Текст книги "Суета вокруг барана"

Автор книги: Михаил Исхизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Галя отпустила лопату и виновато посмотрела на Лисенко.

– Что же это вы, Галина Сергеевна так неосторожно, – в лучших традициях шефа сделал ей внушение Лисенко. – Видите к чему это приводит: что-то сокрушили.

– Так уж получилось, Владимир Алексеевич, – Галя и сама понимала, что сокрушила что-то, но отнеслась к этому спокойно. По тому, как заскрежетала лопата, скорей всего это был горшок. И ничего страшного: горшком больше, горшком меньше. – Надеюсь, что наука от этого не особенно пострадала. – Шефу бы она такое, не сказала, а Лисенко можно, Лисенко свой.

– Как знать, как знать... А вдруг все-таки пострадала. Это дело проверить надо... Выбирайся-ка матушка оттуда аккуратненько, сейчас посмотрим...

Галя выбралась из могильной ямы, а Лисенко опустился на колени и шпателем стал осторожно раскапывать землю в том месте, где заскрежетала галина лопата. Вскоре появились обломки сокрушенного горшка. Лисенко не стал их вынимать, только посмотрел на затейливый орнамент и подумал о том, что вместо интересного сосуда они опять получат груду черепков.

– Сосуд ты у него разбанзала, – сообщил он. – Понимаешь, в могиле надо очень осторожно копать. Нажимать легонько, а как только лопата не идет – останавливаться и проверять шпателем, – тут он поймал себя на том, что говорит противным, занудным голосом и, главное, надо было напомнить об этом, перед тем как копать начали, а не сейчас. – Ладно, самый обыкновенный горшок, так что ничего страшного. Жалко, конечно, но это еще не беда. – Склеим, будет лучше нового.

– Я в запасниках музея была, так там этих сосудов уже девать некуда, – подбодрила Галю Верочка.

– И это верно, горшков там много. А голова у него здесь должна быть, – постучал Лисенко шпателем рядом с разбитым горшком. – Сгоняй землю к ногам, потом уберем ее и расчищать будем.

Сгоняла землю Галя очень осторожно. Ни до одной косточки не дотронулась. Скоро в могильной яме четко проявились покрытые тонким слоем земли контуры скелета. И еще какой-то сосуд обозначился слева за головой.

– Можно я череп расчищу? – попросила она.

– Давай, – разрешил Лисенко. – Только смотри, осторожно, это тебе не горшок, – не сумел он удержаться.

Галя начала священнодействовать: шпателем, руками, кисточкой осторожно убирала она землю над черепом и вскоре показалась пожелтевшая от времени кость.

– Так, – поддержал наблюдавший за ее работой Лисенко, – все нормально, действуй дальше.

Галя действовала, действовала, а потом подняла голову и с недоумением доложила:

– У него, Владимир Алексеевич, вместо головы дыня.

– Какая дыня? – не понял Лисенко.

– Самая обычная. У него голова длинная, как дыня. Урод какой-то попался.

– Ну-ка, дай посмотреть.

Галя послушно выбралась из могилы. Лисенко быстро и осторожно прошелся шпателем вокруг черепа. Убрал кисточкой закрывавшую его землю. Пожелтевший от времени череп действительно был вытянутым, словно дыня.

– Здрасте, пожалуйста, – вежливенько поприветствовал его Лисенко. – С приездом. Давно вас ждали. Вот вы и явились, наконец.

– Что, старый знакомый? – поинтересовалась Верочка.

– А как же, каждый год встречаемся. Непременно забегает узнать чего у нас новенького.

– Совсем ведь уродливый... – пожалела обладателя странного черепа Галя. – Откуда он такой явился?

– Местный он, тутошний. А в красоте вы дамы – мадамы ничего не понимаете, – Лисенко ласково погладил череп по макушке. – Вот Серафима бы оценила. Красавец это, самый настоящий красавец. Если бы у них конкурсы красоты проводились, он бы первое место занял. Железно.

– Вы все шутите, Владимир Алексеевич, – естественно не поверила Галя. – Какой же он красавец, с такой дыней вместо головы?

