Текст книги "Суета вокруг барана"

Автор книги: Михаил Исхизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– Давно пора с ним разобраться.

– А что, допек?

– Допек, – нисколько не стесняясь, признался Лисенко.

– Мы не умеем баранов резать, – объяснил Петя. – И ухаживать за ними тоже не умеем.

– Интеллигенты, – посочувствовал гость. Это какую же богатую фантазию надо было иметь, чтобы назвать Лисенко и Маркина интеллигентами. – Интеллигентам с бараном не управиться, не та закваска.

– У нас сейчас сонное царство, – сообщил Лисенко. – Через часок шеф проснется, мы и решим с бараном. А сейчас можем раскопки посмотреть, – предложил он. – И давай без церемоний. Меня Володей зовут, а это Петя, еще молодой, но уже талантливый, будущая гордость археологической науки. Но можешь с ним запросто, он скромный, нисколько не задается. Прост, как правда.

Петя "будущую гордость науки" принял как должное. Да и гость ничуть не удивился тому, что его новый знакомый уже талантливый.

– Вижу что талантливый. Такие солидные очки простые люди не носят... А меня Урюбджуром звать. Некоторые, правда, называют Сережкой, это вроде русский перевод, я не возражаю. Но мне больше нравится, когда Урюбджуром называют.

– Урюб-джур, – протянул Лисенко. – Красивое имя. Монгольское? – попытался он продемонстрировать свою эрудицию, но тут же был посрамлен.

– Незнание ведет к заблуждению, – назидательно поднял палец Урюбджур. – Калмыцкое имя. Монголы к калмыкам не имеют никакого отношения. Рядом жили когда-то, близкая культура, близкий язык. Но монголы – один народ, калмыки – совсем другой.

– Понял, – Лисенко не обиделся на нравоучительный тон. Лисенко вообще не мог обидеться на Урюбджура, потому что решался вопрос с бараном и они, наконец, избавятся от этой скотины. – Пойдем, посмотрим наши раскопки.

– Пойдем, – охотно принял предложение Урюбджур. – В конечном итоге это и является наиболее интересной частью моего визита к вам. Иногда задумаешься и чувствуешь, что чего-то не хватает.

– Не хватает газированной воды с малиновым сиропом, – подсказал Лисенко.

– Да нет, – на полном серьезе проигнорировал Урюбджур газированную воду с малиновым сиропом. – Человеку время от времени очень нужны новые впечатления.

– Это, пожалуй, верно, особенно если живешь в степи. Все время одно и то же видишь. Степь, к сожалению, однообразная и, как определили еще до нашей эры предки – плоская как блин.

– Совершенно наоборот, – не согласился гость ни с Лисенко, ни с предками. – Степь очень разная: в одном месте – одна, в другом – другая. Утром – одна, днем – совсем другая. Она нисколько не одинаковая и все время изменяется.

– Почти то же самое говорил Гераклит, – продемонстрировал свою ученость Петя.

– Какой Гераклит? Что он говорил про нашу степь? – заинтересовался Урюбджур.

– Да нет, он не про вашу степь, а про воду, но в более широком смысле... – Петя задумался, прикидывая как бы попроще объяснить сыну степей философские воззрения Гераклита, в которых он и сам был не особенно силен. – Был такой философ в древней Греции, так он говорил, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

– Загибает твой Гераклит, – Урюбджур загнул указательный палец на правой руке и показал его Пете. – Вот так!.. Как это нельзя? Я, когда в Сибири жил, много раз в Енисей входил.

– Так он же был философом и рассуждал с философской точки зрения. Понимаешь, когда ты второй раз входишь в речку, вода уже не та, та вода утекла и пришла другая... А вода в реке – это самое главное, и если ты входишь в другую воду, значит ты входишь в другую реку.

– Ха, а ведь правильно говорил этот грек, – сходу сообразил Урюбджур. – Входишь в одну воду, а пока стоишь, она уже другая... Река та же самая, а вода другая ( в этот момент Урюбджур совершенно самостоятельно развил учение Гераклита тезисом, что нельзя даже один раз войти в одну и ту же реку), значит и река другая. Степь такая же, как река, все время меняется. Скачешь по степи, а она все время исключительно разная, два одинаковых места найти нельзя.

