Текст книги "Неоготический детектив"

Автор книги: Мэри Робертс Райнхарт

Соавторы: Маргарет Миллар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Она испытующе посмотрела на него; лицо ее было строгим и немного печальным.

– А мне кажется, не совсем.

– Может быть, вам виднее.

– Вам хотелось бы, чтобы я побежала в полицию?

– Да нет. Я только…

– Не спорьте, хотелось бы. Вы в самом деле верите, что, когда закон требует око за око – так оно и должно быть. Только в жизни не все задачи имеют столь однозначный ответ, как в математике. И, если возникнет необходимость, я не испугаюсь поклясться перед Верховным судом на Библии, что никакого письма, где говорилось бы о смерти моего мужа, никогда не получала.

– Вы уверены, что Джордж не побоится сделать то же самое?

– Да.

– Потому, что он вас любит?

– У вас, кажется, одни романы на уме, – холодно обронила она. – Надеюсь, со временем это пройдет. Нет, мистер Хейвуд не влюблен в меня. Просто мы одинаково расцениваем создавшуюся ситуацию. Было ли письмо жестоким розыгрышем, как считает он, или чистой правдой, как думаю я, мы оба согласились, что обнародовать его было бы гибельным. Потому я его и сожгла. Хотите знать, где? В печке на заднем дворе, а потом развеяла по ветру каждую частичку пепла. Теперь оно существует только в памяти человека, который его написал, мистера Хейвуда и в моей собственной.

– И в моей.

– В вашей – нет, мистер Куинн. Вы его никогда не видели. И даже не можете быть уверены, что оно существовало, не так ли? Я ведь могла его и выдумать, правда?

– Не думаю.

– Хотела бы я, чтобы это так и было. Хотела бы…

Чего бы она ни хотела, все ее желания давно развеялись по ветру, как пепел от письма. Даже чувствуя на себе ее взгляд, Куинн ощущал, что она смотрит вовсе не на него – ее глаза были устремлены куда-то в прошлое, когда она и ее семья жили счастливо и спокойно.

– Марта…

– Извините, я не хотела бы, чтобы вы звали меня Мартой.

– Но это ваше имя.

Она гордо вскинула голову:

– Я – миссис Патрик О'Горман.

– Это было очень давно, Марта. Проснитесь. Сон закончился, зажглись огни.

– Я не хочу, чтобы они светили.

– Но они горят. Вы сами так сказали.

– Я этого не вынесу, – прошептала она. – Мы были счастливы. Такая дружная семья… И вдруг это письмо. Все сразу разлетелось, осталась одна куча мусора. И уже поздно от него избавляться. Можно лишь притворяться, что его нет. И дальше придется притворяться…

– Так и будете всю жизнь притворяться, что вам замечательно хорошо живется? Как бабочке в сачке. Я не могу остановить вас. В моих силах лишь предостеречь: Марта, это уже перебор. Свет луны не изменился, и розы не перестали расти на мусоре только от того, что О'Горман на кого-то напал. В жизни всегда так: немного лунного света, немного роз, немного мусора… Не надо строить из себя героиню трагедии. Вы для этого не годитесь. О'Горман не был ни героем, ни негодяем – просто несчастным человеком. В последнюю нашу встречу вы уверяли меня, что очень трезво смотрите на жизнь. Вы по-прежнему в это верите?

– Не знаю. Но я… я действительно так думала. Мне всегда удавалось контролировать любую ситуацию, и это помогало решать многие проблемы.

– Включая и О'Гормана?

– Да.

– Вы заставляли себя прикрывать ошибки и слабости вашего мужа. Теперь, когда нужда в этом отпала, не решаетесь посмотреть правде в глаза. Ежеминутно задираете подбородок и гордо провозглашаете, что вы – миссис Патрик О'Горман, но уже в следующую минуту начинаете что-то кричать о Мусоре. Вам не кажется, что пора достичь какого-то компромисса?

– Не ваша забота.

– А я возьму да и сделаю это своей заботой. Прямо сейчас.

Она воззрилась на него с некоторым испугом.

– Что вы собираетесь делать?

– Делать? А что я могу? – устало усмехнулся он. – Разве что ждать, когда вам надоест бросаться из одной крайности в другую. Тогда вы, может быть, и наткнетесь случайно на какой-нибудь вариант, который будет далеко не раем, но все-таки малость получше, чем преисподняя. Как думаете, это возможно?

