Текст книги "Неоготический детектив"

Автор книги: Мэри Робертс Райнхарт

Соавторы: Маргарет Миллар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

– В каком смысле?

– Он не объяснил. Но буквально кипел от негодования.

– Почему?

– Она, видите ли, раздавала одежду всем бродягам, которые удосуживались позвонить в дверь. Это его волновало почти в такой же степени, как голые медсестры. Он называл ее легковерной, мягкосердечной дурочкой. Дурочкой Альберта, может, и была, но уж ни легковерной, ни мягкосердечной ее никак нельзя назвать. И если в самом деле существовал хоть один бродяга, которому она отдала старое тряпье Джорджа, у нее должна была быть какая-то причина помимо обычного милосердия. Хейвуды вообще не те люди, которые раздают милостыню в дверях собственного дома. Жертвовать на какие-то организованные благотворительные акции – да, сколько угодно. Но случайные подаяния – никогда! В это я верю еще меньше, чем в стриптиз медсестер.

– А потом вы Джорджа об этом не спрашивали?

– Вообще-то кое о чем я ему рассказала.

– Как он отреагировал?

– Расхохотался. Правда, с некоторой неловкостью. У Джорджа чрезвычайно развито чувство собственного достоинства, его выводит из себя даже мысль о возможности ситуации, в которой он мог бы глупо выглядеть. Хотя в чувстве юмора ему тоже нельзя отказать и история о голых медсестрах его, конечно же, рассмешила.

– А злость на Альберту?

– Это – нет. Мне даже показалось, он почувствовал вину за то, что называл ее имя. Хотя, конечно, в том состоянии не мог отвечать за свои слова.

Вилли утратила интерес к траве и к игре в «любит – не любит», полностью переключившись на дырку в левой туфле. Она старательно общипывала парусину, будто птица, собирающая материал для гнезда. Олеандровая изгородь надежно защищала их от городского шума, Чикот казался чем-то далеким и не слишком реальным.

– Какое сейчас у Джорджа финансовое положение? – поинтересовался Куинн.

Она удивленно вскинула глаза, будто поразившись, что кого-то мог заинтересовать подобный вопрос.

– Он не миллионер, конечно, ему приходится зарабатывать деньги. Однако, хотя дела сейчас не так хороши, как несколько лет назад, в этом отношении у него все в порядке. Тем более что тратит он немного, чего, правда, не скажешь о его мамочке. Ей только последняя пластическая операция в Лос-Анджелесе обошлась в тысячу. А потом, конечно, еще пришлось полностью обновлять гардероб, чтобы он соответствовал ее неприлично новому лицу.

– Альберта любила азартные игры. А Джордж?

– Нет.

– Вы уверены?

– Как я могу быть в чем-то уверенной? – устало пробормотала Вилли. – Все, что я знаю, – он никогда об этом не говорил. Да и темперамент у него не тот. Джордж всегда все заранее планирует и терпеть не может случайностей. Он почти рассвирепел, когда я в прошлом году купила несколько билетов Ирландской лотереи. Назвал меня недотепой. И, наверное, был прав – я так ничего и не выиграла.

«Джордж и Альберта, – подумал Куинн. – Два человека, привыкших все заранее планировать. Два моллюска, наловчившихся общаться друг с другом сквозь захлопнутые раковины. О чем они говорили? Строили новые планы? Ходили слухи о скором освобождении Альберты, и странно, что Джордж выбрал именно это время, чтобы исчезнуть. Если, конечно, это не часть нового плана».

Тщательно сделанная прическа Вилли в виде пчелиного улья окончательно погибла и теперь свисала на одну сторону, напоминая свой прототип, оставленный пчелами и переживший суровую зиму. Из-за этого вид у нее был слегка поддатый, что, по мнению Куинна, вполне соответствовало ее характеру: здравомыслием Вилли отнюдь не отличалась.

– Джо?

– Да.

– Как вы думаете, где Джордж?

– Возможно, здесь. Я имею в виду – в Чикоте.

– Думаете, отсиживается под вымышленным именем в каком-нибудь отеле или в меблирашках? Других вариантов нет, его в городе каждая собака знает. Да и зачем ему вообще скрываться?

– Может быть, он ждет.

– Чего?

