Текст книги "Суета вокруг барана"

Автор книги: Михаил Исхизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Человек в темно-синем костюме и зеленом галстуке внимательно оглядел магазин, словно пытался запомнить, сколько здесь полок и что на какой из них лежит. Потом он подошел к продавщице бакалейного отдела и что-то ей негромко сказал. Та отрицательно повела головкой украшенной белым кружевным чепчиком.

Человек в темно-синем костюме нагнулся над прилавком и, едва не касаясь продавщицы полями своей фетровой шляпы, уже совсем тихо сказал ей еще что-то. Ту от этих его тихих слов в краску бросило. Дремоту с нее как рукой сняло, и она с неожиданной в такую жару шустростью шмыгнула в белевшую за прилавком дверь.

Обидел продавщицу, – вычислил Лисенко. – Побежала за заведующей. Сейчас придет заведующая и выдаст ему, – Лисенко однажды был свидетелем того, как заведующая магазином обдирала строптивого покупателя.

И точно, белая дверь вскоре раскрылась и из комнаты скрывавшейся за ней выплыла дородная женщина в белом халате. Голова ее была в белокурых кудряшках, губы ярко накрашены, а на шее красовалась массивная золотая цепь.

Она! – безошибочно определил Лисенко.

По сочетанию дородности, блондинистости и массивности цепи эта женщина явно была заведующей продуктовым магазином. И в Саратове, и в Калмыкии, и в славившимся своими арбузами Мелитополе, и за полярным кругом, в Оймяконе, где зима длится полгода, и еще встречаются белые медведи, и в других городах нашей необъятной Родины, заведующие продуктовыми магазинами выглядели одинаково. То ли по этому вопросу существовала строгая чрезвычайно секретная инструкция, определяющая и предписывающая, то ли это стало результатом естественного отбора.

– Смотри, что сейчас будет, – шепнул Лисенко Пете. – Сейчас она ему устроит небо в алмазах.

Заведующая подошла к прилавку, и человек в застегнутом на обе пуговицы темно-синем костюме что-то негромко сказал ей. Та аж вспыхнула и хорошим шагом двинулась к молоденькой продавщице в хлебный отдел. Все притихли, слышался только устрашающий цокот металлических подковок.

– Ты почему столько хлеба отпускаешь! – обрушилась она на подчиненную, и в ее хорошо поставленном командирском голосе прозвучали визгливые нотки. – Тебе кто разрешил! Ты что, правил не знаешь!

– Вот тебе и небо в алмазах... – шепнул Маркин.

– Будут отбирать хлеб, не отдадим, – так же шепотом ответил Лисенко.

А молоденькая продавщица застыла. Она и вправду не знала правил: ей, измученной изучением законов Ньютона и закономерностей развития общественного прогресса, после получения аттестата о законченном среднем образовании, больше не хотелось ничего изучать, в том числе и правила торговли хлебобулочными изделиями. И она только сейчас начинала понимать, какое совершила преступление. В том, что это преступление обличающий тон заведующей не позволял усомниться даже в малейшей степени. Ну что она могла сказать в свое оправдание... Она и молчала, уставившись, по старой школьной привычке, на заведующую широко распахнутыми глазами.

Покупателя директорша пока не трогала. Покупатель еще не был готов. Он еще должен созреть, возмутиться, повысить голос, вот тогда его и можно брать, тогда она ему и выдаст...

Но покупатель повел себя самым неожиданным образом.

– Нас эти правила, э-э-э, не касаются, – совершенно спокойно произнес покупатель. Именно не сказал, а произнес! – Мы, знаете ли, экспедиция Академии Наук ССР, – и он с укором поглядел на заведующую.

