Текст книги "Неоготический детектив"

Автор книги: Мэри Робертс Райнхарт

Соавторы: Маргарет Миллар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

– Вы дружили с сестрой, миссис Агуйла?

– Разумеется. Некоторые говорят, что Альберта была холодным человеком, но по отношению к нам с Джорджем она всегда вела себя, как нежная и любящая сестра. Любила делать подарки, устраивать разные сюрпризы… О, сейчас-то я понимаю, что деньги, которые она на это тратила, ей не принадлежали. И она пыталась таким образом купить ту любовь, которой ей, видимо, недоставало. Бедная Альберта!

– У нее так и не было ни одного серьезного романа? – поинтересовался Куинн.

– Нет, пожалуй. Возникали время от времени какие-то знакомые, но, казалось, мужчины каждый раз приходили от нее в замешательство…

– Как же она проводила свободное время?

– Брала на дом дополнительную работу. Ходила в кино, на лекции, концерты…

– Одна?

– Как правило. Для нее, судя по всему, это не имело особого значения. Хотя мама всегда беспокоилась, считала, что это бросает тень на Альберту. Ну, то, что у нее нет друзей, что она не ведет светской жизни… правда, сама Альберта светской жизни терпеть не могла.

– В самом деле не любила или просто разочаровалась в собственных перспективах?

– Нет, знаете, признаков разочарования я в ней не замечала. Наоборот, в последний год, когда я еще жила дома, она казалась очень довольной. Не счастливой, а именно довольной, если вы понимаете, что я имею в виду. Так, будто она подчинилась тому, как сложилась жизнь, и собирается извлечь из этого максимум удовольствия. Возможно, просто возраст взял свое, и ее перестало мучить затянувшееся девичество…

– Сколько лет ей тогда было?

– Тридцать два.

– Не рано ли она смирилась? – усмехнулся Куинн.

– Вы просто ее не знали. Для нее – в самый раз. Альберта всегда относилась к себе удивительно реалистично. Она не парила в мечтах, как я, например, не грезила об идеальной любви, о сказочном принце, подъезжающем к парадной двери в золотой карете… – Рут застенчиво засмеялась и положила на фальшборт руку жестом, исполненным гордости и уверенности в себе. – Вот уж никогда не думала, что найду счастье в старой лоханке, пропахшей рыбьей чешуей.

Она сделала паузу, будто ожидая возражений, и Куинн с удовольствием ей подыграл, пространно и мотивированно утверждая, что «Рути К.»– отнюдь не старая лоханка, а прекрасное морское судно.

– …но вернемся к Альберте, миссис Агуйла. Если вспомнить, сколько лет она присваивала казенные деньги, трудно согласиться с вашим утверждением, что она была такой уж реалисткой. Должна же была соображать, что в один прекрасный день ее непременно застукают. Почему она не остановилась? Или хотя бы не убежала, пока существовала возможность?

– Может, ей хотелось быть наказанной, – пожала плечами Рут. – Для вас это, наверное, прозвучит странно, но мне кажется, что у Альберты была необычайно чувствительная совесть. Она отличалась высокой моралью во всем, что делала. Если, например, давала обещание – всегда его выполняла, независимо от того, сколько времени и сил это от нее требовало. Помню, еще детьми мы как-то попали в одну неприятную историю. Альберта первой призналась и безропотно перенесла наказание. Она всегда была намного мужественнее меня. Такой и осталась.

– Такой и осталась, – медленно повторил Куинн. – Означает ли это, что вы навещаете ее в тюрьме?

– Всегда, как только могу, хотя, к сожалению, не так часто, как хотелось бы. Думаю, я была у нее раз семь-восемь.

– Вы пишете ей?

– Да.

– И она отвечает?

– Да.

– Вы не могли бы показать мне ее письма, миссис Агуйла?

– Нет, – покраснела она. – Я их не храню. Дети, правда, пока читать не умеют, но у них есть друзья постарше. А еще няни, родственники Фрэнка… Нет-нет, Альберты я не стыжусь, но кричать всюду, что она моя сестра… ни к чему. Это никому не нужно – ни мужу, ни детям, ни ей самой.

– Какие письма она пишет?