– Думаю, об этом знает только Бог. Я во всяком случае понятия не имею.

– Если бы он мне хоть немного доверял… Ну, что ему стоило со мной посоветоваться?.. – голос ее снова начал прерываться, но ей удалось справиться. – Глупо, правда? Джордж никогда и никого не спрашивает. Он вещает.

– Думаете, после женитьбы вам удалось бы его изменить?

– Не хочу я его менять. Меня он и такой устраивает, – ее губы сжались в тонкую упрямую линию. – Можете не верить, но так оно и есть.

– Ладно-ладно. Вам нравится, когда вами повелевают. Вот я этим и займусь. Ступайте домой и как следует отдохните.

– Я совсем не то имела в виду.

– Ну-ка, давайте разберемся. Так нравится вам или нет, когда вам отдают приказы?

– Я готова их выполнять. Но только когда они исходят от справедливого человека.

– Здесь таких нет. Придется вам примириться с его заместителем.

– Вы не годитесь даже в заместители, – тихо промолвила она. – Вы не настолько в себе уверены, чтобы приказывать. Вам не удалось бы одурачить и собаку.

– Вот уж не уверен. Несколько леди из этого племени принимали меня очень даже всерьез.

Она покраснела и отвернулась.

– Я пойду домой. И вовсе не потому, что вы мне это велели. А о Джордже и обо мне можете не волноваться. Я смогу его приручить… после того как мы поженимся.

– Золотые слова, Вилли.

– Знаю. И можете не сомневаться: я верю в то, что говорю.

Он проводил ее до машины. Шли они в отчужденном молчании, как два поглощенных собственными проблемами незнакомца, пути которых случайно совпали. Однако, когда Вилли села за руль, он легонько коснулся ее плеча, и она ответила беспокойной, мимолетной улыбкой.

– Удачи вам, Вилли.

– О, спасибо.

– Все будет хорошо.

– Хотите дать мне письменную гарантию?

– Вот с этим в нашем лучшем из миров как раз не очень-то, – вздохнул Куинн. – Так что не советую сидеть в ожидании.

– Не буду.

– Доброй ночи, Вилли.

Чтобы добраться до номера, Куинну пришлось пройти мимо конторы мотеля. Клан Фрисби в полном составе собрался вокруг стола: он сам, его жена, дочь, ее муж, дедушка и еще несколько человек, которых Куинн раньше не видел. Говорили они все одновременно, и шумно было, как на митинге. Вдобавок радио, включенное на полную мощь и готовое взорваться от напряжения, обдавало всех волнами музыки, предназначенной для хлопанья в ладоши и топанья ногами и как нельзя лучше подходившей к обстановке.

Фрисби увидел Куинна в окно и через мгновение появился в дверях. Купальный халат трепыхался вокруг его босых ног, возбужденное лицо блестело от пота.

– Мистер Куинн! Подождите минутку, мистер Куинн!

Куинн подождал. Тело его сотрясалось от дурных предчувствий, и он на секунду задумался, было ли то игрой воображения или он впрямь ощутил первые волны начинающегося землетрясения.

– У меня есть ключ, – произнес он, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Спасибо, мистер Фрисби.

– Знаю. Но я подумал, вдруг в вашей комнате не включен приемник и вы пропустите великую новость, – Фрисби выпаливал слова со скоростью зенитного пулемета. – Вы ни в жисть не поверите.

– Попытаюсь.

– Такая маленькая, спокойная, славная женщина… Вот уж никогда не поверил бы, что она способна выкинуть такой фокус. О ком угодно поверил бы, только не о ней.

«Это Марта, – подумал Куинн. – Что-то случилось с Мартой». Первым его стремлением было подойти и зажать Фрисби рот, чтобы не слышать дальше, но он заставил себя стоять и слушать.

– Можете себе представить? На меня будто кирпич свалился, когда по радио об этом сообщили. Я так завопил, что жена примчалась – решила, у меня припадок начался. «Бесси, – говорю я ей, – Бесси, ты нипочем не догадаешься, что случилось». – «Марсиане приземлились», – говорит она. – «Нет, – сказал я, – Альберта Хейвуд сбежала из тюрьмы».

– Боже!