Тут и произошла немая сцена, почти как у Гоголя в "Ревизоре". Остальные и раньше молчали, а теперь намертво заклинило заведующую. В работе заведующих магазинами свои сложности и трудности. Она понимала, что Академия Наук организация важная, следовательно, ее представителей следует всячески ублажать. Но покупатель нисколько не походил на академика. Заведующая не знала, как должен выглядеть академик, но не мог же он выглядеть как обыкновенный, простой человек. И если это самозванец, то его надо ободрать. А вдруг он все-таки академик?.. Ситуация оказалась настолько нестандартной, что она растерялась и лихорадочно пыталась сообразить, как следует поступить. В такие моменты и страдают нервные клетки, те самые, которые потом не восстанавливаются. Заведующая с надеждой поглядела на человека в темно-синем костюме. Тот же смотрел куда-то поверх ее головы, подчеркнуто демонстрируя, что все происходящее здесь нисколько его не интересует...

Но тишина длилась недолго, всего несколько секунд. Наша, советская, заведующая магазином оказалась более подготовленной к неожиданным поворотам судьбы, чем какой-то старорежимный городничий. Существует все-таки у этой славной когорты руководителей системы пищеторгов профессиональная находчивость.

– Но ты же не знала, что они экспедиция Академии Наук! – продолжила она воспитательный процесс, теперь уже без визгливых нот, но по-матерински громко и строго. И с определенной долей недоверия, вполне допустимой в данном случае, посмотрела на покупателя и сопровождающую его молодежь.

Девица по-прежнему бессмысленно глядела на нее ничего не выражающими глазами-пуговицами.

Профессор по-прежнему был на высоте.

– Вы считаете, что это трудно понять? – совершенно искренне удивился шеф. – Что ж, извольте убедиться...

Василий Иванович неторопливо, по-профессорски вальяжно, расстегнул свою полевую сумку, не глядя извлек оттуда "Открытый лист" и показал его заведующей.

Такие бумаги не читают, при виде подобных бумаг, как говаривали в старину, с почтением снимают шляпу. Заведующая посмотрела на солидно выполненный документ и готовая проникнуться глубоким уважением к его предъявителю, обратила свой взор в сторону человека в темно-синем костюме, явно испрашивая у него на это позволение.

Не меняя задумчивого выражения лица, человек в темно-синем костюме, зеленом галстуке и фетровой шляпе, с большими, в соответствии с модой, полями, плавно переплыл от одного прилавка к другому, бросил пристальный взглад на бумагу, сразу ухватив и "Академию Наук СССР" и оттиск Большрой Круглой Печати, и замысловатые закорючки, свидетельствующие о высоком положении подписавшихся. Он благосклонно опустил свой взор на заведующую и утвердительно кивнул.

– Тогда другое дело, – заведующая улыбнулась человеку в темно-синем костюме, потом шефу, Лисенко, Пете Маркину, Гале а в заключение даже молоденькой продавщице. – Хотя могла бы меня предупредить. Не каждый день к нам заходят товарищи из Академии Наук СССР. – И она снова улыбнулась, но на этот раз только шефу. – Что же ты стоишь, – выговорила она продавщице на этот раз весьма доброжелательно, – люди ждут, подавай товар. – И конвеер: продавщица, Лисенко, Маркин, Галя, мешок снова вступил в действие.

Шеф тоже улыбнулся заведующей. А пока они обменивались улыбками, человек в темно-синем костюме, застегнутом на обе пуговицы, и зеленом галстуке исчез. Вроде бы и не выходил, а исчез.

– Кто это был? – поинтересовался шеф у заведующей.

– Министр торговли, – доверительно сообщила она. – И чтобы шеф понял все величие посетителя, еще раз с почтением и любовью добавила, – наш министр!

Будь благословенна солнечная Калмыкия, где министр ходит по магазинам и контролирует их работу!

6

К этим бы продуктам да плиту хорошую, да духовку, да пару больших сковородок, – размечталась Галя, – тогда и ужин настоящий можно приготовить. Шикарный ужин. Надо сказать шефу, пусть лаврового листа привезет...

Тут и появились профессор с чабаном.

Этот с Кавказа, – определила Галя. – Только что с гор спустился. Как на картинке, только бурки не хватает и сакли. Ему бы бурку, кинжал и коня – настоящий абрек получился бы.

