Текст книги "Неоготический детектив"

Автор книги: Мэри Робертс Райнхарт

Соавторы: Маргарет Миллар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

– Нет, они сбудутся. Я ее люблю. И буду ждать. Всегда буду ждать.

– Смотри, не промахнись.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что есть люди, которые в сказочку о деньгах, проигранных на скачках, верят не больше меня, – ухмыльнулся Хейвуд. – И не постесняются об этом заявить через несколько недель, когда будет решаться вопрос о ее досрочном освобождении. И они наверняка убедят в этом комиссию. А тогда бедняжке придется отсидеть весь срок. Вот так-то. Так что гони-ка монету. Сейчас.

– Но…

– И учти – я хочу все. Узнав, что деньги у меня, Альберта поймет, что игра проиграна. Ей придется рассказать комиссии всю правду и возместить банку убытки. Зато потом она получит свободу – и от тюрьмы, и, надеюсь, от тебя тоже. С Божьей помощью…

– Вы не понимаете. Альберта и я…

– Ох, только не вздумай тут лепетать о великой любви. Великая любовь! Крупная сделка – так оно точнее будет. Черт, да я вообще не уверен, что ты мужчина! Слушай, а может, в том-то все и дело, а? Альберта – точно не женщина, ты – не мужчина, вот вы и решили поиграть в великую идеальную любовь. А потом впридачу оказалось, что из этого вы оба можете извлечь немалую пользу. Это же надо – настолько уйти от реальности, чтобы поверить в ваше совместное будущее!

Он совершенно забыл, как перебросил Хейвуда через перила – помнил лишь, как тот падал и вопил: большая серая птица, хлопающая крыльями с прощальным криком. Он не стал ждать, пока Хейвуд приземлится, поспешил в свою каморку на третьем уровне башни, куда брат Твердое Сердце отправил его отдыхать, когда они закончили прополку огорода. И ждал там до тех пор, пока не убежала мать Пуреса и он не услышал, как Учитель поспешил за ней. Затем, двигаясь, как робот, получивший приказ, он отправился в амбар за крысиным ядом.

О смерти сестры Благодеяние у него тоже сохранилось единственное воспоминание – крик, который она издала, почувствовав первый приступ боли. Какая-то птица иногда издавала точно такой же, тогда бородатый мужчина цепенел и падал на землю, будто верил, что сестра Благодеяние вернулась к жизни и в образе птицы преследует его. Это были худшие моменты в его отшельническом существовании: он начинал сомневаться в своем рассудке, ему казалось, что существа, обитающие в лесу, превращаются в людей. Высокомерный и громкоголосый пересмешник становился братом Венцом. Крошечный зяблик, шныряющий между высокими сорняками, – матерью Пуресой. Сильный, голодный ворон – братом Светом. Надменный голубь на верхушке Дерева – Учителем. Воркующая голубка, жалующаяся на весь мир, – сестрой Раскаяние, а кустарниковая сойка – насмехающимся над ним Хейвудом.

– Пресмыкающееся! – пронзительно кричала она.

– Заткнись.

– Дешевка! Пресмыкающееся!

– Я – человек!

– Дешевка!

– Я – человек! Я – человек! Я – человек!

Но последнее слово всегда оставалось за сойкой. ПРЕСМЫКАЮЩЕЕСЯ.

Однажды утром его разбудила беготня древесных крыс по крыше сеновала. Еще не успев открыть глаз, он уже был уверен, что за ночь все вокруг переменилось: колония вернулась домой.

Он лежал и слушал. Не было ни голосов, ни суеты, ни знакомого чихания мотора грузовика. Зато слышался другой звук, который он знал не хуже, – быстрый, судорожный стук: в сарае Карма печатала на машинке.

Забыв про свой маскировочный ритуал, он скатился вниз по лестнице и, петляя между деревьями, побежал к сараю. И был уже на полпути, когда с калифорнийской сосны вспышкой белого и черного пламени вспорхнул дятел.