Восклицание, сорвавшееся с уст Куинна, несло в себе не удивление, но благодарность и облегчение. Еще с минуту он не мог заставить себя переключиться на Альберту. Его разум упорно отказывался думать о ком-либо еще, кроме Марты. Она была спасена! Сидела перед своим костром в полной безопасности, как в тот момент, когда он видел ее в последний раз.

– Да, сэр, мисс Хейвуд, – с чувством повторил Фрисби. – Сбежала в грузовике, который привез сладости для тюремного буфета.

– Когда?

– Сегодня днем. В детали тюремное начальство не вдается, но и так понятно, что получилось у нее просто здорово. Или, наоборот, совсем скверно, ха-ха, – смех Фрисби больше походил на нервное хихиканье. – В любом случае найти ее полиции не удалось. После тюрьмы грузовик заезжал еще в три или четыре места, и она могла сойти в любом, А там ее мог ждать какой-нибудь приятель с машиной, если, конечно, она все заранее спланировала. Это моя версия. А вы что скажете?

– Звучит разумно, – кивнул Куинн.

«С одной поправкой, – подумал он про себя. – Роль друга в грузовике вполне мог исполнить родной брат в зеленом «понтиаке».

Итак, два очень необщительных человека объединились. Придуманный ими план начал осуществляться.

– Вот помяните мое слово, – ухмыльнулся Фрисби, – она вернется сюда.

– Зачем?

– По телевизору столько раз показывали, как кто-то убегает из тюрьмы, и всегда они возвращаются на место преступления, чтобы исправить ошибки правосудия. Если она невиновна, то обязательно попытается это доказать.

– Что бы она ни пыталась доказать, мистер Фрисби, невиновной она не была. Спокойной ночи.

С трудом добравшись до кровати, Куинн тем не менее долго не мог уснуть. Он лежал, слушая шум кондиционера и громкие, злые голоса парочки из соседнего номера, ссорящейся из-за денег.

«Деньги», – вдруг подумал он. Сестра Благодеяние получала деньги от сына из Чикаго. А письмо, расстроившее Марту О'Горман, было отправлено из Эванстауна, штат Иллинойс[13]13
  Чикаго тоже находится в Иллинойсе.


[Закрыть]. Сын – в Чикаго, письмо – из Эванстауна. Если тут есть какая-то связь, то единственный, кто может что-то прояснить, – это сестра Благодеяние.

Глава шестнадцатая

Хотя рассвет только-только занимался, сестра Благодеяние уже знала, что денек выдастся на славу. Ее босые ноги проворно ступали по тропинке, ведущей к туалетной комнате. Потом она запела, не обращая никакого внимания на ледяную воду и специфические особенности серого домашнего мыла, упорно не желавшего мылиться. «Грядет хороший день, да, Господи, грядет хороший день, да, Господи».

– Мир тебе, – прервав пение, поздоровалась она, когда в комнату, неся керосиновый фонарь, вошла сестра Раскаяние. – Чудесное утро, не правда ли?

Сестра Раскаяние водрузила фонарь на место с лязгом, прозвучавшим весьма неодобрительно.

– Чего это с тобой? – осведомилась она.

– Ничего, сестра. Просто мне хорошо. Я счастлива.

– Думаешь, человеку в этом мире больше нечего делать, кроме как быть счастливой?

– Можно ведь быть счастливой и трудиться на общую пользу, разве не так?

– Не знаю. Я никогда не пробовала.

– Бедная сестра, тебя опять беспокоит голова, да?

– Занимайся своей головой, а я уж как-нибудь позабочусь о своей!

Сестра Раскаяние плеснула в таз немного воды, сполоснула лицо и вытерла его шерстяным лоскутом, извлеченным из складок поношенного платья.

– Думаешь, после наказания человек приобретает более здравый взгляд на вещи?

– Наказание закончилось.

Однако при воспоминании о нем настроение слегка померкло. Мрачное было время, даже несмотря на глубокое убеждение, что жизнь в колонии легкой быть не должна. Правда, Учитель в конце концов сократил заточение с пяти дней до трех – без нее он не мог управиться с матерью Пуресой, да к тому же брат Терновый Венец растянул лодыжку, свалившись с трактора. «Они нуждаются во мне», – подумала она, и дух ее вновь воспарил, оставив далеко внизу унылую комнату и недовольное лицо сестры Раскаяние, все еще вытиравшейся после своего краткого омовения. «Они нуждаются во мне, и я – здесь». Сестра Благодеяние прислушивалась к этим словам, как ребенок к звону бечевки, на которой в синей вышине мечется бумажный змей, уносимый сильным ветром.