– Милые, вежливые, короткие. Именно такие, каких от нее и можно было ожидать. По ним не скажешь, чтобы она чувствовала себя такой уж несчастной. Даже единственная ее жалоба касается не тюрьмы, а Джорджа.

– Она жалуется, что не имеет от него вестей?

Рут уставилась на Куинна, приоткрыв от удивления рот.

– Нет, конечно. С чего это вы так решили?

– Я так понял, что по настоянию матери Джордж прервал с Альбертой всякие отношения.

– Кто это вам сказал?

– Джон Ронда, издатель «Маяка Чикота», и миссис Кинг, сотрудница Джорджа.

– Ну, их я не знаю, а потому лжецами назвать не могу. Но можете поверить, что никогда в жизни я не слышала подобной чепухи. Да Джордж вообще не способен отвернуться от члена своей, семьи! А уж Альберте он предан совершенно безгранично. Для него она не женщина под сорок, осужденная за серьезное преступление, а все та же маленькая сестренка, которую нужно оберегать от напастей. Я тоже младшая, но Джордж знает, что я замужем и за меня есть кому постоять, поэтому ко мне он относится спокойнее. А за Альберту он волнуется и безумно ее обожает. Но почему эти двое вздумали возвести на него такую напраслину?

– Мне кажется, – предположил Куинн, – что они оба сами в это верили.

– Но почему? Откуда они это взяли?

– Очевидно, от Джорджа. Оба они – его друзья. Особенно миссис Кинг.

– Полный бред, – быстро и решительно проговорила Рут. – Джордж в любом случае не стал бы выставлять себя подлецом. А уж тем более когда на самом деле он делает для Альберты все возможное. Больше, чем хотела бы от него она. На это она и жалуется мне в своих письмах. Ежемесячные визиты Джорджа для нее – сплошное расстройство: он слишком эмоционален. Все время пытается ей чем-нибудь помочь, а она отказывается. Говорит, что достаточно взрослая и вполне способна сама нести свою ношу, а вид страданий Джорджа лишь усугубляет ее собственные. Она просто умоляла его, чтобы он по крайней мере не ездил к ней так часто. Но он все равно продолжает ездить.

– Обычно заключенные буквально дни считают в ожидании таких встреч.

– Я же вам говорила: Альберта – реалистка. Коль уж вид страданий Джорджа усиливает ее собственные, она неизбежно приходит к выводу, что его визиты ей не нужны.

– Возможно, какой-то смысл в этом и есть, – пожал плечами Куинн. – Но все равно мне кажется, что она, может быть, скрывает истинную причину.

– И что же это, по-вашему, за причина?

– Кто знает? Предположим, она боится, что Джордж разрушит защиту, которую она так старательно выстроила, чтобы принять свое положение и приспособиться к нему. Вот вы сказали, что она не кажется несчастной. Это в самом деле так, миссис Агуйла, или вам просто хочется в это верить?

– Возможно, и то, и другое.

– Кстати, бывает ведь и такая штука, как счастливое страдание. Разве не так?

– Да. Если вы хотите, чтобы вас наказали, и вас наказывают. Или если ожидаете в перспективе что-то очень хорошее – потом, когда кончится плохое.

– Например, крупную сумму денег…

Некоторое время она молчала, глядя вниз, на маслянистую от нефти воду, бьющуюся о серый корпус «Рути К.».

– Денег? Нет, мистер Куинн, – задумчиво проговорила она. – Что-то сестра потратила, большую часть – проиграла. Она писала мне, что, бывало, все выходные проводила в Лас-Вегасе, в то время как мама и Джордж считали, что она в Лос-Анджелесе или в Сан-Франциско, поехала за покупками или походить по театрам… Странно, не правда ли? Альберта – последняя женщина на земле, которую я заподозрила бы в страсти к азартным играм.

– Такими последними на земле Лас-Вегас переполнен.

– Наверное, есть что-то особенное в психике людей, которые проводят за игрой неделю за неделей.

– Только если не везет, – уточнил Куинн. – Тогда, действительно, и помыслить нельзя, чтобы остановиться.

Миссис Агуйла с сожалением покачала головой.