Он с проклятием погрозил птице кулаком, но гнев его был большей частью направлен на себя самого, на ту шутку, которую сыграл с ним вышедший из повиновения разум. Он вспомнил, что в сарае пишущей машинки давно не было. Ее вместе с прочими вещами увезли люди шерифа. Ну, ничего полезного они из нее вытянуть не смогут; никогда не докажут, что она принадлежала ему. Да они и вообще еще не знают, что он – именно тот человек, которого они ищут…

– Карма.

Произнесенное вслух имя прозвучало, как проклятие, куда более грозное, чем адресованное дятлу, потому что теперь гнев дополнялся страхом.

Он оцепенел, отчетливо вспомнив прежде забытый эпизод последнего дня Тауэра. Карму, бегущую вслед за ним в сарай.

– Вы возьмете машинку с собой, брат?

– Нет.

– Тогда можно ее возьму я?

– Оставь меня в покое.

– Ну, пожалуйста. Можно, я ее возьму?

– Нет. Оставь меня. Я спешу.

– Тогда я, приехав к тете, смогу ее починить. Она будет, как новая. Пожалуйста, брат, разрешите мне ее взять.

– Ну, хорошо, хорошо. Только при условии, что ты будешь об этом помалкивать.

– Большое спасибо, – серьезно сказала она. – Я никогда этого не забуду. Никогда в жизни.

«Я никогда этого не забуду». Тогда эти слова прозвучали как обычная благодарность. Однако теперь они всплыли в его памяти в искаженном и преувеличенном виде. «Я никогда не забуду» превратилось в «я всем расскажу, что машинка принадлежала вам».

– Карма!

Звуки ставшего ненавистным имени разносились между деревьями, и он упорно следовал за ними.

Глава двадцать четвертая

Междугородный звонок раздался в субботу, почти в полдень. Куинн маялся в пустой квартире, ожидая Марту: она с детьми собиралась приехать к нему на денек из Чикота, чтобы всласть поваляться на пляже. Однако с утра солнце затянула тонкая дымка тумана, похожая на полоску синеватой стали, и Куинн мрачно взирал из окна на пустынный пляж и угрюмое серое море, пытаясь придумать какой-нибудь другой план безмятежного отдыха.

Он поднял трубку, втайне надеясь, что Марта изменила решение и сейчас сообщит ему, что приедет попозже.

– Алло.

– Это мистер Джо Куинн?

– Да.

– Пожалуйста, не вешайте трубку. С вами будут говорить.

Затем послышался торопливый, дрожащий голосок Кармы.

– Я не собиралась вам звонить, мистер Куинн, даже порвала вашу карточку, но номер на ней запомнила и… ну, в общем, я испугалась. И тете рассказать не могу, потому что весточку от мамы мне получить хочется, а тетя не разрешает больше иметь с ней ничего общего…

– Погоди, Карма, не части. Что там о весточке от твоей мамы?

– Несколько минут тому назад мне позвонил брат Язык и сказал, что привез очень важное известие от моей мамы и хочет вручить его мне лично.

– Где?

– Здесь, у меня дома.

– Как он тебя нашел?

– А он знал о моей тете, я о ней часто упоминала. Так или иначе, я ему сказала, что он сюда приехать не может, потому что тетя дома, хотя это неправда – она сейчас работает на выставке цветов. Хризантемы в степной траве, а внизу спрятан фен, и поток воздуха заставляет траву колыхаться – знаете, как красиво получается?

– Не сомневаюсь, – согласился Куинн. – Почему брат Язык не передал тебе сообщение прямо по телефону?

– Он сказал, что обещал моей маме встретиться со мной лично. Наверное, чтобы посмотреть, как я тут, хотя об этом он и не говорил.

– Звонок был местный?

– Да, он в городе. И подойдет к дому к четырем часам. Я ему сказала, что тети в это время не будет. И решила рассказать об этом вам – вы ведь говорили, что, если произойдет что-нибудь, связанное с любым членом колонии, я должна вам позвонить.

– Рад, что ты это сделала. Теперь слушай внимательно, Карма. Как по-твоему, твоя мама могла бы выбрать брата Языка, чтобы передать тебе весточку?

