Текст книги "Суета вокруг барана"

Автор книги: Михаил Исхизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Да, водитель у нас опытный, – отметила Серафима. – Ни одной кочки не пропускает.

– Надо было Петю тоже связать, – задумчиво глядя вслед прыгающей как кенгуру машине, сказала Галя. – Как бы он не выпрыгнул на, полном ходу...

– Жалко Геродота, – Александра Федоровна потерла глаза, готовая расплакаться. – Я к нему уже привыкла. Он меня узнавал...

– И я привыкла, – вздохнула Галя. – Конечно, жалко.

А Геродот не любил, когда его жалели. Он считал, что жалость чувство нехорошее, и оно унижает барана. Он лежал в кузове подпрыгивающей на кочках машины, связанный, униженный и оскорбленный в лучших своих чувства. Его подбрасывало, ударяло о борт, потом опять подбрасывало. Было больно и неуютно. Но гордый его дух не был сломлен. И думал он в это время не столько о себе и невзгодах, которые он испытывал, сколько о судьбе баранов вообще и о тех, кто мешают счастливой бараньей жизни.

А таких было немало. И прежде всего бородатый козел у которого от старости рога зелеными стали. Ни на пастбище, ни в кошаре от него не укроешься. И все время ме-е-е да ме-е-е: " За мной идите, бараны, я один знаю куда идти, я вас приведу к счастливой жизни, и всем вам станет хорошо..." – Руководить отарой ему хочется. Точно такой же козел с точно такой же бородой в прошлом году мекал, мекал, уговорил всех и увел за собой отару. Так ведь ни один баран не вернулся. А бычки как распоясались! У них и так жир – девать некуда, а им все мало: жуют и жуют, им дай волю, они всю траву на пастбище сожрут, а что тогда бараны есть будут?... Гусей развелось, откуда они только берутся. Куда копытом ни ступишь – гусь ходит. Высматривает чего-то, высматривает, а потом начинает гоготать. Гогочет, гогочет, мнение свое выражает. И ведь кто-то его слушает... Он еще догогочется, гусь свинячий. Сайгаки совсем распоясались, самую сочную траву выедают. Бебекнешь им, чтобы убирались, а они уши расставят, глаза вытаращат и вроде бы удивляются: "мы, – мол, – дикие, мы не понимаем". Бебеканья они не понимают, а где сочная трава – понимают. А еще собаки. Послушаешь их, так они такие бесхитростные, такие бескорыстные, ничего им не надо, только дай им возможность охранять отару от волков. И уж ни травы, ни сена они вовсе не едят. Почему же они тогда все такие сытые и гладкие? А сена, вкусного люцернового сена, баранам достается все меньше и меньше. Куда же, спрашивается, оно девается, если собаки его не едят...

Петя тоже чувствовал себя неуютно и тоже думал о том, как не устроена жизнь. Вместо того чтобы заниматься раскопками, он занимается черт знает чем: то ловит дурацкого барана, то ездит с ним в машине по кочкам, то вермишель варит...

А в кабине страдал Александр Александрович. Страдал, потому что пришлось ехать. А еще потому, что не знал – выдержит машина эту поездку по кочкам, или не выдержит. А если что-то сломается, то тогда ему придется ремонтировать ее. И никто не поможет, все придется делать самому. Такая вот несправедливая штука жизнь – все время приходится что-то делать...

У каждого из них были свои заботы, у каждого свои неприятности.

Профессор – же был доволен: погода стояла хорошая, раскопки шли нормально и кое-чего интересного уже нашли, с бараном тоже дело двигалось к концу... И вообще – профессор был оптимистом.

33

До кургана, на котором им предстояло сделать очередной вклад в археологическую науку, шли молча. Вроде бы ничего не изменилось в это утро: и солнце в голубом небе светило по-прежнему, и губы у девчат накрашены, и лопаты еще с вечера Петей хорошо отточены, но что-то такое неприятное висело в воздухе: тоскливое и противное, так что разговаривать никому не хотелось. Впереди насвистывая что – то невеселое вышагивал Лисенко, следом, гуськом, одна за другой, шли девушки: Галя размашистой рабочей походкой, за ней интеллигентно семенила Верочка, и заключала цепочку, несколько отставшая от остальных и постоянно оглядывающаяся на опустевший лагерь, Александра Федоровна.

