Текст книги "Суета вокруг барана"

Автор книги: Михаил Исхизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

– Точно, – подтвердил Лисенко. Когда он работал на заводе, то из любопытства не раз заходил в литейку и видел, как отливают из металла детали. – Только у него, Иван Васильевич, и преимущества были перед современными изобретателями, – напомнил он.

– Какие же это преимущества?

– Так у них БРИЗа не было и свое изобретение им нигде пробивать не приходилось. Заявки никуда подавать не надо, согласовывать ни с кем не надо, резолюции собирать не надо и соавторов им не сватали. Что хотели – то и делали.

– Это верно, – согласился профессор, который хоть изобретений не делал и в БРИЗ ни разу не обращался, но, как сын своего времени, с системой заявок, согласований, резолюций и утверждений был хорошо знаком. – Тут, конечно, у него преимущества были.

– И ни на какие заседания ему ходить не надо было, – продолжал идеализировать жизнь первобытных предков Лисенко. – Ни тебе собраний, ни совещаний, ни Ученых советов... И не отчитывался он ни перед кем и ни от кого ценных руководящих указания не получал. Вот жизнь была.

Об этой стороне жизни своих далеких предков шеф как-то не задумывался. А тут прикинул и откровенно позавидовал:

– А ведь верно, Владимир Алексеевич, – в такой спокойной обстановке научной работой заниматься – это ведь одно удовольствие, сколько сделать можно. Хоть годик бы так пожить, – размечтался шеф. – Я ведь еще полевые материалы прошлогодней экспедиции не обработал, – пожаловался он. – Не успеваю.

– Там что, специальная мастерская была? – спросила Галя.

– Да, конечно. И, знаете, на той стоянке несомненно крупный мастер работал. Зрелый и опытный.

– Почему вы так думаете? Формочки очень хорошие?

– Формочки, конечно, хорошие и, что чрезвычайно важно, разнообразные, но не это главное. Понимаете, там очень много шлака. Можно сказать – целая гора шлака, а это означает, что на том месте мастерская существовала не один год. Жителям стоянки так много бронзовых орудий не требовалось. Получается, что изготавливали их и для торговали, а точнее – для обмена. И создали, для этого специализированную мастерскую. Изделия из бронзы в те времена пользовались огромным спросом и торговали они, видимо, не только с другими поселениями но, вполне возможно, с другими племенами.

– А где они руду брали? – спросила Верочка.

– Вот это хороший вопрос, – похвалил Верочку шеф. – Очень существенный вопрос. И еще одна весьма любопытная проблема. Действительно, где они брали медь и олово? Вы никогда не задумывались над этим, Владимир Алексеевич?

– Не задумывался, – чистосердечно признался Лисенко. Жил он вполне сносно, совершено не зная, где брали медь и олово его далекие предки. Ему как-то это и не особенно нужно было.

– Напрасно, напрасно, над этим надо думать, думать и искать, – отечески, по-доброму пожурил свою Правую руку профессор. – Следует разобраться в этом. Учтите, поблизости месторождений нет. Значит, издалека откуда-то привозили.

– Они специально ездили куда-то добывать эту медь, – высказала предположение Серафима. – Вот как мы сейчас: отправлялись в экспедицию, только не курганы копали, а добывали медь. Привозили к себе и дома плавили.

– Исключено, – профессор, как это и положено, знал на много больше Серафимы. – В те времена за границу земель своего племени ни один человек выйти не мог. За границей своих земель он чужак. А всякий чужак считался врагом. Его немедленно убивали.

– Как же они доставали эту медь, если не могли выйти за границу своей территории? – спросила Александра Федоровна.

– Обмен, Александра Федоровна. Мы себе и не представляем, насколько широко был тогда распространен обмен. Можно сказать, что именно обмен явился одной из важнейших составных, благодаря которой, полудикие племена постепенно овладевали знаниями, ремеслом, можно сказать, определенной культурой, закладывали основу будущих цивилизаций.

– Иван Васильевич, а как же они свой обмен проводили, если никто не мог выйти за границу своего племени? – задала каверзный вопрос Серафима.