Лисенко считал что в степи невозможно найти два разных места, настолько все похоже, но спорить не стал.

– Наверно ты прав, – согласился он. – Но для того чтобы это увидеть, надо жить в степи. А мы здесь наездом.

– Правильно, – подтвердил последователь Гераклита. – У меня степь одна, у тебя другая – сплошная диалектика. И ни хрена тут не поделаешь.

– Диалектика? – обрадовался Лисенко. Урюбджур нравился ему все больше. Он и так уже завоевал симпатии Лисенко своими рассуждениями о народных традициях, и выгоде, которую получает от них государство, а тут еще, совершенно неожиданно, и диалектика.

– Самая сплошная диалектика, – подтвердил тот. – Диалектика – это когда все изменяется, а человек должен разобраться, почему все изменяется, – объяснил он.

– Да, диалектика она такая, – согласился Лисенко. – От нее никуда не денешься. Без нее ни в чем разобраться абсолютно невозможно.

– Поэтому человеку непременно надо иногда посмотреть на что-нибудь новое для себя: совсем неожиданное, или веселенькое... – продолжал рассуждать Урюбджур.

– Посмотреть на веселенькое – это всегда полезно. Пойдем, покажу тебе наши раскопки, обхохочешься.

Вот так, изысканно беседуя, они выбрались из палатки. Пете не хотелось идти в пекло, но любопытство выгнало и его. Да и в палатке тоже был не курорт, ветер почти стих и в палатке было нечем дышать.

38

Невдалеке от палатки лениво пощипывала травку вороная кобылка-четырехлетка. Хороша была кобылка: черная как безлунная ночь в степи. На мускулистой шее, увенчанной кроткой жесткой гривой – небольшая изящная голова, ноги сухие, длинные, крепкие.

Кобылка вела себя гордо и независимо. Она снисходительно поглядывала на барана, на палатки, на машину, на простирывающую в небольшом тазике свои футболочки Серафиму. Кобылка была чужой, в этом маленьком уголке цивилизации, да и вообще в этом времени. Она была из тех отчаянных веков, когда степь оглашалась гортанными криками кочевников, свистом стрел и топотом многоногих табунов. Когда не было здесь автомашин пахнувших железом и шоферов, лежащих в их тени на брезенте, не было палаток и стирающих свои футболочки археологинь.

– Твоя? – спросил Лисенко, любуясь вороной.

– Моя, – Урюбджур легко присвистнул.

Кобылка грациозно подняла голову, подошла к нему танцующим шагом и уткнулась мягкими губами в ладонь. Хозяин ласково погладил ее по изогнутой шее.

– Где держишь такую красавицу? – Лисенко тоже погладил лошадку. Черная, блестящая на солнце шерсть была мягкой и теплой.

– В табуне держу, ей там весело.

– А не сдохнет в табуне?

– Нет... Моя не сдохнет.

– Она у тебя что, бессмертная? – вроде бы пошутил Петя.

– Это точно, – Урюбджур, ласково погладил шею вороной, – она у меня бессмертная.

– Я серьезно, – стал допытываться Лисенко. – В табуне, без хозяина может ведь и копыта отбросить. В два счета.

– Моя не отбросит, государственная отбросит, – Урюбджур достал из кармана кусочек сахара и кобылка забрала его с ладони мягкими розовыми губами.

– Хм-м, а ведь интересный подход, – оценил Лисенко.

– Почему это государственная? – не согласился Петя.

– У государства много лошадей, а у меня всего одна, – стал объяснять Урюбджур. – Так я говорю?

– Предположим что так, – вынужден был согласиться Петя.

– А что такое потеря одной лошади для такого большого и такого богатого государства как наше? Ерунда, пустяк, никто даже не заметит. Для меня же потеря лошади – большой материальный ущерб. И моральный тоже. А я ведь не просто человек, я член нашего общества. Так что с точки зрения социальной справедливости наименьший ущерб обществу будет нанесен, если копыта, отбросит государственная кобыла, а не моя личная.