Курган был большим, на три хорошие траншеи. Первую закончили вчера, и нашли в ней два бедненьких погребения. Скелеты лежали, как положено, на правом боку, в позе спящих людей: ноги немного согнуты в коленях, ладонь левой руки возле груди, правой – возле черепа. Но ни оружия, ни посуды у них не было. Даже по бараньей лопатке, которую обычно давали в дорогу своим покойникам кочевники, им не положили.

Вторую траншею тоже начали еще вчера. Три штыка сняли, так что и эту, если не случится никаких неожиданностей, можно было вскоре закончить. А о том, чтобы весь курган раскопать до обеда, как сказал шеф, не могло быть и речи. Здесь за день бы управиться и вполне нормально будет.

Лисенко спустился в траншею, стал подравнивать стенки, чтобы угол между ними и дном составлял девяносто градусов. Не для красоты и не просто для порядка. Если стенки внизу не будут ровными, под ними может спрятаться край могилы, которая уходит под бровку. И ее вполне можно попустить. Девушки равнодушно без всякого интереса, наблюдали за ним, друг на друга не смотрели.

– Ну что, начнем, пожалуй, – предложил Лисенко, когда стенки траншеи стали почти идеально ровными. – Знаете, подозреваю я, что это скифский курган. И очень похоже, что не разграбленный, – попытался он отвлечь девчат от грустных мыслей. – Так что здесь вполне кое-чего можно добыть. Золотую чашу, например, или диадему. Я бы не прочь найти что-нибудь такое, подходящее. Думаю – возражений ни у кого нет. Так что приглашаю... Найдем золотую скифскую вазу и впишем свои имена в историю археологии, – заманивал он.

Девушки послушно заняли места вдоль линии траншеи, начали копать, но по-прежнему молчали. Не хотелось им ни золотой скифской вазы, ни имена свои вписывать в историю археологии, ничего им сейчас не хотелось. И работа у них не клеилась, коряво девчата копали, как будто первый раз этим занимаются.

Лисенко посмотрел в сторону лагеря. Там было пусто. Ни тебе машины, ни привычно возлежащего на брезенте Сан Саныча, ни Геродота. А палатки цвета хаки сливались с негустой степной травкой. Только голубые шорты и белая футболка Серафимы оживляли тоскливый пейзаж.

– А вот хандрить не надо, ни к чему это, – Лисенко подцепил большой ком земли и выбросил его далеко за бровку. – Когда покупали барана – знали что делали и зачем покупали, тоже знали.

– Я к нему привыкла, мне его жалко, – потерла кулачками глаза, готовая расплакаться Александра Федоровна. – Когда мы его покупали, он был чужой, незнакомый, а сейчас свой.

– Ну, ты не хлюпай, – оборвала ее Галя. – Всем жалко, не тебе одной.

– Мы с ним вчера долго разговаривали, – все-таки не удержала слезу Александра Федоровна. – Я ему рассказывала про Коленьку и он все-все понимал.

Крупная как горошина слеза скатилась по щеке и оставила след на кофточке. А из уголка глаза выкатилась другая слеза, такая же крупная и прозрачная.

– Не хлюпай, тебе говорят, а то я тоже разревусь, – Галя подошла к Александре Федоровне и обняла ее. Та уткнулась лицом в грудь подружке, обильно орошая голубенькие незабудки на ее кофточке. Галя успокаивающе похлопывала ее по плечу, а вскоре и сама стала довольно подозрительно посапывать носом.

Верочка тоже перестала копать, но держалась. Ей тоже было жалко Геродота, но она понимала, что Лисенко прав и все произошедшее вполне закономерно. Таковы суровые законы жизни: бараны существуют для того, чтобы их ели.

