Текст книги "Суета вокруг барана"

Автор книги: Михаил Исхизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

По этому тревожному призыву все пятеро навалились на несчастное животное. Удержать его, вырывавшегося изо всех бараньих сил да к тому же и самим удержаться на ногах – это было выше человеческих возможностей. Так что вскоре в кузове образовалась довольно большая куча, из которой торчало множество ног: бараньих и человечьих. Кое-где виднелись и головы. Лисенко и Маркин зло ругались, конечно, в пределах дозволенного в женском обществе. Девчата повизгивали, постанывали и тоже ругались, но, разумеется, в пределах женского репертуара.

Вся эта куча голов, рук, ног и всего остального вместе с машиной подпрыгивала на кочках и перемещалась по кузову то в одну сторону, то в другую. Все в ней менялось местами, так что Петя вскоре вовсе оказался внизу, под бараном и под всеми остальными. Это ему не понравилось.

– Снимите с меня барана! – закричал он. – Слезайте с меня! Одного барана я еще выдержу, но не четырех.

– Потерпи немного, – стал уговаривать его Лисенко. – Потерпи... Я тебе лягну! – это уже барану. – Я тебе лягну! Я тебе все ноги повыдергиваю! – Всем плохо, не тебе одному... – это уже Пете. – Потерпи. Скоро приедем. Здесь ведь ехать всего – ничего...

– Он меня царапает копытом! – завопила Верочка. – Больно же! Сейчас я его отпущу.

– Не отпускай, – Лисенко попытался ухватить барана за ногу. – Он добрый. Это он не нарочно, а от переживаний.

– А зачем он царапается копытом!

– Лежи, а то я тебя сейчас между ушей перетяну! – потерял терпение Лисенко.

– Только попробуй! – возмутилась Верочка.

– Это я не тебе! Это я барану. Ты, если можешь, подвинься, но не отпускай его.

– Я теперь вся в синяках буду, – простонала Серафима. – У меня нежная кожа. Ну нельзя же так! Ведь больно!

Машина скрипела деревянными частями кузова, бренчала какими-то металлическими деталями, наклонялась то вправо, то влево и делала самые невероятные прыжки. Предугадать, как она поступит в ближайшие секунды, было совершенно невозможно. Кто-то попытался встать, но в это время машина взбрыкнула правым задним колесом, и клубок тел пополз по кузову влево, в сторону кабины. Потом она встала на дыбы и тот же клубок, постанывая и повизгивая, двинулся обратно.

– Так слезут с меня сегодня или нет!? – не переставал канючить Петя. – Я больше не могу...

– Ты чего лягаешься, гад! – закричала Галя. – Владимир Алексеевич, скажите ему, чтобы он не лягался!

– Сейчас я ему скажу! Я ему так скажу, что он неделю помнить будет! А ты не нервничай. Он тебе ничего плохого не сделает. Ты только держи покрепче и не обращай на него внимания.

Геродот хотел жить. Он, черт побери, любил эту жизнь. Он сейчас любил то, что не любил до сих пор: засушливую степь, мутную воду на водопоях, кошару, через дырявые стены которой зимой наносит целые сугробы снега и даже черного волкодава, однажды цапнувшего его за лопатку. Он любил жизнь и боролся за нее, как только мог: вертелся, дергался, мотал рогатой головой, пытаясь стряхнуть навалившихся на него людей и добраться до спасительного борта машины.

– Я больше не могу, – заявила Серафима. – Он смотрит на меня дикими глазами. Он меня укусить хочет...

– Бараны не кусаются! – дернул на всякий случай барана за рога Лисенко. – Бараны бодаются!

– Кто меня за ногу щиплет!? – возмутилась Галя. – Немедленно прекратите. Больно же.

– Это я не тебя, это я барана щиплю. Хочу чтобы с меня слезли, – потребовал Петя.

– Но это же моя нога!

– Откуда я могу знать, где чья нога...

– Идиот, человеческую ногу от бараньей отличить не можешь.

– Держите его кто-нибудь за копыто! – требовала Верочка...

Когда машина пришла в лагерь и остановилась, в кузове на какое-то время все замерло. Первым пришел в себя Лисенко.