– Видите ли, Серафима Юрьевна, поскольку обмен был необходим всем, то племена самой жизнью вынуждены были, постепенно выработался механизм его проведения. Представители племен в определенное время, может быть раз в году, встречались на заранее обусловленном месте, на границе или на нейтральной территории и устраивали там что-то вроде ярмарки. Каждый приносил свои товары и менял их на товары, изготовленные в других племенах. Такое подтверждают этнографические материалы. Подобные ярмарки еще совсем недавно устраивались некоторыми племенами Африки и Южной Америки. Естественно, на это время устанавливалось всеобщее перемирие.

– Торговое перемирие, – подсказал Петя.

– Совершенно верно, торговое перемирие.

– Значит, они руду для своего производства на этих ярмарках покупали?

– Можно сказать, что покупали, но не руду. Везти руду крайне нерентабельно, поэтому везли отливки, слитки уже готового металла. Там где его добывали, тоже опытные мастера работали: рудокопы и плавильщики. Добывали руду, потом плавили из нее металл. Тоже, скажу я вам, работа, требующая определенных исследований, знаний, изобретательности.

– Получается, что в те времена все люди были исследователями и изобретателями, – задумалась Галя.

– Не все, конечно, не все. Так, чтобы все – такого не бывает. Люди очень разные – кому что дано от природы. Но если взять пропорциональное соотношение количества людей сейчас и тогда, и количество их открытий или усовершенствований, которые они вносили, то вполне может оказаться, что тогда их было значительно больше... Надо бы еще разок съездить на Дон. Прекрасное место для исследования, но на самом берегу. Пройдет еще несколько лет, вода подмоет берег, уйдет наша стоянка в воду. И все, потеряна для науки. Надо бы туда побыстрей выбраться. Как вы думаете, Владимир Алексеевич?

21

– Змей на этой стоянке много, – без особого удовольствия вспомнил Лисенко. Не любил он змей.

– Прямо в лагере? – ужаснулась Александра Федоровна.

– Нет, в лагерь ни разу не заползали, – признал Лисенко. – А вообще-то везде полно. Мы после работы вечером к лагерю вдоль берега ходили, а там в одном месте тропинка каменистая и она за день здорово нагревалась, прямо теплой становилась. Так змеи себе на этих камнях клуб по интересам устроили, Дом культуры. Каждый вечер собираются и свои змеиные проблемы решают. Причем все как одна взрослые, маленьких змеенышей с собой не берут. Видно у них там такие вопросики поднимаются, что только после шестнадцати можно...

– Какие у змей могут быть проблемы? – удивилась Серафима. – Они же очень примитивные.

– Ну не скажи. У них тоже проблем немало. Ты хоть знаешь, что они постоянно кожу меняют?

– Владимир Алексеевич, вы уж совсем не знаю, за кого меня считаете, – обиделась Серафима. – Уж это-то я знаю еще с детского сада.

– А какую кожу в будущем сезоне носить? Какую расцветку, какие тона? Это что, по твоему, стихийно, без всякого согласования, каждый надевает шкуру какую хочет. У них, может быть, тоже плановое хозяйство и они такие вопросы на своих змеиных собраниях актива обсуждают...

Такой подход к проблеме Серафиме понравился.

– Если расцветку кожи обсуждают, тогда конечно. А вот как вы думаете, Владимир Алексеевич, анекдоты они там друг другу рассказывают или нет? – задала она каверзный вопрос.

– Анекдоты... – не сразу нашелся Лисенко. – Смотрю я, костер скоро потухнет. Принес бы кто-нибудь дровишек...

Петя нехотя встал и так же нехотя пошел за дровишками. Не девчатам же за ними ходить. А из мужчин Петя был самым молодым и, как в подобных случаях принято – крайним, так что никуда не денешься...

– Анекдоты значит, – продолжил Лисенко. – А ты как думала! Они ведь древнейшие жители нашей планеты, так что должен у них быть полный набор фольклора: сказания, былины и анекдоты. Так что анекдоты они определенно травят. Не про армянское радио, конечно, у них ведь ни армян, ни радио. А про ящериц, или про гадюкину тещу рассказывают, это точно, потому что у гадюк тещи тоже есть – закон природы.