– Действительно, надо показать Серафиме, – согласилась с Лисенко Александра Федоровна, для которой Серафима была самым высоким авторитетом в области красоты, – она разберется. Но мне он тоже не нравится – страшненький какой-то.

– Если серьезно, так это алан, предок современных осетин,– объяснил Лисенко, и конечно никто не понял, почему эту дыню надо считать красивой, если она принадлежит предку осетин.

Но Верочка все-таки вспомнила:

– Искусственная деформация черепа. Да, Владимир Алексеевич? Я читала.

– Что ты этим хочешь сказать? – уставилась на нее Александра Федоровна.

– Хочу сказать, что черепу искусственно придавали такую продолговатую форму.

– Зачем?

– Не знаю, – призналась Верочка. – Было написано, что производили искусственную деформацию черепа, а зачем – не написали.

– Все верно, – Лисенко легонько шпателем постучал по черепу. – Младенцу завязывали голову так, что она могла расти только вверх. Она и вырастала такой вот дыней.

Александра Федоровна представила себе Коленьку с перевязанной головой. Голова росла дыней, а Коленька плакал от боли, и добрая Александра Федоровна рассвирепела:

– За это расстреливать надо! Разве можно так мучить детей! Это, каким извергами надо быть, чтобы уродовать ребенка. Я бы таких людей задушила собственными руками.

– Зачем они это делали?! Владимир Алексеевич? – Галя тоже возмутилась издевательством над детьми.

– Точно никто сказать не может, письменных свидетельств нет. Безграмотными они были эти аланы. А сейчас ученых слишком много и от этого ясности еще меньше. У каждого ученого свое мнение, а мнения остальных, по его мнению – неправильные. Одни считают, что это этнический признак – племенной обычай, другие – эстетический: головы дыней – образец красоты, совершенство.

– О вкусах, конечно, не спорят, но я от таких вот красавцев без оглядки убежала бы куда подальше, – сообщила Галя.

– А третьи считают, что это социальный признак. Богатые и знатные пытались выделиться из остальной массы. А ведь есть еще и четвертые, и десятые...

– А вы как думаете, Владимир Алексеевич? – спросила Александра Федоровна.

– А я что, я не ученый. Я соглашаюсь сразу со всеми, чтобы никого из них не обидеть: и социальный и эстетический и племенной. Красивым ведь считалось то, что делают богатые. В Китае, помните, маленьким девочкам ноги бинтовали. Решили, что у знатной китаянки должны быть маленькие ножки. И это считалось красивым.

– Ладно, ноги я еще понимаю, – снисходительно отнеслась к древним китайцам Галя. – Но зачем людям голову уродовать. Это же на мозги действовало. Они наверно от этой деформации чокнутыми становились.

– Вполне может быть, – Лисенко оглядел могилу алана. – Но черепа деформировали только у знатных, у вождей. А вождь, сами знаете, он вождь и есть. Чокнутый он или не чокнутый, все равно остальные должны были восхищаться его мудростью. А кто не хотел восхищаться, того обвиняли, в том, что он не патриот и принимали соответствующие меры. Знаете, по – моему самое гениальное литературное произведение, это "Сказка о голом короле".

– Почему? – заинтересовалась Верочка.

– Помните, жулики-портные заявили, что сшили королю очень красивое платье, а кто этого платья не видит, тот дурак. Все видели, что король голый, но никто в этом не признавался.

– Конечно, – припомнила сказку Верочка. – Боялись, что их посчитают дураками. А каждый хотел, чтобы его считали умным. Любопытно, я как-то над этим не задумывалась. А ведь в жизни такое встречается.

– И не особенно редко...

– Наши едут, – неожиданно объявила Верочка.

К лагерю приближалась машина. И все сразу забыли про алана, у которого голова дыней, и про голого короля, и про дураков. Все вспомнили про Геродота.

– Вот и все, – тяжело вздохнула Александра Федоровна и потерла кулачком правый глаз. – Вот и все...

– Да брось ты, – подошла к ней Галя. – Все нормально, так и должно быть.