– Да... – Лисенко поглядел на рыдающую Александру Федоровну и пытающуюся успокоить ее Галю, затем на нахмурившую бровки Верочку. – Сбылась мечта идиота, как говорил товарищ Бендер. Добиваешься чего-то, добиваешься... Добьешься, наконец, а счастья все нет. Такая вот хитрая штука – жизнь.

– Ой! Александра! Ты же меня насквозь промочила, – спохватилась Галя. – Нельзя же так. Прекрати немедленно. Нечего сырость разводить.

– Я уже все, – неохотно оторвалась Александра Федоровна от мокрых незабудок. Она выплакалась, и ей стало легче. – Все, больше не буду, – Александра Федоровна глубоко вздохнула и вытерла лицо ладонями. – А ты, Вера, совсем железная. Неужели тебе его не жалко?

– Жалко, – призналась Верочка. – Только что поделаешь... Суровые законы жизни.

– Это был очень хороший баран, – ударилась в воспоминания Галя. – Честный и откровенный. Он все понимал. Что ему ни скажешь, он понимал. За эти дни он стал настоящим членом нашего коллектива. Вел себя скромно, и хорошо к нам всем относился. Он нас любил...

Все положительные качества, какие Галя только сумела вспомнить, она приписала барану и получилась прекрасная характеристика. Добавить сюда что он активно участвует в общественной жизни коллектива, политически грамотен и морально устойчив, поставить печать, три подписи и вполне можно было рекомендовать барана для туристической поездки за рубеж. Даже в капиталистические страны.

– Да, он был очень добрым и умным, – дополнила характеристику Александра Федоровна. – Когда я его о чем – нибудь спрашивала, и он соглашался со мной, то кивал головой. А если не соглашался, то не кивал, а иногда даже отворачивался. Вот такой он был умный.

– В старости, когда станешь знаменитой ученой, и будешь писать мемуары, непременно расскажи о Геродоте. Всем будет очень интересно, – посоветовал Лисенко.

– Не буду я писать мемуары, – отказалась Александра Федоровна. – Я буду Коленьку воспитывать, это важней чем какие-то мемуары.

– Как хочешь, – не стал спорить Лисенко, – хотя о таком замечательном баране могла бы и написать. Люди, в мемуарах пишут о собаках, о кошках, о лошадях. Кое-кто даже об утконосах. О самой разной скотине пишут. А о баранах никто еще не написал. Учти – ты будешь первая.

– Все равно не хочу, – не соглашалась Александра Федоровна.

– У тебя еще есть время подумать. Коленька вырастет, ты станешь старенькой, выйдешь в академики, и самое тебе тогда будет время писать о баранах.

– О баранах никто читать не станет, – вмешалась Верочка. – Кому нужны воспоминания о баранах?

– Не скажи. Это если обычный человек о баране напишет, его никто читать не будет. А если академик – все не только читать станут, но и будут искать в этом глубокий смысл. Критики отметят яркие впечатления автора, глубину мысли, тонкий анализ и ценный вклад.

– Вклад во что? – поинтересовалась Галя.

– Не знаю уж во что, но отметят, кому нужно будет, тот придумает. Тут ведь целое направление может появиться. Есть же у нас аграрники, промышленники. Будут баранники или баранисты, критики мигом название подберут. Тут целина, так что специалисты непременно появятся. А ты, Александра Федоровна, станешь патриархом этого нового направления.

– Не может она быть патриархом, – машинально поправила Верочка. – Она женщина.

– Ну – матриархом, тоже неплохо звучит.

– Не буду! – стояла на своем Александра Федоровна. – И академиком не хочу становиться и матриархом не хочу. Мне это не нужно. Я в школу пойду, учителем. Пусть Верочка идет в академики, пишет о баранах и становится матриархом. У нее способности к научной работе.

– Раз так – вернемся к серым будням, – предложил Лисенко. – Покопаем, а ты пока подумай. Еще не поздно. Можете обе написать. У вас же впечатления индивидуальные, интересно будет сравнить. А что касается траурного митинга в честь безвременно усопшего барана, то я объявляю его закрытым. Тем более, что ясности пока никакой нет. Петя ведь говорил, что ничего с нашим бараном в ближайшее время не случится. Звезды не позволяют.