– Я же говорил, что скоро приедем, – с облегчением выдохнул он. – Вот и добрались, и все живы. А Геродота я, между прочим, понимаю. Еще минут десять такой езды и я бы тоже выпрыгнул.

– Его нам в наказание дали, Сан Саныча, свыше, за грехи наши, – неожиданно для всех ударилась в мистику Галя у которой вообще-то грехов почти и не было.

– Точно, – согласился Лисенко. – Нашему Сан Санычу только преступников возить. Надо наказание такое внести в уголовный кодекс – специальную статью за самые тяжелые преступления.

– Не, – подал откуда-то снизу голос Петя, – не внесут. Это будет нарушением Всеобщей Декларации прав человека, – Петя и такое знал.

– В уголовный кодекс не внесут, – поддержала его Верочка. – Наказание должно быть гуманным.

– Жаль, – Лисенко осторожно дотронулся до вздувшейся на лбу шишки. – Количество преступлений сразу сократилось бы.

– Ну а слезать с меня все-таки будут? – поинтересовался жалобным голосом человека потерявшего всякую надежду Петя. – У меня же ни одной целой косточки не осталось.

– Срастутся, – обнадежила его Верочка. – Знаешь, Петя, молодые кости очень быстро срастаются.

– Посмотрите кто-нибудь, правая нога у меня есть? Что-то я ее давно не чувствую, – продолжал канючить Петя.

– Разберемся, – успокоил его Лисенко. – Все ноги найдем, и правые, и левые, и передние, и задние. Никуда не денутся. Самое трудное уже позади.

– Да слезьте вы с меня, – не умолкал Петя. – Ведь приехали уже. И снимите с меня эту нахальную скотину.

Куча тел постепенно расползлась. Геродота снимать не пришлось. Геродот встал сам. Он широко расставил подрагивающие ноги и бессмысленно смотрел вдаль. Никак не мог сообразить, где он находится, и что ему делать.

– Вставай, болезный, – Галя протянула Пете руку и помогла подняться. – На месте у тебя правая нога. Вот она, можешь убедиться.

Петя пощупал ногу, убедился, что она действительно на месте.

– Так это же левая! – вдруг осенило его. – А правая вот эта. Все ты, перепутала.

– Не все ли равно. Главное что опять имеешь две ноги. Какая из них правая, какая левая – это не так уж и важно, тебе в строю не ходить. Постепенно разберешься. А я теперь вся в синяках буду.

– И я тоже, – тяжело вздохнула Серафима. Что теперь люди подумают!?

– Какие люди, у нас здесь только свои. Как-нибудь обойдешься.

– А если придут?

– Если придут – спрячем тебя. Будешь в палатке сидеть.

– И так две недели никого не вижу, а когда новый человек придет, я еще и прятаться должна, как белая рабыня, – расстроилась Серафима. – Проклятый баран.

– Причем тут баран, если Сан Саныч нас так вез, – встала на защиту Геродота Верочка. – Баран тоже жертва, он тоже пострадал и не надо напрасно обижать животное.

– Он меня укусить хотел, зубами, честное слово, – не могла успокоиться Серафима.

– У-у, хищник несчастный, – у Пети тоже были личные счеты с бараном. – Навязался на нашу голову.

– Между прочим, – напомнил Лисенко, – он на нашу голову не навязывался. Совсем наоборот, мы сами делали все, чтобы заполучить эту голову мелкого рогатого скота. А Серафима одаривала чабана своими фирменными улыбками и с общего одобрения даже собиралась его целовать. Захотелось стать частными собственниками, скотоводами. Понимаете теперь, почему большевики всегда были против частной собственности? Частная собственность до добра не доводит.

– Я чабана не уговаривал, – открестился Петя. – И не улыбался ему. Уж я к этой скотине не имею никакого отношения. А тебе, – заявил он Геродоту, – соображать надо и смотреть на кого ложишься. Балда рогатая.

Геродот не отреагировал. Геродоту было не до мелких обид. Он пока еще не пришел в себя. Такую бурную поездку баранья нервная система не выдерживала.