– Вы нам, Галина Сергеевна, чайку сообразите, – попросил профессор. Он посмотрел на солнце, как будто определял время по этому небесному светилу, а не по часам "Победа", красовавшимся у него на руке и добавил: – самое сейчас время чайку попить.

– Может быть, перекусите что-нибудь, – предложила Галя. – Хотите, я вам яйца сварю? Или яичницу поджарю? С зеленым лучком и помидорами, – надо же было что-то делать с этими чертовыми яйцами, пока они не протухли при такой жаре. Два ящика ухватили, обрадовались.

– Как? – поинтересовался шеф у гостя. Сам он есть не хотел, но ради того, чтобы ублажить чабана готов был пойти на нарушение режима. – Если яичницу? У нас Галина Сергеевна в этой области большой мастер, отменные яичницы готовит.

– Большое спасибо. Совсем недавно кушал, ничего не хочу, – отказался чабан.

Не знал он, бедняга, от чего отказывается, не знал, что теперь уже никогда в жизни не доведется ему съесть удивительно вкусную яичницу приготовленную талантливыми галиными руками.

– Тогда чайку, Галина Сергеевна, – решил шеф.

– Сейчас будет, Иван Васильевич. Свеженький вскипячу.

Галя любила кормить и смотреть, как люди едет то, что она приготовила. Стояла, скрестив руки на груди, смотрела, как быстро пустеют тарелки, подкладывала Пете а иногда и еще кому-нибудь добавку и получала от всего этого немалое удовольствие. Чабан отказался от ее яичницы. Это было обидно. И Галя решила, на зло чабану, приготовить на ужин такую яичницу, что даже Серафима забудет про свою талию.

Она поставила чайник на огонь, расстелила большой брезент – он выполнял в экспедиции функции обеденного стола. Отягощенные романтикой могли за этим брезентом есть лежа и представлять себе, что они древние римляне. Поставила сахар и эмалированные кружки.

Профессор понимал, что пока вскипит вода в чайнике надо занять гостя разговором, но совершенно не представлял о, чем он может говорить с чабаном. Все-таки круг интересов у них был несколько разным. Так ничего дельного и не придумав он прибегнул к приему хорошо отработанному при встречах с коллегами.

– Хорошая сегодня стоит погода, – поделился он своими наблюдениями в области метеорологии.

Чабан охотно согласился, и подтвердил, что погода стоит хорошая: тепло и сухо.

– Я думаю, что весь месяц будет таким: теплым и сухим, без дождей, – попытался профессор выдать прогноз на недалекое будущее.

Чабан выразил надежду, что к всеобщему удовольствию прогноз его уважаемого собеседника вполне может оправдаться.

– Когда дождь идет, мы работать не можем, земля мокрая, тяжелая, лопату невозможно поднять, – поделился профессор еще одним откровением.

Чабан посочувствовал.

– Когда дождь идет и ты, наверно, отару не пасешь? – поинтересовался профессор ходом трудовой деятельности своего собеседника при обильном выпадении атмосферных осадков.

Чабан совершенно откровенно признался, что во время дождя и его трудовая деятельность сокращается до минимума. Овцам не нравится пастись под дождем.

Такой вот обстоятельный разговор повел шеф: серьезный, деловой, не менее содержательный, чем при встрече с некоторыми своими учеными знакомыми. К сожалению, благодатная тема быстро иссякла, а другой, столь же надежной и универсальной, профессор про запас не имел. Он с надеждой посмотрел на чайник. Но тот, сколько на него ни смотри, быстрее от этого не закипает. И это вне зависимости от чина и ученого звания того, кто на него смотрит. Никаких авторитетов чайник не признавал.

Приходилось продолжать разговор. И тут выручила общая эрудиция свойственная профессорам и другим научным работникам высокого ранга: он вспомнил, что согласно горским обычаям следует поинтересоваться благополучием и здоровьем семьи чабана. И поинтересовался.

Чабан поблагодарил и достаточно уверенно заявил, что все члены его семьи здоровы и близкие родственники тоже. Вот только дядя Хамид упал с дерева и сломал ногу: теперь на костылях прыгает. А двоюродный брат, тоже Хамид, совсем неразумный мальчишка, купался в холодной воде и заболел ангиной. Сейчас уже наверно выздоровел. Вероятно, чабан поддерживал с близкими родственниками постоянные, тесные контакты и знал о них все.