– Это еще доказать надо, что они анекдоты рассказывают, – потребовала Верочка.

– Доказать не могу, потому что глаза у них совершенно пустые а морды индифферентные и никаких эмоций не выражают. По их холодным глазам и плоским змеиным мордам, невозможно понять: хохочут они или какой-нибудь закон всемирного ползанья открывают. Но чем еще они, по-твоему, в перерывах между дискуссиями могут заниматься, если не анекдоты рассказывать? – выдвинул Лисенко аргумент совершенно несокрушимый.

– Если в перерывах, тогда, вполне может быть, и анекдоты, – вынуждена была согласиться Верочка.

Пришел Петя и положил в костер несколько полешков. Пламя вначале пригнулось к углям, затем взметнулось, охватила поленья, и заплясало на них, извиваясь в самых немыслимых узорах. Вспыхнувший с новой силой огонь ярко осветил собравшихся у костра археологов и отбросил в степь их тени, ставшие сразу громадными, как в сказке. У такого чудесного костра можно услышать самые неожиданные небылицы, которые звучат как истина чистейшей воды и были, в которые невозможно поверить. Да разве в этом дело: правда – неправда... Главное чтобы красиво было, чтобы складно и занимательно. Здесь все свои, они оценят и, если надо, помогут, внесут строчку другую в причудливый узор рассказа.

– Общих интересов у них – хоть отбавляй, – продолжал рассуждать Лисенко. – Уж и не знаю, собирается на этой тропинке весь взрослый змеюшник или только актив, но лежат они на этих камнях густо, через каждый метр по змее.

– Так уж и через каждый метр? – не утерпел Петя. – Не может такого быть.

– Ну как ты не понимаешь, им же общаться надо, и они не могут далеко друг от друга лежать, – объяснил Лисенко. – Так что через каждый метр, и по этой змеюшной тропинке нам пройти надо – удовольствие, скажу я вам, довольно сомнительное.

Петя промолчал. Значит, согласился, что поскольку змеям надо было общаться, то лежать далеко друг от друга они не могли.

– А если закричать на них, чтобы они разбежались? – спросила Александра Федоровна.

– Можешь кричать на них сколько хочешь. У них совершенно нет никаких ушей. Так что никуда они не побегут, – объяснил Петя.

– Как же они общаются, если у них ушей нет? – заинтересовался Александр Александрович. Очевидно в коллективе гаража Академии Наук этот вопрос еще не обсуждался.

– Это науке пока неизвестно. Возможно у них телепатия. А может быть еще что-нибудь такое, до чего наши передовые ученые до сих пор не додумались. А заграничные – тем более. Они ведь ядовитые, не больно поизучаешь, укусить может.

– Какой ужас, – зябко передернула плечиками Серафима. – Я бы наверно умерла от страха. Они на вас бросались?

– Нет, я же говорю, они там грелись, и обсуждали свои змеиные проблемы. Причем общались они между собой очень увлеченно и на нас никакого внимания не обращали. Идешь, а они лежат. Тропинка теплая и уходить с нее эти гадюки не желают.

– Как же вы шли? – с уважением посмотрела на Лисенко Серафима. – Я бы в жизни, хоть убей меня, между змеями идти бы не смогла.

– А так и шли... Как увидим змей, все медленней и медленней идем. И как-то так получалось, что у нас Василий Иванович впереди оказывался. Он их совершенно не боялся. И они его уважали. Все-таки начальник экспедиции, в сапогах и с палкой. А мы что? Мы рядовые и в тапочках.

– Чего их бояться, – профессор с сожалением посмотрел на пустую кружку, но удержался, не попросил налить. – Они первыми на человека никогда не нападут.

– Я читала, что удавы, когда они очень есть хотят, бросаются на людей, – вспомнила Александра Федоровна. – Душат их, потом проглатывают и ложатся спать.