– Подумать только, год за годом она крала эти деньги, и все для чего? Для того, чтобы выбросить их на ветер. Нет, этого мой разум постичь не в состоянии, мистер Куинн. Понимаете, Альберта никогда и ничего не делала под влиянием импульса. Она была методична до мелочей. Заранее продумывала все, что собиралась сделать – от расходов на гардероб до дороги в контору и обратно. Даже в киношку не могла сбегать просто так – это неизменно превращалось в целое мероприятие. Если сеанс начинался в половине восьмого – обед должен был быть подан ровно в шесть, тарелки вымыты и убраны до семи и так далее. Ходить с ней куда-нибудь было чистым наказанием: ты все время чувствовала, что она, выполняя данное мероприятие, методично обдумывает свой следующий шаг.

«Ну, сейчас у нее только одно дело – сидеть в тюрьме, – подумал Куинн. – Интересно, какой следующий шаг она планирует? Если Ронда прав, то выпустят ее еще не скоро».

– Насколько я понимаю, – вслух произнес он, – ошибка, на которой подловили Альберту в банке, была совсем незначительной.

– Да.

– Я тут, понимаете ли, вспомнил еще одну крохотную ошибку, которая вызвала еще более крутые последствия, чем у вашей сестры.

– И что же это было?

– О'Горман исчез поздно вечером по пути в контору, куда он возвращался, чтобы исправить ошибку в бумагах, сделанную им днем. Два бухгалтера, две незначительные ошибки, две сломанные судьбы – и все в течение одного месяца, в одном крошечном городке. Добавьте к этому то, что одно время О'Горман работал на Джорджа Хейвуда и, по всей видимости, знал Альберту, хотя бы в лицо. И еще одно: когда я приехал в Чикот навести справки об О'Гормане, любопытство Джорджа усилилось до такой степени, что он не побоялся обшарить мой номер в мотеле.

– Если бы вы знали Джорджа, то поняли бы, что это абсолютно исключено.

– Я, конечно, постараюсь с ним познакомиться, – усмехнулся Куинн. – Но до сих пор мне такой возможности не представилось.

– Что же касается ваших подозрений – а кроме них, насколько я понимаю, у вас ничего нет, – то вы, похоже, забыли: обстоятельства этого дела тщательно расследовались. Полиция изучала все мыслимые варианты. В Чикоте едва ли найдется хоть один человек, которого бы не допросили. Я это знаю, потому что Джордж высылал мне каждый номер «Маяка», где печатались материалы следствия.

– Зачем?

– Думал, что мне будет интересно, хотя из Чикота я к тому времени уже уехала, да и с О'Горманом была знакома разве что шапочно.

– Что вы подразумеваете под этим?

– Ну, видела его пару раз в конторе. Интересный был мужчина, только чувствовалось в нем нечто… изнеженное, что ли. Даже, можно сказать, женственное. Это-то меня и оттолкнуло. Слово, может быть, слишком сильное, но довольно точно отражает те чувства, которые я к нему испытывала.

– Определенному типу женщин такие мужчины очень даже нравятся, – хмыкнул Куинн. – А с Мартой О'Горман, судя по вашим словам, вы и вовсе не встречались?

– Нет. Правда, однажды мне ее показали на улице.

– Кто?

– Джордж, – с минуту поколебавшись, призналась она. – Ему она казалась очень привлекательной. Все удивлялся, чего это она тратит себя на такое ничтожество, как О'Горман.

Куинну это тоже казалось странноватым, несмотря на все радужные воспоминания Марты о годах замужества.

– Джордж ею увлекался? – осторожно поинтересовался он.

– Думаю, мог бы, не будь она замужем. Джорджу нужна была жена. Да и сейчас нужна. Когда он овдовел, ему и тридцати не было. И чем дальше он остается один, с мамой, тем труднее ему будет вырваться. Уж я-то знаю – самой пришлось через это пройти.