О дальних родственниках профессор спрашивать не стал, но спросил, как у чабана перезимовал его личный скот? Он вспомнил, что интересоваться здоровьем скота тоже входило в джентльменский набор горских обычаев.

Чабан и здесь успокоил его: овцы, мол, перезимовали хорошо и все здоровы. Корова тоже здорова. А что касается домашней птицы, то о ней чабан ничего не сказал, потому что не должен мужчина даже думать о такой мелочи. Возиться с птицей – дело женское.

На этих двух вопросах профессор полностью исчерпал свои знания горских обычаев. Он, конечно, знал еще и про тосты, которые на Кавказе длинные и очень интересные, помнил несколько кавказских анекдотов, но ни те, ни другие сейчас явно не подходили. Тогда профессор решил, что вступление к деловому разговору было вполне достаточным, содержательным и соответствующим горским обычаям. Так что можно было переходить к барану.

Чабану эта тема, видно, основательно поднадоела. Но теперь, в качестве гостя, он уже не мог отмахнуться, отмолчаться или просто отказать. Надо было объяснить свое поведение. Этого, очевидно, тоже требовал горский обычай.

– Не могу продать, уважаемый. Чужие бараны, – объяснил он. – Сколько мне дали пасти, столько вернуть должен.

– Чьи же у тебя бараны? – Как будто профессор не знал, что у чабана не может быть собственной отары ( были когда-то у людей и собственные отары, но с этим, в свое время, благополучно покончили), что отара может принадлежать только трудовому коллективу.

– Колхозные, – как и следовало ожидать сообщил чабан.

– Так у тебя ведь дома свои барашки есть. Одного из отары продай, вместо него потом своего поставишь: они все похожи, никто не разберет, – легко нашел выход профессор.

– Дом далеко.

– У нас машина. На машине поехать можем.

– На машине тоже далеко. Кавказ знаешь, да?

– Знаю.

– Дагестан знаешь?

– Знаю. Очень интересное место.

Профессор никогда не бывал в Дагестане, но прекрасно, со всеми подробностями, знал о раскопках, которые там вели его коллеги по ремеслу. Очень интересные результаты давали там раскопки.

– Там живу.

– Если там живешь, почему здесь отару пасешь? Почему дома не пасешь?

– Деньги зарабатываем. На лето приезжаем работать. Зимой дома живем.

– Дома надо работать. Дома лучше, – по-доброму посоветовал обогащенный жизненным опытом профессор.

– Дома работы нет. Земли мало, всем работы не хватает. Мужчины уходят сюда, в Калмыкию, баранов пасти, деньги зарабатывать. Все лето пасем. В другие места тоже уходят.

– Сам каждый день дома барашков кушаешь, а нам одного барашка продать не хочешь, – профессора нисколько не смущало, что он уговаривал продать колхозного барана. Он ведь тоже не для себя лично старался, для людей старался, для экспедиции.

Чабан сорвал сухой стебель травы, прикусил его зубами, пожевал...

– Мясо редко кушаем, только в праздник, – неохотно признался он. – У нас в селе все так живут.

– Зачем так говоришь! – профессор пользовался кавказской манерой говорить больше чем сам горец. – На Кавказе люди богато живут. У нас, в Саратове, кавказцы на базаре фруктами торгуют. Лавровым листом тоже торгуют. Цены, знаешь, какие!? Очень много зарабатывают. Деньги целыми мешками увозят. Они машины покупают, каждый день барашка кушают, дорогой коньяк пьют. Богатые люди.

– Такие есть. Есть такие, есть другие. Не все одинаково живут, – выдал чабан профессору одно из основных положений социальной структуры общества. – Я нормально живу, хорошо живу, все что надо – есть.

– Семья у тебя большая? – Уже по-настоящему заинтересовался профессор.

– Нет, не большая. Три мальчика есть, три девочки. Жена.

