и растили детей, но именно в этот исторический период был нанесен очень большой урон, в первую очередь моральный и духовный, нашему народу, украинской нации.

В последнее время появляется все больше публикаций о нечеловеческих пытках, муках и уничтожении народа в условиях сталинского режима. Не хватит сил и времени, чтобы описать трагедию каждой отдельно взятой искалеченной режимом судьбы человека.

Автор предлагаемой читателю книги Михаил Игнатьевич Ильяшук родился в 1893 г. в г. Катовице. Кроме него в семье росли еще три брата и две сестры. Отец многодетного семейства Игнатий Александрович грамоте был обучен, но образования никакого не получил. Зарабатывал на хлеб плохо оплачиваемым низкоквалифицированным трудом, жена его Анна Ивановна подрабатывала шитьем. Жили очень бедно, и, чтобы дать сыновьям образование, их определили в семинарию, где обучение было бесплатным. Подрабатывая после окончания семинарии, в основном репетиторством, братья продолжили обучение в вузах. В 1912 г. Михаил Игнатьевич поступил в Ново-Александрийский институт сельского хозяйства и лесоводства (ныне территория Польши). В 1917 г., окончив институт, начал работать агрономом на Харьковской сельскохозяйственной опытной станции. С 1925 г. работает в Харьковском, а с 1926 г. в Киевском отделении Сахаротреста. В 1930 г. Михаил Игнатьевич зачислен научным сотрудником Всесоюзного научно-исследовательского института сахарной промышленности. В 1938 г. утвержден в звании старшего научного сотрудника в области экономики сельского хозяйства. Работал в институте до дня ареста в 1941 г.

В 1922 г. Михаил Игнатьевич женился на Оксане Васильевне Евтушенко, которая родилась в 1893 г. в г. Золотоноше Полтавской, а ныне Черкасской области, тоже в многодетной семье. В связи с бедностью семьи Оксана Васильевна получила возможность бесплатного обучения в гимназии без права изучения иностранных языков. Некоторое время работала учительницей в начальных классах. Три года проучилась на химическом факультете Харьковского института народного образования, но в годы сталинского тоталитаризма ей так и не удалось окончить его. Была репрессирована вместе с мужем в первые сутки войны, в ночь с 22 на 23 июня 1941 г., оставив двух несовершеннолетних детей и больную старую мать. Как и многие члены семей заключенных «врагов народа», она испытала всю тяжесть унижений и жалкого существования в лагере и ссылке. Только в 1956 г., после смерти Сталина, Михаил Игнатьевич и Оксана Васильевна возвратились в Украину.

Умер Михаил Игнатьевич в 1976 г., а Оксана Васильевна – в 1982 г.

Даже на примере жизни одного «зека», осужденного по ст. 58 на основании сфальсифицированных, бездоказательных обвинений, можно судить о преступности правосудия системы власти в условиях «единой и неделимой» советской империи.

Совершая преступления против собственных граждан, коммунистическая система разработала очень сложную методику сокрытия своих злодеяний. К сожалению, эта методика действует и поныне, когда украинской независимости исполняется полтора десятка лет. За распространение информации о преступлениях репрессировалось множество невинных людей.

Михаил Ильяшук после долгих лет каторжных работ в лагерях и ссылке, сломленный физически, но несломленный морально, оставил наследникам свои правдивые воспоминания о страшных преступлениях коммунистической карательной системы.

Автор произведения «Сталинским курсом» описывает атмосферу тогдашней общественной жизни, условия, в которых содержались политзаключенные, раскрывает механизмы репрессий, последовательного и системного уничтожения миллионов людей, умышленное нарушение прав и свобод человека, трагедию физически и морально уничтоженных. Сам из когорты «врагов советской власти», в своих воспоминаниях он болезненно переживает издевательства и унижения, которые выпали на его долю, на долю родных и миллионов других, ни в чем не повинных людей. Людей разного социального положения: врачей, инженеров, учителей, работников науки, культуры, просто сознательных граждан и политических деятелей, которые отбывали каторжные сроки по результатам сфальсифицированных политических процессов и по сфабрикованным следственным делам.

Читая воспоминания М. Ильяшука, мы как бы слышим немые вопросы автора к потомкам: «Способны ли мы преодолеть в себе унаследованный страх? Станем ли мы свободным народом? Сможем ли не допустить подобных трагедий с нашими детьми, внуками и правнуками!?»