34

Неуклюже ковыляя по кочкам, машина подошла к лагерю, и остановилась все еще подрагивая от напряжения испытанного во время непривычного для нее путешествия по пересеченной местности. Александр Александрович выключил зажигание, поставил машину на ручник и облегченно вздохнул. Машина тоже облегченно вздохнула. Облегченно вздохнул в кузове и Петя Маркин.

– Я думал она рассыплется, когда мы там прыгали, – признался профессор, выбираясь из кабинки и потирая ушибленное во время поездки колено. – А ничего, добрались, можно сказать, вполне благополучно.

– Отечественная, – похвалил свое сокровище Александр Александрович. – Крепкая машина. Если у такой машины хороший водитель, – под хорошим водителем он имел в виду себя, – она, где хочешь, пройдет. Даже по самой непроходимой местности.

– "Там где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится", – выдал из кузова Петя Маркин строчку из суровой асовиахимовской песни, про стальную птицу. – Прыгучесть у нее высокая – будь здоров!

Александр Александрович тоже выбрался из кабины и два раза лягнул каблуком переднее колесо, определяя таким надежным способом давление в камере.

– Американская бы точно рассыпалась. У нас ведь какие дороги! – с гордостью отметил Александр Александрович. – На наших дорогах ни одна американская машина не выдержит. Металл у них не тот. И водители не те.

– У них ни один шофер не сумел бы вот так лихо проехать, – продолжал издеваться Петя Маркин. – Слабо им. А нам кочки не помеха. "Нам нет преград ни в море, ни на суше" – вспомнил он строчку из другой песни, героической, зовущей на подвиг. – Ох, и отчаянный же мы народ.

– Мы, где хочешь, проедем, – до Александра Александровича маркинское ехидство не доходило. – По дороге, без дороги – все равно проедем, – хвастался он опьяненный тем, что благополучно добрался до лагеря, а в следующий раз ехать ему придется не скоро. – А у них водители туфтовые.

– Им не знакома романтика трудных дорог, – продолжал подначивать Петя.

– Так у них какие дороги?! На ихних дорогах за баранкой спать можно. Они даже машины сами не ремонтируют, – окончательно заклеймил американских водителей Александр Александрович.

Шеф попытался захлопнуть дверцу кабинки, но она не закрылась.

– Вы ее покрепче, Иван Васильевич, – подсказал шофер. – Посильней ее надо, чтобы зазвучало.

Иван Васильевич хлопнул посильней. Зазвучало, но дверца все равно не закрылась.

– Да не так, ее шваркнуть надо.

Несмотря на свое благородное происхождение Александр Александрович иногда употреблял в разговоре слова совершенно удивительные и загадочные. Вероятней всего это было результатом общения со средой обитающей в гараже Академии Наук.

– Это, в каком смысле шваркнуть? – заинтересовался профессор.

– Сейчас покажу.

Александр Александрович обошел машину и шваркнул. Дверца послушно захлопнулась.

– Да, – согласился профессор, – эффектно получается. Теперь понятно. Но американцы вряд ли догадаются: них мыслительный процесс совершенно в другую сторону направлен. Отстали они в этом деле. Ну и ладно, им на наших машинах все равно не ездить... Выгружайте барана, а я пойду, переоденусь, – и он ушел в свою палатку.

Когда Сан Саныч открыл борт, к машине несмело подошла Серафима. Она боялась увидеть что-то страшное и кровавое. Но кузов выглядел вполне благопристойно, никаких следов крови. В центре неподвижно лежал баран, и все у него было на месте: и рога и копыта. А над ним стоял столь же неподвижный и мрачный Петя Маркин с неприязнью разглядывающий рогатое сокровище экспедиции.

Серафима не разбиралась в том, как обрабатывают зарезанных баранов. Но что-то здесь было не так...

– А почему с него не сняли шкуру? – Серафима показала пальчиком на барана. – Я думала, что шкуру всегда снимают.

