Текст книги "Неоготический детектив"

Автор книги: Мэри Робертс Райнхарт

Соавторы: Маргарет Миллар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

Глава двадцатая

В девять вечера Куинн все еще сидел в кабинете шерифа, дожидаясь, когда телефонистке удастся дозвониться до Чарли Фэзерстоуна. Наконец телефон зазвонил. Лэсситер бросил на него косой взгляд, потом повернулся к гостю:

– У меня такие штуки не особо хорошо получаются. Может, вы поговорите?

– В мои обязанности это не входит.

– Ну, все-таки… Вы хоть ее знали…

– Ладно, – кивнул Куинн. – Только чур, говорить я буду один.

– Это, между прочим, мой кабинет.

– Телефон тоже.

– Черт побери! – Лэсситер отбросил стул и, хлопнув дверью, удалился.

Куинн поднял трубку.

– Алло?

– Да.

– Мистер Фэзерстоун?

– Он самый. С кем я говорю?

– Мое имя Куинн. Я звоню вам из Калифорнии, из Сан-Феличе. Вас не так-то просто поймать.

– Верно, меня не было.

– Боюсь, у меня для вас неважные новости.

– Ничего удивительного, – в голосе собеседника прозвучало хроническое недовольство всем на свете. – Хороших из вашей части страны мне еще получать не доводилось.

– Сегодня в полдень ваша мать скончалась.

На том конце провода воцарилось молчание.

– Я ведь ее предупреждал! – простонал Фэзерстоун несколько минут спустя. – Говорил ей, что глупо там оставаться. В ее-то возрасте! Нельзя же так небрежно относиться к своему здоровью!

– Она умерла не из-за небрежности, мистер Фэзерстоун. Ее отравили.

– Боже мой! Что вы говорите? Отравили? Мою мать? Как? Кто это сделал?!

– Пока не знаю.

– Если виноват этот чертов маньяк, я его святую тушу на клочки разнесу!

– Это не он.

– Даже если так – все равно он виноват! – закричал Фэзерстоун, стараясь гневом заглушить обрушившееся на него горе. – Если бы не он и не та чушь, с которой он носится, она была бы со мной, здесь. Жила бы как приличная женщина!

– Она жила как очень приличная женщина, мистер Фэзерстоун. Делала то, что хотела. А хотела она служить другим людям.

– И эти другие были ей настолько благодарны, что отравили ее? Ей-Богу, исходя из того, что я знаю об их компании, этого можно было ожидать! Господи, я должен был это предвидеть, когда на прошлой неделе получил от нее письмо. Надо было… надо было действовать!

Горе, наконец, настигло его: Куинн услышал приглушенные мужские рыдания и женский голос, умоляющий: «Чарли, пожалуйста, не надо так переживать. Ты сделал все, что мог, чтобы ее образумить. Ну, пожалуйста, Чарли!»

Выждав несколько минут, Куинн осторожно спросил:

– Мистер Фэзерстоун? Вы еще здесь?

– Да. Да, я… продолжайте.

– Перед смертью она звала вас. Мне показалось, что вы должны это знать.

– Нет. Не хочу! Не надо!..

– Извините.

– Она была моей матерью. И я должен был о ней заботиться. Но однажды я оказался бессилен, когда этот псих забил ей голову своими бреднями. Господи, да даже двухлетний ребенок сразу понял бы, что это полный бред. Миллионы женщин теряют мужей, но это же не означает, что они немедленно должны перестать носить туфли…

– Относительно того письма, которое она вам написала…

– Было два письма, – перебил Фэзерстоун. – Первое – просто открытка: она, мол, чувствует себя хорошо, совершенно счастлива и просит о ней не беспокоиться. Другое было в запечатанном конверте; я по ее просьбе опустил его в почтовый ящик здесь, в Эванстоуне.

– Она объяснила, зачем это нужно?

– Нет, только сказала, что письмо поможет разъяснить ситуацию, из-за которой кто-то чувствует себя несчастным. Я подумал, что это очередные религиозные бредни ее так называемого Учителя, вот и кинул его в ящик. Насколько я помню, оно было в конверте авиапочты и адресовалось в Чикот, штат Калифорния, миссис О'Горман.

– Чьим почерком был написан адрес на конверте?