– Не знаю. Я вообще не могу сейчас об этом говорить.

– Почему?

– Темнеет. Надо позвать детей, – она встала. Движения ее были такими же неуверенными, как голос. – Я… вы останетесь с нами поужинать?

– Мне бы очень хотелось, но боюсь, что сейчас это было бы некстати. Не хочется выглядеть в глазах ваших детей незваным гостем на их стоянке. Это место принадлежит им, вам и О'Горману. Так что лучше уж я подожду до тех пор, когда смогу предложить вам другое – то, которое вы втроем сможете разделить со мной.

– Не надо так говорить, пожалуйста. Мы ведь едва знакомы.

– Во время нашей последней встречи вы мне сказали одну вещь, в которую я поначалу даже поверил: будто я слишком стар, чтобы что-то узнать о любви. Больше я в это не верю, Марта. Теперь я думаю, что был слишком молод и пуглив, чтобы узнать о ней.

Она отвернулась, склонив голову так, что он видел выглянувшую из-под воротника белую полоску ее шеи, контрастирующую с загорелым лицом.

– Между нами нет ничего общего. Ничего.

– Откуда вы знаете?

– Мне рассказал кое-что о вас Джон Ронда. О том, как вы жили, где работали… Я никогда не смогла бы принять такой образ жизни и не настолько глупа, чтобы поверить, будто я смогу вас изменить.

– Уже начали.

– В самом деле? – ее губы одарили его улыбкой, но голос остался печальным. – Я уже говорила вам о розовых очках, верно? Вы никак не соберетесь их снять. Люди не меняются только от того, что им внезапно этого захотелось.

– Вы слишком много страдали, Марта. Так много, что совсем лишились иллюзий.

– К сожалению, вернуть их невозможно.

– Не берусь говорить за всех, но знаю, что со мной это случилось!

– Когда?

– Не так давно.

– И каким образом?

– Сам не знаю.

Куинн слегка лукавил. Он полностью отдавал себе отчет, с чего все началось. Терпкий запах сосен, луна, похожая на золотую дыню, бросающая свой ласковый свет сквозь ветви деревьев, звезды, разбросанные по небу, как маковые зернышки… И нетерпеливый голос сестры Благодеяние: «Вы что, никогда неба не видели?» – «Такого – нет». – «Оно такое же, как всегда». – «Но для меня оно выглядит иначе». – «Вам не кажется, что вы переживаете религиозный экстаз?» – «Нет, я восхищаюсь совершенством».

Марта наблюдала за ним с интересом и тревогой.

– Что с вами случилось, Джо?

– Думаю, я просто по новой влюбляюсь в жизнь. Становлюсь частицей мира, из которого меня когда-то изгнали. Забавно, что возвращение свершилось в месте, где изо всех сил пытаются отрешиться от этого мира.

– В Тауэре?

– Да, – кивнул он, не отрывая взгляда от слабой, последней полоски заката на горизонте. – Я вернулся туда после того, как мы с вами расстались на прошлой неделе.

– Удалось вам повидать сестру Благодеяние? Вы спросили, зачем ей понадобилось найти Патрика, да еще с вашей помощью?

– Спросить-то спросил, да только она не ответила. Сомневаюсь, что она вообще меня услышала.

– Почему? Она была больна?

– В какой-то степени. Больна от страха.

– От чего?

– От того, что боялась не достичь небес. Наняв меня, она свершила тяжкий грех. Да к тому же еще утаила деньги, принадлежащие общине, а слово «деньги», как считает Учитель, нечисто. Он странный человек – сильный, непреклонный и совершенно сумасшедший. Душит свое стадо в объятиях, усиливающихся по мере того, как оно уменьшается. А это происходит непрерывно, и потому его воззвания, указы и наказания становятся все более экстремальными. Что касается молодежи, то ее уход из Тауэра – всего лишь вопрос времени.

Он вспомнил измученное лицо сестры Раскаяние, когда она тащила за собой троицу своих послушных детей с бунтующими глазами, и раздраженный голос матери Пуресы, мысленно уже покинувшей обитель и обитающей в роскошных апартаментах своего детства в компании с любимым слугой Кэпиротом.