– Индюк тоже думал и в суп попал.

Петя был явно не в духе и грубил. Серафима вполне резонно отнесла это к тому, что Пете пришлось прокатиться с Сан Санычем.

– А ты, Петя, не груби, тебе это нисколько не идет, – все-таки отчитала его Серафима. – Я знаю, что шкуру надо снимать. Разве не так?

– Ты, оказывается, жестокий человек, Серафима. Кто же снимает шкуру с живого барана, – Петя сплюнул за борт и отвернулся. – Сплошное живодерство...

Не дождавшись толкового объяснения от Пети, Серафима уставилась голубыми глазищами на Александра Александровича, и тот любезно объяснил:

– Понимаете, Серафима, такое у нас приключение произошло неожиданное, что некому оказалось барана резать. Уехал мясник к родственникам, на несколько дней. И мы привезли барана обратно. Жив он ваш баран. Как видите, жив, здоров, и низко вам кланяется.

В подтверждение того, что он жив, здоров и низко кланяется Серафиме, Геродот поднял голову и посмотрел на девушку большими грустными глазами.

Геродоту было плохо. Все косточки у него болели, даже рога и копыта. А, кроме того, он не любил лежать со связанными ногами и никак не мог понять, что происходит. Ведь ему предложили прогуляться. И он охотно согласился. А они что сделали... Связали ноги, бросили в прыгающую машину и стали возить по кочкам. Почему ему связали ноги? Зачем возили по кочкам? Что его ждет впереди? И, конечно – же – что делать? Вопросов было много и ни на один из них не было ответа. А это очень плохо, если вопросы есть, а ответов на них нет. Геродот понимал, что пока он не найдет ответы на все эти вопросы, он не почувствует себя полноценным бараном.

– А она, понимаешь, требует, чтобы с живого барана шкуру сдирали, – мрачно изрек Петя. – Не ожидал я от тебя, Серафима, такой кровожадности.

– Ой, как хорошо, – Серафима уже не слышала Петю. – Снимите его быстрей. Его надо немедленно развязать. Нельзя держать его связанным. Он же измучался, бедненький...

– Ваше слово для меня закон, – обрадовался Сан Саныч, что может услужить Серафиме. – Сейчас сделаем в самом лучшем виде. Будете бесконечно довольны.

И тут Александр Александрович показал себя настоящим мужчиной и доказал, что ради дамы он готов пойти на многое, а такие качества как смелость и решительность ему не чужды. Несмотря на недавний конфликт, он нисколько не побоялся связанного барана. Вместе с Петей шофер снял с машины четвероногое, и Серафима тут же, не ожидая помощи от сильного пола, стала развязывать ноги страдающему от человеческой несправедливости животному. Когда передние ноги были развязаны, Сан Саныч задумался и посмотрел на рога. Рога были большие и очень твердые.

– Теперь вы здесь без меня обойдетесь, – решил он. – Мне тоже переодеться надо, – и с достоинством, не оглядываясь, удалился. Но пошел почему-то не в палатку, а забрался в кабину машины и плотно захлопнул за собой дверцу.

Освободившись от пут, Геродот легко поднялся на ноги. Серафима тут же обняла его за шею.

– Вернулся! – левой рукой Серафима обнимала барана, а правой ласково почесывала ему подбородок. – Пушистенький мой, кудрявенький, рогатенький мой...

Кудрявенький и рогатенький полуприкрыл глаза и благосклонно принимал ласку. А Петя тем временем нашел возле палатки заветную веревку с колышком и стал ее завязывать вокруг шеи Геродота. Пете совершенно не хотелось опять бегать за бараном и ловить его в бескрайних калмыцких степях.

Ощутив на шее веревку, баран с недоумением посмотрел на Петю.

– На твою свободу никто не покушается, – объяснил Петя. – Это для твоей же пользы. Так тебе будет лучше.

Баран не понял, для какой это такой пользы он должен носить на шее веревку, и почему с веревкой на шее ему будет лучше, но поскольку веревка была уже завязана, то спорить не имело никакого смысла, и он промолчал.