– На то, что здесь зарабатываешь и живешь?

– На то, что здесь зарабатываем, весь год жить нельзя. Дома корова есть, пять овечек, земли немножко. Кукурузу сеем: один чек на еду, один чек на корм скотине, один чек продаем. Немножко денег имеем.

– Мандарины надо выращивать, – посоветовал профессор. – Большие оранжевые мандарины. Их все покупают, детям очень полезно кушать. Будешь мандарины продавать – сразу много денег заработаешь. Лавровый лист еще надо выращивать. Пустяк, вроде, никто его не ест, а необходим при приготовлении пищи и стоит он везде дорого. Тоже много денег можно заработать.

– Не растут у нас мандарины. Высоко живем. Горы кругом. В горах холодно. И лавровые деревья не растут. – Чабан говорил ровно, спокойно, но если бы профессор повнимательней прислушался, он бы понял, что несколько поднадоел уже со своими советами.

– Вот и продай барана. Ну что такое один баран при такой большой отаре. Пустяк, пылинка. Ты его и продай. У тебя тогда дополнительные деньги будут. Хорошо заплачу.

– Нельзя, уважаемый – стоял на своем чабан. – Чужой баран. Своего барана продал бы.

– Скажи что сдох. Такое ведь вполне может произойти с бараном. Сдох и все.

– Так не издох же, – чабан даже не понял, на что толкал его ученый человек.

– А мне людей кормить надо, – пожаловался профессор. – Студенты, сам видел, все молодые, здоровые и все время есть хотят. Работа у них, тяжелая, весь день копают. Их хорошо кормить надо, а мяса нет.

Чабан посочувствовал профессору.

– Я их овощами кормлю, – продолжал жаловаться тот. – Помидорами кормлю, огурцами, макаронами, кашей – это же все гарнир. При такой работе им мясо надо кушать, барана надо кушать.

Вскипел чайник, и чтобы ни у кого не оставалось в этом сомнений тут же брызну из носика в костер струйку зашипевшего на раскаленных углях кипятка. Галя сняла чайник с огня, приготовила заварку.

– Налить? – спросила она.

– Наливайте, – разрешил профессор. За чаем, считал он, разговор должен пойти гораздо легче. За чаем, он все-таки собирался уговорить чабана.

Галя налила почти по четверть кружки заварки. И сразу же над брезентом повис аромат душистого чая. Не такого, который подают в столовой, а настоящего, неразбавленного чая высшего сорта, не то индийского, не то цейлонского. Не просто вода с заваркой, а напиток!

– Хорош! – профессор от удовольствия даже глаза прищурил. – Хорош! Такой чай каждый день пить – сто лет жить будешь, и еще захочется.

– Хороший чай, – согласился чабан. – Такой чай трудно сейчас достать. В магазинах нет.

– Подарю тебе пачку этого чая, – с человеком, понимающим вкус чая, профессор посчитал необходимым поделиться. Делал он это чистосердечно и совершенно бескорыстно, без расчета смягчить сердце чабана. – У нас есть. Пей и получай удовольствие.

– Спасибо. Домой в горы отвезу. Дома твой чай пить будем, тебя вспоминать будем.

Каждый насыпал себе сахара по вкусу и стали пить, полностью отдаваясь этому серьезному делу. Профессор на время и о баране забыл. Любил он попить чаю в степи, в горячий летний день. Это вам не ресторан и не профессорское застолье, где чай предлагают в маленьких фарфоровых чашечках – полутеплый, жиденький. Считают что горячий и густозавареный вреден для здоровья. Да и те небольшие чашечки налиты всего на три четверти: так по этикету положено. А уж о том, чтобы выплеснуть остатки на пол, об этом и подумать страшно... Здесь же емкая почти полулитровая кружка, чай горячий и крепкий, и брезент вместо стола, и одет, как хочешь, и сидишь, как хочешь, и крякнуть от удовольствия можно во весь голос. А если остыл у тебя в кружке чай, можно не глядя выплеснуть его в сторону, и тут же налить себе свежий. Никто этому не удивится, никто не осудит. Здесь степь – здесь все можно. В такой обстановке, да такой чай, и не захочешь, а пить станешь.