– Чего это вы так шумели? – Александра Федоровна не знала, что делалось в машине, и теперь непременно должна была узнать. – Кто-то кричал, что-то грохотало. Что там у вас произошло?

– А ничего не произошло, – Лисенко осторожно пощупал вздувшуюся на лбу шишку. – Ехали – ехали и приехали.

– Чтобы я когда-нибудь еще раз поехал в такой компании, – не мог успокоиться Петя. – Ну, я понимаю барана! Он же животное! Он примитивно мыслит! Он о последствиях не задумывается! А вы все чего на меня навалились? Вы ведь могли мне очки разбить! Что бы я без очков делал?

– Ну, Петечка, мы же не нарочно, – успокаивала его Галя. – Мы же просто не могли удержаться на ногах.

– Так что у вас произошло? – продолжала допытываться Александра Федоровна, хотя общий смысл произошедшего она уже уловила. – Наверно машину очень трясло и Гера нервничал. Я так и подумала. Он же очень впечатлительный и не привык ездить на такой трясущейся машине. Бедненький мой, обидели тебя, – погладила она барана.

– Нет, – возмутилась Серафима, – она барана пожалела! А нас тебе не жалко? Я же вся в синяках буду! А Гале он копытом всю ногу исцарапал.

– Владимиру Алексеевичу тоже досталось, – отметила Галя. – У него на лбу уже выросла здоровенная шишка.

– Так вы ведь совершенно сознательно поехали на машине. Вы к ней привыкли и знали, на что идете. А Герочка не знал. Его в машину заманили. Всегда так – что бы ни случилось, больше всего достается барану, – почему-то стала обобщать Александра Федоровна.

– Мне кажется, что все мы в какой-то степени бараны, – ушел еще дальше по линии обобщения Петя.

– Здравая мысль, – поддержал его Лисенко. Теперь он осторожно ощупывал вторую шишку, на затылке. Две шишки за одну поездку – это было многовато. – Вполне возможно что в ней и скрыта сермяжная правда, которую все время ищут. Только ты, Петя, по поводу этого своего открытия не особенно распространяйся, некоторые могут принять на свой счет и обидеться.

– Так я же в первую очередь про себя.

– Себя, как хочешь можешь называть: можешь бараном, а можешь и обезьяном, как тебе больше нравится. Но учитывай, что есть и такие люди, которые баранами себя считать не могут, не та у них должность. Твое обобщение им не понравится, они могут принять его за выпад и ересь. Обобщать, Петя, вообще опасно. Ты ведь знаешь, как поступали с еретиками на Руси?

– Сжигали, – подсказала Верочка. – Так что не ищи, Петя, приключений на свою голову.

– Вот именно.

– Ладно, – согласился Петя. – Других не буду называть. А нас всех можно?

– Нас можно, – разрешил Лисенко. – От нас не убудет. Можешь называть нас всех баранами, кроме шефа, конечно.

– Так вот, все мы с вами бараны! Кроме шефа.

– Кто знает, может так оно и есть, – почти признал петино определение Лисенко.

А Геродот постепенно приходил в себя. Еще болела голова, еще подрагивали уставшие от напряжения мышцы, но уже ясно работала мысль: он проделал все-таки это опасное путешествие и остался живым. Насколько он знал, никто из баранов не совершал такого, никому из них не приходилось встречаться с подобными трудностями. Он был первым! Как Христофор Колумб, как Фернандо Магеллан, как Афанасий Никитин! Геродот, как и каждый нормальный баран, был немного тщеславен и с сожалением подумал о том, что ни одна овечка не видела его удивительного приключения. Но все еще было впереди. Жизнь, с которой он собирался уже проститься, продолжалась. Она была прекрасной, как сочная зеленая трава и удивительной как голубое небо. Геродот представил себе, как в долгие зимние вечера, удобно устроившись в центре родной кошары, он станет рассказывать о своей фантастической поездке баранам, и легенды об этом путешествии потомки будут передавать из отары в отару, из поколения в поколение.