– Вы собираетесь снова туда вернуться? – поинтересовалась Марта.

– Да, я кое-кому обещал. К тому же надо ведь рассказать сестре Благодеяние, что человек, которого она поручила мне найти, умер.

– Вы не станете упоминать о письме?

– Нет.

– Никому?

– Никому, – Куинн поднялся. – Ну, мне, пожалуй, пора.

– Да.

– Когда я вас снова увижу, Марта?

– Не знаю. Сейчас я слишком смущена. Из-за письма… ну, и из-за того, что вы сказали.

– Сегодня вы сюда выбрались, чтобы убежать от меня?

– Да.

– Жалеете, что я вас нашел?

– Трудно сказать. Пожалуйста, не спрашивайте меня об этом.

– Хорошо.

Куинн подошел к своей машине и сел за руль. Оглянулся. Марта разжигала костер; разгорающийся огонь придал ее спокойному лицу оживление и теплоту. Теперь оно выглядело совсем как тогда, в кафетерии больницы, когда она рассказывала ему о своем замужестве.

* * *

– Мы вернулись, как только услышали, что машина уехала, – сказал Ричард. Он чувствовал витающий в воздухе аромат тайны, столь же явственный, как запах дыма от костра. – Кто это был?

– Мой друг.

– У тебя же нет друзей-мужчин.

– Нет. А ты бы хотел, чтобы они появились?

– Думаю, это было бы неплохо.

– Нет, – серьезно возразила Салли. – У мам не бывает друзей-мужчин.

– Иногда бывает, – улыбнулась Марта, положив руку ей на плечо. – Когда у них слишком долго нет собственного мужа.

– Почему?

– Как правило, женщины и мужчины проявляют друг к другу интерес. Иногда женятся.

– И рожают детей?

– Тоже иногда.

– Как ты думаешь, сколько детей у вас будет?

– Самый глупый вопрос из всех, какие я слышал в своей жизни, – с презрением заявил Ричард. – Как может мама иметь детей, если она старая и седая?

– Не очень-то лестно ты обо мне говоришь, Ричард, – оборвала его Марта более резко, чем собиралась. – Тебе не кажется?

– Черт возьми, нет. Ты ведь моя мама, а мамам комплиментов не говорят.

– А было бы неплохо, хотя бы для разнообразия. Волосы у меня, между прочим, каштановые, а не седые.

– Я знаю. И совершенно замечательные. Старая и седая – это ведь просто такое выражение.

– Если даже и так, я не желаю его слышать, пока оно не будет соответствовать действительности. Может, и тогда не захочу. Ясно?

– Дружище, ты сегодня что-то чересчур обидчива! Что же, парню и сказать ничего нельзя, чтобы его тут же не поставили на место? Мы как, вообще-то, ужинать собираемся?

– Можете обслужить себя сами, – холодно предложила Марта. – Я чувствую себя слишком дряхлой, чтобы что-нибудь поднимать.

Ричард уставился на нее, широко распахнув глазенки; челюсть его от удивления отвисла.

– Эй, дружище! Ты даже на маму перестала быть похожей!

…Распихав детишек по спальникам, Марта извлекла из сумочки зеркало и, устроившись поближе к огню, тщательно исследовала глядящее на нее из темного стекла женское лицо. Прошло немало времени с тех пор, как она проделывала это в последний раз, и увиденное не доставило ей большого удовольствия. В зеркале отражалось вполне заурядное лицо. Еще не старое, совершенно здоровое на вид, оно вполне могло бы устроить какого-нибудь вдовца с кучей детишек, подыскивающего новую кандидатуру, согласную взвалить на себя ярмо домашнего хозяйства. Но для свободного молодого мужчины, вроде Куинна, в нем не было решительно ничего привлекательного.

«Я вела себя, как последняя идиотка, – подумала она. – Ведь почти поверила. Нет уж, лучше буду впредь доверять суждениям Ричарда».

Глава пятнадцатая

Возвращаясь в мотель, Куинн проехал мимо оштукатуренного здания, занятого редакцией «Маяка». Окна еще светились.

Он вовсе не горел желанием встречаться с Рондой: слишком много накопилось информации, которой вовсе ни к чему было делиться с говорливым редактором газеты. Однако он не сомневался, что по своим таинственным каналам Ронда непременно узнает о его возвращении и может что-нибудь заподозрить, если Куинн будет уклоняться от встречи. Поэтому он нехотя затормозил и вошел в редакцию.