После второй кружки рубашка у профессора промокла насквозь. Если ее как следует выжать, можно было бы собрать немало драгоценного профессорского пота. А по лицу медленно стекали крупные капли. Когда соленый пот попадал в глаза, профессор ставил кружку на брезент и неторопливо утирал лицо и шею большим, с полполотенца носовым платком.

С не меньшим удовольствием, так же неторопливо и обстоятельно, пил ароматный чай и чабан. Но, несмотря на то, что сидел он в теплом пиджаке и ни одной пуговицы на рубашке не расстегнул, даже папаху не снял, был он так же сух, как и в начале чаепития. Ни одной бисеринки пота не выступило у него на лбу.

– Купец у нас, в Саратове, один был, очень чай любил, – сообщил профессор чабану. – Были такие купцы из старообрядцев, которые не курили, водку не пили, только чай. Так он, рассказывают, после каждой хорошей сделки чаепитие себе устраивал. Один, для собственного удовольствия. Пил чай с сушками и вишневым вареньем. Сидит за столом и с удовольствием принимает из самовара чашку за чашкой. Потом говорит: "Вот и все. Тринадцать чашек выпил, да и напился".

– Так много пил? – удивился чабан.

– Большой любитель был этого напитка. Да и чай пил хороший, высших сортов, специально из столицы выписывал. А чашки, видимо, маленькие у него были.

– Если чашки маленькие, тогда их можно много выпить.

– А я, вот, больше четырех не могу, – с сожалением отметил профессор. – Но чашки большие. Если по емкости брать, может быт, не меньше чем у того купца получится.

– Купец наверно из маленьких пил, – поддержал чабан.

– Давай мы еще по одной примем, – предложил профессор. – В такую погоду чаек хорошо идет.

– Примем.

Профессор налил еще одну кружку гостю, потом себе. Пили смакуя каждый глоток, получая удовольствие, не хуже чем тот купец.

– Я вот все думаю, думаю, – прервал молчание чабан, – почему могила такая неправильная, квадратная. Думаю, думаю, никак понять не могу.

– Это для нас она неправильная, а для них правильная, – профессор прикинул как бы по проще и понятней объяснить. – Понимаешь, у каждого племени свои обычаи были, своя вера. Но все они считали, что после смерти человек опять будет жить, только в другом месте.

– Кто правильно жил, Коран не нарушал, тот в раю будет жить, – подтвердил чабан. – В раю хорошо. – Он подумал немного, потом уточнил: – мулла говорит, что там хорошо.

– Вот-вот, они тоже считали, что в другой жизни хорошо будет. А что такое для них хорошо? Стада большие, охота богатая, врагов поменьше... А в основном считали, что жить они там будут так же, как здесь жили. Вот и клали в могилу еду, посуду, без нее не обойдешься, оружие, украшения разные. Ты видел, зеркало положили.

– Все видел, и зеркало и оружие.

– Было такое племя, мы их роксоланами называем. Могучее племя, большое, воинственное. Кочевали в этих степях до самого Черного моря. И все у них вроде одинаковое было с другими племенами, которые в этих местах жили: и посуда, и оружие, и украшения... Но некоторые обычаи у них были другие. Сам видел: женщин с оружием хоронили и могилы квадратные. А почему они квадратные, мы об этом только догадываться можем. Но причина, конечно, есть. Просто так, без причины, ничего не бывает, особенно в погребальном обряде. Возможно, у них жилища были квадратной формы. Понимаешь, что-то вроде юрты, но квадратные. Вот они и умершему делали привычное для него жилище – квадратное.

– Это чтобы он жил совсем как раньше. Свой дом имел, да?

– Совершенно верно. Но, к сожалению, никто пока ни одного жилища роксолан не нашел. Кочевники, жилища у них были временные. Следов от них не осталось. А, может быть, где-то и есть такие следы, сохранились в земле. Если найдем их, многое станет ясно.