– Я понимаю, – всхлипнула все-таки Александра Федоровна. – Я все прекрасно понимаю, все нормально, все совершенно нормально, но мне его жалко...

Машина тем временем подъехала к лагерю и остановилась. Из кабинки вылез профессор, потом показался Александр Александрович в кобедишных брюках. Сан Саныч открыл борт, затем он и Петя выволокли и положили на землю тушу барана. Над тушей склонилась Серафима.

– Я не могу, – Александра Федоровна опять уткнулась в грудь Гале, орошая слезами глубенькие незабудки, хотя так часто поливать эти цветы не было никакой необходимости.

– Да успокойся ты, успокойся, – старалась утешить горько рыдающую подругу Галя.

– По-моему они его привезли обратно, – сообщила подругам внимательно наблюдавшая за тем, что происходило в лагере Верочка.

– Не стану я его есть, – заявила галиной кофточке Александра Федоровна. – Я не сумею.

– Ой! Он же совершенно живой! – закричала Верочка. – Александра, он совершенно живой!

Александра Федоровна оторвалась от мокрых незабудок и посмотрела.

В центре лагеря стояла машина. Рядом с машиной стояли Петя и Серафима. А возле них стоял баран. Совершенно живой. Абсолютно живой баран.

– Я побежала, – торопливо сообщила Александра Федоровна, и, не вытирая слез, помчалась к лагерю.

– Подожди, я тоже, – окликнула ее Галя.

Но разве что-нибудь могло сейчас остановить Александру Федоровну. Так что Гале пришлось догонять. За ними побежала и Верочка...

– М-да, – Лисенко посмотрел вслед своей команде столь лихо дизертировавшей с раскопок. – Сколько же это сейчас?

Часы показывали, что до обеда оставалось чуть больше часа. Лисенко совершенно не хотелось брататься с возвратившимся бараном. Но не сидеть же здесь одному. И он тоже пошел к лагерю.

36

С радостным воплем: "Гера! Герочка!" – Александра Федоровна промчалась мимо ящиков с археологическими сокровищами, мимо палатки, мимо машины и бросилась на шею барану.

Баран выдержал этот бурный натиск и устоял на ногах. Он даже прищурился от удовольствия и помахал коротким хвостиком.

Запас нежности сэкономленный в разлуке с Колей и Коленькой Александра Федоровна щедро излила на Геродота. Она обхватила барана за рога и влепила горячий звонкий поцелуй в его прохладный нос.

– Ого! – восхитилась Серафима. – Вот уж не думала, что ты такое умеешь. Обалдеть можно! Александра, у тебя талант пропадает.

Прибежала Галя и тоже прямиком к Геродоту. Опустилась на колени и стала чесать ему мордочку.

От посыпавшихся на него ласк баран совершенно разомлел. Он прикрыл глаза, вытянул шею и застыл.

Следом прибыла на место чествования Геродота Верочка. Она ни обнимать, ни целовать виновника торжества не стала. И не потому, что все лучшие места уже были заняты. Просто Верочка была значительно сдержанней и серьезней своих подруг. Она просто почесала барану за правым ухом. Такое проявление приязни тоже понравилось Геродоту.

– Вот и хорошо, – похвалила Верочка барана. – Это очень хорошо, что ты вернулся.

Геродот тоже так считал и утвердительно кивнул.

– Петя ведь предсказал, – вспомнила Александра Федоровна. – Он по звездам точно определил, а мы ему не поверили... Молодец, Петя, – и она опять прижалась к барану, запустив пальцы в его густую, мягкую шерсть.

– А вот это ерунда и чистейшей воды совпадение, – когда дело касалось вредных лженаучных теорий, Верочка никаких компромиссов не признавала. – Так что тебе, Петя, лучше всего помолчать.

– Я и так молчу, – на редкость покорно и даже в какой-то мере отрешенно произнес Петя.

Он чувствовал себя кругом виноватым. Пошутил, что с бараном ничего не случится и на тебе, привезли скотину обратно. Ничего себе шуточка. Фантасмагория какая-то получалась, и пошутить уже нельзя.