А вот тут убедить Петю было трудно. Вопрос о собственности у них на семинарах полоскали постоянно.

– Самое важное для экономики – это государственная собственность, – выдал он истину самой высокой инстанции. – И не просто государственная, а социалистическая. Потому что личная собственность – только для себя, а государственная, социалистическая – для всех. Каждый человек должен заботиться не о своем личном благе, а о благе общества.

Лисенко с восторгом и изумлением следил за дискуссией. Ну ладно – Петя, с Петей все понятно – истфак все-таки, плюс врожденная занудность характера. Но Урюбджур?! Урюбджур откуда такого нахватался?

– Но я же член социалистического общества, – не сдавался Урюбджур, – и моя личная собственность находится в нашем государстве, а не в каком – нибудь заграничном. Чем больше у людей собственности, тем богаче государство.

– Откуда ты, друг мой, таких мыслей набрался? – не выдержал Лисенко.

– Это очень просто, из книг. Я, когда жил в Сибири, самообразованием занимался. У хозяйки книги были, так я их каждый вечер читал, а в выходные – днем читал. Книга – источник знаний.

– И много там книг было?

– Много. Девять штук.

– Так уж и девять... – не поверил Петя.

– Точно девять, – не отступал Урюбджур. – Я их все помню: – четыре тома полного собрания сочинений графа Льва Николаевича Толстого, – Урюбджур загнул четыре пальца, – два тома рассказов А.П. Чехова, – еще два пальца, – это уже шесть будет, "Всемирная История", автор Фридрих Кристоф Шлоссер, первод с немецкого – один том – семь, – продолжал он для наглядности загибать пальцы, – "Словарь иностранных слов" – восемь, и еще одна книга, не помню кто написал, называется "О пространстве и времени", – Урюбджур протянул руки с загнутыми пальцами Пете, чтобы тот мог убедиться. – Девять.

Против такого веского аргумента Петя возразить не смог, но и полностью согласиться тоже не счел возможным:

– И ты все их прочел?

– Все. Правда, "О пространстве и времени" только две страницы прочел, – признался Урюбджур. – Научная книжка, я там ничего не понял. Очень много ученых слов, пока дочитаешь предложение до конца, забываешь, что в начале было написано.

– А остальные все прочел? – не отставал Петя.

– Я понимаю, – как должное принял петино сомнение Урюбджур. – Так много книг прочитать тяжело, не каждый сможет. Но я настойчивый, у меня характер упрямый. Три года читал, пока все не прочел. Сначала, конечно, рассказы А. П. Чехова. Как он ему зуб рвал... У-у-у... Такой эпизод – умора! Закачаешься! Сплошной реализм. Или как налима ловили. Рыба такая есть... Вы если не читали эти рассказы, непременно прочитайте. Очень интересно.

– Читали, интересно пишет, – подтвердил Лисенко.

– Вот-вот, сначала посмеешься, потом начинаешь думать, почему так бывает?

– Писатели для того и пишут, чтобы люди думали, – объяснил Лисенко.

– И я так считаю, – согласился Урюбджур.

– А как тебе Лев Толстой? – поинтересовался Петя, который вынужден был штудировать тома великого писателя в совершенно еще телячьем возрасте, согласно школьной программы, и особого удовольствия от этого не получил.

– Считается, что самый гениальный русский писатель, – сообщил Урюбджур. – Тоже интересно пишет. Но А.П. Чехов про простых людей писал, а граф о том, как дворяне жили, князья, царь и все время на французский язык сбивается, там очень многие на французском языке разговаривают, но внизу он перевод дает. Называется "Война и мир". Про войну очень интересно написано. Там про Бородино, про Кутузова, про Наполеона, какой он был человек. Про партизан интересно, про Дениса Давыдова, был такой гусар-партизан, у французов в тылах гулял. Отчаянный был человек и лошадей любил. Вообще-то хорошие книги, только очень толстые, – отметил основной недостаток в творчестве графа Урюбджур. – А вот про Анну Каренину я вообще не знаю, зачем он написал.

– Тоже ведь про жизнь, – попытался оправдать графа Лисенко.