18

Тайно от шефа студенты сожалели, что Геродоту не удалось удрать. Потому что успешная но не учитывавшая всех последствий коммерческая операция профессора внесла в спокойную, мирную и размеренную жизнь экспедиции некоторую нервозность, неопределенность и неуверенность в завтрашнем дне. О шашлыках, шурпе и других экзотических блюдах никто уже и не думал. Думали о том, что баран – это крест, который теперь приходится нести. Но крест никто нести не хотел, а крест в виде барана – тем более, поэтому студенты постоянно размышляли о том, как бы избавиться от него. Правда, разговоры на эту тему практического значения не имели: одни эмоции и беспочвенные мечты.

Принять решение о том, что делать с Геродотом должен был непосредственно сам профессор. Он был начальником экспедиции, распорядителем ее финансов и, как капитан на корабле, первым после Бога. Но профессор никаких решений не принимал и вел себя так, как будто проблемы барана и не существовало. Он, конечно, помнил, что экспедиция владеет головой мелкого рогатого скота и, не доверяя теперь уже никому, куда бы ни шел, непременно проходил мимо Геродота и проверял, крепко ли вбит в землю колышек, к которому привязана веревка. Но этим все участие шефа в судьбе Геродота и ограничивалось. По разговорам профессора и поступкам его нельзя было сделать вывод, что он озабочен бараньей проблемой. Студенты таким положением были недовольны. Ведь возиться со скотиной приходилось не ему, а им, даже Лисенко, несмотря на то, что он числился Правой рукой.

С тем же упорством, с которым студенты совсем недавно намекали профессору о необходимости приобретения настоящего мяса, они сейчас, при каждом удобном случае, старались напомнить ему о проблеме барана. Не в прямую о том, что пора кончать с этой рогатой скотиной. Настолько неделикатно говорить с профессором никто из них позволить себе не мог. Но и молчать они уже тоже не могли. Так что постоянно заводили разговор о различных роковых неприятностях, которые могут произойти с несчастным животным, рассчитывая, что напуганный шеф предпримет какие-нибудь радикальные меры.

Галя однажды вечером сообщила, что Геродот в этот день пить не стал и нос у него горячий. Так что он, возможно, заболел какой-то своей бараньей болезнью, от которой и копыта отбросить недолго. А как его лечить неизвестно.

Все заахали, лицемерно демонстрируя, как они обеспокоены здоровьем барана. А шефа это сообщение нисколько не напугало. Он только и сказал:

– Да, да, такое иногда случается, знаете ли... Потом проходит... Чай у вас сегодня, Галина Сергеевна, замечательный. Налейте мне еще одну кружечку.

На другое утро Петя рассказал страшную историю о том, как ночью он вышел из палатки и увидел запутавшегося в веревке Геродота. Баран задыхался и хрипел предсмертным хрипом, но Петя буквально в последние секунды бараньей жизни распутал веревку и тем самым спас рогатое достояние экспедиции от преждевременной гибели.

И опять все охали и ахали.

Шеф же с аппетитом поедал вермишель. А история эта, в конечном итоге, обернулась против самого Пети.

– Какое счастье, что тебе надо по ночам выходить из палатки, – простодушно обрадовалась Александра Федоровна. – Ты как, всегда в одно время выходишь, или в разное?

– Да не выхожу я по ночам, – обиделся Петя.

– Как же не выходишь, если вышел. И правильно делаешь. Если организм требует, надо выходить.

– Ничего у меня организм не требует! – совсем уже рассердился Петя Маркин. – Это я выходил на звезды посмотреть. Ночь была звездная, понимаешь! Я хотел точно определить, где у нас север. А для этого надо было посмотреть на Большую Медведицу и найти Полярную звезду.

– Он может от этого погибнуть, – заявила вдруг Александра Федоровна.

– Петя? – прикинулась дурочкой Серафима. – От того, что он выходит по ночам чтобы м-м-м... посмотреть на Большую Медведицу? Нет, от этого не погибают.

– Наш Геродот может погибнуть, – стала объяснять Александра Федоровна. – С Петей ничего не случится, это я и сама знаю. У меня Коленька тоже по ночам встает, на горшок просится, а он совершенно здоровый мальчик. Да и врачи говорят, что в определенном возрасте это совершенно нормальное явление и сдерживаться вредно. Петя правильно поступает.