Ронда в полном одиночестве изучал «Хронику Сан-Франциско», потягивая из банки пиво.

– Привет, Куинн. Присаживайтесь. Чувствуйте себя как дома. Пивка не Хотите?

– Нет, спасибо.

– Слышал-слышал, что вы вернулись в наш городишко. Что поделывали? Шли по следу?

– Да нет, – хмыкнул Куинн. – Большей частью служил нянькой у одного эрзац-адмирала в Сан-Феличе.

– Есть новости?

– Какие новости?

– Черт побери, вы очень хорошо знаете, какие. Нашли что-нибудь интересненькое в деле О'Гормана?

– Ничего такого, что годилось бы для печати. Множество слухов и версий, но никаких конкретных доказательств. Мне начинает казаться все более достоверной ваша теория о незнакомом хичхайкере.

– Вот как? – доброжелательно ухмыльнулся Ронда, но в голосе его явственно проскользнула и скептическая нотка. – Почему же?

– Оказалось, что в этом деле самое верное – придерживаться фактов.

– Других причин нет?

– Нет вроде. А что?

– Просто уточняю. Вдруг мелькнула мысль: может, вы раскопали что-нибудь такое, что предпочитаете держать в секрете? Но, поскольку большую часть информации вы получили от меня, вы ведь не станете ничего скрывать, верно?

– Конечно, нет, – самым добродетельным тоном уверил его Куинн. – Я никогда даже помыслить не мог, чтобы вести себя так некрасиво.

– Я совершенно серьезно, Куинн.

– Я тоже.

– Тогда выкладывайте.

– Готов.

– Давайте начнем сначала. Так чем вы занимались эту неделю?

– Это я вам уже объяснил. Подвернулась работенка в Сан-Феличе.

Куинн понимал, что какую-нибудь кость Ронде кинуть придется, иначе его подозрительность только пуще разыграется.

– Пока я там ошивался, мне удалось перекинуться парой слов с Рут, сестрой Альберты Хейвуд, – неохотно признался он. – Об О'Гормане я, правда, ничего нового не узнал, но об Альберте кое-что выяснил. А еще больше, когда съездил навестить ее в Теколотской тюрьме.

– Вы ее ВИДЕЛИ? Лично?

– Да.

– Ну, будь я проклят! Как это вам удалось? Я уже несколько лет пытаюсь раскрутить ее на интервью.

– Мне, знаете ли, в свое время выдали в Неваде лицензию детектива. Представители закона всегда рады скооперироваться.

– Ну и как она? – взволнованно спросил Ронда, перегибаясь через стол. – Что-нибудь рассказала? О чем вы говорили?

– Об О'Гормане, конечно.

– О'Горман! Ну, будь я проклят! Как раз то, что…

– Прежде чем ваш восторг дойдет до логического конца, хочу предупредить, что ее суждения об О'Гормане, мягко говоря, не вполне нормальны.

– То есть?

– Она вбила себе в голову, что ажиотаж, вызванный исчезновением О'Гормана, заставил ее потерять осторожность. Потому-то она и допустила ошибку, из-за которой попала в тюрьму. Даже попыталась убедить меня, что О'Горман только для того и решил исчезнуть, чтобы отомстить ей за то, что ее брат Джордж делал ему замечания.

– Так она что, во всем винит О'Гормана?

– Да.

– Полный бред. Кроме всего прочего, это означало бы, что О'Горман узнал о ее махинациях в банке за месяц до ревизии, рассчитал, какой поднимется ажиотаж, если он исчезнет, и как это повлияет на Альберту. Она что, не понимает, что это просто нереально?

– Для нас – да. Но она живет в собственной реальности. Например, полностью отвергает мысль, что О'Горман мертв, только на том основании, что, если это так, ей некого будет винить в своих несчастьях. Понимаете, не будь его исчезновения, ей пришлось бы признать, что в ее бедах виновата лишь она сама, а она еще не готова посмотреть правде в лицо. Возможно, и никогда не будет готова.

– И далеко это у нее зашло?

– Понятия не имею. По мне, так вполне основательно.

– Но с чего вдруг?