– Грядет хороший день, да, Господи, – снова запела она.

– Ну, это смотря по тому, как его провести, – раздраженно огрызнулась сестра Раскаяние. – Мне бы твои заботы. Я вот ума не приложу, что делать с Кармой. Ходят слухи, у нас новый обращенный?

– Говорить об этом еще рано, но я надеюсь. Очень надеюсь. Для колонии это может стать началом новой жизни. Может, это знак Небес и мы вновь преуспеем, как в прежние дни?

– Мужчина?

– Да. Я слышала, душа его очень страдала.

– Молодой? Я имею в виду, настолько ли он молод, что мне теперь придется не спускать с Кармы глаз?

– Я его не видела.

– Дай Бог, чтобы он оказался постарше и похилее, – вздохнула сестра Раскаяние. – А заодно и со слабым зрением.

– У нас что, мало здесь старых и слабых? Нет, Тауэру нужны молодые, сильные и жизнеспособные.

– Это все, конечно, очень хорошо. Только в теории. А на практике я должна учитывать Карму. Ох, это так непросто – быть матерью.

– Да, – понимающе кивнула сестра Благодеяние. – Это верно.

– Тебе-то что, для тебя это все уже в прошлом. А вот для меня только начинается.

– Кстати, сестра, насчет Кармы. Может быть, лучше ей на время уехать?

– Куда?

– У тебя же есть сестра в Лос-Анджелесе. Карма могла бы пожить у нее…

– Стоит ей раз вырваться, и она уже никогда не вернется. Ее манят мирские удовольствия. Она ведь не знает, насколько они ничтожны и как умеют предавать. Отправить ее к сестре – то же самое, что послать прямиком в ад. Как ты можешь даже предлагать такое? Наказание отбило у тебя чутье?

– Не думаю, – неуверенно возразила сестра Благодеяние. Конечно, ей казалось немного странным, что после таких страданий она так замечательно себя чувствует, однако наказание закончилось почти неделю тому назад и уже начало расплываться в ее памяти, будто изображение в потрескавшемся и грязном зеркале.

Выйдя из комнаты, она снова запела, прерываясь лишь для того, чтобы приветствовать встречных.

– Доброе утро, брат Сердце… Мир с тобой, брат Свет. Как твоя новорожденная козочка?

– Очень резвая. И жирная, как масло.

– Чудесно.

Новый день, новый козленок, новый обращенный. «Да, Господи, хороший день грядет».

– Доброе утро, брат Язык. Как ты себя чувствуешь?

Брат Язык улыбнулся и кивнул.

– С твоей птичкой тоже все в порядке?

Еще один кивок, еще одна улыбка. Она знала, что он может говорить, если захочет. Но, может быть, сейчас как раз кстати, что он не говорит…

«Да, Господи…»

Она растопила печку на кухне. Потом помогла сестре Раскаяние поджарить окорок и яйца, надеясь, что Учитель выйдет к завтраку и объявит нового обращенного допущенным. До сих пор только он и мать Пуреса видели этого человека. Он проводил время в Башне, осматривая колонию, беседуя с Учителем, спрашивая и отвечая на вопросы. Это был трудный период для них обоих. Сестра Благодеяние знала, как нелегко добиться допущения, и надеялась, что Учитель проявит снисходительность к мужчине. Колония нуждалась в новой крови и новых силах; в последнее время братья и сестры стали слишком часто болеть из-за переутомления. Все они приветствовали бы еще одну пару рук, способную доить коров и коз, собирать урожай и рубить дрова, и пару хороших сильных ног, чтобы пасти скот…

– Ты опять размечталась, сестра, – упрекнул ее брат Терновый Венец. – Я уже трижды просил тебя отрезать еще хлеба. Моя лодыжка не поправится на пустой желудок.

– Она уже совсем зажила.

– Вовсе нет. Ты так говоришь просто потому, что затаила обиду, когда я поведал Учителю о твоих грехах.