– Ну вас всех в болото, – не выдержал Петя. Он поднялся и хорошим шагом пошел к палатке. Но тут же вернулся, захватил с собой миску вермишели и теперь уже ушел окончательно.

– Довели парня, – посочувствовала Галя.

– Ничего, ему полезно, – возразила Серафима. – И аппетит он, как видишь, не потерял.

– Что же делать будем? – спросила Верочка. – Его действительно нельзя по ночам оставлять одного. С ним может случится, что-нибудь нехорошее.

– Надо установить возле Геродота ночное дежурство, – предложила Серафима. – Поставить бдительного часового и дать ему винтовку со штыком.

– Почему со штыком? – заинтересовалась Александра Федоровна.

– Не знаю, но у часовых всегда винтовка со штыком.

– Нет у нас винтовки со штыком, – напомнила Верочка, – и без штыка тоже нет.

– Это плохо, в экспедиции надо иметь винтовку со штыком, – Серафима с сожалением посмотрела на оставшуюся у нее в тарелке вермишель. – Ты, Галя, слишком много положила мне. Так много мучного есть нельзя. Надо ведь и о талии думать.

Лисенко о талии своей не заботился и с удовольствием ел, приготовленное Галей мучное, но за важным разговором следил внимательно.

– Если ночью держать возле барана часового, – отметил он, – то потом придется освобождать его на целый день от работы. Если он всю ночь спать не будет, какой из него работник.

– Да, да, нам работать надо, – поддержал его шеф, отдавая должное вкусной вермишели с говяжьей тушенкой. Рассказ Пети о предсмертных хрипах барана нисколько его не тронул.

А на следующее утро Лисенко заявил, что видел вечером двух волков, которые к чему-то принюхивались, чем-то очень интересовались и чуть ли не на прямую спросили у него: как тут пройти к барану?

Все пришли в ужас, а шеф хоть бы что.

Рассказывали и другие страшные истории, предрекающие неминуемую и безвременную кончину Геродота в самое ближайшее время. А профессор слушал и помалкивал. Будто он к барану не имел никакого отношения, и все эти разговоры его не касаются. Но студенты все равно нажимали, любой разговор старались свернуть на барана.

19

Когда стало смеркаться, разожгли костер и уселись возле него пить чай. Такие вечерние чаепития стали в экспедиции своеобразным ритуалом. Ленивое время: можно расслабиться, поговорить о чем угодно и услышать что-нибудь интересное. Или просто, как первобытные люди, молча посидеть у костра, глядя на причудливые узоры огня в котором грациозно извиваются гибкие саламандры.

Сам профессор по вечерам пил чай с превеликим удовольствием: неторопливо, маленькими глотками – очень профессионально пил. Но требовал, чтобы чай был по-настоящему заварен, крепким и душистым. Так что чай по вечерам, вне зависимости от того дежурила она в этот день или нет, готовила Галя.

– Еще одну выпить что ли? – сам себе задал вопрос профессор после второй кружки. Подумал немного и отказал себе в этом удовольствии. – Нет, нельзя. Надо ограничивать себя. Много пить вредно. Ничего хорошего.

– В народе говорят: "Чай не водка, много не выпьешь", – поддержал его Лисенко.

– В народе всякое говорят, – не принял плоскую шутку профессор. – Лучше чая напитка нет. Но много – вредно. Хотя, пожалуй, сегодня следовало бы выпить еще одну. Очень уж знойный денек был, – стал он уговаривать себя.

– Так налить, Иван Васильевич?

– Вы, Галина Сергеевна, чай всегда готовите совершенно великолепный, – профессор заглянул в пустую кружку, убедился, что там ничего не осталось и нехотя потставил ее на брезент, – но даже вашего великолепного чая много пить не следует.

– Значит, не наливать? – Галя не торопилась убирать посуду. Знала чем обычно заканчивается борьба профессора с самим собой.

– Вот так сразу и не наливать... Понимаете, в такой жаркий день как сегодня организм катастрофически теряет влагу, а ее необходимо восстанавливать, иначе нарушается солевой баланс, – подвел научную базу профессор.