– Искать надо, – решительно заявил чабан, проникнувшись важностью проблемы обнаружения следов жилища роксолан. И отставил в сторону кружку, подтверждая этим, что готов отправиться на поиски прямо сейчас.

– Вот мы и ищем.

– Я знаю одно место, – решил чабан внести свой вклад в развитие археологической науки, – там хорошие курганы есть. Очень высокие. А вокруг курганов камни лежат. Наверно там большие люди похоронены, все так считают. Много курганов. Может быть десять, может быть больше. Я не считал, просто так видел, но много. Там непременно что-нибудь очень важное можно найти. Покажу вам где они.

– Далеко отсюда?

– Отсюда далеко, но у вас машина есть, на машине можно быстро добраться. Скажешь когда придти, я выходной возьму, приду, покажу.

– Спасибо, надо будет как-то выбраться.

– Еще хочу спросить, уважаемый, кинжалы старинные нашли?

– Конечно, нашли. У скифов и сармат почти в каждом погребении оружие есть. Мечи, кинжалы, стрелы. Очень воинственные были племена.

– Посмотреть кинжал можно? Старинное оружие очень хорошо делали. У нас дома есть кинжал, с ним еще отец прадеда ходил. Красивый и сталь очень крепкая, гвозди рубить можно. Такие теперь не делают. Теперь вообще хороший кинжал достать трудно. Вы много кинжалов раскопали?

– В этом году пять.

– Покажи самый хороший.

– Сейчас просмотрим самый хороший. Галина Сергеевна, – позвал профессор, – сходите, пожалуйста, ко мне в палатку, там справа, как войдете, на ящике лежит кинжал из сарматского погребения. Принесите его сюда, только, прошу вас, очень осторожно.

– Сейчас принесу, Иван Васильевич, – и Галя пошла к самой большой палатке, что несколько озадачило чабана.

Он еще раз пристально оглядел своего собеседника. Негустые волосики на голове растрепаны, брезентовые сапожки стоптаны, сидит по-восточному, поджав под себя ноги, пьет чай из простой кружки – ну не может такой человек быть профессором и начальником экспедиции. Но, с другой стороны, очень много знает, и все его слушаются. А главное – его палатка здесь самая большая. Кто же другой, если не начальник экспедиции, может жить в самой большой палатке!?

– Ты начальник экспедиции, да? – спросил он.

– Я, – профессор удивился, как это чабан сразу не понял, что никто другой здесь начальником экспедиции быть не может. Это же было так просто и понятно.

– Правда, что ты профессор?

– Конечно, – кем же он еще мог быть, если не профессором. И это, по мнению Ивана Васильевича, тоже каждый мог сразу понять.

– А я раньше думал, что не ты начальник экспедиции, – чистосердечно признался чабан в своем заблуждении. Профессор ему понравился. Много знает и совсем простой. С ним было хорошо пить чай и хорошо разговаривать.

– Это почему ты так думал? – заинтересовался профессор.

– Неважно почему, – не стал откровенничать чабан. – Ты, наверно, очень ученый профессор, очень много знаешь. Чтобы прошлое разгадывать, очень много знать надо и очень много думать. Правильно я говорю, да?

– Работа такая, – скромно признался профессор. – Он тоже считал, что очень много знает – не в пример некоторым своим коллегам. – Не будешь знать, думать не будешь – ничего сделать не сумеешь.

Тут как раз и явилась Галя. Принесла аккуратно положенный на фанерку кинжал и поставила ее перед собеседниками, поближе к шефу.

– Просмотри, какой красавец! – в этом ржавом куске железа профессор видел что-то свое, совершенное и прекрасное...

А чабан решил, что профессор шутит. Это было совсем не то, что он надеялся увидеть. На фанерке лежало что-то черное, заржавленное и растрескавшееся. Такое и в руки брать боязно – возьмешь, а оно рассыплется. Чабан рассчитывал увидеть блестящий клинок и рукоятку, усыпанную драгоценными камнями. Дед ему не раз рассказывал, какими богатыми и красивыми бывают старинные кинжалы.