– Нет. – Минуту помолчав, она с детской прямотой добавила: – Я всегда думала, что они друг друга ненавидят. Конечно, мы не должны были никого ненавидеть, но некоторые все равно это делали.

– Хорошо. Теперь давай предположим, что никакого сообщения нет, а у брата Языка совсем другая причина, чтобы с тобой встретиться. Ты не представляешь себе, что это может быть?

– Нет.

– Возможно, тебе это представляется каким-нибудь пустяком, а для него важно.

– Ничего не приходит в голову, – медленно произнесла она. – Разве что он хочет вернуть свою дурацкую пишущую машинку? Ну и пусть забирает. Тетя месяц назад подарила мне на день рождения новую, портативную, серую с розовым…

– Подожди-подожди! Брат Язык дал тебе старую машинку?

– Ну, не то чтобы ДАЛ. Я ее у него выпросила.

– Это была его машинка?

– Да.

– И он хранил ее в сарае?

– Да. Я, бывало, туда забиралась и играла с ней, пока лента не порвалась. Да и бумага кончилась. Я была тогда еще совсем маленькой.

– Почему ты так уверена, что она принадлежала брату Языку?

– А она у него уже была, когда мы с ним впервые встретились. Мы жили тогда в горах Сан-Габриэль. Я как-то раз бродила по окрестностям и услышала странный звук – было похоже, что бьют в барабан. Оказалось, это брат Язык сидел на крыльце своей хижины и печатал. Только он тогда еще не был братом Языком. Смешно, не услышь я тогда его машинку, он, может быть, так никогда им и не стал бы.

Краем уха Куинн услышал, как дверь в его квартиру открылась. Потом до него донеслись быстрые, легкие шаги Марты.

– Слушай, Карма, – торопливо сказал он. – Оставайся там, где ты есть. Запри все двери и не открывай, пока я не приеду. Я выезжаю прямо сейчас.

– Почему?

– Хочу кое о чем спросить брата Языка.

– Думаете, мама в самом деле велела ему что-то мне сообщить?

– Нет. Думаю, он хочет вернуть свою машинку.

– Но зачем? Она такая старая и разбитая… он все равно не сможет ею пользоваться.

– Зато полиция сможет. Эта машинка находилась на заднем сиденье машины О'Гормана в ту ночь, когда он был убит. Я это тебе говорю, чтобы ты поняла: он – человек опасный.

– Я боюсь.

– Не бойся. К четырем я уже буду у тебя.

– Обещаете?

– Обещаю.

– Я вам верю, – серьезно проговорила она. – Вы сдержали слово насчет лосьона от прыщей.

Куинн повесил трубку и прошел в переднюю. Марта стояла у окна, глядя на море, как всегда, когда она приезжала к нему.

– Итак, это еще не кончилось? – промолвила она, не оборачиваясь.

– Нет.

– У меня такое ощущение, Джо, что это никогда не кончится.

– Не надо так говорить, – он обнял ее и прижался губами к теплой шее. – Где дети?

– Остались с соседями.

– Они что, не захотели меня видеть?

– Еще как захотели. Для них это настоящее жертвоприношение – пропустить целый день с тобой. Да еще на пляже!

– Ради чего же это жертвоприношение?

– Ради нас, – слабо улыбнулась она. – Ричарду пришло в голову, что мне для разнообразия должно понравиться побыть с тобой наедине.

– А должно?

– Да.

– Перспективный паренек наш Ричард.

Она повернулась и серьезно посмотрела ему в глаза.

– Ты действительно так думаешь? Что он НАШ Ричард?

– Конечно. Наш Ричард, наша Салли.

– У тебя это звучит, как в сказке. «С тех пор они жили счастливо…

– Так и будет.

– …и беззаботно».

– Ого, еще с какими заботами! – ухмыльнулся он. – Но мы с ними справимся, если любим и верим друг другу. А я думаю, что это так. Верно?

– Да.

В ее голосе он ясно расслышал нотку сомнения. Она присутствовала всегда, но с каждой новой их встречей становилась все слабее, и он верил, что в конце концов эта нотка исчезнет совсем.