– А кому это интересно? – пожал плечами Урюбджур.

– Читают люди, многим нравится, – снова поддержал графа Лисенко. – Тоже правда жизни...

– Какая же это правда, – не согласился Урюбджур. – В этой книге никакого социалистического реализма нет. Ну, одного не любила, другого любила, так зачем под поезд бросаться? Очень уж она нервная была, эта Анна Каренина. Конечно, ничего целыми днями не делала – тут не захочешь, все равно закомплексуешь. Надо было ей идти работать, и все бы нормально было. А то – раз-два и под поезд. Нормальные люди, которые делом заняты, под поезд не бросаются. Некогда им комплексовать. Вот ты говоришь – "правда жизни". А у нас, в Калмыкии, железной дороги нет, так что если и захочет какая – ни будь под поезд броситься, ничего у нее не получится. Какая же тут правда жизни?

– Если железной дороги нет, тогда конечно, – Вынужден был согласиться Лисенко.

– А как тебе Шлоссер? – поинтересовался Маркин, который в свое время тоже почитывал этого автора, и немало у него подчерпнул.

– Шлоссер это да! – похвалил историка Урюбджур. – Тоже толстая книга, фолиант, но очень содержательная. У нас на чердаке только один том был, так я его три раза прочел. Про Рим очень хорошо рассказывает. Все знает, прямо как будто он там жил в этом Риме. Но самая умная книга – Словарь иностранных слов, я его все время читал. Там такие слова есть – обалдеть можно... Вот знаете ли вы, кто такой драгоман?

– Хм, похоже на драмодера, – Петя задумался. – Тоже верблюд?

– Нет, не верблюд, но бывает только на востоке, – подсказал Урюбджур.

Петя стал соображать, какого зверя на востоке называют драгоманом, но тут его эрудицию заклинило. Лисенко тоже ничего подходящего вспомнить не смог.

– Не знаете. А драгоман совсем не верблюд. Так на востоке переводчика называют.

– Ты не ошибаешься? – усомнился Петя. – Все-таки очень на верблюда похоже.

– Нет, я хорошо помню. А что такое "конхилиология"? – Уж такого заковыристого слова археологи, по мнению Урюбджура, тем более знать не могли.

Тут-то Урюбджур и ошибся.

– Наука изучающая раковины, – запросто, без задержки ответил Лисенко. Встречалось ему в кроссвордах это мудреное словечко.

Урюбджур не растерялся. Словарь был большой, и слов в нем было очень много.

– Правильно, знаешь. А что такое " пронунсиаменто"?

Вот теперь он попал в точку. Тут и Лисенко забуксовал. Он и представления не имел что это такое: иностранная выпивка, шляпа с большими полями или вулкан в Южной Америке.

– Эту штуку не знаю, – признался он.

Петя старательно протирал очки.

– А что такое "мерсеризация" – решил окончательно добить своих собеседников Урюбджур. И, конечно, добил, потому что про мерсеризацию ни Лисенко, ни Петя тоже ничего не знали.

– Тут ты нас умыл, – похвалил Урюбджура Лисенко, который довольно сносно прожил свои годы не зная что такое мерсеризация.

А Урюбджур был доволен. Лик Будды просто лучился от удовольствия.

– Пойдем, посмотрим погребения, – предложил Лисенко, опасаясь, что Урюбджур прямо сейчас выдаст весь запас умных слов, который обнаружил в словаре.

... Осмотром курганов Урюбджур остался доволен, хотя особого восторга не проявил. А вороная, которая последовала за ними, вообще никакого внимания на погребения не обратила. Просто стояла возле хозяина и старалась потереться головой о его плечо.

– Так я и думал, – сказал Урюбджур, не обращая внимания на ласку животного, – Разные формы могил, скелеты по-разному лежат... Наверно много здесь народов побывало... В степи жить хорошо, на такой простор всех тянуло.

Лисенко не был уверен, что жить в степи так уж хорошо. Но спорить не стал, потому что где же кочевникам пасти свои стада, если не в степи.