Ценой в десятки миллионов жизней Украина стала независимой. Но последствия колониального прошлого уже более десяти лет не дают ей возможности подняться во весь рост. Коммунистические идеологи создали в нашей истории множество исторических и политических мифов. А мифы, особенно политические, как правило, приводят к противостоянию в каждом обществе. Победить их можно только правдой. Сегодня правда является местью. Она говорит нам голосом вечности. Правда украинской истории – это приглушенная лихолетиями память народа, без возобновления которой не подняться в полный рост. Выстраданная дорога правды требует сегодня от потомков ощущать на себе горький грех их предшественников.

Возрождение памяти – трудный и болезненный процесс. Мы хотим, чтобы наши дети жили счастливыми в своем независимом государстве, и поэтому иногда не решаемся травмировать их сознание тяжелыми воспоминаниями о трагическом прошлом нашего народа. Однако умышленное беспамятство приводит к ощущению обреченности, собственной неполноценности. Оглянемся же назад и скажем себе: «Мы выжили, нас не согнули». Найдем в себе силу жить и помнить, ибо только память сохранит нас как нацию, как народ, как государство. Вместе начнем процесс духовно-моральной революции в наших душах. Сбросим с себя иго безгосударственности, национального и социального порабощения империями, их тоталитарными идеологиями и политическими мифами.

Если мы стремимся быть лучшими, то должны становиться такими. Давайте будем узнавать о самих себе у своей истории. Нельзя позволять другим переиначивать, фальсифицировать, прятать от мира нашу правду. Правда – это наша трагическая история, и она должна остаться в нашей памяти навсегда.

Свои воспоминания М. Ильяшук писал долгие годы, до последних дней своей жизни, с надеждой, что пережитое им когда-нибудь дойдет до читателей. Дочь Михаила Игнатьевича Елена почти три года, ночами после работы, обрабатывала и перепечатывала на машинке рукописи отца. В 2003 г. она принесла его напечатанные воспоминания в Киевскую организацию общества «Мемориал». На протяжении двух лет члены общества собирали средства на издание воспоминаний. Читателю предлагается книга на русском языке, языке оригинала. Можно понять автора, почему воспоминания написаны не на родном языке. Естественно, что только языком своих палачей автор сумел так детально и доходчиво описать трагизм жизненных судеб его поколения. Как научный работник, автор понимал, что на русском языке его воспоминания дойдут до более широкого круга читателей и пробудят в их сердцах понимание и сочувствие.

Р. Круцык, председатель Киевской городской организации общества «Мемориал» им. В. Стуса

К читателю

Прошло более тридцати лет после написания этих воспоминаний. Давно ушел из жизни их автор, мой отец. За этот период было опубликовано много материалов, знакомящих читателей с античеловеческой системой ГУЛАГа, поэтому некоторые факты из жизни заключенных, описанные в настоящей повести, потеряли новизну. Но хочется верить, что знакомство со всеми сторонами жизни в одном из многих тысяч лагерей (а именно, в лагере для инвалидов – и такие имели место!) в системе Сиблага будет все же интересным для читателя. Знаете ли вы, например, что заключенных, которым ампутировали руку или ногу, отмороженную при работе на золотых приисках или на лесоповале, или заключенных, полностью необратимо потерявших зрение в колымских лагерях от слепящего снега, не отправляли досрочно домой, а этапировали в инвалидный лагерь? Представляется, что тема людских страданий в сталинских лагерях неисчерпаема. И забывать о преступлениях перед миллионами невинных граждан в Советском Союзе в годы сталинской диктатуры недопустимо.

Но жизнь – всюду жизнь. Каким образом зеки пытались скрасить ее, живя по многу лет в заключении, читатель тоже узнает из этих воспоминаний.

Перед вашим мысленным взором при чтении книги предстанут судьбы десятков самых разных людей. Знаю, что фамилии, по крайней мере, некоторых из них приведены истинные.