Подошел Лисенко. Посмотрел на окруживших Геродота девчат, легонько щелкнул барана по лбу, потом отвел Петю в сторонку.

– Привезли, значит, обратно? – спросил он, хотя и так было совершенно ясно, что привезли.

– Ага, как уехали, так и приехали.

– М-да, второе пришествие барана со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами, – Лисенко неодобрительно посмотрел на окруживших парнокопытное девчат и пожал плечами. – Но народ, между прочим, ведет себя довольно странно. Вместо того, чтобы сожалеть – он ликует.

– Ликует, – подтвердил Петя. – Так ведь это от темноты. Чего от женщин ожидать. Вместо разумного анализа положения дел – сплошные эмоции.

– А вот это напрасно, – осудил ликующий народ Лисенко. – Еще пожалеют и не раз. Послушай, Петя, я вот чего не пойму, ты, правда, по звездам определил что наш баран того... Что он опять к нам вернется?

– Да нет, Владимир Алексеевич. Просто так трепанулся, для смеха.

– А в звездах ты разбираешься?

– Конечно, разбираюсь. Когда-то специально интересовался, звездные атласы изучал, в планетарий ходил, даже в телескоп смотрел. Вообще-то я знаю, где находятся эти созвездия, могу как-нибудь ночью показать.

– Так они параллельно сейчас расположились?

– А кто их знает, не видел я их. А если и расположились, так не будут же они определять судьбу какого-то дурацкого барана. Делать им что – ли больше нечего!

Лисенко неторопливо покрутил ус .

– Значит совпадение.

– Я уж и сам не знаю, – откровенно признался Петя. – Бред какой-то. Не может быть, чтобы это из-за звезд.

– Понятно... А почему же вы его тогда обратно привезли?

– Так мясник куда-то уехал, на свадьбу к родственникам...

– И на долго?

– Никто не знает. Какой-то родственник у него женится, тоже калмык. И свадьба будет по национальным обычаям. А сколько у них гуляют и сколько потом похмеляются, никто не знает. Зачем только у нас этнографов кормят.

– М-да, дела... А потерять его никак нельзя было?

– Как его потеряешь, если шеф все время рядом...

– И не загнулся ведь по дороге, – с сожалением отметил Лисенко.

– Этот не загнется. Что только имя делает! Ведь был обычный баран, слабонервный, на машине ездить не любил. А назвали его Геродотом, так он сейчас только о том и думает, чтобы путешествовать. За ним не присмотришь, он еще и сочинения писать начнет, на историческую тему.

– Вполне, – согласился Лисенко. – От него всего ожидать можно. Ты, Петя, все-таки поосторожней со своим трепом. А то видишь, что получается. Ты трепанулся, а теперь расхлебываем.

– Если бы я знал, что так получится... Утопить бы его, как персидскую княжну, так здесь же ни одной реки нет. Может его скорпион укусит, и он загнется.

– И не мечтай, со скорпионом не пройдет. Бараны, когда пасутся, этих скорпионов едят и хоть бы что.

– Ты смотри, – удивился Петя, – И скорпионом его не достанешь. Верочка, подойди сюда, – позвал он.

– Чего тебе? – Верочка подошла.

– Ты все знаешь, так скажи нам, как Геродот умер? В каком возрасте?

– Геродот?.. – стала вспоминать Верочка. – Сократ отравился ядом цикуты, Цезаря зарезали кинжалами, Помпею собственный раб отрубил голову... А про Геродота не написано. Наверное, умер в глубокой старости.

– Этого я и опасался, – с тоской в голосе признался Петя. – Интересно, сколько лет живут бараны?

Но сколько лет живут бараны, никто не знал.

37

Даже при том трудовом энтузиазме, который исповедовал шеф, у него и мысли не возникало, что после плотного обеда надо немедленно отправляться со своей командой на курган, в самое пекло, и проливать там трудовой пот во славу археологической науки.