– Удавов там нет, врать не буду, удавов мы ни разу не встречали, а гадюк – пропасть... И ни одна добровольно со своего теплого места уходить не хочет. Ну прямо как люди. Кроме того, думаю, у них там интересные разговоры шли и прерывать эти разговоры змеям не хотелось...

– Обмен опытом передовых гадюк, – подсказал Петя.

– Вполне может быть, – охотно согласился Лисенко. – Так вот, подойдет Иван Васильевич метров на пять, крайняя змея сразу в его сторону поворачивается, высовывает свой противный язык и начинает шипеть, предупреждает, чтобы дальше не шел, не мешал. А он идет и мы все за ним, потому что кушать хочется. Тогда эта гадюка поднимает голову, прищуривает свои змеиные глазки и смотрит, куда бы укусить. Вот так, – Лисенко поднял руку и кистью ее, весьма похоже, изобразил поворачивающуюся голову змеи. – И тут она видит, что Иван Васильевич в сапогах. Они, конечно, уже ветхие, но все равно не прокусишь, каждая змея в таких тонкостях разбирается, профессия такая. Потом замечает палку. А Иван Васильевич всегда выбирал такую палку, чтобы во и во: – Лисенко руками показал какой толстой и длинной обычно бывала палка у шефа. – Не просто палка а дрын. Поменьше оглобли, но внушительный. Этим дрыном вполне свободно крокодила можно перешибить, не то что какую-нибудь несчастную гадюку. Посмотрит змея на этот дрын и тут же, не выставляя никаких предварительных условий и требований, уползает со своего теплого места в кусты. Потому что хоть и змея, но про дрын кое-чего вполне соображает. И тут же сообщает о своих впечатлениях всем остальным. Остальные без всяких дискуссий уползают за ней, поскольку при виде хорошего дрына у всех сразу, появляется стремление к мирному сосуществованию.

– Вы уж скажете, Владимир Алексеевич, – после третей кружки профессор был настроен весьма благодушно. – Сапоги здесь совершенно не при чем. И палка тоже самая обыкновенная. Просто ни одна нормальная змея, если ее не трогать, на человека не бросится.

– А как узнать, нормальная она или ненормальная? – поинтересовалась на всякий случай Александра Федоровна, чтобы быть более подкованной, если придется встретиться со змеей.

– Чего тут непонятного, – взялся объяснить Петя. – Если она уползла от тебя, значит, совершенно нормальная змея и поступила, как ей положено. А вот если бросилась и укусила, то совершенно ненормальная.

– Петенька, не надо так часто демонстрировать свое остроумие, – попросила Серафима. – Мы и так хорошо знаем все твои достоинства.

– Он не может по-другому, – объяснила Галя. – Он такой остроумный, что по-простому не может.

– Петя прав хоть бы в том, что заранее нельзя понять, бросится змея или нет, – рассудила Верочка. – Так что уж лучше близко к ней не подходить.

– К ним никто близко без палки или лопаты и не подходил, – снова ударился в воспоминания Лисенко. – А вообще-то человек звереет, когда встречается со змеей. От чего это – не знаю, но звереет, диким становится.

– Атавизм, – объяснила Верочка. – С древних времен, когда человек был беззащитен, у него страх перед ядовитой змеей сохранился.

– Вот-вот, – согласился Лисенко. – Когда мы там, на Дону, копали, был у нас один парень такой, Василий Якут. Только он вовсе никакой не якут, это у него фамилия такая – Якут. А звать Василий. Так вот, шли мы однажды после обеда на стоянку, которую раскапывали. До лагеря недалеко, и лопаты мы с собой не брали, чего их таскать туда и обратно, в раскопе оставили. И тут, видим, змея ползет поперек тропинки. Здоровенная, наверно метра два...

– У нас таких не бывает, – вмешался Петя. – Это в тропиках такие змеи бывают, а у нас таких нет.

– Петя, давай так сделаем: ты сейчас помолчишь, а когда Владимир Алексеевич закончит, ты опровергнешь сразу все, что он скажет, – предложила Верочка.