– Если необходимо восстанавливать солевой баланс, так я налью?

– Тут, Галина Сергеевна, все отрицательные и положительные факторы взвесить надо и хорошенько подумать: пить или не пить?!

Профессор не подражал Гамлету. Более того, в отличие от принца датского, он заранее знал к какому решению, в конце концов придет. Остальные тоже хорошо это усвоили.

– А я, еще одну выпью, чтобы восстановить солевой баланс, – сообщил Петя, нахально использовав научную базу, выстроенную профессором. – У меня организм требует еще одну кружку чая с ржаными сухариками. Сухарики с чаем очень хорошо идут для восстановления солевого баланса.

– Счастливый ты человек, – позавидовала ему Серафима. – Тебе за фигурой следить не надо.

Шеф с плохо скрытой завистью слушал, как Петя похрустывает сухариками, смотрел, как тот запивает их сладким чаем, потом с надеждой глянул на Лисенко. Но на этот раз Лисенко подвел.

– Ну и не пейте, раз такое дело, – посоветовал он, хотя прекрасно знал, чего ожидает от него шеф.

– Почему же это не пить, Владимир Алексеевич, – чуть ли не обиделся шеф на свою Правую руку.

– Так ведь вредно.

– А отказывать организму в необходимой влаге не вредно?

– Тогда пейте, – выдал, наконец, нужный совет Лисенко.

– Организму, когда он требует, ни в коем случае отказывать нельзя, у нас один академик биологических наук лекцию читал, так он прямо так и сказал, – поддержал начальство от имени Академии Наук Александр Александрович. Была у него такая совершенно бескорыстная привычка – поддерживать начальство.

– Ну, если вы все так думаете, – охотно взвалил начальник экспедиции всю ответственность на подчиненный ему коллектив, – придется выпить. Где наше не пропадало. Наливайте, Галина Сергеевна, еще одну.

Такая примерно сцена в различных вариантах разыгрывалась почти каждый вечер, но заканчивалась она одинаково.

Галя налила еще одну кружку. Профессор принял ее, с удовольствием вдохнул густой аромат заварки.

– В городе такой не подадут...

– А калмыцкий чай вам нравится, Иван Васильевич? – спросила Серафима.

Студенты попробовали калмыцкий чай в столовой, когда приехали в Элисту. Зашли пообедать и увидели, что кроме всего прочего на прилавке стоят еще и стаканы кофе с молоком. Обрадовались, взяли по одному, а шеф и Петя – по два стакана. Вообще-то нигде не было написано, что это кофе с молоком, но по цвету вполне подходило. Да и что это еще могло быть такое, если не кофе. Вот и хлебнули кофейка в конце обеда...

– Это что такое?! – рассердился Лисенко. – Бурда какая то, а не кофе.

Серафима сделала осторожный глоток и тоже отставила стакан.

– По-моему, нас хотят отравить, – подозрительно поглядела она на бледно коричневую жидкость. – Коварный Восток, здесь всегда кого-нибудь травят. Я недавно читала роман, действие на Востоке происходит, так там через каждых десять страниц кого-нибудь травили ужасными ядами.

– Про любовь? – заинтересовалась Александра Федоровна, которая обожала романы про любовь, но читать ей в последнее время было некогда.

– Конечно. Восточные страсти и гора трупов.

– Так уж и гора, – усомнился Петя.

– Мы не на коварном Востоке, а на юге России, – поправила Серафиму Верочка. – Калмыкия – это Европа.

– Странно... А у меня такое впечатление, что я нахожусь в Азии, – призналась Галя. – Понимаете, здесь все какое-то азиатское... И степь, и суслики, и отары... А в магазине яйца продают и сливочное масло...

– Да, на нашу Саратовскую Европу нисколько не похоже, – поддержала ее Серафима. – Куда ни посмотришь – везде совершено ярко выраженная Азия. Я вчера на центральной улице верблюда видела. Двугорбого. Гордо шествовал по самой середине дороги и свысока поглядывал на всех. Так что вполне могут отравить.

– А он плевался? – поинтересовалась Галя.