«Надо же, – подумал Куинн, – в этом деле куда ни сунься – всюду натыкаешься на Джорджа. Похоже, оба скандальных происшествия в Чикоте действительно связаны между собой – только не через Альберту, как я полагал, а именно через этого добра молодца. Джордж и Марта О'Горман. Респектабельный бизнесмен и убитая горем вдова. Так, может, истинная причина ее затянувшегося вдовства – вовсе не преданность памяти супруга? Просто она пребывает в ожидании, пока сыночек-паинька вырвется из матушкиных объятий. Хотя, строго говоря, О'Гормана могла отправить к праотцам и Вилли Кинг – уж очень она интересуется этим делом. Но положа руку на сердце: если бы мне пришлось держать пари на эту парочку, то на Вилли я не поставил бы и пятицентовика».

Вслух он спросил:

– Вы говорили о лояльности Джорджа по отношению к матери и о его любви к сестре. Разве это сочетается?

– Даже слишком.

– То есть?

На щеках ее появились красные пятна, а пальцы крепко вцепились в поручень, будто она боялась свалиться за борт.

– Наверное, мне не стоило говорить – я не психолог и не имею права анализировать людей. Только… никак не могу отделаться от мысли, что, вернувшись домой после смерти жены, Джордж совершил ошибку. Он – человек мягкий, теплый, из тех мужчин, которые способны на большое чувство и сами его заслуживают… Я имею в виду настоящую любовь, а не ту истерию, которую называют этим словом мама и Альберта. Может, так говорить с моей стороны и не особо гуманно, и не стала бы я этого делать, если бы они вели себя более порядочно по отношению к моему собственному браку с Фрэнком. Вот такой длинный ответ на ваш короткий вопрос. А если в двух словах – да, Альберта очень любила Джорджа. Без него ее жизнь могла бы сложиться куда удачнее. Вышла бы замуж, как все женщины… Думаю, Джордж так или иначе это понимает и чувствует за собой вину, потому и ездит ее навещать. Ну, а там они начинают любоваться страданиями друг друга и… Господи, из-за всей этой отвратительной путаницы я буквально заболеваю. Наверное, весь этот монолог – только из-за того, что я и себе боюсь признаться, как я их ненавижу. Всех троих. Не хочу, чтобы Фрэнк и мои дети хоть когда-нибудь с ними столкнулись.

Куинна удивил неожиданный взрыв ее чувств, да и сама Рут, казалось, была слегка ошарашена. Взгляд ее беспокойно пробежал по пришвартованным поблизости судам, как бы желая удостовериться, что никто ее не услышал. Затем она повернулась к Куинну со слабой, застенчивой улыбкой на губах.

– Фрэнк уверяет, что я всегда завожусь, стоит заговорить о моей семье. Как ни стараюсь смотреть на них со стороны, все равно кончаю истерикой.

– Ничего не имел бы против, если бы все истерики, с которыми мне приходилось сталкиваться, были такими спокойными.

– Понимаете, единственное, чего я хочу от своего семейства, – чтобы меня оставили в покое. Когда я смотрела, как вы карабкались по трапу… я ведь знала, что вы собираетесь спрашивать об Альберте… Я вас чуть за борт не спихнула!

– Рад, что вы этого не сделали, – серьезно сказал Куинн. – Хотите верьте, хотите нет, но то, что на мне, – мой единственный костюм.

* * *

На «Красотку Брини» он вернулся только к пяти вечера. Адмирал расхаживал по палубе, как бык по пастбищу: в новом белом кителе, но с прежним хмурым выражением на физиономии.

– Вы, ленивый бездельник! Где вас носило, черт возьми? Ваша обязанность – торчать на борту двадцать четыре часа в сутки!

– Понимаете, адмирал, я увидел на молу потрясающую блондинку. Судя по описанию, она была похожа на Элси, вот я и решил проверить. И это действительно оказалась Элси…

– Господи! Надо быстрее сматываться! Позовите капитана, живо! Скажите ему, что мы отплываем немедленно!

– …Элси Дулитл из Спокейна. Чудесная девушка.

– Что-о?! – взревел Коннелли. – Вы что, шуточки шутить решили? Уж не надо мной ли? Да я вам в зубы дам!

– Можете испортить себе китель, – предупредил Куинн.

– Господи, будь я хоть лет на двадцать моложе…

– А-а, ничего не изменилось бы. Были бы тем же безмозглым пьяницей, который в джин-рамми даже у коккер-спаниеля не в состоянии выиграть, если не смошенничает.