Е. М. Ильяшук

«Писателю необходима постоянная убежденность, что все, взволновавшее и заинтересовавшее его, не может не быть интересным и для других, пусть не для всех. Он должен верить, что об увиденном и пережитом им самим никто, кроме него, не расскажет, а если и расскажет, то не так, как может рассказать он…»

Александр Яшин (Да простит читатель мне, не писателю, такой эпиграф)

Часть первая
Первые двадцать дней «за бортом»

Глава I
22 июня 1941 года

Ночь. Сквозь сон слышу ряд последовательных взрывов. Не сразу просыпаюсь. Тяжелые веки снова смыкаются, но сна уже нет, и на смену ему приходит дрема. Еще усилие, и глаза приоткрываются. Короткая июньская ночь позади. Сквозь окна смутно пробивается предутренний свет. Через дверной проем соседней комнаты видно, как сладко спит Юра. Только несколько дней назад он закончил десятилетку. Учение легко ему давалось, но все же аттестат зрелости потребовал немало сил и здоровья. И вот уже все позади. Приятно поспать вволю, зная, что не надо вставать рано утром!

Снова где-то далеко в стороне раздался грохот взрывов. Не сразу он нарушил крепкий сон сына и лишь несколько секунд спустя дошел до его сознания. Вихрастая взлохмаченная голова с трудом оторвалась от подушки, но сонные глаза не выражали ничего, кроме непреодолимого желания еще поспать.

Рядом слышалось мерное спокойное дыхание Леночки. Ее чудесные аккуратно заплетенные длинные и толстые косы покоились поверх одеяльца. На ее личике, еще не утратившем детского очарования, уже проступали проблески пробуждающегося юного девичества. Это был бутон, еще не распустившийся, но обещающий превратиться в милый цветок. Нежный румянец на щеках еще ярче запылал под утро. Доносившиеся через стены и окна взрывы снарядов, видимо, ее потревожили, и, не открывая глаз, девочка спросила: «Что это? Опять стрельба, снова занятия ПВО?» – «Спи, спи, родная!» – ласково оправляя одеяльце, сказала Оксана, давно уже с тревогой прислушивавшаяся к громоподобным раскатам.

– А который час? – спрашиваю.

– Четыре, – отвечает Юра.

– Давайте спать! Сегодня нам предстоит немало потрудиться – во что бы то ни стало прополоть картошку, – увещеваю детей.

Вскоре снова все погрузились в легкий чуткий сон, а в семь часов уже были на ногах. Позавтракав и захватив еду на весь день, вышли мы из дому, дав наказ Юре оставаться на хозяйстве.

На улицах было людно. Везде и всюду – на тротуарах, перекрестках, в магазинах – было заметно какое-то совсем необычное для раннего воскресного утра оживление. Но все это как-то проходило мимо нашего внимания; мы были озабочены тем, чтобы достать хлеба в дорогу. Когда Оксана зашла в булочную, там уже была толпа народа. Наконец, удалось купить килограмм хлеба. Однако и тут, занятые мыслью поскорее выбраться за город, мы не задерживались, чтобы выяснить истинную причину повышенной тревоги и волнения, явно написанного на лицах людей.

Вскоре мы добрались до окраины города. Оставалось только подняться на Батыеву гору, дойти до Института сахарной свеклы, где я работал в то время научным сотрудником, повернуть в сторону, и мы были бы уже у цели. «Вам куда?» – послышался строгий окрик, и почти вплотную на нас надвинулась фигура милиционера, загородившего нам путь. Никогда раньше блюстители порядка не внушали нам ни страха, ни почтительного уважения. Это были простые парни, еще не утратившие деревенский облик, что невольно рождало оттенок панибратства. Но на этот раз перед нами стоял милиционер, преисполненный чувства собственного достоинства. Что-то строгое, необычно серьезное было начертано на его лице – осознание важности возложенных на него служебных обязанностей. Во всей фигуре чувствовалась собранность, подтянутость. Словно он уже знал, что случилось что-то грозное и непоправимое, требующее неукоснительного выполнения им долга.

– Нам только дойти до огородного участка, вот видите? – сказал я, указав пальцем в нужном направлении.

– Нельзя! – отрезал милиционер.

– Но почему же? Мы ведь всегда ходили этой дорогой, пропустите, пожалуйста! – настаивали мы.

– Вам сказано – нельзя! Уходите отсюда!

Нам ничего не оставалось, как повиноваться. Сделав большой крюк и обогнув Батыеву гору с другой стороны, мы поднялись на высокое плато и добрались, наконец, до своего огорода.

Вопреки ожиданиям наш огородный участок был еще довольно чист. Однако почва уплотнилась и требовала немедленного рыхления. Не теряя времени, мы приступили к работе.