– Чепуха. У меня нет времени обижаться. И лодыжка твоя совсем не распухла. Ну-ка, давай на нее взглянем.

Брат Язык прислушивался к перепалке, ревнуя, как всегда, когда сестра Благодеяние оказывала внимание кому-то еще. Он приложил руку к груди и громко закашлялся, но сестра давно уже изучила все его трюки и притворилась, что не слышит.

– Как новенькая, – резюмировала она, слегка притронувшись к лодыжке брата Венца.

Новая лодыжка, новый рассвет, новая коза, новый обращенный… «Да, Господи…»

Но Учитель так и не появился. Сестре Раскаяние пришлось отнести в Башню завтрак на троих, пока сестра Благодеяние помогала Карме убрать со стола и вымыть посуду.

Бренча оловянными тарелками и кружками, сестра возобновила свои вокальные упражнения. Для обитателей Тауэра ее репертуар звучал непривычно: до сих пор здесь звучали лишь старые, торжественные протестантские гимны с новым текстом, написанным Учителем. Все они были абсолютно одинаковы и никогда никого не ободряли и не утешали.

– Зачем вы так шумите? – фыркнула Карма, сметая со стола крошки с таким видом, будто каждая из них нанесла ей смертельное оскорбление.

– Потому что чувствую полноту жизни и надежду.

– Ну, а я – нет. Здесь все дни одинаковы. Ничего не меняется, кроме того, что мы стареем.

– Замолчи сейчас же! И перестань копировать свою мать. Привыкнешь брюзжать, потом не отучишься.

– Ну и что? Зачем мне отучаться?

– Не дай Бог, кто-нибудь услышит, что ты говоришь, – попеняла ей сестра Благодеяние, стараясь, чтобы голос ее звучал построже. – Мне было бы больно, если бы тебя снова наказали.

– Я и так терплю наказание двадцать четыре часа в сутки только потому, что я здесь. Ненавижу это место! Как только представится возможность, сбегу, не раздумывая.

– Нет, Карма, нет. Я знаю, очень трудно думать о вечности, когда молода, но ты должна попытаться. Ступая по каменистой земле босыми ногами, ты придешь на тихие золотые улицы Небес. Запомни это, дитя.

– Откуда я знаю, что это правда?

– Это – правда (но ее собственный голос отозвался в ушах фальшивым эхом: «Верно ли?»). Ты должна заполнить свой разум видениями небесного благоденствия, Карма («Должна ли?»).

– Не могу. Я все время думаю о мальчиках и девочках в школе. Об их красивой одежде, о том, как они много смеются и сколько у них книг, которые можно читать. Сотни книг о том, о чем я никогда даже не слышала. Просто дотронуться до них и знать, что они есть… о, как бы это было чудесно! – лицо Кармы побледнело от волнения, и усыпавшие его красные точки выступили еще ярче, напоминая клоунский грим. – Почему у нас здесь нет книг, сестра?

– Кто бы о нас заботился, если бы вся колония уткнула носы в книги? Надо работать, чтобы…

– Не в том дело.

– Сейчас небезопасно об этом говорить, – смущенно заметила сестра Благодеяние. – В правилах ясно сказано…

– Никто не подслушивает. Я знаю настоящую причину. Если мы прочтем в книгах, как живут другие люди, то можем не захотеть оставаться здесь, и тогда никакой колонии не будет.

– Учитель лучше знает, что нам нужно. Ты должна помнить об этом.

– Я этого не понимаю.

– Ох, Карма, дитя мое. Что же нам с тобой делать?

– Дайте мне уйти.

– Мир – очень жестокое место.

– Более жестокое, чем здесь?

Ответа не последовало. Сестра Благодеяние, отвернувшись, старательно скребла оловянную тарелку. «Самое время, – думала она. – Самое время Карме покинуть нас. И самое время мне ей помочь. Я чувствую, что должна это сделать, только не знаю, как. О, Господи, подскажи мне!»

– Мистер Куинн не думает, что мир так уж жесток, – заметила Карма.

Ее фраза поразила сестру Благодеяние своей неожиданностью. В последние дни она запрещала себе вспоминать его. Когда он возникал в ее сознании, как чертик из коробки, она силой загоняла его обратно, прижимала крышку и старалась держать ее как можно крепче. Но крышка была скользкой, а руке не хватало ни силы, ни быстроты, и время от времени он вновь объявлялся – молодой человек, которого она предпочла бы никогда не встречать.