– Это я мошенничаю? – взвыл Коннелли. – Да я в жизни не мошенничал! Извинитесь, или я на вас в суд подам. За клевету!

– Да я ведь вас в первой же партии подловил, – насмешливо напомнил ему Куинн. – Чем мошенничать, лучше бы играть толком научились. Уроки, что ли, берите.

– Но вы же выиграли. Как я мог мошенничать, если вы выиграли?

– Потому что я-то как раз брал уроки.

Рот у Коннелли распахнулся, как у рыбы на крючке. Потом окрестности огласил рев, перед которым все его предыдущие выкрики казались жалким шепотом.

– Вы меня надули! – бушевал адмирал. – Вы просто мелкий воришка!

Затем он столь же пронзительно принялся призывать на помощь капитана Мак-Брида, команду, полицию и портовый патруль. Никто из них объявляться не торопился, но с дюжину зевак на пристани, действительно, собралось. Куинн спокойно спустился по сходням, не поднимая вопроса о жалованье. В кармане у него уютно покоились три сотни долларов, выигранных у Коннелли в карты, – это как раз равнялось плате за четыре дня, из расчета по семьдесят пять долларов в день; такой способ расчета казался ему гораздо более привлекательным.

Семь футов тебе под килем, адмирал.

Глава одиннадцатая

Теколотская женская тюрьма представляла собой несколько мрачных бетонных строений, сгрудившихся на каменистом плато площадью ярдов в двести, возвышавшемся над Оленьей долиной. Приближаясь к ней, Куинн предположил, что участок этот выбрали, дабы отбить у заключенных всякую охоту к побегам: бежать отсюда было некуда.

Природа здесь была еще суровее той, что окружала Тауэр. На пятьдесят миль вокруг – ни единого городка, а не поддающаяся плугу почва и слишком редкие дожди обескураживали самых оптимистичных фермеров и скотоводов. Последние десятки метров покрытой гравием дороги, ведущей в Теколоту, выглядели так, будто строители, не выдержав, плюнули и удалились отсюда в полнейшем отчаянии.

В административном здании Куинн объяснил служительнице, что хотел бы видеть Альберту Хейвуд, и предъявил лицензию частного детектива, выданную ему в штате Невада. После получасового допроса его проводили через мощеный двор и оставили в одной из комнат на первом этаже трехэтажного бетонного строения. Выглядела комната так, будто кто-то взялся однажды навести в ней уют, но, взяв пример с дорожников, бросил дело на середине. Половину окон украшали занавески; на стенах висело несколько писанных маслом картин. Наличествовало два-три мягких стула, но остальные сидячие места обеспечивались деревянными скамьями – кстати, точно такими же, как в общей столовой Тауэра.

Народа в комнате скопилось немало. Возле двери тревожно перешептывалась пожилая пара; у одного из окон стояла молодая женщина, подлинное лицо коей было практически невозможно разглядеть из-за многослойного грима; у другого – мужчина возраста Куинна, с мрачными глазами и в столь же мрачном костюме; на Скамьях сидели три женщины в голубой униформе, беспокойная, веселая группка работяг и еще один мужчина с сыном-подростком, ведущие бесконечный, наверняка не последний спор о том, стоило ли сюда приходить. В углу приткнулась седая старушка с бумажным пакетом в руках; сквозь прорези в бумаге Куинн видел красный блеск яблок.

Время от времени охранник выкликал чью-нибудь фамилию, и человек поспешно выходил. Наконец в комнате остались только Куинн и отец с сыном.

– Сейчас ты должен быть особенно ласков с мамой, слышишь? – произнес отец тихим, напряженным голосом. – Постарайся выглядеть повеселее. Это ведь твоя мама!

– А то я не знаю! Да мне об этом в школе каждый день напоминают!

– Не надо сейчас об этом. Постарайся держать себя в руках. Ей ведь одиноко. Она так ждет свиданий, чтобы тебя увидеть! В конце концов не так уж много я у тебя прошу. Улыбнись ей, скажи, что она хорошо выглядит и ты по ней скучаешь…

– Не могу. Это все неправда!

– Замолчи и слушай меня. Думаешь, мне так приятно? Или кто-нибудь приходит сюда поразвлечься? Или твоей матери нравится сидеть здесь, в запертой камере?