– Как это? – удивилась Серафима. – Почему это верблюд должен был плеваться?

– Не знаю, но я где-то читала, что верблюды очень любят плеваться.

– Точно, плюются, я тоже читал, – подтвердил Петя. – Если им кто-нибудь не понравиться – заплюют с ног до головы.

– Нет, этот верблюд не плевался, этому верблюду наверно все нравились.

– Раз по центральной улице ходит двугорбый верблюд – это все-таки Азия, – решила Галя. – В Европе верблюды по улицам не ходят.

– На всю Элисту один только верблюд наверно и остался. Съедят его вместе с горбами, и Калмыкия сразу в Европу перейдет, – предсказал неизбежность расширения европейского пространства Петя.

– В Европе мы находимся или в Азии – я все равно такое пить не стану, – отказалась от странного напитка Александра Федоровна.

Александр Александрович тоже не пил, но стакан из рук не выпускал, ждал что скажет профессор, перед которым стояли аж два граненых стакан со странной жидкостью.

– Пейте, пейте, – посмеялся тогда профессор. – Это калмыцкий чай, вы что, не пробовали раньше?

Как будто они раньше могли где-нибудь пить калмыцкий чай. Попробуйте найти в Саратове студенческую столовую, где балуют калмыцким чаем.

Раз такое дело – выпили. Нравиться, не нравиться, но выпили, потому что экспедиция только начиналась, и они пока еще жаждали экзотики и романтики. Чтобы потом, уже в Саратове, после небрежного упоминания о гордо разгуливающих по центральным улицам столицы республики двугорбых верблюдах, загадочно улыбаясь, рассказывать, как в Элисте пили калмыцкий чай. "Очень любопытный, скажу я вам, напиток, великолепно утоляет жажду, но привыкнуть надо"...

А профессор тогда спокойно выпил два стакана, будто так и должно быть. Но он-то в Калмыкии не первый раз. И у Серафимы было полное основание поинтересоваться.

– Великолепно утоляет жажду, но привыкнуть надо, – профессор с удовольствием отпил небольшой глоток обычного чая, цейлонского, высшего сорта, да еще заваренного добрыми галиными руками. – Без привычки он не каждому понравится. Но если пить его, скажем, месяц, человек привыкает.

– Если настоящего чая нет, – подсказал Лисенко.

– Вот-вот, – согласился профессор, но тут же спохватился. – Ну что вы, Владимир Алексеевич, калмыки его с удовольствием употребляют. Вполне приличный чай, в кочевьях его придумали. Так что это степной напиток, не городской, и появился у калмыков, наверно, давно, когда они еще в монгольских степях кочевали. Создан специально для того, чтобы жажду утолять. А в холодные дни хорошо согревает.

– А что в этот калмыцкий чай кладут? – проявила профессиональный интерес Галя.

– Молоко, соль, жир какой-то и еще что-то... Спросить надо у тех, кто его делает... Но мне больше наш нравиться, – признался профессор и отпил из третьей в этот вечер кружки.

Третья кружка была у профессора чем-то вроде той капли, которая не переполняла, но заполняла благодатную чашу удовольствия. После третьей кружки он приходил в особо благодушное состояние.

В вечерние часы у костра ветераны, как это хорошо известно, по лучшим образцам художественной литературы, любят вспоминать минувшие дни и былые походы. Шеф был ветераном археологических странствий. За добрых тридцать лет он раскопал в степях Поволжья немало самых разных курганов и стоянок, повидал множество костей и черепков, и по вечерам у костра ему просто положено было ударяться в воспоминания о былых походах. После третьей кружки он и ударялся. Это надо было слышать, с каким удовольствием рассказывал шеф о проржавевших насквозь мечах, черепках раздавленных землей глиняных горшков, прекрасно сохранившихся тазовых и бедренных костях и о многом другом столь же интересном и ценном. Потому и старались студенты, чтобы во время вечерних чаепитий у костра шеф от третьей кружки не уходил.

20

– Хорошо! – выдохнул профессор. – В городе такой чаек не подадут... А помните, Владимир Алексеевич, как мы на Дону копали? Интереснейшее было место...