Петя недовольно засопел, но Верочку послушался.

– Мы как-то сразу все остановились, – продолжал Лисенко, не обращая внимания на выпад Пети. – Девчата перепугались, нервничают: "Змея! Змея!" Мужики, конечно, ничего не бояться, что им змея, они и не такое видели, но тоже стоят, переминаются с ноги на ногу. Потому что лопаты далеко, а без лопаты ничего этой змее не сделаешь. И упускать такую змеюку вроде бы тоже нельзя. Короче говоря, не то чтобы растерялись, но просто не торопимся. Атавизма в нас оказалось недостаточно.

А у нашего Василия Якута, который вовсе не якут, этого атавизма на троих хватило бы. Он и так, по-моему, диковатым был. На втором курсе сдавал он доценту Скрышевскому Историю древнего востока. Высокий такой был доцент, совершенно лысый и очень серьезный, без чувства юмора. Вы его не застали, он на пенсию ушел. А эта История древнего востока – сами знаете: Китай, Камбоджа, Корея, Тайланд – там такое напутано, что с самой хорошей шпаргалкой пузыри можно пустить. Вася же был настоящим отличником и почти все, что нужно было, рассказал доценту. Тот и говорит: "Ставлю вам, молодой человек, пятерку". А у Васи как раз в это время атавистический приступ благородства случился. Он и заявляет: "Нет, на пятерку я пока не знаю. Разрешите, я еще подучу и через три дня приду, пересдам". Забрал свою зачетку у ошарашенного доцента и в дверь.

– Так не бывает, – не поверила Серафима.

– Загибаете, Владимир Алексеевич, – не поверила и Галя. – Не может этого быть.

– Всегда так, – Лисенко сокрушенно покачал головой. – Ну и народ нынче пошел. Им святую правду говоришь, а они не верят. Бога я призвать в свидетели не могу, потому как атеист и он со мной не общается, а Иван Васильевич подтвердить может.

– Точно, точно, – засвидетельствовал необычный поступок профессор. – Очень интересный был студент. Перевелся от нас в Москву. А жаль. Он и в экспедиции хорошо работал.

– Через неделю пересдал? – поинтересовалась Верочка.

– Через неделю пришел пересдавать. Опять ответил на свой билет без запинки. Его доцент, из любопытства, по всей программе прогнал. Наш Вася ему все даты и всех правителей выдал, как таблицу умножения.

– Получил свою пятерку?

– Хм... Доцент его выслушал, проверил на месте ли лысина и говорит: "Вы, молодой человек, знаете материал отлично. Но если я поставлю вам пятерку, то вы ведь опять придете пересдавать. Чтобы у вас такое желание не появилось – ставлю вам четыре. Надеюсь, это как раз то, что вам нужно". – И вышиб Васю из аудитории.

– Вот это да! – восхитилась доцентом Верочка.

– Но это еще не все. Вася ему еще два экзамена сдавал по Востоку. Знал все до ниточки, но за оба – четверки отхватил. С тем же приговором, чтобы еще раз сдавать не пришел.

– Вот уж не знала, что такие чудеса на факультете случаются, – восхитилась Галя. – Он что, очень принципиальным был, этот Василий?

– Какая тут принципиальность. Я же говорю – в нем атавизма было больше чем это положено нормальному человеку. И в некоторых случаях это очень ярко проявлялось. Память далеких предков срабатывает.

– Со змеей что было? – попыталась вернуть разговор в нужное русло Александра Федоровна. – Поймали ее?

– Ловить ее никто и не собирался, – продолжил свой рассказ Лисенко. – Просто все стоят и никто не торопится подойти к ней. А наш Вася подхватил большой ком земли и к змее. Подбежал, бросил, но промахнулся. Гадюка же, хоть и громадная, но старается, сколько есть сил уползти от него, потому что вид у Васи в это время был очень ужасный, и дикий. Прыгает вокруг змеи, глаза у него громадные сделались, волосы как-то сразу разлохматились, зубы скалит – ну прямо свой собственный первобытный предок: не то питекантроп, не то неандертальский человек. И кричит нечеловеческим голосом: "Лопату мне! Лопату дайте!"