– Ничего я не думаю, – равнодушно обронил мальчик. – Не хочу я ничего думать.

– А надо бы. Смотри, Майк, я тебя предупредил. Веди себя как следует. А то моему терпению придет конец.

Снова появился охранник.

– Теперь можете пройти вы, мистер Уильямс. Привет, Майк. Как дела? По-прежнему первый ученик?

Мальчик промолчал.

– Да, он у нас отличник, – поторопился ответить за него отец. – Совсем не в меня, честно говоря. Мозги у него от матери. Ты ей должен быть благодарен, сынок.

– Еще чего! Не хочу я от нее никаких мозгов. Ничего я не хочу.

Все трое вышли в коридор.

Куинну пришлось проторчать в комнате еще минут пятнадцать. За это время он успел подробно изучить картины на стенах, обивку стульев и вид из окон на трехэтажные бетонные коробки – точно такие же, как та, в которой находился он сам. Невольно он задумался о роде человеческом, строящем космические корабли и в то же время посылающем собратьев в эти жуткие пеналы, учитывая притом, что денег на семерых астронавтов было затрачено едва ли не больше, чем на четверть миллиона заключенных.

В дверях появилась плотная женщина в форме надзирательницы.

– Мистер Куинн?

– Да.

– Вашего имени нет в списке лиц, которым дозволено посещать мисс Хейвуд.

– Я же объяснил все в административном здании.

– Я знаю. Но вот согласится ли мисс Хейвуд побеседовать с вами, решать ей самой. Следуйте за мной, пожалуйста.

Зал свиданий был заполнен до отказа; воздух в нем, казалось, жужжал от разговоров. Альберта Хейвуд сидела за решетчатой перегородкой с таким спокойствием, будто на своем рабочем месте в банке. Ее маленькие руки свободно лежали на стойке, а голубые глаза смотрели с такой профессионально-настороженной доброжелательностью, что Куинн невольно удивился, не услышав от нее сакраментального: «Разумеется, дорогой сэр, мы с удовольствием откроем для вас счет».

– Боже мой, – вместо этого произнесла она, – что это вы меня так рассматриваете? Никогда раньше не были в тюрьме?

– Признаться, нет.

– Надзирательница сообщила, что ваша фамилия Куинн. Некоторых из моих прежних посетителей звали так же; я подумала, что вы – один из них. Теперь вижу, что нет. Мы ведь никогда прежде не встречались, верно?

– Именно так, мисс Хейвуд.

– Тогда зачем вы сюда пришли?

– Я частный детектив, – объяснил Куинн.

– В самом деле? Интересная, должно быть, работа. Не припомню, чтобы я когда-нибудь встречала хоть одного частного детектива. Чем, кстати, они занимаются?

– Всем, за что им платят.

– О цели вашего визита мне это ничего не говорит, – парировала она, и в ее голосе Куинну послышался вызов. – Должна признаться, что в последние несколько лет мой мир довольно замкнут.

– Меня наняли, чтобы найти Патрика О'Гормана.

Реакция Альберты оказалась неожиданной и застала его врасплох. Лицо ее исказилось от ярости, рот приоткрылся, будто у нее внезапно перехватило дыхание.

– Тогда ищите его! – воскликнула она. – Не теряйте здесь времени, идите и найдите его. А когда найдете – выдайте ему все, чего он заслуживает.

– Вы, должно быть, хорошо его знали, мисс Хейвуд, раз так разволновались.

– Вовсе я не разволновалась. И Патрика О'Гормана почти не знала. Это все из-за того, что он со мною сделал.

– Что именно?

– Если бы он тогда не исчез, я бы здесь не сидела. Целый месяц весь город ничего не делал, а только говорил о нем. О'Горман то, О'Горман се, да почему, да как, кто, когда… Я бы никогда не допустила дурацкой ошибки в гроссбухе, если бы голова не была забита всей этой ерундой, из-за которой я совершенно не могла сконцентрироваться. Такая суматоха из-за столь ординарного, невзрачного человечка – это же абсурд! Конечно, моя деятельность на том и закончилась – она ведь требовала большой сосредоточенности и тщательного исполнения.