– Может быть, хочешь пить? – спросила Серафима. – Вот Сан Саныч после каждой поездки непременно компот пьет.

Не стоило ей упоминать имя шофера, баран тут – же насторожился и стал оглядываться.

– Напрасно ищешь, – попытался успокоить его Петя. – Сегодня он с тобой бодаться не станет. У него произошло нарушение режима, и он от этого очень устал.

– Нет здесь сейчас Сан Саныча, – совершенно сознательно обманула Геродота Серафима. – Он ушел пить компот, а компота целое ведро, так что он не скоро вернется. Понимаешь, он очень любит компот. Пока все ведро не выпьет, не вернется. Он меньше чем по ведру не выпивает.

Александр Александрович возмутился такой клеветой и хотел сказать, что он никогда не выпивал по ведру компота, но посмотрел на бараньи рога и промолчал. Решил считать, что Серафима пошутила, а на шутку не обижаются.

– Увидитесь еще, – продолжала уговаривать барана Серафима. – Тебе тоже сейчас лучше пойти отдохнуть. Он компот пьет, а я тебе водички попить дам, тоже целое ведро. Водичка холодненькая, вкусная.

Геродот не знал что такое компот, но понял, что его враг ушел пить. От этой поездочки у барана тоже все пересохло во рту, его давно уже мучила жажда, но характер у него был спартанский: он готов был пойти на любые лишения, лишь бы найти своего противника и сразиться с ним. Но поскольку враг скрывался, он решил последовать совету Серафимы и пошел к бочке с водой.

Александр Александрович наблюдал за всем этим из кабины машины, и нижняя губа была у него презрительно оттопырена.

– Неразумное животное, – вполголоса бросил он вслед удаляющемуся барану. – Ты у меня добегаешься...

35

Сняли всего еще один штык – и тут же могила, как на блюдечке с голубой каемкой. Даже траншею зачищать не надо, и искать ничего не надо: темный овал могильной ямы четко выделялся на желтом грунте, словно его Малевич нарисовал. Это посторонние считают, что самое интересное для археологов дело – искать, что это им доставляет бесконечное удовольствие. А в действительности, археологи совершено нормальные люди, без особых закидонов и ничем не отличаются от других нормальных людей. И лучше всего им – если искать ничего не приходится. Осмотрели траншею, поняли, где надо копать и можно спокойно работать.

– Основная. Вот этому самому дяде курган и насыпали, – Лисенко был доволен. – Я же говорил, что целенькую могилку получим, не ограбленную. Полюбуйтесь, до чего хороша, – предложил он девушкам. – Как новенькая, будто только что из магазина.

Девушки послушно стали любоваться. Очень добросовестно любовались, но ничего особенного так и не разглядели: ну могила, ну темное пятно – и какую красоту увидел во всем этом Лисенко, так и не поняли. Но расписываться в своей несостоятельности не стали. А Галя, чтобы не разочаровывать Лисенко, даже подтвердила:

– Симпатичная могилка получилась, аккуратно сделали.

– Сейчас посмотрим кто там и что там. Хорошо бы и вправду скифа найти. Мы с Галей копаем, Верочка и Александра Федоровна зачищают, – решил Лисенко.

Копать засыпку дело не сложное, земля мягкая, легкая. Так что за считанные минуты Лисенко и Галя сняли первый штык. И так же быстро девушки убрали оставшуюся землю. Опять Лисенко и Галя взялись за лопаты.

– А те двое, которых мы в первой траншее нашли, их вместе с этим захоронили? – поинтересовалась Александра Федоровна. – Наверно близкие родственники?

– Не думаю. И похоронили их гораздо позже уже в готовый курган. Вы обратили внимание, им ведь ничего не положили. Уж баранью лопатку кочевники каждому клали, чтобы было чего пожевать на первое время. К еде они с большим уважением относились, как наш Петя. Так им даже по куску мяса в дорогу не выдали.

– А почему им ничего не положили? Это что, наказание такое?

– Почему?.. Вот этого как раз никто и не знает.