– Я лично не поручился бы, что того же не произошло бы со мной, просиди я пять лет в клетке, – вздохнул Куинн. – А вы?

Воспоминание о тюрьме в Теколоте заставило его вновь передернуться от отвращения, только не к несчастной Альберте, а к обществу, вырезавшему части собственного тела, чтобы сохранить видимость благополучия, а потом удивляющемуся, почему это оно так скверно себя чувствует.

Ронда мерил шагами комнату, будто чувствуя, как вокруг него смыкаются стены тюремной камеры.

– Я не смогу опубликовать то, что вы Мне рассказали, – проговорил он. – Слишком многие этого не одобрят.

– Естественно.

– Джордж Хейвуд в курсе?

– Должен бы. Он ежемесячно ее навещает.

– Как вы об этом узнали?

– Мне об этом рассказали сразу несколько человек. Включая Альберту. На нее визиты Джорджа неважно действуют. На него, вероятно, тоже. Тем не менее он продолжает ее навещать.

– Стало быть, его разрыв с ней был просто обманом? Попыткой одурачить старую леди?

– И еще кое-кого.

– Вот чудак, – пробормотал Ронда, хмурясь в потолок. – Совершенно не в состоянии его понять. То он бегает от меня, как черт от ладана, то вдруг у всех на глазах начинает трясти мне руку, будто я его любимый, внезапно нашедшийся братик, и взахлеб рассказывает, что уезжает на Гавайи. Почему?

– Думаю, потому, что вы можете тиснуть эту новость в «Маяке».

– Но он в жизни не дал мне ни строчки для светской хроники. Вопил как резаный, даже если я просто упоминал его имя в списке гостей на чьей-нибудь вечеринке. С чего вдруг такие перемены?

– Очевидно, он хочет, чтобы все знали, что он уехал именно на Гавайи.

– Этакий светский мотылек, да? Чепуха. Совсем не в его вкусе.

– Многое не в его вкусе в этом лучшем из миров, – пожал плечами Куинн, – однако ему приходится мириться. Может быть, по той же причине, почему мне в свое время приходилось донашивать одежду моего брата, когда он из нее вырастал: кто-то же должен был это делать. Ладно, мне, пожалуй, пора сматываться. Я и так отнял у вас Бог знает сколько времени.

– Не спешите, – попросил Ронда, открывая свежую банку. – Я тут с женой слегка полаялся, так что домой не тороплюсь, жду, пока она поостынет. Уверены, что не соблазнитесь насчет пива?

– Совершенно уверен.

– Между прочим, вы после возвращения не видели Марту О'Горман?

– Зачем?

– Да нет, я просто так интересуюсь. Жена позвонила ей сегодня в больницу, думала пригласить в воскресенье на обед. Ей сказали, что Марта приболела. Она пошла ее навестить, думала, может, надо помочь чем, но Марты дома не оказалось, и машины ее тоже. Вот я и подумал, может, вы об этом что-нибудь знаете?

– Вы слишком высокого мнения о моих профессиональных талантах. Ладно, Ронда, увидимся позже.

– Одну минутку, – редактор смял банку из-под пива и пристально уставился на нее. – Знаете, Куинн, у меня возникло странное чувство.

– Это случается. Главное, не волнуйтесь.

– О, я не про то. Мне вдруг показалось, будто вы что-то от меня скрываете. Может быть, нечто очень важное. Это было бы нехорошо, правда? Я ваш друг, ваш приятель, ваш товарищ. Я познакомил вас с делом О'Гормана и даже одолжил свою личную картотеку.

– Вы поступили благородно, – согласился Куинн. – Доброй ночи, друг, приятель, товарищ. Примите соболезнование по поводу ваших странных ощущений. Знаете что, примите-ка на ночь пару таблеток аспирина. Глядишь, к утру и пройдет.

– Вы так думаете?

– Нет, конечно, я могу и ошибиться…

– Можете. И вы это делаете, черт возьми! Кого вы хотите одурачить, старина? Такого матерого газетного волка, как я? У меня же интуиция!

Поднявшись, чтобы открыть дверь, Ронда немедленно зацепился за угол стола, и его ощутимо повело в сторону. Куинну невольно стало любопытно, как давно матерый газетный волк начал свой пивной вечер и сколько потребовалось пива, чтобы обострить его интуицию до такой степени.