– Не сомневаюсь, – поддакнул Куинн.

– И вот какой-то дурак решил сбежать из дома, а я в результате оказалась в тюрьме. Я, совершенно невинный очевидец, и не более того.

Альберта вещала столь убежденно, что Куинн невольно задал себе вопрос: всегда она так думала или годы скуки и ожидания в Теколоте так повлияли на ее сознание? Как бы то ни было, в настоящее время она в собственных глазах выглядела мученицей, а О'Горман – законченным негодяем. Белое и черное.

Она уставилась на Куинна сквозь решетку; зрачки ее сузились.

– Скажите, только честно: это справедливо?

– Я недостаточно знаком с деталями, чтобы сформулировать свое мнение.

– А никаких деталей и не надо. О'Горман, и никто другой, усадил меня за эту решетку. Может быть, даже нарочно.

– Ну, это уж вряд ли, мисс Хейвуд. Не мог же он предвидеть, что из-за его исчезновения ослабнет ваше внимание. Вы ведь, по вашим же словам, были едва знакомы. Разве не так?

– Мы раскланивались, – признала она сквозь зубы, явно сожалея, что так много делала для человека, столь виновного в ее неприятностях. – Конечно, если в будущем наши пути еще пересекутся, я постараюсь его совершенно игнорировать.

– Не думаю, что ваши пути пересекутся, мисс Хейвуд.

– Почему бы и нет? Я вовсе не собираюсь сидеть здесь вечно.

– Вы-то нет, а вот О'Горман, вполне вероятно, никогда не выберется оттуда, куда он попал. Большинство людей считает, что он убит.

– Кому это понадобилось его убивать? Конечно, если он не проделал еще с кем-нибудь такой же грязный трюк, как со мной.

– Нет ни малейших доказательств, что кто-либо питал к нему неприязнь.

– В любом случае не думаю, чтобы его убили. Он не мертв, нет. Этого просто не может быть.

– Почему?

Она приподнялась, будто собираясь пуститься наутек от его вопроса. Потом вспомнила, что охрана наблюдает за ней, и снова села.

– Потому что тогда мне некого будет винить. Кто-то же должен быть виноват! Кто-то должен нести ответственность. Не-ет, он все это нарочно подстроил! Может, ему показалось, что я вела себя по отношению к нему слишком снобистски? Или он разозлился из-за того, что Джордж был им недоволен?

– Как бы то ни было, впутывать вас О'Горман наверняка не собирался, мисс Хейвуд.

– Но он ВПУТАЛ меня.

– Даже если так, я уверен, что это не входили в его намерения.

– Да, они мне все время твердят то же самое. Только они ведь всего не знают.

Альберта не объяснила, кто такие были эти таинственные «они», но Куинн догадался, что ее уже не раз направляли к тюремным психиатрам. Возможно, и Джорджа тоже.

– Ваш брат часто приезжает вас навестить, мисс Хейвуд?

– Каждый месяц, – она прижала кончики пальцев к вискам, будто почувствовав внезапно сильную боль. – Я бы хотела, чтобы он приезжал пореже. Слишком печально. Он рассказывает о старых друзьях, о знакомых местах, и я уже не в состоянии думать ни о чем, кроме того, что я потеряла. Я становлюсь слишком эмоциональной. Или он начинает говорить о будущем, а это еще хуже. Тут, даже если понимаешь, что будущее есть, ощутить это невозможно. Каждый день как год. По моей оценке, конечно, – добавила она с мимолетной горькой улыбкой. – Сейчас у меня год рождения где-то в районе 1885 – немного поздновато думать о будущем. Я, конечно, им ничего такого не говорю – они решат, что у меня депрессия, меланхолия… о, у них много названий. Хотя правильное только одно: тюрьма. Даже смешно, как они пытаются избежать этого слова, чем-нибудь его заменить. «Исправительный институт», например, или «Отделение совершеннолетних специалистов»… Фантастические термины! А на самом деле – я просто заключенная, сижу в тюрьме, и слушать радостную болтовню Джорджа о поездке в Европу и о будущей работе в его фирме мне уже невмоготу. Я от этого заболеваю. О какой поездке в Европу может идти речь для того, кто заперт в клетке и кому в ближайшие пять лет ничего другого не светит? Почему я здесь? Почему мы все здесь? Должен же быть какой-нибудь другой способ. Да и есть, наверное. Если общество хочет отомстить нам за наши преступления, почему бы не высечь нас перед городской ратушей? Почему не подвергнуть пыткам и на этом покончить? Зачем нас бросили сюда на долгие, бесконечные годы, когда мы могли бы делать что-нибудь полезное? Мы, как овощи, влачим растительное существование. Только овощи в конце концов съедают, а у лас нет и этого удовлетворения. Мы не годимся даже на корм собакам, – она вытянула руки вперед. – Затолкайте меня в мясорубку! Измельчите меня! Позвольте мне насытить какую-нибудь голодную собаку или умирающую от голода кошку!