– Совершенно верно, – подтвердил он. – Кто только сюда ни приходил. Где-то там, на юго-востоке, была дыра, из которой они и выползали тучами, как тараканы...

– Завоеватели...

– Да, и каждая такая туча хотела завоевать весь мир, не меньше. А это все, что от них осталось, – кивнул Лисенко на цепочку курганов.

– Sic transit gloria mundi, – с невозмутимостью римского философа отметил Урюбджур.

Лисенко застыл, ошалело, глядя на Урюбджура. Никак не мог понять, то ли ему померещилось, то ли действительно сын степей вдруг заговорил на латыни. Латынь была ужасной, но латынь ведь. Откуда такое? Он с надеждой посмотрел на Петю.

Нашел на кого смотреть с надеждой. Петя снял очки и опять стал тщательно протирать стекла, представляя Лисенко полную свободу действий.

А Урюбджур улыбался, довольно прищурив глаза.

– Позвольте узнать, синьор, у вас здесь, в степи, все на латыни изъясняются? – спросил, наконец, Лисенко.

– Нет, только я один.

– И как же ты ее постиг? Учитель у тебя был или тоже путем самообразования?

– Путем самообразования, – с удовольствием признался Урюбджур.

– Пользовался каким-нибудь учебником?

– Нет, без всякого учебника. Я же говорил, что у нас там был Словарь иностранных слов – очень умная книга... – стал объяснять Урюбджур. – Там последние пятнадцать страниц называются: " Иностранные слова и выражения, употребляемые в русском языке и литературе". Так там были английские выражения, французские, немецкие и латинские... Я, конечно, стал заучивать латинские.

– Почему латинские?

– Понимаешь, у этого Фридриха Кристофа Шлоссера очень интересно было про древний Рим написано, а древние римляне все как один на латинском языке разговаривали, вот я и стал заучивать.

– Слова?

– Нет, там с отдельными словами ничего не сделаешь, в них мысли нет, один только звук. Я целые выражения заучивал. Не все, конечно, но самые интересные.

– И много заучил?

– Сто двадцать два выражения!

– Ого! А почему сто двадцать два?

– Больше не успел. Я только до буквы "М" дошел, – с сожалением сообщил Урюбджур. – Несколько выражений помню и после нее, на другие буквы. А так – только до "М". Остальное Машка-Зараза слопала.

– Кто слопал? – удивился Лисенко.

– Хозяйская коза, у нее двойное имя: Машка-Зараза. Даже непонятно, почему ее так назвали.

– Это у некоторых дворян принято было при старом царском режиме, – подсказал Лисенко. – Им двойные фамилии цепляли, чтобы сразу происхождение было видно. Так что она у тебя, наверно, благородных кровей.

– До кровей ее я так и не добрался, а по вредности она, и верно, самая настоящая старорежимная дворянка. Ей бы одной Заразы хватило. Но она и на Машку откликалась.

– Не может такого быть, чтобы коза съела, – не поверил Петя. – Козы едят траву, а зимой – сено. Они Словари иностранных слов не едят.

Про хищную Машку-Заразу Урюбджур в своем поселке и даже окрестных землях, рассказал уже всем, кто того заслуживал, и не по одному разу, так что слушать о ней никто больше не хотел. А тут новые люди, совсем свежие. И не воспользоваться этим было просто невозможно.

– Так вы же не знаете, что это была за коза! – с удовольствием начал он рассказывать. – Это же была не коза, а типичное стихийное бедствие. Прямо торнадо а, может быть, даже тайфун. Такая хищная коза, что ей за вредность один рог еще в детстве сшибли. Она у нас в околотке все кусты погрызла, так ей этого еще мало было. Наша Зараза по деревьям лазила, как самая настоящая обезьяна, обдирала на них кору, а деревья от такого вредительства засыхали. По улице эта холера не ходила, а только бегала и со всеми животными, которые ей встречались, с поросятами, гусями и собаками, она вступала в конфликт и беспощадно их бодала. А главное – была у нее такая нахальная привычка: как что мягкое увидит, сразу в рот тащит и начинает жевать. И не от голода, а из одной только своей зловредности. Сколько били ее за это, ничего не помогало. Машка-Зараза только за одно лето у соседей сжевала синюю юбку, платок шелковый и двое чулок, а у хозяйки розовую кофту с кружевами и бантиками. У меня желтые ботинки были из настоящей хромовой кожи, шикарные такие корочки, совсем новые, я их по праздникам надевал или когда на танцы ходил. Так она на правом ботинке всю кожу слопала начисто, вместе со шнурком и заклепками. Подошву тоже хотела сжевать, но ничего у нее не получилось. Левый ботинок, правда, остался, не успела Зараза до него добраться, но не мог же я ходить в одном ботинке. Такая вот вредная была коза. Но зарезать ее хозяйка не соглашалась, коза молоко давала, пух и шерсть, а от этого хозяйство имело доход.