Лисенко и Галя закончили и выбрались из ямы. Верочка и Александра Федоровна снова взялись за лопаты.

– Прямо совсем никто?

– Так мы ведь не знаем кто они такие, эти голенькие. Может быть бедняки, у которых ничего не было, вот их так и похоронили. Хотя вряд ли, – опроверг Лисенко сам себя. – Для человека своего племени должны бы сделать все, как положено, обычаи они соблюдали свято. Может быть – рабы. Эти находились вне племенного закона. Конечно, если рабов в те веселые времена вообще хоронили. С другой стороны, некоторые племена в могилу ничего не клали: ни еды, ни вещей, только красной краской тело посыпали. У ранних ямников например...

– Так может это ямники?

– Александра, как ты можешь, – удивился Лисенко такой археологической неграмотности. – Ямники – ранние, в четвертое тысячелетие уходят. А тут впускные погребения, да в поздний курган... Нет, это, может быть даже, какое-то неизвестное нам племя со своими обычаями, по которым ничего в могилу класть нельзя.

– Разве ясности в этом вопросе нет? – Верочка очень уважала науку и искренне считала, что у нее можно найти ответы на все вопросы. – Как же это так? Столько лет копают, а ясности нет...

– А вот так. Никто серьезно этими голенькими не занимался. Во всяком случае я нигде не читал, чтобы кто-нибудь собрал их всех вместе и проанализировал. Археология наука темная. Здесь еще столько невспаханного...

– Надо Пете сказать, пусть вспашет, – решила, что пора оказать серьезную помощь науке Александра Федоровна.

– Ой, не трогайте Петю, – научный потенциал Пети Верочка старательно оберегала. – Он уже на роксоланах зациклился, решил доказать, что они и есть амазонки. Пусть хоть это дело до конца доведет.

– А я раньше думала, что каждому насыпают отдельный курган, – призналась Галя.

– Так оно и должно быть, – какой уж год приходилось Лисенко объяснять неофитам, почему в одном кургане можно найти несколько погребений. – По их законам каждый имел право на отдельный курган в своей загробной жизни. Забота о человеке у них стояла на первом месте. Не о живом, конечно, о мертвом, но на первом месте.

– Почему же мы тогда так много впускных находим? – вспомнила Александра Федоровна. – Курган один, а в нем несколько погребений.

– Вот именно, – подтвердил Лисенко. – Право то он имел, только права, понимаешь, одно дело, а суровая проза жизни – совершенно другое. У них же не было планового хозяйства, так что встречались определенные трудности. То им лопаты вовремя не подвезут, то с трудовыми ресурсами запарка, то квартальный план по курганам уже выполнен, а фондов на новые курганы еще нет. Объективные обстоятельства мешали, тут уж ничего не поделаешь, приходилось хоронить в готовые.

– Посмотришь сколько курганов, в степи, так кажется, что они только тем и занимались, что насыпали их. А это ведь бесполезный труд не создающий никаких материальных ценностей, – осудила кочевников Верочка. – Все, выбросили, можете копать дальше.

– У них и дел было не особенно много, – попыталась Галя защитить нерационально использовавших свой трудовой потенциал степняков. – Кочевники. Они же только тем и занимались, что скот пасли. Видела я как скот пасут – не работа, а курорт. Сочи. Им даже полезно было насыпать курганы. Человек должен заниматься физическим трудом.

– А ведь им, бедненьким, все это приходилось вручную делать, – пожалела своих далеких предков Александра Федоровна. – Это же – сколько им работать пришлось, чтобы такие курганы насыпать...

– Дело не в том, трудной была работа или нет, а в том, что она была совершенно бесполезной и тем самым, если характеризовать этот процесс с точки зрения общественного развития, сдерживала прогресс, – вот такое выдала Верочка. Отличница все-таки. И не без пользы первый курс исторического факультета закончила.

– Ой, как ты здорово сказала, – высоко оценила верочкину эрудицию Александра Федоровна. – Совсем как на семинаре по Истории КПСС.