Он с удовольствием выбрался на улицу. Дул свежий ветерок, выманивший из домов половину населения Чикота. Город, в полдень такой пустынный, буквально возродился к жизни, едва село солнце. Все лавки на Мэйн-стрит были открыты, кафе и забегаловки набиты битком, перед кинотеатрами выстроились очереди. Машины, битком набитые подростками, носились взад-вперед по улицам; в каждой орало радио, гудели клаксоны, визжали колеса… Шум помогал им бездельничать и прикрывал их полнейшую неспособность к какой-либо деятельности.

Добравшись до мотеля, Куинн загнал машину в гараж и уже закрывал за собой дверь номера, когда знакомый голос воззвал из зарослей кустарника:

– Мистер Куинн! Джо!

Он повернулся и увидел Вилли Кинг, прислонившуюся к стене гаража. Вид у нее был совершенно больной: лицо белое, как цветы жасмина, в кустах которого она скрывалась, взгляд остекленевший и не вполне осмысленный.

– Я вас ждала, – запинаясь, пробормотала она. – Часы. По крайней мере мне так показалось. Я не… я не знаю, что делать.

– Очередной спектакль, а, Вилли?

– Нет-нет. Это я.

– Ну да? В самом деле?

– Перестаньте. Вы что, не в состоянии определить, когда кто-то играет, а когда нет?

– С вами – абсолютно не в состоянии.

– Ну и ладно, – произнесла она, изо всех сил пытаясь говорить с достоинством. – Тогда не буду… не смею больше вас беспокоить.

Она повернулась и походкой вдовствующей герцогини двинулась в темноту. Тут Куинн внезапно обратил внимание, что на ногах у нее старые теннисные туфли. Было совершенно невозможно представить, чтобы такая актриса приняла участие в представлении, не удосужившись сменить обувь. Он окликнул ее, и, поколебавшись, миссис Кинг неохотно вернулась.

– Что случилось, Вилли?

– Все. Моя жизнь рухнула.

– Хотите, пойдем в мой номер и все обсудим?

– Нет.

– Что, не желаете об этом говорить?

– Не хочу идти в ваш номер. Не думаю, что это прилично.

– Может, и нет, – улыбнулся Куинн. – Помнится, тут где-то есть маленький дворик. Если хотите, можем посидеть там.

Дворик, отгороженный от улицы и строений мотеля живой изгородью из розовых и белых олеандров, отягощенных пышными цветами, представлял собой несколько квадратных ярдов газона, окружавшего ярко освещенный бассейн размером с ванну. Он был безлюден, но на бетоне отчетливо виднелись мокрые детские следы, а в воде лениво плавал крошечный голубой поплавок.

Скамейки были уже убраны на ночь, поэтому Куинн усадил свою собеседницу прямо на траву, еще теплую от солнца, а сам с удовольствием плюхнулся рядом. Вилли выглядела несколько смущенной и, судя по всему, жалела, что пришла.

– Трава чудесная, – жалобно произнесла она. – Знаете, как трудно содержать газон в нашем климате? Приходится его непрерывно поливать…

– Это что, единственное, что вас сейчас заботит?

– Нет.

– Что еще?

– Джордж, – сказала она. – Он уехал.

– Вы что, только сейчас об этом узнали?

– Нет. Я имею в виду, что он действительно УЕХАЛ. И никто не знает, куда. Никто.

– Вы уверены?

– Только в одном: ни на какие Гавайи он не полетел, – голос ее пресекся, и она прижала руку к горлу, будто пытаясь предотвратить поломку. – Он меня обманул. Будто не знал, что может мне все о себе рассказать. Все что угодно. Я все равно его бы не разлюбила. Так нет, он сознательно мне врал! Дурочку из меня делал!

– Как вы об этом узнали, Вилли?

– Сомневаться-то я начала еще днем, сразу как вы ушли из конторы… сама не пойму, почему. Ну, взяла да и позвонила в Лос-Анджелес. В аэропорт. Наплела им какую-то ерунду про семейные неприятности, мол, срочно нужно соединиться с Джорджем Хейвудом, а я не уверена, уехал он на Гавайи или нет. Они проверили списки: ни во вторник, ни в среду его имя не значится.

– Могли и проглядеть, – пожал плечами Куинн. – Или Джорджу взбрело в голову путешествовать под чужим именем. Мало ли что могло быть?