– Ботинок это понятно, но словари козы не едят, – упорно занудствовал Петя.

А Лисенко было совершенно безразлично: едят козы словари или не едят, разве в этом дело... Лисенко получал от рассказа Урюбджура удовольствие, а больше ничего ему и не нужно было.

– Ну, куда ты лезешь, – остановил он принципиального Петю. – Дай человеку рассказать.

– Правильно, нормальные козы не едят, а Зараза сжевала, – продолжил свое грустное повествование Урюбджур. – Это как раз в выходной день было, после завтрака. Я на завалинке сидел, заучивал выражения на букву "Л" и у меня от них в горле пересохло, так что я пить захотел и пошел в сени напиться. Ее же в это время близко не было, она как японский диверсант где-то тайно скрывалась и выбирала момент. Попил я водичку, выхожу, а она уже здесь, у завалинки стоит и словарь жует. Быстро-быстро так жует, торопиться скотина однорогая, старается побольше проглотить, пока меня нет. От такой ее вредной инсинуации у меня всякое терпение лопнуло. Я сразу подходящее полено ухватил и к ней. А эта зараза умная, сразу сообразила, что тут ей наступает полный карачун. Она от испуга глаза так вылупила, что они у нее совсем дикие стали, и рванула от меня со всей своей возможной скоростью. Я за ней, махаю поленом и кричу, что последний рог ей обломаю. Зараза как услышала про рог так на галоп перешла, прямо как лошадь. Вы когда-нибудь видели, чтобы коза галопом скакала?

Ни Лисенко, ни Петя, ни разу не видели, чтобы коза скакала галопом, в чем они и признались.

– А она поскакала самым настоящим галопом, так что земля из-под копыт полетела. И от нашего с ней стремительного бега, во дворе черт знает, что началось: поросенок от страха под крыльцо залез и визжит, будто его уже режут, куры разлетаются во все стороны, перья свои разбрасывают и кудахчут как сумасшедшие, петуха мы вовсе чуть не затоптали, так он на забор взлетел, крыльями машет и орет как ошпаренный. Даже вороны, которые сидели на дереве, стаей в воздух поднялись, и все как одна начали оглушительно каркать. А хозяйка наша на крыльцо выскочила, увидела, что я козу гоняю, пришла в волнение и заблажила: Сереженька, Христом-богом молю, не убивай Машку, я с нее еще шерсть не остригла!

– Я на этот их самодеятельный хор имени Пятницкого никакого внимания не обращаю, потому что стремлюсь догнать Заразу. И в этом азарте я бы ее непременно достал, так что, вы думаете, она сделала?

Откуда Лисенко и Петя могли знать, что сделала однорогая коза с двойным, как у некоторых старинных дворян именем – Машка-Зараза? Так что Петя только пожал плечами, а Лисенко все-таки попытался разгадать хитрый маневр зловредной козы:

– В доме спряталась, – прикинул он.