Быстро и незаметно проходили часы. Солнце поднималось все выше. Становилось жарко. Непривычная физическая работа, да еще на солнце, скоро нас утомила, и мы решили передохнуть, а заодно и позавтракать. Тут же поблизости нашли неглубокую ложбину, а в ней укромное местечко, и расположились на траве. Я растянулся на земле, чтобы расправить спину. Кругом царила тишина. На небе ни облачка. Воздух чистый и прозрачный. Слышно было пение жаворонков. Во всем теле чувствовалась приятная истома, на душе было покойно. «Как хорошо!» – подумал я. – «Давайте завтракать!» – сказала Оксана и тут же раздала еду. После завтрака мы снова взялись за тяпки.

Еще с утра нас удивило полное отсутствие на огородном участке сотрудников института, но мы объясняли это тем, что пришли очень рано. Однако день уже далеко перевалил за середину, а никто не появлялся. И только к пяти часам мы заметили одинокую приближающуюся к нам фигуру. Это был Хотяинцев, агроном из сортсемуправления. В руке у него была тросточка, по-видимому, он совершал загородную прогулку.

– Итак, воюем! – многозначительно сказал он, подойдя к нам вплотную.

– То есть как воюем? Что за шутки?

– А вы не знаете, что война началась? Сегодня ночью германские войска перешли нашу границу и сбросили бомбы на ряд аэропортов. Вы разве не слышали под утро взрывов? Это немцы бомбили аэродром, до которого, кстати, отсюда рукой подать, а одна бомба угодила в завод «Большевик». Сегодня уже Молотов выступал по радио. Он сказал, что враг напал на нашу землю, что необходимо мобилизовать все силы для нанесения сокрушительного удара по агрессору.

Эти новости нас потрясли. Неужели война? Какие муки ожидают всех нас, весь наш народ?

Было уже поздно, когда усталые, разбитые физически и морально, мы вернулись домой. По дороге зашли в магазин, но обнаружили полное отсутствие продуктов в нем. Панически настроенная публика за день размела все, что было в магазинах. В первую очередь хватали соль, мыло, спички, крупы, сахар. Затем, опасаясь обесценения денег, кинулись закупать ткани, одежду, обувь, предметы домашнего обихода и роскоши, дорогую мебель, ювелирные золотые и серебряные изделия, словом, все, что имело какую-то ценность, и даже такие ненужные вещи, которые месяцами валялись на прилавках и не находили сбыта. Возле каждой сберкассы собирались толпы людей. Все, у кого были сбережения, спешили их изъять, чтобы немедленно их отоварить. Многие опасались, что в первые дни войны правительство сразу конфискует для нужд армии все продовольственные ресурсы – зерно, муку, крупу, сахар и прочее, а на долю мирного населения если что и останется, то лишь жалкие крохи. Еще памятны были страшные 1932-й и 1933-й годы, когда миллионы людей массами погибали от голода. Зловещие слухи о неминуемом голоде во время войны еще больше подливали масла в огонь, и напуганные люди с еще большим остервенением бросались на штурм магазинов.

Михаил Игнатьевич и Оксана Васильевна Ильяшуки (1927 г.)

Дома нас встретил Юра. Со смущением и растерянностью он сказал: «Не сердись, мама! Хлеба к ужину я не достал. Размели все в один миг. Где я только ни был, но хлеба в продаже уже нигде не было. Не могу себе простить, что из-за меня вы ляжете спать голодные». – «Не огорчайся, сынок, как-нибудь обойдемся. Кое-что на ужин у нас найдется», – утешала мама.

Наскоро поужинав, уставшие и угнетенные, в одиннадцать часов вечера мы легли спать. О, если бы мы знали, что «день грядущий нам готовит»! Думали ли мы, что это была последняя ночь, которую мы проведем вместе всей семьей? Сколько раз, предаваясь сну, мы были полны спокойной уверенности, что наша милая семья на следующее утро чуть свет снова подымется, все разойдутся по своим делам, а вечером сойдутся, чтобы порадовать друг друга служебными и школьными новостями минувшего дня. И это было так естественно, так привычно, что нам казалось – долго еще мы будем жить вместе одной счастливой семьей, под одной кровлей, под недремлющим оком заботливой матери, оберегающей и охраняющей родное гнездышко. Но увы! То были последние безмятежные часы сна, которые больше никогда-никогда не вернутся. То был последний счастливый сон людей, не ведавших, что над их головами уже занесен меч. Семейство мирно почивало, а в это время в ночной тишине уже подкрадывалась к нему враждебная сила, чтобы нанести страшный удар.