– Сейчас такой период, – мягко добавил он, – когда ты невольно все время сравниваешь меня с О'Горманом. И не в мою пользу.

– Неправда.

– Правда, правда. А еще ты будешь взвиваться, когда дети обидятся на меня, если я вынужден буду проявить строгость – я, мол, так поступаю, потому что они не мои. Вообще поводов для ссор хватит – взять хотя бы денежные проблемы…

– Не продолжай, – она прижала кончики пальцев к его губам. – Я уже думала обо всем этом, Джо.

– Тогда хорошо. Значит, мы оба знаем, что так может быть. Нельзя жениться с закрытыми глазами. Почему ты колеблешься?

– Не хочу совершить еще одну ошибку.

– Ты считаешь, что О'Горман был ошибкой?

– Да.

– В самом деле или просто потому, что думаешь, мне будет приятно это услышать?

– В самом деле – Он почувствовал, как ее плечи под его руками вдруг напряглись. – Наше замужество состоялось по моей инициативе, не по его. Потребность свить свое гнездо оказалась у меня настолько сильной, что заглушила здравый смысл. Я вышла замуж за Патрика для того, чтобы создать семью. Он на мне женился затем, чтобы… ну… было, наверное, много причин, но основная – у него просто не хватило сил мне противиться или меня огорчить. Теперь, зная, что он мертв, я могу объективно судить не Только его, но и себя. Основной недостаток нашего брака был в слишком сильной зависимости друг от друга. Он зависел от меня, а я была связана его зависимостью. Неудивительно, что он так любил птиц, должно быть, и себя частенько ощущал птицей в клетке… Так что случилось, Джо?

– Ничего.

– Нет, что-то произошло, я чувствую. Пожалуйста, скажи мне.

– Не могу. Во всяком случае не сейчас.

– Хорошо, – беспечно кивнула она. – Как-нибудь в другой раз.

Он многое бы отдал за то, чтобы этот другой раз наступил как можно позже, но знал, что так не получится.

– Я сейчас сварю кофе, – предложил Куинн. – Выпьешь чашечку?

– Нет, спасибо. Если нам надо к четырем быть в Лос-Анджелесе, лучше выехать сейчас же.

– Нам?

– Не для того же я сюда приехала, чтобы видеть тебя каких-нибудь десять минут.

– Слушай, Марта…

– Выслушать-то я тебя выслушаю, но предупреждаю – ничего не услышу. И не пытайся поставить меня по стойке смирно.

– Не в том дело. Звонок Кармы меня удивил. Я не знаю, в чем там дело. Может, и ничего особенного – вполне вероятно, ее мать действительно решила что-то ей передать с братом Языком. Но в случае, если все окажется не так просто, я бы предпочел, чтобы тебя рядом не было.

– А я бываю весьма полезна в тех случаях, когда все складывается не так просто.

– Даже если это непосредственно касается тебя?

– Именно тогда, – с горечью кивнула она. – У меня в этом смысле огромный опыт.

– Значит, ты твердо решила поехать со мной?

– Если ты не возражаешь.

– А если возражаю?

– Пожалуйста, не надо. Ну, пожалуйста.

– Я вынужден, – настойчиво сказал он. – Потому что люблю тебя. И хочу уберечь от неприятностей.

– Я думала, мы собираемся бороться с ними вместе, Джо. Или то, о чем ты говорил, было лишь словами?

– Я пытаюсь оградить тебя, Марта, а ты даже не хочешь меня слушать.

– Не бойся за меня. А то я начинаю чувствовать себя каким-то получеловеком – так, должно быть, чувствовал себя О'Горман, когда я начинала за него трястись. Конечно, если ты увидишь, как я перехожу улицу, а на меня мчится автобус – я буду тебе благодарна, если ты меня оттащишь или хотя бы предупредишь. Но здесь… Послушай, это же смешно. Что со мной может случиться, если я подъеду с тобой к Карме? А за девочкой, может быть, надо будет присмотреть – она ведь еще ребенок, и очень испуганный. Не надо обкладывать меня ватой, когда я могу быть реально полезна.