В калмыцких степях летом в тени хорошо за тридцать. Бывает и за сорок. А на солнце никто и не меряет – нет смысла, всем и так понятно: разумной жизни при такой температуре быть не может. А если она там и появится, то сразу превратится в неразумную. Суслики и ящерицы, коренные жители этих мест, прячутся от убийственной жары в норки и выходят по своим делам только рано утром или ближе к вечеру, когда солнце жжет не так сильно. От солнца прячется все живое. Даже такая гадость, как фаланга и то старается пересидеть жаркое время в норке.

Археологи тоже строили свой трудовой день в зависимости от действия светила: начинали работать в семь часов утра, и заканчивали в семь-восемь вечера. А в самое горячее время, с двенадцати до четырех, прятались в тени.

В часы этого послеобеденного отдыха шеф заполнял дневник, Лисенко и Маркин играли в шахматы, девчата что-то простирывали, подшивали, а Александр Александрович предавался своему любимому занятию. И каждый выбирал хоть бы полчасика, чтобы полежать, вздремнуть. Поднимали края палаток так, чтобы ветерок продувал, ложились под этот ветерок на раскладушку и дремали.

Лисенко как-то сразу уснул, а Петя почитал немного, потом и он задремал. Конечно, ему приснились амазонки. А что ему еще могло присниться, если он только о них и думал. Петя против подобного сна возражений не имел, он даже обрадовался – это же здорово, когда исследователь может окунуться в изучаемую среду, пусть даже и во сне. Кроме того, Петя где-то прочел, что именно во сне совершали некоторые ученые свои блестящие открытия. Менделеев и еще кто-то... Он вполне допускал подобный вариант и в своей научной деятельности. Правда, вслух Петя об этом не говорил: побаивался материалистической принципиальности Верочки и ехидных выпадов Лисенко.

...Он стоял на высоком кургане и ему хорошо был виден лагерь амазонок. Это был не город, не поселок, а обычный походный лагерь кочевников. В беспорядке стояли какие-то высокие повозки и островерхие шатры, горели костры. А между ними небольшими стайками бегали дети и собаки. Тут же бродили табуны лошадей, стада быков с огромными рогами, отары овец. И везде было полно амазонок. Как это и положено при подобном беспорядке, лошади ржали, быки мычали, овцы блеяли, и все это сливалось в странный ни на что не похожий совершенно дикий хор. Но хор этот был только фоном для другого более мощного звука, могучего гула, который, казалось, заполнял все пространство: он рождался в лагере, висел над ним и растекался густыми плотными волнами. Вначале Петя никак не мог понять, что это за гул. Потом до него дошло – это разговаривали женщины, все сразу, одновременно. И Петя сообразил, почему мужчины у амазонок не выживают.

Из лагеря выезжали всадницы и скакали куда-то. Другие, наоборот, приезжали. Но большинство просто так, без всякого дела, шаталось по лагерю. И еще Петя заметил, что на каждом костре жарили по барану, по целому барану. А вокруг этих костров сидели женщины и ели.

Едят они основательно, – отметил Петя. – Это у них наверно сейчас обеденный перерыв. Наедятся жареной баранины, потом воевать поедут.

А тут из-за ближайшего кургана вышла группа амазонок, самых настоящих. Они были без оружия, а вместо копий держали в руках лопаты. Петю это нисколько не удивило. Просто он отметил, что лопаты у амазонок точно такие же, как и в экспедиции.

Амазонки подошли к Пете и остановились. Одеты они были в короткие греческие хитоны, трое в голубенькие, а одна в белый, весь в небольших рыженьких подсолнушках, как на кофточке у Гали. Хитоны были просторными, и Петя понял, что при всем желании он не сумеет определить, прижигали им в детстве правую грудь или нет. А попросить их раздеться Петя не решился: мало ли что они могли подумать. Он вгляделся в лица амазонок и вдруг понял, что это девчата, из экспедиции. Ближе всего к нему стояла Серафима, за ней Галя, Верочка и последней Александра Федоровна. Маскарад какой-то устроили? А может быть они просто похожи?

– Ну чего уставился, амазонок что ли не видел?! – почему-то рассердилась Серафима.

Петя же никак не мог понять, кто они такие в действительности: археологини или амазонки, поэтому несколько растерялся и решил, что лучше будет промолчать.