Глава II
Незваные гости

Еще не рассвело, как ночную тишину внезапно разорвал резкий стук в дверь. «Кто бы это мог быть?» – вскочив с постели, встревоженно спросил я Оксану. Быстро одевшись и всунув ноги в домашние туфли, я выбежал в переднюю, а вслед за мной поспешила Оксана, второпях набрасывая на себя халат.

– Кто там? – спрашиваю.

– Откройте! Вам пора на дежурство по противовоздушной обороне, – сказал незнакомый мужской голос.

– Неужели нельзя было предупредить об этом с вечера! – с раздражением ответила Оксана, чуть-чуть приоткрыв дверь.

При неясном предутреннем свете сквозь узкую дверную щель мы увидели группу людей. Их появление в такой необычный час невольно вселяло в душу тревогу. Уж не шайка ли воров или бандитов врывается в нашу квартиру, подумали мы, и рука инстинктивно притянула к себе дверь, но кто-то уже успел вклинить ногу между нею и порогом. Дверь распахнулась настежь, и через переднюю в комнату с шумом и топотом ввалилось шесть человек. Собака Ринти с яростным лаем набросилась на незваных гостей, но кто-то пинком сапога отшвырнул ее в сторону, и она, скуля и завывая, забилась в ванную.

Я повернул выключатель. Комната озарилась маскировочным синим электрическим светом, и тайна ночного визита сразу же раскрылась: то были представители НКВД. Группу возглавлял агент в военной форме. Под его началом были два милиционера. В роли понятых из нашего домового комитета – два соседа и дворник Калистрат.

– Оружие есть? – нарочито устрашающим голосом спросил начальник отряда, обращаясь ко мне.

Внезапное появление «высоких гостей», грозный окрик, мало чем отличающийся от бандитского «руки вверх!», словно обухом, ударили меня по темени. Я много был наслышан о злодеяниях этих рыцарей «без страха и упрека», снискавших в народе печальную славу сталинских опричников. Но никогда раньше мне не приходилось встречаться с ними вплотную, да еще при таких обстоятельствах. И вот впервые лицом к лицу я предстал перед посланцами этой страшной всеуничтожающей силы. Наглая физиономия, упивающаяся сознанием своей абсолютной власти, перед которой все трепещет, внезапно подняла во мне страшную волну злобы и бешенства, но, боясь опасных последствий своей несдержанности, я ограничился только тем, что бросил ему в лицо:

– Ищите, авось что-нибудь найдете!

– Обыскать квартиру! – скомандовал начальник группы, и тотчас же милиционеры приступили к делу. С высокомерным и важным видом уселся он в кресло, достал из кармана пачку папирос, спички и закурил. Не спеша заглянул в ящики письменного стола, вынул оттуда бумаги, документы, письма и принялся их просматривать. Вряд ли он думал найти что-либо меня компрометирующее. Он был так же «уверен» в моей преступности, как и в том, что я китайский император. К тому же ограниченное время не позволяло ему подробно знакомиться с кипой бумаг и научных рукописей. В эту ночь ему предстояло перевыполнить план по улову «врагов народа». Поэтому он наскоро и со скучающим видом перелистывал мои бумаги. Конечно, как и всякий агент сталинской охранки, в глубине души он мечтал найти хотя бы косвенные улики, указывающие на мою «контрреволюционную» деятельность. Однако чутье ему подсказывало, что на мне «капитальца» он не наживет.

Пока старший милиционер занимался своим делом, оба милиционера учинили в квартире настоящий погром. Они вытаскивали из шкафов одежду, прощупывали карманы и вместе с постельными принадлежностями и бельем бросали все в общую кучу посреди комнаты. Опустошив шкафы, осмотрели их со всех сторон, затем раскрыли сундук и выволокли его содержимое на пол.