Кто-то на раскоп сбегал, прихватил там лопату и к Васе. А змея ползет быстро. Никогда она не видела в этих местах такого дикого человека и очень испугалась. Мы тогда на самом берегу Дона копали. Правый берег высокий, обрывистый. Змея прямо к этому обрыву несется. Вася ее своим атавизмом так напугал, что она от ужаса, совершенно не раздумывая, прямо с обрыва вниз и бросилась, хотя, надо думать, понимала, что могла при этом покалечиться. Но и Вася не посрамил человечество, тоже не задумываясь – вниз: где на казенной части, где кувырком. Обрыв такой, что не только ногу сломать можно, но и шею свернуть. Но ничего, обошлось. И у змеи обошлось, и у Васи. Змея теперь вдоль берега скользит, а Вася за ней и какой-то дикий танец исполняет. Наверно древний танец охотника за змеями, который должен был эту тварюгу остановить. Но толку никакого. Возможно, он какие-то элементы в своем танце пропустил. Тут кто-то ему лопату бросил. Теперь он бы ее искромсал на мелкие кусочки. Змея это сразу сообразила. Так что она тут же бросилась в воду и со всех сил поплыла к маленькому островку, который недалеко от берега находился. А в воде он ее уже догнать не мог, потому что не умел плавать. Стал тогда наш Вася злобно бегать по берегу и нехорошими словами обзывать это несчастное пресмыкающееся. А она, видно, дамой была и, вполне возможно, в своих змеиных кругах, считалась интеллигентной. Вот Петя говорит, что у змей ушей нет. Ушей, может быть. и нет, но все что ей Вася кричал она услышала и от этих его слов вся моментально покраснела. Вылезла на берег вся красная и не оглядываясь – в кусты.

– Красных змей не бывает, – не поверила Верочка. – Змеи не краснеют.

– Сам знаю, что не краснеют. Но Вася ей такое наговорил, что покраснела. Можете, конечно, мне не верить, но сам видел – она красная стала, как стоп-сигнал на машине у Александра Александровича. Что странно: был этот Вася человеком вежливым и вполне культурным, а встретился со змеей и стал совершенно диким.

– Это от страха, – Серафима оглянулась в темноту, не ползет ли страшная змея. – Она же ядовитая. Укусит и человек умереть может.

– Атавизм, – еще раз стала объяснять Верочка. – Первобытный человек очень змей боялся. Четвероногих хищников он еще мог понять, а змей нет. Подползают тихо, неслышно, кусают неожиданно. Укус маленький, а человек умирает...

– Да, да, – подтвердила Александра Федоровна. – Я по телевидению документальный фильм видела про обезьян. Они страшно змей боятся. Как змею увидят, в бешенство приходят. Кричат, палки в нее бросают и не успокаиваются, пока она не скроется с глаз.

– А литейные формочки куда дели? – вернул разговор к проблемам науки Петя, которого формочки интересовали, а змеи нет. – Посмотреть их можно будет?

– В музее, в камералке до сих пор лежат, так что вполне можешь посмотреть, – обнадежил Лисенко. – Там их штук десять, если не больше.

– Двенадцать, – уточнил профессор. – Двенадцать формочек и все целенькие, все как новые. Как будто завод там работал. Целое богатство.

– Хорошо что их у нас не украли. А ведь вполне могли. На Иловлинской... помните, Иван Васильевич? – спросил Лисенко.

22

Еще бы шефу не помнить станцию Иловлинскую.

– Жулье там, на Иловлинской, – рассердился профессор. – Самое настоящее жулье! Это же надо! Галина Сергеевна, налейте мне, пожалуйста, еще одну кружечку. Я же вас предупреждал, Владимир Алексеевич.

– Может быть не надо, – посоветовала Галя. – Вам много нельзя. Вы уже три кружки выпили.