– А если не видел, то у Геродота хоть бы прочитал!

– Геродот это наш баран, он пока ничего еще не написал, – попытался сострить Петя, но, судя по тому, что никто из амазонок даже не улыбнулся, острота не получилась.

– Не умничай! – погрозила ему пальчиком Верочка. – Геродот – отец истории. А будешь умничать – знаешь, что мы с тобой можем сделать?!

– Всю посуду будет мыть, три раза в день, холодной водой, – с каким-то нехорошим удовольствием объявила Серафима. – И шерсть будет прясть, как миленький. А если еще раз вермишелевую кашу сварит, сам ее и слопает. Всю, без остатка.

И Петя понял, что никакие они уже не археологини, а самые настоящие амазонки. Они будут жареных баранов есть, а его заставят посуду мыть. Этого он допустить никак не мог.

– Не имеете никакого права, – предостерег он. – Не буду я мыть посуду. И прясть шерсть я тоже не стану. Подумаешь, матриархат себе устроили. Я же знаю зачем вы пришли, вам зачет нужен по археологической практике. А я здесь исследованиями занимаюсь, научной работой.

– Зачет – зачетом, а матриархат – матриархатом, – стояла на своем Серафима. – И ни один мужчина не имеет права к нему придираться. Очень даже прогрессивный строй.

– Строй совершенно необходимый на определенных этапах развития общества, – добавила Верочка. – Вот сейчас такой этап и наступил: вы, мужчины, совершенно исчерпали свои возможности, так что равенство полностью отменяется, наступает эра диктатуры женщин. И не смей возражать. Ты плохо знаешь закономерности развития общества.

– Это я плохо знаю закономерности! – возмутился Петя. – Вот увидите, я еще докажу, что амазонки в этих самых степях кочевали...

– Если так, то должен понимать, что мы и есть самые настоящие амазонки. Мы ведь не можем выйти замуж, прежде чем уничтожим трех врагов.

– А Александра Федоровна? – ехидно спросил Петя. – Как же она замуж выскочила? Куда это ваша амазонская общественность смотрела, когда она замуж выскакивала!?

– У нас, Петя, была комсомольско-молодежная свадьба, – объяснила Александра Федоровна. – Сам заведующий отделом райкома комсомола на свадьбе присутствовал и поздравлял. И два стула нам подарил.

Петя и не знал, что у амазонок тоже был райком комсомола, но не удивился этому. Раз везде есть – значит и у них должен быть.

– Тебе какие амазонки больше нравятся? – не отставала Серафима. – Блондинки? А может быть брюнетки, или шатенки? У нас на всякий вкус есть: выбирай...

Петя не знал кто ему больше нравится: блондинки или брюнетки, как-то не задумывался над этим. На всякий случай решил выбрать Серафиму. Но тут, конечно, влезла Галя. Где бы что ни происходило, уж без нее не обходилось. И Пете она тоже всегда старалась помочь. Так что Галя заявила:

– Учти, Петя, тебе надо выбрать Верочку, потому что она самая серьезная и умная, а если ты выберешь легкомысленную Серафиму, то я тебя шандарахну лопатой.

Серафима на эту угрозу никакого внимания не обратила: чего ей обращать внимание, Галя ведь не ее собиралась шандарахнуть. Более того, Серафима нахально улыбнулась и уставилась на Петю своими голубыми глазищами, не оставляя ему никакого выбора.

Но спорить с Галей Петя побоялся. Тем более, что она сейчас была амазонкой. Петя уже понял, что матриархат формация совершенно реакционная в отношении мужского пола. Как только мужчина отступал от установленных женщинами правил, его сразу же шандарахали чем-нибудь тяжелым. А уж какие правила могут установить женщины Петя знал по своему курсу, где на восемь парней приходилось более сорока девчат. Ничего не поделаешь – истфак. Так что лучше всего было побыстрей отделаться от этой буйной компании.