– Ладно, – тяжело вздохнул Куинн, – позвольте вашу руку, мадам. Я помогу вам выбраться из ваты.

– Благодарю вас, сэр. Вы не пожалеете о своем решении.

– Да я и не посмею.

– Ты как-то странно сегодня говоришь, Джо. В чем дело? Что у тебя на уме?

– Ничего особенного, – вздохнул он. – Просто, мне вдруг захотелось, чтобы коробка с ватой, из которой ты так стремишься выбраться, стала чуть побольше. Настолько, чтобы вместить нас обоих.

Глава двадцать пятая

Он шел по городским улицам, часто останавливаясь и пристально вглядываясь в небо, будто ожидая увидеть кого-нибудь из своих лесных соседей: черно-белый всполох вспархивающего дятла, неяркую синеву хвоста кукушки, суетливо хлопающие крылышки зяблика… Однако на глаза ему попадались лишь случайные воробьи на проводах да голуби на крышах.

В голове у него постепенно зарождалась неясная фантастическая мечта: как было бы замечательно, если бы все горожане внезапно превратились в птиц. Машины на дорогах вдруг навсегда остановились бы, а из их окон выпорхнули бы птицы. А еще – из фабрик, контор, домов, гостиниц, квартир; из дверных проемов, труб, двориков, садов, с тротуаров… Птицы парили бы, скользя в воздухе, хлопая крыльями, пикируя, испуская трели, щебет, крики, свист, в буйстве красок, движений и звуков. И одна из них была бы больше, громче, великолепнее всех остальных. Золотой орел. Он сам.

Видение разрослось, как пузырь, и лопнуло. Машины не останавливались. Люди оставались людьми – такими несчастными, без крыльев, а золотой орел по милости закона притяжения без сил опустился на тротуар.

Слишком давно он не видел людей. Его пугали даже старики, а мимо молодых он старался проскользнуть как можно быстрее, опасаясь, что они начнут насмехаться над его одеянием, бритой головой и босыми ногами. Потом он нечаянно поймал краем глаза свое отражение в окне небольшой бакалейной лавки и понял, что смеяться им не над чем. Он выглядел, как обычный человек. За время, проведенное в лесу, волосы его отросли. Черные с проседью кудри он подстриг в парикмахерской, сбрил там же бороду, затем в магазине готовой одежды купил серый костюм, галстук, белую рубашку и черные кожаные мокасины, немилосердно сжавшие в тисках его отвыкшие от обуви ступни. Больше не было брата Языка – по улицам брел человек без имени, и к его присутствию никто не проявлял ни малейшего интереса. Он был, как говорится, никто, ничто и звать никак. Он вошел в бакалейную лавку и спросил, как пройти на Грингроув-авеню, где жила Карма. Бакалейщица объяснила ему дорогу, не отрывая глаз от газеты.

– Большое спасибо, мадам, – поблагодарил он.

– Угу.

– Теперь я уверен, что смогу ее найти. Жарко сегодня, верно?

– Угу.

– Вы не смогли бы уделить мне несколько минут?

– Счастливо.

– Прошу прощения. Я совсем не хотел вас отвлекать…

– Вы что, глухой? Или иностранец? Счастливо.

– Спасибо.

«Нет, я не глухой и не иностранец. Я большой золотой орел в маске. А ты – жирный голубь».

Половина четвертого. Времени еще оставалось достаточно. Повернув за угол, он сунул правую руку в карман и ощутил теплую, гладкую кость рукояти бритвы. Лезвие было уже не настолько острым, чтобы бриться, но горло девочки мягче мужской щетины. По его губам скользнула усмешка. Однако это не был клекот золотого орла – всего лишь писк маленькой птички, и он не хотел его слышать. Жалкий звук подрывал его уверенность в себе; ноги его ослабли настолько, что ему пришлось на минуту прислониться к фонарному столбу, чтобы собраться с силами.