В комнате царила напряженная тишина, слышно было только шелест переворачиваемых бумаг да чуть заметное сопение усердно орудовавших милиционеров, которые шарили по всем углам и заглядывали под кровати, диван, пианино, за трюмо. Равнодушно и тупо наблюдали за происходящим понятые, не принимая никакого участия в обыске. Толь – ко на лице нашего дворника, добрейшей души человека, было написано искреннее сострадание. Он болезненно воспринимал произвол над нами. Леночка, дрожа всем телом, забилась в угол. Ей только что исполнилось пятнадцать лет, но она уже отлично понимала, какая страшная участь ожидает ее родителей, и безутешные слезы катились по ее щекам.

Дарья Осиповна Шуть-Евтушенко, мать Оксаны Васильевны (30-е годы).

Девяностолетняя мать Оксаны сидела на своем ложе, прислонившись к печи.

Думала ли она, что в эту ночь навсегда расстанется со своей любимой дочерью?

Представляла ли себе, что с арестом Оксаны она потеряет последнюю опору в жизни? В те страшные минуты трудно было разгадать, что творилось в ее душе: все время, пока шел обыск, она сидела как каменное изваяние. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Ни одна слеза не скользнула по ее сморщенным, как печеное яблоко, щекам. Ни страха, ни волнения, ни ужаса не заметно было в ее потухших, уставившихся в одну точку выцветших глазах. Она не рыдала, не причитала, не вопила от отчаяния, но ее каменное выражение лица, скорбно изогнутая спина с покорно опущенными плечами и беспомощно протянутыми вдоль колен изуродованными руками – все это говорило о ее глубоком потрясении.

Юра держал себя с достоинством и не подавал вида, что напуган приходом «знатных» гостей. Не спеша надел свой лучший костюм, подошел к начальнику и спросил:

– На каком основании вы делаете обыск? Предъявите ордер!

Глаза агента НКВД округлились. На секунду в них промелькнуло какое-то едва уловимое колебание, словно он раздумывал, то ли застращать Юру грозным окриком, то ли рассмеяться ему в лицо. Но, видимо, бесстрашие Юры, его независимый вид и спокойная выдержка породили в душе энкаведиста скорее недоумение, чем желание покуражиться. Может быть, он впервые наткнулся на человека, который без боязни посмотрел ему в глаза. Сопляк, молокосос! Да стоит ли расточать свой гнев перед этим мальчишкой? И уже не скрывая на лице иронического выражения и как бы снисходя к глупому задаваке, агент сказал:

– Хотя это тебя непосредственно не касается, вот тебе ордер, – и протянул Юре листок бумаги. Это был ордер на арест Ильяшука Михаила Игнатьевича и его жены Ильяшук Ксении Васильевны.

«На основании решения прокурора Андреева предлагается старшему лейтенанту НКВД УССР тов. Середе арестовать означенных лиц, проживающих по ул. К. Либкнехта, 18, кв. 2, и препроводить их в тюрьму НКВД УССР по ул. Владимирской, 33 (подпись и печать)» – вот примерное содержание ордера, каким я вспоминаю его через 21 год после этого события.

– Ну, что скажешь? Все законно, никаких мошенств! – иронически заметил Середа и, сложив ордер, спрятал его в карман.

Наивно было думать, что непредъявление ордера на арест гарантировало бы мне неприкосновенность личности. В то страшное безвременье в период личной диктатуры Сталина никто не был застрахован от того, что его посадят в тюрьму без всякой вины с его стороны. Если бы даже ордер на арест и не был предъявлен, это нисколько не изменило бы положения. Этим и только этим я руководствовался, не требуя ордера у представителя НКВД. Тем не менее было трогательно видеть, как заступается сынок за своих родителей.

Между тем обыск закончился. Везде – на полу, кроватях, диване, стульях валялись разбросанные подушки, одеяла, белье, одежда. Тут же под ноги были брошены наскоро перелистанные книги, по которым теперь топтались милиционеры.

– Товарищ начальник! Так что нигде никакого оружия не оказалось, кажется, все перерыли и ничего такого не нашли, – сказал один из милиционеров, вытянувшись в струнку.

– А его обыскали? – указав на меня, с брезгливой миной промолвил начальник.

– Никак нет! – отрапортовал милиционер.

– Обыскать! – отчеканил Середа и снова продолжил просмотр бумаг и документов.

– Поднимите руки! – подходя ко мне, скомандовал милиционер и начал меня прощупывать, выворачивать карманы и проверять, нет ли чего под подкладкой пиджака, а я смотрел на него и думал: то ли ты дурака валяешь, то ли стараешься показать свое рвение перед начальством.