– У меня, между прочим, сейчас обеденный перерыв, – нашел Петя великолепный выход. – Придерживаюсь установленного профессором режима. Отдыхаю согласно распорядка, понятно?! И нечего ко мне приставать со всякими глупостями. У нас, при социализме, женщина имеет все права наравне с мужчиной и никакого матриархата в нашем передовом обществе быть не может. – Петя хотел припечатать их еще и цитатой какого-нибудь классика Марксизма-Ленинизма, но ничего подходящего вспомнить не смог. Вспомнилась почему-то только кухарка, которая сможет у нас управлять государством. Но руководящая кухарка совершенно не подходила, потому что лила воду на мельницу этих нахальных амазонок и Петя ею не воспользовался.

– Закрыто на переучет! – рявкнул он неожиданно для самого себя, совершенно волшебную фразу, которую даже этим зацикленным на матриархате амазонкам не переступить.

Ошарашив таким образом воительниц, Петя повернулся, ушел в палатку, лег на раскладушку и стал думать о том, что времена наступили трудные: все девчата лезут в амазонки, даже Александра Федоровна забыла своего Колю и тоже в амазонки подалась. Если и дальше так пойдет, то сюда, в калмыцкие степи, перекочует весь истфак. Что тогда будет...

Но до того, что тогда будет, Петя так и не додумался, потому что опять задремал.

Потом раздался стук копыт скачущего коня и Петя сразу догадался, что это прискакала та самая, настоящая, рыжеволосая амазонка, и понял, что ему больше всего нравятся не блондинки, не шатенки, а рыжеволосые. Затем он услышал, как амазонка соскочила с коня и легко шагая, подошла к палатке.

Петя понимал, что он спит и слышит это сквозь сон. Но ему очень захотелось еще раз увидеть лихую всадницу, и он чуть-чуть приоткрыл глаза. Как раз в это время полы палатки раздвинулись, и между ними появилась голова амазонки.

Петя хорошо представлял себе, как выглядит красавица-амазонка: лицо чистое, белое с румянцем на щеках, лоб высокий, губы пухленькие и красные. В общем, губы как у Серафимы, и громадные серые глазища, как у одной третьекурсницы, которую Петя изредка встречал на факультете. Очень красивые у нее были глаза, и Пете большого труда стоило делать вид, что он этого не замечает. А еще у амазонки должна быть копна рыжих волос.

Волосы у амазонки, заглянувшей в палатку, были черными и коротко подстриженными, а по сторонам торчали большие мужские уши. Глаза тоже черные и несколько раскосые. А губы ниточкой. Можно рассмотреть, что они есть и то хорошо. Нет, ни о какой амазонской красоте не могло быть и речи. В довершении ко всему над верхней губой красовались небольшие черные усики. Петя был твердо уверен, что амазонки усов не носили. И вообще вся эта голова была совершенно мужской.

Амазонка, видимо, не знала, насколько она разочаровала Петю. Она осмотрела лежащих на раскладушках археологов и приняв какое-то решение, прищурила правый глаз. Глаз и так был узким, а от этого прищура он почти закрылся.

– Спите? – негромко спросила голова.

Петя понимал, что он уже не спит. Но он просто не знал о чем можно говорить с такой неамазонской головой.

– Да нет, не спим, просто кемарим, – не открывая глаз, ответил голове Лисенко.

– А вы не из амазонок? – почему-то задал голове глупый вопрос Петя. Он прекрасно понимал, что такая мужская голова с оттопыренными ушами не может быть из амазонок.

– Нет, – у головы появилась рука и попыталась пригладить жесткие черные волосы. – Я из Лолы.

– Из чего? – никак не мог врубиться Петя.

– Из санатория, совсем близко, – объяснила голова.

На Петю, наконец, нашло просветление. Он вспомнил про санаторий, и как они туда добирались со своим бараном.

– На свадьбу ездил, – догадался Петя.

– Точно, на свадьбу! – голова коротким кивком подтвердила петину догадку. – Всю неделю гуляю, – добавила она без особой радости.

– А не многовато ли будет, гулять целую неделю? – проявил здоровое любопытство окончательно проснувшийся от этого содержательного разговора Лисенко. – Вы заходите, садитесь.