Она изо всех сил пыталась поверить, но так и не смогла.

– Нет. Я уверена, что он убежал. От меня, от своей матери, от нашей драки за него. О, я не имею в виду драку в буквальном смысле, но все равно это настоящая война. Наверное, ему просто не под силу стало все выносить, а принять решение он так и не смог ни в ее пользу, ни в мою. Вот и удрал от нас обеих.

– Согласитесь, такое решение вполне можно назвать малодушным. А из всего, что я слышал о Джордже, можно понять, что он был кем угодно, только не трусом.

– Может быть, это я заставила его так поступить, сама не понимая, что делаю. Ладно, по крайней мере хоть маленькое удовлетворение – ЕЙ он тоже ничего не сказал. Хотелось бы мне вместо того, чтобы звонить, самой к ней заявиться! Посмотреть на ее старую физиономию, когда она узнала, что ее Джордж так и не уехал на Гавайи.

– Вы ей звонили?

– Да.

– Зачем?

– Захотелось! – резко сказала Вилли. – Пусть пострадает, как я… Пусть так же помучается, не зная, вернется Джордж или нет.

– А вы не слишком драматизируете? Что заставляет вас думать, будто он может не вернуться?

Она беспомощно покачала головой.

– Мне кажется, вы знаете больше, чем говорите мне, – заметил Куинн.

– Только то, что он в последнее время обдумывал что-то такое, о чем никому не рассказывал.

– Под «недавно» вы подразумеваете, с того времени, как в Чикоте появился я?

– Пожалуй, даже раньше. Хотя после того, как вы начали тут вынюхивать и задавать вопросики, все началось всерьез.

– Может быть, он испугался этих самых «вопросиков», – предположил Куинн. – И из города убежал от меня, а вовсе не от вас и не от матери.

– Чего ему вас-то пугаться? – с минуту поразмышляв, горько усмехнулась она. – Джорджу нечего скрывать, кроме… ну, кроме того дела, когда я задержала вас в кафе.

– Идея была его?

– Да.

– Чего он хотел добиться?

– Он СКАЗАЛ, – она невольно сделала ударение на этом слове, – что вы, может статься, мелкий мошенник и собираетесь кого-нибудь шантажировать. Хотел, чтобы я вас задержала, пока он обыщет вашу комнату.

– Как он узнал, где она? И вообще что я существую на белом свете?

– Я рассказала. Я была в редакции, когда вы общались с Рондой. Услышала, как вы упомянули об Альберте Хейвуд, и подумала, что Джордж должен об этом знать. Пришла к нему. Вот он и попросил меня проследить за вами, узнать, куда вы пойдете и где остановились.

– Значит, ваше внимание привлекло имя Альберты, а вовсе не О'Гормана?

– Вы забыли. Имени ее вообще никто не упоминал. Просто Ронда вам вскользь рассказал о местном скандале вокруг растраты и чудесной маленькой леди, ее совершившей. Нетрудно было сообразить, о ком речь.

– А вы что, каждый раз мчитесь к телефону и начинаете названивать Джорджу, стоит кому-нибудь случайно упомянуть о его сестре?

– Нет, конечно. Но вы мне с самого начала показались подозрительным. Знаете, взгляд такой… В общем, не доверяю я людям с таким взглядом. К тому же подвернулся случай оказаться полезной Джорджу. Не так уж часто мне выпадает такая возможность, – с горечью добавила она. – Я ведь женщина самая заурядная. Где уж мне конкурировать с пророщенной пшеницей, тигровой мазью и прочими штуками, которые использует миссис Хейвуд, чтобы привлечь внимание. Ну, и еще… чтобы прочие женщины в сравнении с ней казались скучными.

– У вас из-за этой старушки уже целый комплекс развился, Вилли.

– А что поделаешь? Она меня провоцирует. Мне иногда кажется: я и в Джорджа-то влюбилась только потому, что для нее это – нож острый. Может, ужасно, что я так считаю, Джо, но она настоящее чудовище. И я с каждым годом все лучше понимаю, что заставило Альберту стать преступницей. Она таким способом боролась со своей мамочкой. Знала, что в один прекрасный день ее непременно поймают; может, и нарочно это подстроила. И все для того, чтобы наказать и опозорить старую леди. Миссис Хейвуд ведь Совсем неглупа, хотя от меня такого комплимента никогда не дождется, во всяком случае мотивы, которые двигали Альбертой, прекрасно понимает. Потому и порвала с ней; потому и настаивает, чтобы Джордж сделал то же самое.