Три молоденькие девушки, сидевшие на скамейке у автобусной остановки, подозрительно поглядывали на него, будто умудрились разглядеть под новым костюмом ветхое серое одеяние. Он ненавидел их от всей души, но решил, что должен как-то их успокоить.

– Жаркий сегодня денек, не правда ли? – обратился он к пичужкам.

Одна из них уставилась на него, вторая захихикала, третья отвернулась.

– В такой жаркий день мысли должны были прохладны, – продолжал он.

Они снова промолчали. Чуть позже самая высокая из девушек натянуто обронила:

– Нам не разрешают разговаривать со странными незнакомцами.

– Вовсе я не странный. Разве я таким выгляжу? Мне кажется, вид у меня вполне заурядный. Я – обыкновенный человек. Тысячи таких, как я…

– Лаура, Джесси. Пошли. Помните, что говорила ма?

– …идут каждый день на работу. И всегда им не хватает денег, уверенности в себе, чувства безопасности, никогда они не ощущают себя свободными, как птицы, но всегда надеются, что им воздастся на Небесах. Только это долгий путь, такой долгий путь…

Он знал, что девушки уже ушли и он обращается к пустой скамейке, но не усматривал в этом ничего необычного. Ведь, если человека никто не слушает, для него вполне естественно беседовать с пустыми скамейками, с безмолвными стенами и потолками, с глухими деревьями, пустыми зеркалами, закрытыми дверями…

Он двинулся дальше. Местность вокруг становилась все богаче: газоны зеленее, ограды выше, даже дома выглядели более пустыми, будто богатство выстроило их специально для демонстрации, а само переехало жить куда-нибудь еще. Лишь изредка его чувства отмечали звук хлопнувшей двери, чьего-то голоса, движение занавески. «Они здесь, – думал он. – Они здесь, и это хорошо. Но они прячутся. Они боятся меня, самого заурядного человека».

* * *

Добравшись до Грингроув-авеню, он на минуту остановился, постоял на правой ноге, чтобы восстановить кровообращение в левой, потом на левой, чтобы отдохнула правая. Ему казалось, что он провел на ногах весь день и с каждым шагом его туфли становились все теснее. На какое-то время его заинтересовало, сколько таких же заурядных людей ходит каждый день в тесных туфлях, собираясь совершить убийство. Возможно, очень мало. А может быть, куда больше, чем себе представляют. Он не делал ничего необычного. К тому же Карма дала обеты лишений и отречения; богатая жизнь может лишить ее шансов достичь тихих золотых улиц Царствия Небесного. Может, он даже сделает ей одолжение, спасет от ее собственной глупости.

Иногда, вспоминая годы послушания и повиновения, его разум восставал против Учителя, этого обманщика, а братья и сестры казались обманутыми простофилями. Но такое случалось редко. Многолетнее ежедневное повторение заповедей оставило в нем глубокий отпечаток. Въевшиеся в мозг истины нельзя было убрать, как отпечаток тела на Сеновале, закопать, как мусор, или засыпать сосновыми иглами, как пепел от костра. Здесь, в городе, окружающий мир выглядел пагубным, на безвкусно одетых мужчинах и накрашенных женщинах лежала печать дьявола. В богатых домах жили больные души; неверующие ехали в больших автомобилях по широким улицам прямо в ад.

Клеймо Учителя горело на его челе; где-то в глубине души он понимал, что вовсе не серое одеяние брата Языка, а именно это клеймо разглядели на нем девушки, сидевшие на скамейке. Хотя они давно уже ушли, он невольно ускорил шаги, как бы спеша уйти от их пытливых глаз.

Проходили минуты; один за другим оставались за спиной дома. На некоторых значились только номера, на других – номера и имена. Номер 1295 был тщательно выписан на пластинке, вделанной в миниатюрный железный фонарик; там же можно было прочесть: «Миссис Харли Бакстер Вуд». Как и многие другие, этот дом выглядел пустым, но он знал, что впечатление ошибочно. Разговаривая с Кармой по телефону, он чувствовал, что вначале девочка отнеслась к нему очень подозрительно, но вскоре подозрительность сменилась любопытством, а любопытство – нетерпением. Он знал, что она глубоко привязана к матери, несмотря на все их стычки; она должна была ждать весточки от нее.