– Они должны были более рационально использовать трудовые ресурсы, – добавила Верочка и сурово обвела взглядом длинную цепочку курганов, будто пыталась увидеть там кого-то.

А Галя верочкину эрудицию не оценила:

– Ищешь вождя, который тормозил общественный прогресс?

– Во всяком случае, я бы ему сказала.

– Он это предвидел и предусмотрительно умер, – сообщила Галя. – Много веков назад. Так что не ищи, бесполезно.

– Жаль.

– А он не виноват, что заставлял своих людей курганы насыпать, – оправдала Галя предусмотрительного вождя. – Обычай требовал. Не мог он от обычая отступить.

– Надо было исходить из того, что полезно племени, а что во вред. А вожди об этом не задумывались. Захватили власть и делали все, что хотели, – за отсутствием вождя Верочка стала отчитывать совершенно не виноватую в этом Галю. – Даже загробные квартиры в зависимости от богатства делали. Чем богаче человек – тем курган выше. Так ведь, Владимир Алексеевич?

– А как же, – поддержал ее Лисенко. – Но они это делали без всякого злого умысла, считали, что так и надо. Понимаете, очень они отсталые тогда были: до равенства еще не додумались, а до свободы и братства – тем более. Поэтому большому начальнику насыпали большой курган, меньшему – и курган поменьше. Простому человеку, который из народа – совсем маленький. А когда умирал кто-то из голытьбы, просто ехали к ближайшему кургану и в яму его.

– Получалось общежитие. Вот они, оказывается, откуда пошли. Тогда все понятно, – за год учебы Галя вкусила все прелести студенческого общежития.

– А ведь поняли, наконец, что бестолково тратят свои трудовые ресурсы и перестали насыпать эти дурацкие курганы, – отметила Александра Федоровна. – Вот только жалко, очень много времени потеряли – несколько тысяч лет. Сколько полезного за это время сделать можно было...

Она еще не могла выражать свои мысли столь научно, как это делала Верочка, но влияние истфака уже чувствовалось, в ней явственно уже проклевывался преподаватель истории.

– Правильно, – подтвердила Верочка. – Нерационально использовали свои трудовые ресурсы. Им надо было создавать материальные ценности, а не курганы насыпать.

– Так ведь я уже говорил, темные они были, – снова попытался объяснить поступки далеких предков Лисенко. – Вот вы только первый курс закончили, а уже столько знаете, образование – это вам не кот начихал. А они многого не понимали, сами не могли сообразить, а учить их было некому. Они ведь жили еще до исторического материализма. Научный коммунизм тогда еще не изучали, а политэкономии вообще не было: ни капитализма, ни социализма, ну совершенно никакой политэкономии.

– Но ведь перестали все-таки насыпать, без всякой политэкономии сообразили, что надо делать, – похвалила сообразительность предков Галя.

– Так им же кушать хотелось, и одеться хотелось получше, и всякие удобства иметь: чтобы, скажем, не на полу лежать, а на диване, и чтобы огонь спичками зажигать... Вы попробуйте хоть разок зажечь огонь трением одной палочки о другую, вот тогда по-настоящему поймете, как хорошо, если есть спички... Из-за этого своего хотения жить лучше они перестали насыпать курганы и направили свой труд на создание полезных вещей. Взялись за науку и технику, изобретать стали... Первым делом изобрели велосипед.

– Почему велосипед? – поинтересовалась Галя.

– Не знаю, – чистосердечно признался Лисенко. – Только люди почему-то всегда велосипед изобретают. А потом придумали немецкую швейную машинку " Зингер ", колесо-обозрение для парка культуры и отдыха и мясорубку: представляете, насколько стало интересней жить. Но это были только первые шаги к всеобщему благополучию. А вот когда монах Бертольд Шварц порох изобрел, тогда и начался настоящий прогресс: появились винтовки, пулеметы, пушки. Наступила цивилизация...

Неизвестно до какого уровня развития цивилизации дошел бы в своих рассуждения Лисенко, но как раз в это время в могиле, где работала Галя, раздался громкий скрежет и кажется что-то треснуло.