– Не знаю. Моей матери он во всяком случае не принадлежал. Больше всего было похоже, что писал ребенок, школьник класса так примерно третьего или четвертого. Хотя возможно, просто писали другой рукой.

– Не понял.

– Ну, знаете, примерно так получается, если человек пишет левой рукой. Или правой, если он левша. А может, он просто был малограмотным.

В том-то и дело, подумал Куинн. Для брата Венца писать это письмо было, надо полагать, сущей каторгой. Что его вообще заставило это сделать? Страх смерти без прощения? Вряд ли. Судя по внешнему виду, его здоровье было в идеальном порядке – во всяком случае куда лучше, чем у остальных. Но что, кроме страха, могло его заставить исповедоваться? Или кто?

Куинн вспомнил свой второй приезд в Тауэр, когда он пытался поговорить с сестрой Благодеяние, наказанной заточением за грехи. Он сказал ей тогда, что Марта О'Горман не уверена в смерти мужа. Что она заслужила хотя бы небольшую передышку. И попросил сестру во имя милосердия дать ей эту передышку. Ему казалось, что сестра Благодеяние не слышит его слов. Но она, по-видимому, услышала, приняла к сердцу несчастье Марты О'Горман и отправилась к брату Венцу с требованием написать письмо. Что-что, а решимости ей было не занимать. И убеждать она тоже умела – во всяком случае брат Венец согласился.

Так все это, по всей видимости, и произошло, хотя сама по себе ситуация вовсе не казалась правдоподобной. То есть действия сестры Благодеяние – да, но вот реакция брата Венца? Он не скрывал свою к ней антипатию и не был от нее зависим, как многие другие; к тому же отличался упрямством и изрядной долей самодовольства. Вряд ли человек с таким характером по просьбе одной женщины покорно уселся бы писать признание в убийстве для другой. «Ну уж нет, – подумал Куинн. – Это уж чистая фантастика…»

Тем временем Фэзерстоун вновь оседлал любимого конька: его мать была обманута маньяком, которого необходимо арестовать, всю колонию взорвать, а строения сровнять с землей.

– Я понимаю ваши чувства, мистер Фэзерстоун, – прервал его Куинн, – но…

– Вы не можете их понять. Она ведь не была вашей матерью. Вы не знаете, что это такое, когда член вашей собственной семьи поддается гипнозу ненормального и ведет жизнь, недостойную даже собаки…

– К сожалению, у вас не было возможности увидеть ее перед смертью. Уверяю вас: ее жизнь была намного счастливее, чем вы это себе представляете. Если она чем-то и жертвовала, то не напрасно. Она сама говорила мне, что, наконец, нашла свое место в мире и никогда не покинет его.

– Это были не ЕЕ мысли, а ЕГО.

– Она была вашей матерью. И она совершенно серьезно говорила о том, во что верила.

– Несчастная, сумасшедшая дура. Дура, и больше никто.

– По крайней мере она была дурой, нашедшей свой собственный путь.

– Вы его защищаете?

– Нет, мистер Фэзерстоун. Ее.

На другом конце провода раздался стон. Потом Куинн услышал женский голос:

– Извините, мой муж больше не может говорить на эту тему. Он слишком расстроен. Я хотела бы договориться о… о теле. Оно, наверное, на вскрытии?

– Да.

– Вы дадите мне знать, когда его можно будет доставить для похорон?

– Конечно.

– Тогда, я полагаю, больше нам сейчас не о чем говорить. Кроме… ну, пожалуйста, простите Чарльза.

– Да. До свидания, миссис Фэзерстоун.

Куинн повесил трубку. Руки у него тряслись, и, хотя в комнате было прохладно, он буквально утопал в поту. Он вытер его и вышел в коридор.

Лэсситер стоял около двери, беседуя с серьезным на вид молодым человеком в полицейской форме.

– С Чарли все в порядке? – спросил он.

– С Чарли все в порядке.

– Спасибо. Это сержант Кастилло. Он работает с теми картонками, которые мы нашли в сарае. Расскажи ему, сержант.

– Хорошо, сэр, – кивнул Кастилло. – Ну, одежду, лежащую в коробке, помеченной «Брат Верность Ангелов», положили туда не больше недели назад. Возможно, и меньше.