Он игнорировал дверной замок и легонько постучал костяшками пальцев в застекленную дверь. Так было больше похоже на дружеский сигнал, чем безликий звонок. Ответа не последовало, но у него возникло ощущение, что Карма стоит рядом, по другую сторону двери. Ему даже показалось, что он слышит ее дыхание – частое, нервное и боязливое. Так дышала его птичка перед тем, как уронила головку, закрыла глаза и умерла в его руке. Потом он выкопал ей могилку под деревом, взял топор и изрубил на куски ее клетку. Он вспомнил, какое дикое возбуждение охватило его, когда топор опускался на железные прутья – будто он сам долгие годы пробыл пленником в этой клетке и теперь топор открывал дорогу к свободе для него. Когда возбуждение улеглось, он выбросил остатки клетки в овраг, как убийца, скрывающий улики преступления.

– Карма?

Да, он слышал ее дыхание.

– Это я, брат Язык. Ты что, не узнаешь меня? Понимаю, ты никогда не видела меня в таком костюме. Не обращай внимания, это в самом деле я. Выгляни, глупышка, и ты сама убедишься, – он прижался губами к дверной щели. – Карма. У меня есть новости о твоей матери.

Она, наконец, ответила тонким, дрожащим голоском:

– Вы их можете рассказать и оттуда.

– Нет, не могу.

– Я не хочу… выходить.

– Ты что, боишься? Господи, неужели ты боишься бедного старого брата Языка? Ты что? Мы ведь были друзьями все эти годы, Карма. Разве я не отдал тебе самое ценное, что у меня было, – пишущую машинку?

– Она была не ваша, – отпарировала девочка. – Вы украли ее из машины О'Гормана.

– Ты называешь меня вором? Нет, она была МОЯ.

– Я знаю, откуда она взялась.

– Ты глупая девчонка. Кто-то сказал тебе неправду, а ты и проглотила, будто это конфетка. Никто не знает правды, кроме меня. Но не могу же я разговаривать с тобой через дверь. Открой, Карма.

– Не могу. Тетя дома. Она наверху, в своей комнате.

Ложь была настолько явной, что он чуть не расхохотался. Но даже если бы это было правдой, чем могла бы помочь тетя? Ведь ее горло тоже было мягче мужской щетины.

– Ты маленькая врунишка, – нежно проворковал он. – И озорница. Я помню, как ты меня дразнила, пытаясь заставить говорить. Ты меня называла братом без Языка. И напевала: «Язык, Язык, кто взял твой язык?» Помнишь, Карма? И я не сердился, ведь правда? Я не мог себе этого позволить. Люди, хранящие секреты, должны учиться молчать – вот я и учился. И научился, но потом выдал себя во сне. Я всегда как-нибудь себя выдавал…

Они не ответила. На мгновение у него возникло чувство, будто он снова вернулся в лес, один, чтобы объяснить себе все то, о чем никому не следовало слышать.

К дому подъехала полицейская машина. Он выпрямился, стараясь выглядеть степенным и величавым, как священник, навещающий в воскресный полдень своего прихожанина. Он всегда воображал себя священником. Как это было бы чудесно жить, руководствуясь простыми правилами и вызубрив наизусть несколько священных текстов, советовать людям, как поступать и что делать…

Патрульная машина его встревожила. Может быть, девушки с автобусной остановки, придя домой, рассказали о нем матери и та позвонила в полицию? Тогда это ищут его. Правда, сейчас они его, кажется, не заметили, но вдруг вернутся?.. Да нет, чепуха. Чего ради им возвращаться? Да и у матери тех девчонок нет никакого повода, чтобы заявлять о нем. Он к ним не приставал, не пытался познакомиться, не предлагал конфет… Глупые девчонки, глупая их мамаша, у них нет повода, нет повода…

* * *

– Патруль его засек, – прошептал Куинн. – Задержи его еще на несколько минут, Карма.