Наконец, Середа нашел среди бумаг отпечатанную на машинке «Сталинскую Конституцию» с какими-то неразборчивыми пометками на полях. Луч надежды мелькнул в его глазах. Подозвав меня, он спросил, что это за приписки. Но в это время подошла Леночка и робким запинающимся голосом объяснила, что это ее примечания, которые она делала на полях, когда готовилась к экзамену по конституции. Середа, видимо, решив, что специалисты в НКВД лучше расшифруют его находку, засунул ее в портфель и сказал: «Ладно, там разберем».

Долго еще он рылся в бумагах и, убедившись, наконец, в дальнейшей бесплодности своих поисков, ограничился тем, что отобрал кое-какие документы, паспорта и несколько писем брата Оксаны – Михаила Васильевича.

– Собирайтесь! – сказал он, вставая с кресла.

– А что с собой взять? – дрогнувшим голосом спросил я.

– Возьмите по паре белья, полотенце, а впрочем, это лишнее. В тюрьме с вас снимут допрос и часа через два отпустят домой, – нагло лгал Середа, наивно полагая, что мы ему поверим.

Не зная, что брать – только ли летние вещи или еще и теплую одежду, стали мы лихорадочно рыться в куче вещей, сваленных на пол.

Найти в ней нужное было непросто. Поэтому время на сборы поневоле затянулось. Это вызвало у Середы новый прилив злобы и гнева.

– Пошевеливайтесь быстрее! Некогда мне с вами возиться, не то пойдете без вещей, – закричал он.

Наконец, все минимально необходимое было найдено и отложено. Оксана отобрала себе два платья, пару белья, простынку, пару туфель, демисезонное пальто и короткую, до пояса, куртку из цигейки, которая одновременно могла бы заменить ей подушку. Я взял пару белья, две английские рубахи, простынку, бобриковое осеннее пальто, хромовые сапоги и фетровую шляпу. Могли ли мы предполагать, что и этот минимум вещей будет слишком велик для жизни в тюрьме, что вещи будут для нас только обузой и предметами постоянной боязни, как бы их у нас не похитили? Но возможность попасть в Сибирь не могла не побудить нас запастись и теплой одеждой.

– Пошли! – скомандовал Середа.

Словно удар бича подействовал на нас этот приказ. В глазах потемнело, сердце бешено заколотилось. Безнадежное отчаяние и невыразимая тоска с новой силой на нас обрушились. Какими ничтожными показались ожидавшие нас в тюрьме испытания в сравнении с горькой судьбой осиротевших детей и бабушки! Неужели мы никогда их больше не увидим и расстаемся с ними навсегда, да еще в грозный час военной бури? Боже, Боже! Да что же это такое? Когда же этим злодеяниям придет конец? Во имя чего совершаются эти чудовищные преступления против человечности? Кому нужны пытки ни в чем не повинных людей? Подобные мысли со страшной назойливостью сверлили мозг, не находя ответа.

Еле сдерживая рыдания, Оксана подошла к матери, последний раз обняла ее, поцеловала в лоб, глаза, но, та словно каменное изваяние, продолжала хранить упорное молчание, ничем не выказывая своего горя. Юра мужественно перенес прощание. Он понимал, что отныне вся ответственность за жизнь и судьбу сестры и бабушки ложится на его плечи. За какие-то час-два он вдруг почувствовал себя взрослым. Ответственность придавала ему мужества и укрепляла стойкость духа. Только лихорадочный блеск его воспаленных глаз выдавал огромное душевное напряжение. Леночка бросилась в объятия матери, спрятав голову на ее груди, и громко зарыдала. Ее угловатые детские плечики судорожно вздрагивали, а голос дрожал и прерывался от частых и громких всхлипываний.

– Мама, мама родная! Куда вас уводят? Что будет с нами, как будем жить без вас?

Она крепко ухватилась за платье матери и долго ее не отпускала, как бы боясь потерять ее навсегда.

Никогда не забыть мне этой страшной сцены расставания с дочерью, этих страданий ни в чем не повинной детской души.

– Довольно! Ишь, распустила нюни, – сказал Середа и, грубо оторвав девочку от матери, оттолкнул ее в сторону.

Последний прощальный взгляд и… нас увели под конвоем.