– Ой-ой, какой плохой! Совсем никуда не годится, – не смог он скрыть своего разочарования.

– А ты думал – будет блестеть как новый?

– Думал настоящий кинжал будет. Этот совсем плохой, уже не кинжал, а просто кусок старого ржавого железа. Его уже почистить нельзя.

– Он почти две тысячи лет в земле пролежал. За это время насквозь проржавел. Железо плохо сохраняется.

– Потом выбрасывать будешь?

– Ну что ты, выбрасывать нельзя. Тебе же интересно было посмотреть, узнать, какие раньше кинжалы были. Многие люди такое никогда не видели. Отвезем в Саратов, в музее положим. Люди будут смотреть, им интересно.

– Это правильно, – согласился чабан. – Надо людям показывать, всем интересно будет. В Элисте тоже такой музей сделать надо. Пусть люди смотрят.

– Совершенно верно. Надо создать в Элисте такой музей. Ну что, можно убрать кинжал?

– Можно убрать.

– Галина Сергеевна, – опять подозвал девушку профессор. – Отнесите, пожалуйста, кинжал ко мне в палатку, поставьте на ящик, где взяли. Только будьте очень осторожны. И, знаете что, у вас ведь сейчас особых дел здесь нет. Можете идти к подружкам, на курган. А я вместо вас пока подежурю, – пошутил он. – Надеюсь, доверяете.

Профессор совершенно не был уверен в успехе своей коммерческой операции и отправил студентку подальше, чтобы она не стала свидетелем его неудачи. Да и не любил он, когда рабочая сила простаивает. Курганов много, а лето короткое, и каждую пару рук надо было использовать с максимальной пользой. Для того и приехали.

7

Пока профессор угощает чабана цейлонским чаем высшего сорта и уговаривает его продать барана, Галя с лопатой на плече идет сквозь нестройные ряды баранов к своим подругам, а остальные студенты копают траншею и рассуждают о том, удастся ли профессору уговорить чабана продать барана, и более ничего существенного в обозримой части калмыцких степей не происходит, самое время коротко познакомиться с составом экспедиции.

Итак: 1955 год, солнечная Калмыкия (в те славные времена все республики, и Союзные, и Автономные были объявлены солнечными), археологическая экспедиция. Возглавляет ее, естественно, сам профессор. Это у него уже, наверно, тридцатая экспедиция, если не более того. В поле он себя чувствует лучше, чем дома. Раскопки – это его работа, его увлечение, его любовь. Счастлив человек, который так влюблен в свою работу, как он и которому далеко не всегда мешают ею заниматься именно так, как он этого хочет. Профессор чрезвычайно опытный полевой исследователь. Он быстро и безошибочно определяет место, где должно находиться погребение, и студенты совершенно серьезно считают, что их шеф видит сквозь землю. Конечно, каждому приятно иметь в шефах человека, который обладает сверхъестественными способностями.

При профессоре шесть студентов. Это и рабочая сила, и технические сотрудники, и научные работники. Один из них уже вышел на диплом, остальные только-только закончили первый курс истфака и проходят археологическую практику. И еще при профессоре шофер со своей машиной. Шофер – белая косточка, у него особый статус: он обеспечивает экспедиции свободу передвижения, а также подвозит еду и воду. Благодаря своему исключительному положению он пользуется определенными привилегиями: в раскопках непосредственно не участвует и на кухне не дежурит.

Владимир Алексеевич Лисенко старшекурсник. Он уже отслужил в армии и поработал на заводе. Сейчас перешел на пятый курс истфака. Ему за двадцать шесть. Высокий, крепкий, загорелый до черноты и если бы не европейские черты лица, его вполне можно было бы принять за нашего советского негра. В экспедиции отрастил усы. Усы получились густые и очень светлые, с рыжинкой. Это интересно смотрится: светлые усы на темном фоне загорелого лица. Бороду отпускать не хочет. На все вопросы по этому поводу отвечает с самым серьезным видом: "У бар бороды не бывает". Но не надо думать, что в его роду были баре. Происхождение что ни на есть самое крестьянское.