– Это возле хутора Репина? – уточнил Лисенко.

– Совершенно верно, недалеко от хутора. Стоянка там оказалась великолепнейшая. Помните, первую траншею заложили, и сразу взяли почти всю землянку. Случай, скажу я вам, исключительный.

– Ну не всю же одной траншеей. Не может такого быть, чтобы сразу всю землянку, – не поверил Петя. – Ее ведь не видно.

– Совершенно верно, не видно, а тут такая необыкновенная удача. Первый случай в моей практике. А какая там была чудесная керамика...

– И литейные формочки, – напомнил Лисенко.

– Да, да, литейные формочки – это самое интересное, что мы обнаружили на той стоянке, – подтвердил профессор, – совершенно великолепные, замечательные литейные формочки, – он даже прикрыл глаза, с удовольствием представляя себе, какие там были исключительно великолепные литейные формочки. – Ранние, типичный энэолит.

– Они бронзу плавили? – спросила Серафима. – Бронзу, говорят, очень легко расплавить.

– Серафима, нельзя же так, – застонал Петя.

– А что я такого сказала? – удивилась Серафима.

– Так бронзы же нет в природе. Бронза сплав меди и олова.

– Почему я должна все это знать, я ведь не геолог и быть геологом совершенно не собираюсь. Ну не бронзу они плавили, а медь и олово, какая разница. Все равно они жили в эпоху бронзы и все время что-то плавили.

– Что вы, что вы, археолог непременно должен в этом разбираться. Тут вы Серафима Юрьевна не правы. А то, что много плавили – это верно. Время, знаете ли, было совершенно удивительное, – профессор потянулся за кружкой, но вспомнил, что она пуста и отвел руку. – Представьте себе, сидит наш с вами предок у костра – бородатый и нестриженый, как сейчас некоторые молодые люди ходят. Одет в звериные шкуры. И возле него непременно помощники суетятся, подручные. Не самому же мастеру дрова в костер подбрасывать и другими мелкими делами заниматься. А на костре в толстостенном глиняном сосуде плавится металл. – Это, скажу я вам, настоящее чудо.

– Какое же это чудо! – возразил рациональный Петя. – Сидит человек у костра и смотрит, как металл плавиться. Так каждый сумеет.

– Да нет, Петр Васильевич, далеко не каждый. Он же открытие сделал и настолько серьезное, что жизнь всего человечества от этого открытия изменилась. Вместо каменных орудий появились орудия из металла. Простенькие, пока еще не особенно прочные, но уже металл. Когда он создал первый бронзовый нож, на земле началась новая эпоха. Вот кому Нобелевскую премию присуждать надо было.

– Может быть, не он сделал это открытие, – усомнилась Александра Федоровна, – а кто-то другой.

– Точней будет сказать – не только он. Конечно, конечно, таких умниц, как наш литейщик, было не так уж и мало. В разных регионах изделия из металла появляются почти одновременно. И ведь никаких инструкций, никаких методик, разработок. А тот кто знает, как и что делать надо, никому эту тайну не выдает. Перед смертью сыну на ухо шепчет, чтобы никто не услышал. Надо о каждой мелочи самому додумываться. И додумывались, еще как додумывались. Бронза ведь не просто металл, а сплав. Здесь и медь, и олово и еще какие-то присадки. В различных регионах у бронзы разный состав. Значит, каждый сам занимался исследованиями. Пробовал, ошибался, снова пробовал и так много раз. И учтите, никаких лабораторий, никаких приборов – только голова да руки. Записать результаты опытов не может: для их хранения все та же голова. И, в конце концов, этот наш c вами лохматый и неграмотный предок все-таки находил и методику плавки, и пропорции... Мы говорим – дикие они еще были. Какие же они дикие. Умнейшие люди, изобретательные, большие мастера. Это же они, наши предки, не имевшие инженерного образования, решили, что для литья надо вытачивать специальные формочки, да разъемные, из двух половин, которые должны точно сходиться. И специальное отверстие сделать, чтобы заливать в эту формочку металл... За последние четыре тысячи лет ничего нового не придумали. Тем же способом пользуемся.