Он легко развернулся и принял сидячее положение. В этой маленькой палатке можно было только сидеть, стоять в палатке было нельзя.

Полы палатки окончательно раздвинулись, и у головы появилось все остальное, что ей положено иметь: вторая рука, туловище и ноги. Все это принадлежало невысокому сухощавому калмыку с круглым личиком очень похожим на лицо Будды, каким его изображают на статуэтках. Будда был одет в светлые китайские брюки и серенькую рубашку с широко распахнутым воротом. Он еще раз кивнул в ответ на приглашение, просочился в палатку и уселся рядом с Лисенко.

– Если все по целой неделе гудеть будут, кто же работать станет? – поинтересовался Лисенко. – Откуда у нас в государстве появится изобилие?

– Это верно, – покладисто согласился гость. – Неделю гудеть, пожалуй, многовато будет. Тут государственный интерес, конечно, страдает. Но, с другой стороны, когда люди гуляют, они покупают водку, а от этого государству большая выгода.

Гость склонил на бок голову и смотрел на Лисенко, ожидая, что тот скажет. А Лисенко молчал, осмысливая неожиданный довод в пользу недельной пянки.

– Государству выгодно чтобы люди гуляли, – повторил свою основную мысль гость. – Оно от каждой гулянки доход имеет.

– Хм, в этом, конечно, что-то есть... Но ведь после такой гулянки, люди работать не могут, – попытался Лисенко все-таки осудить недельный загул.

– Какая уж тут работа, – обречено отмахнулся тот. – Горит все, – и он несильно постучал себя ладошкой по неширокой груди. – Но никуда не денешься – неделю гулять на свадьбе – это у нас такой народный обычай, а против народного обычая не попрешь, – тяжело вздохнул гость. – Это будет большим нарушением наших национальных традиций и национальной культуры.

Высказавшись таким образом, гость с интересом посмотрел на Лисенко, затем на Петю, как бы предлагая им вступить в дискуссию. Но археологи в свое время изучали этнографию, поэтому с пониманием относились к национальным обычаям и национальной культуре, которая у нас, как известно, национальная только по форме, а по содержанию вполне социалистическая, так что спорить не стали. Только Лисенко спросил:

– Так это вы согласно национальному обычаю всю неделю кумыс глушили?

– Кумыс не глушат, кумыс просто пьют, – поправил его гость. – Но кто же будет пить кумыс, если водка есть.

– И это верно, – вынужден был согласиться Лисенко. – Хотя кумыс это тоже неплохо. А к нам на экскурсию, или как? Потому что для экскурсий у нас сейчас обеденный перерыв.

– В основном – "или как", – не растерялся гость. – Но когда обеденный перерыв закончится, можно и на экскурсию сходить, потому что созерцание древностей духовно обогащает.

– Древностей у нас навалом, – гость явно вызывал у Лисенко интерес. – Вот созерцателей действительно не хватает. Все почему-то другими делами занимаются. Одни копают, другие... – Лисенко задумался, соображая, чем же заняты другие, потом вспомнил про Александра Александровича, – другие лежат на брезенте и все наши древности им до лампочки. Может выручите, посозерцаете денек другой?

– Денек-другой не могу, трудится надо.

– Так созерцание ведь обогащает.

– Созерцание, конечно, обогащает, но только духовно. А труд обогащает материально и, кроме того, облагораживает.

Неизвестно сколько они еще изощрялись бы, потому что оба получали удовольствие от разговора, если бы не Петя, который все время соображал, зачем появился этот пришелец и наконец сообразил:

– Нашего барана резать будете! – прервал он деликатную беседу.

– Совершенно верно, – утвердительно кивнул гость. – Резать баранов – это моя профессия, между прочим, более древняя, чем та, на которую постоянно намекают. Специалисты нашего профиля появились еще в самое первобытное время.

– Правда, барана нашего резать?! – обрадовался Лисенко.

– Правда. Приехали сегодня со свадьбы, а мне говорят, что хорошим людям надо срочно зарезать барана. Делать сегодня все равно нечего, вот я и собрался. И на раскопки ваши посмотрю, и с бараном разберусь.