Альберта повысила голос, и люди в соседних отсеках стали с любопытством поглядывать на нее.

– Позвольте мне быть полезной! – кричала она. – Измельчите меня! Послушайте, вы все! Разве вы не хотите быть измельченными, чтобы накормить умирающих животных?

К ним, позвякивая висящими на поясе ключами, заспешила надзирательница в серо-голубой униформе.

– Что-нибудь случилось, мисс Хейвуд?

– Тюрьма. Я в тюрьме, а животные умирают от голода!

– Тише. Они не умирают.

– Вы о них не заботитесь!

– Меня больше беспокоите вы, – приветливо заметила надзирательница. – Пойдемте, я отведу вас в вашу комнату.

– В клетку. Я заключенная и живу в клетке, а не в комнате.

– Как бы то ни было, вы туда вернетесь. Я не хочу, чтобы продолжалась эта суматоха. Ну, будьте же хорошей девочкой.

– Я не могу быть хорошей девочкой, – отчетливо произнесла мисс Хейвуд. – Я плохая женщина, которая живет в тюремной клетке…

– Ну, ради Бога!

– …и ожидает ваших оскорблений.

Надзирательница положила твердую руку на локоть Альберты и вывела ее. Разговоры в отсеках возобновились, но голоса стали тише, звучали настороженно, и, когда Куинн поднялся, чтобы уйти, ему показалось, что все заключенные провожают его полными осуждения взглядами: «Вы не ответили на ее вопрос, мистер. Почему мы все здесь?»

Куинн вернулся в административный корпус и после неизбежных проволочек получил разрешение увидеться с тюремным психиатром.

Миссис Браунинг оказалась молодой особой, чрезвычайно серьезной и целенаправленной.

– Пребывание в тюрьме у всех вызывает сильное напряжение, это естественно. Правда, ваше сообщение о выходке мисс Хейвуд меня удивило. Не думала, что она способна на такое. Впрочем, я должна признаться, что не очень много ею занималась, – она поправила очки, как бы желая рассмотреть Альберту получше. – В подобных институтах, где отделы психиатрии вечно не укомплектованы, они, как правило, похожи на скрипящую, требующую смазки телегу. И один Бог знает, сколько здесь скрипящих колес. Так что до спокойных людей, вроде мисс Хейвуд, у нас обычно просто не доходят руки.

– Она никогда не вызывала у вас никакого беспокойства?

– О, нет. Она прекрасно работает в тюремной библиотеке, преподает на бухгалтерских курсах. – Куинн усмехнулся, но миссис Браунинг, судя по всему, не поняла юмора ситуации и серьезно продолжала: – К тому же у нее настоящий природный талант к математике.

– Об этом я догадался.

– Я часто отмечала, что у женщин математические способности влекут за собой отсутствие эмоций и душевного тепла. Другие заключенные мисс Хейвуд уважают, но не любят; у нее нет близких друзей или хотя бы людей, которым бы она полностью доверяла. Думаю, так было и до того, как она попала к нам. Только один человек приезжает ее навещать – ее брат, и, по моему мнению, в его визитах нет ничего хорошего.

– В каком смысле?

– О, она их, насколько я понимаю, очень ждет, но после надолго остается в подавленном состоянии. Я не имею в виду, конечно, поведение вроде сегодняшнего. Мисс Хейвуд уходит в себя. Молчит. Выглядит так, будто ей хочется многое сказать, выговориться, но она никак не может начать.