– Ну, это уж вы чересчур, – недоверчиво хмыкнул Куинн. – Я вам хоть сейчас с ходу придумаю не меньше сотни способов, как она могла бы ее наказать, не попадая при этом за решетку.

Вилли его не слышала. Она задумчиво и методично, одну за другой, срывала с газона травинки, совсем как молодая девушка, гадающая на ромашке: «любит – не любит».

– Как вы думаете, Джо, куда он поехал?

– Откуда мне знать? Можно было бы, конечно, что-нибудь сообразить, но только если бы я точно знал, почему он уехал.

– Хотел убежать от меня и своей матушки.

– Это он мог бы сделать и раньше.

Именно момент, выбранный для отъезда, интересовал Куинна больше всего. Марта О'Горман показала Джорджу письмо от убийцы своего мужа, и оно его, по ее словам, взволновало, хотя он и пытался ее уверить, что это всего лишь чья-то злая шутка. А сразу вслед за тем он раззвонил на весь город, что уезжает на Гавайи поправлять здоровье. Даже попытался скормить эту информацию местной газете.

– Мне кажется, для Джорджа было не совсем обычным разглашать свои планы, а? – поинтересовался Куинн.

– В какой-то степени. Меня это во всяком случае удивило.

– Как вы думаете, зачем ему это понадобилось?

– Понятия не имею.

– А вот я, кажется, имею. Только боюсь, Вилли, вам это не очень понравится.

– Я и так не в восторге от того, что происходит. Хуже не будет.

– Будет, – пообещал Куинн. – И намного. Весь этот тарарам, который устроил Джордж вокруг своей поездки, может означать, что он пытался соорудить себе алиби на случай, если в Чикоте что-нибудь случится.

Вилли с суровой решимостью продолжала обрывать траву, но Куинн видел, что делает она это совершенно механически, и понимал, что таким образом его собеседница попросту пытается скрыть охвативший ее страх.

– До сих пор ничего не случилось, – мрачно заметила она.

– Верно. Но я все же попрошу вас быть осторожнее, Вилли.

– Меня? Почему меня?

– Вы – доверенное лицо Джорджа. Вполне может быть, он сказал вам нечто такое, о чем сейчас сожалеет.

– Он ничего мне не говорил, – резко возразила она. – И у Джорджа в жизни не было ни одного доверенного лица. Он одиночка, как и Альберта. Они оба настолько погружены в себя, что это… это даже как-то не по-человечески.

– А может быть, двое одиночек находили отдушину в том, что общались друг с другом. Вы все еще отказываетесь верить, что он ежемесячно навещал Альберту?

– Теперь верю.

– Вспомните, Вилли, бывали ли раньше у Джорджа периоды, когда он, скажем, казался не в себе? Например, был слишком взволнован, или чересчур много пил, или находился в подавленном состоянии?..

– Своих проблем Джордж со мной не обсуждал. Пьет он исключительно редко. Правда, время от времени начинал уделять слишком много внимания своей астме.

– Вы наблюдали его в подобных ситуациях?

– Иногда. Но в остальном его поведение не менялось. Разве что он становился чуть более вялым, чем всегда, – она напряглась, стремясь вспомнить все как можно точнее. – Года три назад ему удалили аппендицит. Я была с ним в больнице, поскольку миссис Хейвуд отказалась. Она предпочла сидеть дома, рассуждая, каким совершенством был бы аппендикс Джорджа, если бы он питался пророщенной пшеницей и патокой. А я сидела рядом с ним, когда он отходил от наркоза. Слышали бы вы, что он кричал! В жизни бы не поверила, что Джордж Хейвуд в состоянии говорить такие вещи. Медсестер он довел почти до истерики, непрерывно требуя, чтобы они оделись, поскольку в порядочной больнице не должно быть голого персонала.

– Ваше присутствие он осознавал?

– В какой-то степени.

– То есть? Что вы имеете в виду?

– Ему казалось, что я Альберта. Он все время называл меня ее именем и твердил, что я – глупая старая дева, которой следовало бы поумнеть.