– Она бы у меня спряталась! Я бы ее в доме достал, куда только рога, куда копыта полетели бы. Вам ни за что не догадаться, что эта однорогая дворянка сделала. Она разогналась через весь двор и сходу через забор, прямо как лошадь перепрыгнула. Я же в азарте не сообразил, что калитка рядом и тоже полез за ней через этот проклятый забор. А в Сибири заборы, знаете какие? Там леса много, не то, что здесь, и заборы вымахивают по три метра высотой. Так что влезть на такой забор совершенно нет никакой возможности. Но я на него, не знаю даже как, вскарабкался, а когда перелазил на ту сторону, рубашкой зацепился и повис на трехметровой высоте. Руками и ногами махаю, но отцепиться не могу, прямо, как лягушка трепыхаюсь. А дикий шум, который в нашем дворе поднялся, уже по всей деревне разошелся. Потому что когда наш петух закричал, так другие петухи подумали, что это он сигнал точного время подает, как радио, и все, сколько их в деревне было, заголосили. А когда Машка-Зараза по улице побежала, за ней собаки погнались и стали на нее лаять. И все остальные собаки в деревне, кто бы, где ни был, дружно поддержали их инициативу, потому что эту вредную козу они все терпеть не могли. Вот такой хай поднялся среди белого дня. Жители, конечно, совершенно растерялись, стали выглядывать и спрашивать друг друга, отчего такая тревога и куда надо бежать...

А соседские девчонки в это время на завалинке сидели, орешки щелкали и все мое приключение видели. Им, дурам, понравилось как я на заборе телепаюсь, так что они стали хихикать как полуумные и всякие дурацкие советы давать. Я от всего этого очень сильно занервничал и так рванулся, что рубашка затрещала и лопнула: полрубашки на заборе осталось, а с остальной половиной я в землю врезался. Стукнулся я здорово, очень даже основательно стукнулся, лоб ободрал и полный рот земли набрал – какая уж тут коза. Я даже этим дурам не сказал, кто они такие есть и как им лечиться надо, землю выплюнул и пошел домой...

Полено я, конечно, подобрал, хорошее попалось полено, дубовое, очень подходящее, чтобы Заразу воспитывать, так что поставил я его у крыльца, пусть под рукой будет, и не отвлекаясь больше никуда к словарю пошел. Смотрю – эта скотина, только шесть страниц выражений оставила, остальное все сожрала, от буквы "М" и до оглавления. Я бы ее непременно прибил, за это преступление против культуры, но она хитрая, знала мой характер и два дня домой не подходила. Я все равно дежурил, думаю – придет, ей же доиться надо. А она, оказывается, с хозяйкой где-то за околицей подпольно встречалась и там секретно доилась. Потом я, конечно, остыл. Но она все равно уже близко ко мне больше никогда не подходила, чувствовала свою вину и, может быть, даже раскаялась.

Я потом старался найти где-нибудь такой словарь, сразу купил бы, за такую книгу никаких денег не жалко. Но нету нигде, даже у спекулянтов нет. Очень редкая книга, самый настоящий раритет. Так что выражения у меня только до буквы "М". Вот только не знаю как с произношением. Думаю, что с произношением у меня не особенно...

С произношением у Урюбджура действительно было "не особенно". Очевидно, сказывалось влияние калмыцкого языка. Если бы древние калмыки гуторили по латыни, она, вероятно, выглядела бы именно такой. Но Лисенко не стал придираться.

– А этого никто не знает, – подбодрил он собеседника. – Все кто на классической латыни говорил, вымерли поголовно, до единого человека.

– Вот ведь как бывает, хорошие люди, а так плохо у них все кончилось, – пожалел Урюбджур древних римлян. – Это наверно оттого, что очень у них трудные выражения были. У меня, когда я их заучивал, тоже голова болела.

– А зачем тебе латынь? Я понимаю – Всемирную историю читал, Льва Толстого, а латинский язык тебе зачем?

– Захотелось мне, а я настырный. Если захочу что-нибудь сделать – непременно сделаю. Решил что выучу – и выучил. И потом, очень уж красиво звучит: Amikus Plato, sed magis amika veritas! Ну, как, звучит?

– Звучит, – согласился Лисенко.

– И я считаю, что звучит. Вы понимаете, что я сказал?

– Понимаем, – кивнул Лисенко. – "Платон мне друг, но истина дороже".

– Правильно... Я вам барана даром зарежу. А то ведь пять лет прошло, а никто не понимает, поговорить не с кем. Так я с лошадьми и с баранами по латыни разговариваю. Они слушают, им нравится.