– Никого не интересует, что думает мистер Куинн, – резко сказала она. – Он ушел из нашей жизни раз и навсегда.

– Нет, не навсегда.

– Что ты можешь об этом знать?

– А вот не захочу, так и не скажу.

Сестра Благодеяние подскочила к девочке и руками, еще мокрыми от мытья посуды, схватила ее за плечи.

– Ты его видела? Говорила с ним?

– Да.

– Когда?

– А когда вы были в заточении, – пояснила Карма. – Я рассказала ему о прыщах, и он обещал вернуться и привезти лекарство. И он это сделает.

– Нет. Он не должен.

– Он обещал.

– Он не вернется, – сказала сестра Благодеяние, прижав крышку и изо всех сил удерживая ее. – Он должен оставить нас в покое. Он наш враг.

Лицо Кармы исказилось от злости, которую она и не пыталась подавить.

– Учитель говорит, что у нас нет врагов, только друзья, еще не узревшие свет. Вдруг мистер Куинн вернется сюда, чтобы ему помогли прозреть?

– Мистер Куинн вернулся к игорным столам Рино, где он обитает. Если он тебе что-нибудь пообещал, с его стороны это было глупостью, и еще большей с твоей, если ты ему поверила. Слушай, Карма, я сделала большую ошибку, наняв мистера Куинна, и сурово за это наказана. Пора с этим покончить. Мы не должны больше ни видеть его, ни говорить о нем, понятно? – она помолчала, потом чуть спокойнее добавила: – У мистер Куинна хорошие намерения, но он приносит несчастье.

– Несчастье для Патрика О'Гормана?

– Откуда ты знаешь это имя?!

– Я… я просто услышала что-то в этом роде, – залепетала Карма, испугавшись столь бурной реакции, совершенно для нее непонятной. – Так… пролетело по воздуху, ну, и залетело случайно мне в уши.

– Ложь! Ты слышала его от мистера Куинна!

– Нет. Клянусь, просто случайно откуда-то долетело. Сестра Благодеяние отпустила девочку, ее руки безнадежно повисли вдоль тела.

– Ты приводишь меня в отчаяние, Карма.

– Я хочу того же, что и все, – тихим, но бесконечно упрямым голосом проговорила Карма. – Если бы меня выгнали, я могла бы уехать с мистером Куинном, когда он привезет лекарство.

– Не привезет. Он выполнил задание, за которое я заплатила ему в минуту слабости и неосмотрительности, и теперь ему незачем сюда возвращаться. Обещание, данное ребенку, для таких людей, как он, ничего не значит. Ты слишком наивна, если приняла его всерьез.

– Вы, должно быть, тоже приняли его всерьез, иначе бы так не испугались.

– Испугалась? – слово упало на середину комнаты подобно камню, брошенному на стеклянную крышу. Сестра Благодеяние попыталась по возможности замаскировать этот булыжник. – Ты милая девочка, Карма, но у тебя слишком взбалмошное воображение. И я сильно подозреваю, что на тебя подействовала вся эта суматоха вокруг мистера Куинна.

– Я не знаю, что это за слово «суматоха».

– Оно означает, что ты предаешься глупым мечтам о том, как он вернется, чтобы тебя освободить и сделать красавицей при помощи волшебного снадобья. Это все мечты, Карма.

Сестра вернулась к стопке тарелок. Вода успела остыть, ее поверхность покрылась слоем жира, и грубое мыло не мылилось. Опустив руки в грязную жидкость, она попыталась повторить свою песню, но не смогла вспомнить мелодию. Да и слова больше не казались пророческими, а всего лишь грустными: «Действительно ли грядет хороший день, Господи? А может, нет?»

* * *

В полдень во внутреннем дворе, у алтаря, было совершено официальное оглашение. Высокий, худой мужчина в очках, уже обритый и в одеянии, был коротко представлен Учителем:

– Со смиренной радостью я знакомлю вас с братом Верность Ангелов, который пришел, дабы разделить с нами нашу жизнь здесь и наше спасение в будущем. Аминь.

– Аминь, – сказал брат Верность.