– Я не могу.

Даже рядом с Куинном и с Мартой, обнявшей ее за плечи, девочка боялась, потому что чувствовала их страх и не могла понять его. Это пугало куда больше, чем человек за дверью, пусть даже и опасный. Она видела побелевшие губы Куинна, отчаяние. Марты и снова тихо всхлипнула:

– Я не могу. Не знаю, что говорить.

– Заставь говорить его.

– О чем?

– О себе.

– Где вы прятались, брат Язык? – повысив голос, спросила Карма.

* * *

Вопрос был ему неприятен. Получалось, будто его считали преступником, вынужденным скрываться, а вовсе не мудрецом, выбравшим лес ради внутренней свободы.

– Не могу же я торчать тут весь день, – бросил он раздраженно. – Нас ждет твоя мать.

– Где?

– В доме ее друзей. Она очень больна; может быть, даже умирает. И попросила меня привести тебя к ней.

– Что с ней случилось?

– Никто не знает. Она не хочет, чтобы вызывали доктора. Может быть, тебе удастся ее убедить. Ты идешь?

– Это далеко?

– Практически рядом. Сразу за углом. Твоя мать очень опасно больна, дитя. Тебе лучше поторопиться.

– Хорошо. Я буду готова через минуту.

– Впусти меня, чтобы я подождал тебя в доме.

– Не могу. Вдруг вы разбудите тетю? Она может не отпустить меня с вами, потому что ненавидит людей из Тауэра. Думает, они могут попытаться меня забрать. Она говорит, что они…

– Хватит болтать, девчонка. Иди, собирайся.

Он ждал, наблюдая, не вернутся ли полицейские, и отсчитывая секунды, проходящие сквозь его мозг, как маленькие игрушечные солдатики. Каждая салютовала и называла свое имя: один, сэр, два, сэр, три, сэр, четыре, сэр, пять, сэр…

Почтительные создания. Всегда называют его «сэр» – коротко, но вежливо. Знают, что раньше он был обычным, заурядным человеком, но возвысился из общей серой массы, чтобы стать главнокомандующим времени и носить на рукавах звезды. Конечно, невидимые – ведь было еще совсем светло. Только ночью звезды устремлялись с небес вниз, чтобы сесть на его рукава…

Сто четырнадцать, сэр. Сто пятнадцать, сэр.

Вдруг что-то произошло. Он встревожился. Игрушечные солдатики сменили форму – теперь они стали полицейскими в голубых мундирах. И больше не отдавали ему честь, не называли своих имен – наоборот, хриплыми, непочтительными голосами требовали, чтобы он назвал свое.

– Ваше имя?

– Я – главнокомандующий времени!

– Вот даже как?

– Это очень ответственная работа. Я решаю, в какое время какие события должны произойти. С людьми, птицами, животными, деревьями в лесу…

– Прекрасно, главнокомандующий. Пойдем-ка, осмотрим войска.

– Сейчас не время.

– Самое время, уверяю вас.

– Но это МОЕ решение.

– Пойдемте, главнокомандующий. Понимаете, нам прислали со станции настоящие часы, но они окончательно запутались. Мы хотим, чтобы вы с ними поговорили, помогли им прийти в себя, понятно?

Его вдруг осенило. Эти люди вовсе не были полицейскими. Они были агентами иностранной разведки, засланными специально для того, чтобы разрушить порядок времени и похитить главнокомандующего.

Дверь дома открылась. Вышел человек, которого он знал под именем Куинн. С ним была женщина, показавшаяся ему смутно знакомой, хотя ее имени он вспомнить не мог.

– Не позволяйте им забрать меня! – взмолился он. – Это вражеские агенты! Я вам говорю. Они собираются свергнуть правительство!

Куинн отшатнулся, будто эти слова ударили его в живот.

– Патрик! – внезапно закричала женщина, стоявшая рядом с ним. – Патрик! О, Боже мой, Патрик!

Он уставился на нее, недоумевая, почему она выглядит такой знакомой. И, Бога ради, кто он такой, этот неизвестный ему Боже мой Патрик?