Урюбджур выставил вперед правую ногу, поднял правую руку и обратился к кобылке:

– Audiatur et altera pars! – объявил он.

Урюбджур, конечно, в это время нисколько не походил на древнего римлянина, тем более на патриция. В древнем Риме патриции носили не тапочки, а сандалии, и не было у них такой моды – надевать китайские брюки и серенькие рубашки. Но вороная не обратила на одежду никакого внимания, она уставилась на Урюбджура и замерла, как будто хотела запомнить каждое слово.

– А ведь слушает, – удивился Лисенко.

– Верно, слушает и звучит неплохо, но штаны все-таки мешают, – не смог удержаться Петя. Он, в отличие от кобылки, посчитал необходимым сделать оратору некоторые критические замечания. Не из вредности, конечно, а чтобы восстановить истину.

– Как это штаны мешают? – не понял Урюбджур. – Он дотронулся руками до своих китайских брюк. – Нисколько они мне не мешают.

Что касается штанов, или по культурному говоря, – брюк, в самообразовании Урюбджура чувствовался явный прокол. Об отношении древних римлян к этому предмету одежды он, оказывается, ничего не знал.

– Так римляне ведь штанов не носили, – стал его просвещать Лисенко.

– Как это не носили? Шутишь, да? – Не поверил Урюбджур. – Я всего Шлоссера прочитал, у него про Рим больше чем половина тома написано, а про то, что они без штанов ходили ничего не сказано. Как это можно – без штанов?..

– Мало ли что не сказано, – стеной встал на защиту истины Петя. – Не носил в Риме народ штаны, и сенаторы не носили, и сам Гай Юлий Цезарь не носил. Стихи даже об этом есть, не знаю только, кто их написал. И Петя довольно противным голосом продекламировал:

Что брюки – бессмысленный звук!

Без брюк Цицерон обличал Катилину

И родину Цезарь прославил без брюк!

Урюбджур был потрясен этой новостью. Он попытался представить себе римский Сенат – и все без штанов. Картина была совершенно жуткой.

– Что же они носили?

– В тогах ходили. А под тогой набедренная повязка была, что-то вроде наших трусиков.

– Ни хрена себе, как же это я такое дело проглядел, – никак не мог успокоиться Урюбджур. – Римляне без штанов ходили. Ну, дают!.. А ведь какая цивилизация... Императоры без штанов ходили. Обалдеть можно...

– Тебя наверно интересуют вещи, которые мы находим в погребениях? – попытался Лисенко отвлечь собеседника от грустных мыслей.

– Да, вещи – это, наверно, самое интересное из того, что вы находите в этих курганах, – согласился Урюбджур. – Значит без штанов... Как же они без штанов ходили? Ведь ноги голые.

– Не знаю, нравилось им, наверно, так ходить, с голыми ногами, – пожал плечами Лисенко.

– Но другие народы в это время ведь носили штаны.

– Другие носили, а вообще-то, кто – как. Понимаешь, Урюбджур, с точки зрения развития человечества ни один народ нельзя лишать права на суверенитет. Каждый народ имеет право сам решать – носить ему штаны или нет. Согласен ты с этим?

С этим Урюбджур не мог не согласиться.

39

Пошли к крайней палатке, где лежали ящики с извлеченными из курганов сокровищами. Когда шли мимо барана, Лисенко остановился.

– Вот, наш общий любимец, – представил он четвероногое. – Звать Геродот. Стал полноправным членом нашей экспедиции. Души в нем не чаем, только о нем и думаем. Правда, Петя?

Петя как-то странно посмотрел на Лисенко, но утвердительно кивнул лохматой головой.

– В общем -то можно и так сказать, – неохотно подтвердил он.

Геродот с интересом поглядел на гостя, явно ждал, что того тоже представят, но Лисенко не догадался.

– Славное имя, славный баран, – Урюбджур подошел, сунул руку в густую шерсть, почесал, кожу.

Геродот повернул голову и благодарно посмотрел на него.

– Стричь надо.

– Бе-е-е, – подтвердил баран. В теплой шубе ему было жарковато.