– Наливайте, наливайте. Три кружки, это когда было. Все уже и прошло, – вполне возможно, что гнев профессора был нарочитым и разыграл он эту сцену для того, чтобы законным образом получить еще одну кружку чая. – А сейчас только одну. От одной кружки ничего не случиться. Это у меня вроде лекарства. Успокаивает.

Пришлось налить профессору четвертую кружку, и он с удовольствием начал потягивать поостывший уже чаек.

– А что там случилось в Иловлинской? – спросил Петя. – Украли что-нибудь?

Профессор продолжал пить чай. Лисенко тоже не торопился с ответом.

– Расскажите, мы же не знаем, нам интересно, – попросила и Серафима.

– А вы им и расскажите, Владимир Алексеевич, как нас ограбили, – разрешил профессор. – И не забудьте сказать, что все это по вашей вине произошло. Такой интересный материал украли...

– Почему бы и не рассказать, – Лисенко оглядел собравшихся, убедился что все готовы слушать. – Закончили мы тогда раскопки на горе, у хутора Репина и надо было домой добираться. Экспедиция работала от Университета, так что бедная, без машины, но материал все-таки собрали интересный. Ближайшая железнодорожная станция в станице Иловлинской. Бакенщик все наше имущество туда на телеге отвез, прямо на перрон. Этого имущества целая гора набралась: в основном ящики и чемоданы с материалами и немного наших вещичек.

Мы, сами понимаете, за два месяца работы в экспедиции немного пообносились и одичали. А тут железнодорожная станция, совсем другая жизнь, шикарная станционная цивилизация: вокзал из красного кирпича, оградки из штакетника в зеленый цвет покрашены, рельсы блестят, люди ходят полностью одетыми, везде ларьки и буфеты понатыканы. Но это, знаете ли, очень даже опасно, когда одичавший и не подготовленный народ вдруг неожиданно для самого себя дорывается до цивилизации, какой бы она ни была. Классики правильно говорят: нужен переходный период. Потому что если изменения наступают мгновенно, то народ теряет чувство меры. Хочется ему все блага цивилизации получить немедленно. Сразу и как можно больше. От этого нестерпимого желания народ начинает по сторонам глазеть, бегать по буфетам и ларькам. А в буфетах и ларьках – шик. Два месяца ничего подобного не видели, а некоторые даже забыли, что такое есть: лимонад, квас, ириски, конфеты "Медведи на лесозаготовке," пирожки с ливером, пирожные, мороженое...

– Мороженое... – застонала Серафима.

– Хочу пирожное, – не выдержала и Галя. – Люблю бисквитные пирожные.

– Коля, когда ухаживал за мной, он всегда угощал заварными пирожными, – вспомнила Александра Федоровна. Мы ходили в кафе, садились за самый дальний столик и пили кофе с заварными пирожными. По-моему они самые вкусные. Ох, девочки, нам бы сейчас хоть бы по одному такому пирожному, – размечталась она...

– От пирожных толстеют, – героически отказалась Серафима. – А мороженое можно есть сколько угодно. Особенно с клубничным вареньем...

– Ну, это ты напрасно, – Галя в пирожных разбиралась получше свих подруг. Она и сама могла изготовить такие пирожные, каких ни в одной кондитерской не найдешь. – Одно пирожное погоды не делает. А оно вкусное.

– Ладно, только одно единственное и не больше, – дала себя уговорить Серафима. – А потом мороженое, пломбир, и чтобы с вареньем.

– Девочки, давайте послушаем, интересно ведь, – остановила Верочка их нездоровое желание немедленно приобщиться к благам цивилизации.

– Вот-вот, пирожного им срочно захотелось, – ухмыльнулся Лисенко, – а вы послушайте, к чему такие несвоевременные и неумеренные желания приводят, и сразу поймете, что нельзя с дикого образа жизни прямо в достижения современной культуры окунаться. Нельзя прыгать из одной формации в другую. При этом резком переходе мороженое до хорошего не доводит, как и пирожные, тем более – заварные. А если меня будут прерывать, то я вообще рассказывать не стану.

– Рассказывайте, рассказывайте, Владимир Алексеевич, – попросила Александра Федоровна.