– Аминь, – эхом откликнулись остальные.

Среди братьев возникло легкое волнение, но они быстро успокоились и вернулись к своей работе. Брат Свет с трудом тащился к амбару, с удовлетворением представляя, как скоро изменятся белые нежные руки новообращенного. Сестра Раскаяние с лицом, искаженным от волнения и одышки, торопливо семенила к кухне: «Он не стар, но, конечно, уже и не молод. Носит очки – значит, у него слабое зрение; может, он не заметит Карму? Как ужасно быстро она выросла в женщину».

Брат Терновый Венец вел трактор, насвистывая сквозь зубы. Он видел машину новообращенного – о, какая чудесная машина! Как перерастает мурлыканье мотора в низкий, мощный рев! Он вообразил себя за рулем: нога на тормозе, и – повороты на горной дороге, один за другим, только шины визжат! Зум, зум – это я еду! Зум, зум, зум!

Брат Твердое Сердце с братом Языком взялись за мотыги и возобновили прополку сорняков на огороде.

– Интересно, сильная ли у него спина? – подумал вслух брат Твердое Сердце. – Это важно. Руки и ноги можно развить либо работой, либо упражнениями, но сильная спина – это от Бога. Разве не так?

Брат Язык кивнул, мысленно моля Бога, чтобы его напарник заткнулся: как всегда, с первых слов он успел ужасно надоесть.

– Да, сэр, сильная спина у мужчины и красивые тонкие лодыжки у женщины – это дары от Бога. А, брат Язык? О, женщины! Как я без них скучаю! Хочешь, раскрою один секрет? Я никогда не был привлекателен, но мне случалось иметь большой успех у женщин. Можешь мне поверить.

Брат Язык кивнул. «Интересно, кто-нибудь успеет заткнуть пасть этому ублюдку, пока я его не пристукну?»

– Что-то ты сегодня неважно выглядишь, брат Язык. Осунулся-то как! Может, плохо себя чувствуешь? На твоем месте я бы передохнул, а то, глядишь, плеврит снова возобновится… Сестра Благодеяние говорит, что тебе нельзя уставать. Ступай-ка лучше, вздремни малость.

Учитель взобрался по ступенькам на вершину Тауэра, чтобы, как всегда, посмотреть вниз, на голубое озеро в зеленой долине, и вверх, на зеленые горы в голубом небе. Обычно этот вид вдохновлял его, но сейчас он чувствовал себя старым и усталым. Проверка брата Верность Ангелов была нелегким делом – тот ведь в ответ тоже проверял его. А нужно было еще управлять матерью Пуресой, заставлять ее быть спокойной и довольной. По мере того как слабело ее тело, возвраты в прошлое становились все более дикими. Она непрерывно что-то приказывала Кэпироту – своему слуге, умершему тридцать лет назад, и приходила в ярость, когда приказы не выполнялись. Звала родителей и сестер и горько плакала, когда они не отвечали. Иногда принималась перебирать четки, и в эти моменты никто не смел ее отвлекать. Новый брат не понравился ей с первого взгляда; она осыпала его испанскими проклятиями, обвиняла в том, что он пытается ее ограбить, и грозилась выпороть. Учитель знал, что приближается время, когда ее придется отослать, и надеялся, что она умрет раньше, чем это станет действительно необходимо.

Спускаясь вниз, чтобы представить новообращенного, он оставил ее в комнате. Сейчас он тихо постучал в дверь и, прижав губы к щели, прошептал:

– Любимая, ты спишь?

Ответа не последовало.

– Пуреса?

Молчание.

«Она спит, – подумал Учитель. – Господи, будь щедр и милостив, пусть она умрет прежде, чем проснется».

Он запер дверь, чтобы она не могла выйти, и, ощутив потребность помолиться, отправился в свою комнату.

Мать Пуреса, спрятавшись за каменным алтарем во внутреннем дворике, наблюдала, как понапрасну запирали ее дверь, и хихикала, пока совсем не обессилела и глаза не стали мокры от слез.

Она долго оставалась в своем убежище. Там было прохладно и тихо. Ее подбородок опустился на высохшую грудь, веки сомкнулись. И тут, с шумом рассекая воздух, прямо с неба к ней слетел Кэпирот.