– Ладно, так и быть, – согласился Лисенко. – Значит обстановка такая: все наше добро совершенно беспризорно лежит на перроне а рядовые члены экспедиции бегают по буфетам и сшибают там сомнительные блага станционной цивилизации. Василий Иванович в это время добывает билеты и сердится: "тут подозрительные личности шатаются, – воспитывает он нас, – а вы имущество экспедиции оставляете без всякого присмотра".

Имущество у нас, действительно, кое-какое набралось. Конечно, не клад Приама, но кое – чего накопали... Ящики с черепками – это раз, чемоданы с костями – это два, оружие и украшения – это три и, конечно, палатки да лопаты. А вот личных вещей там почти и не было. Маленькие такие вещмешочки. За два месяца одежда наша такой вид приняла, что от нее самое дикое огородное пугало откажется. Выбрали то, что лучше, надели, а остальное свалили в яму и закопали.

По перрону, действительно, шатались вполне подозрительные личности. Парни лет по семнадцать-девятнадцать: стриженные наголо, несимпатичные и такой ленивой походкой прохаживаются, и так ни на что внимания не обращают, что сразу видно – ворье. Они, если рассудить, как и лимонад в вокзальных буфетах, тоже признак цивилизации. Но мы это тогда еще не сообразили.

Ладно, лижем мороженое, балуемся квасом и лимонадом, некоторые даже пирожки с ливером жуют. Знаем, что взять у нас нечего. Наши черепки и кости ни одному нормальному психу не нужны. Но Василий Иванович бдительность не теряет: все время наше имущество пересчитывает.

Где-то, наверно, через час он все-таки одного места не досчитался. Срочно собрал всех. А мы не верим, потому что знаем: никто на наше имущество позариться не может. Но тоже начали считать. Сами понимаете, что в таких случаях бывает. То двух мест не хватает, то три лишних. Стали тогда кучу разбирать и определять, что есть каждая вещь. И обнаружили, что не хватает одного чемодана. Вполне еще приличный чемодан был. Один замок у него, правда, сбит, и двух металлических уголков не хватало. И ободран немного. Но вполне еще приличный чемодан. А чтобы он сам автоматически не открывался, его в двух местах веревкой перехватили. Вот веревка эта была совершенно новой. Да... Очень хорошая была веревка... Так этот самый коричневый чемодан с совершенно новой веревкой, у нас и свистнули.

– Ну, работнички, – осудил Петя. – Чего же у вас украли?

– Можно сказать – весьма ценное имущество. Так Иван Васильевич?

– Да, да, я хотел этот чемодан в Москву отвезти. Там в институте, очень просили, у них катастрофически не хватает материала для исследования.

– Керамика с орнаментом? – спросил Петя Маркин таким зловещим голосом, что всем сразу стало понятно: если бы он, Петя Маркин, был начальником экспедиции и у него бы такое случилось, он бы виноватых живьем схарчил.

– Сидим мы, – так и не ответил Лисенко Пете, что было в злополучном чемодане, – никуда теперь не уходим. Василий Иванович нас ругает, но интеллигентно, потому что другие, более точно характеризующие это событие слова ему говорить нельзя. Все-таки декан факультета. А наверно очень хотелось, Иван Васильевич?

– Ну, вы и скажете, Владимир Алексеевич, – ушел от ответа профессор.

– Я и говорю, хотелось, но нельзя. А мы сидим и покорно слушаем, самые гневные и резкие выражения: "Это просто удивительная распущенность!" "Такое отношение к делу, знаете ли, совершенно недопустимо!" "У вас, молодые люди, пониженное чувство ответственности!" И другие подобные обличающие нас всех резкие высказывания. А мы молчим, деваться некуда – кругом виноваты. Причем чувство ответственности у нас в это время было настолько пониженным, что с удовольствием посмеялись бы над этой историей. Но лица у всех совершенно серьезные, легкомыслие свое скрываем и никто даже не улыбается, потому что шеф тогда еще больше расстроится.

– Что же там было в чемодане? – не выдержала на этот раз уже Серафима.