– Это мы знаем, – нетерпеливо прервал его шериф. – Она принадлежала Джорджу Хейвуду. Продолжай, сержант.

– Да, сэр. К содержимому картонки с этикеткой «Брат Терновый Венец» не прикасались несколько лет. По моим подсчетам, около шести, если судить по тому, насколько одежда повреждена молью. Энтомология – мое хобби. Если вас интересуют детали жизненного цикла того вида моли, который обнаружен в коробке, и то, как каждое поколение…

– В этом нет необходимости. Расскажешь позже. Главное – шесть лет.

– Однако тут есть одна интересная деталь. Имя брата Венца на этикетке написано совсем недавно. Когда я удалил надпись, стало заметно, что прежде на ее месте была другая, впоследствии стертая. Остался только легкий след.

– Хоть одну букву разобрать удалось?

– Нет.

– Ладно. Спасибо, – Лэсситер подождал, пока сержант выйдет. – Шесть лет. Вам это о чем-нибудь говорит, Куинн?

– О том, что одежда принадлежала не брату Венцу. Он вошел в секту только три года тому назад.

– Это-то вы откуда знаете?

– Карма рассказала. Дочка сестры Раскаяние, кухарки.

– Стало быть, мы не за тем гоняемся? – хмуро усмехнулся Лэсситер. – А что это меняет? Их и след простыл. Надо же, целая орава провалилась ко всем чертям, оставив мне на память стадо коров, отару овец, пять коз и прорву цыплят. Как вам это нравится?

Куинну это казалось довольно забавным, но о своих выводах он предпочел промолчать. Только спросил:

– Я могу идти?

– Куда это?

– Сначала в ресторан, что-нибудь пожевать. Потом в мотель – страшно спать хочется.

– А после?

– Ей-Богу, не знаю. Неплохо бы найти какую-нибудь работенку. Может, махну в Лос-Анджелес.

– А может, не стоит? – покачал головой шериф. – Почему бы вам ненадолго не задержаться здесь?

– Это приказ?

– Сан-Феличе – прелестный городок. Горы, сады, парки, пляжи, гавань…

– И ни гроша в кармане. Я ведь безработный.

– Ну-у… Уверен, вы и здесь что-нибудь подберете.

– Но все же это не приказ? – повторил Куинн. – Надеюсь, что нет, шериф. Даже если захочу, я все равно не смогу здесь остаться. Надо вернуться в Чикот. Кстати, матери Джорджа Хейвуда кто-нибудь сообщил?

– Да их начальник полиции уже это сделал.

– Неплохо бы поставить в известность и Альберту. Она тоже, я думаю, может кое-что рассказать.

– Например?

– Например, зачем ей понадобилось нанимать одного из братьев, чтобы убить О'Гормана? И как об этом узнал Хейвуд?

Глава двадцать первая

Альберта Хейвуд лежала, невидящими глазами уставившись в потолок. Потолок был необычный. Порой он взмывал так высоко, что казался небом; иногда опускался так низко, что его белая атласная белизна почти касалась ее лица. Тогда ей начинало казаться, что она в гробу. Но даже и в гробу ее уединение не было столь совершенным, как в тюрьме. Вокруг непрерывно толклись какие-то люди, тыкали ее в грудь и в спину, вставляли в нос какие-то трубочки, вонзали в руку иголки… И они все время разговаривали. Впрочем, о чем бы ее ни спрашивали, она делала вид, что не слышит.

Иногда и она задавала вопрос. Один-единственный:

– Где Джордж?

– Ваш брат Джордж умер.

– В самом деле? Но тогда ему придется поискать себе собственный гроб. В этом нам вдвоем будет тесно.

– Она еще бредит… – бубнили в ответ голоса. – Однако пневмония, кажется, пошла на убыль. Лейкоциты практически в норме… Уже почти неделя… Продолжайте вводить глюкозу… При желании можно получить приличный снимок… Она по-прежнему пытается вытащить трубочку из носа… Апатия… Истерия… Горячка…

Голоса удалялись и вновь наплывали. Она вынула трубку – ее снова поставили на место. Сбросила одеяла – их вернули обратно. Попыталась обороняться – ее побили.

– Мисс Хейвуд, – однажды услышала она, – тут один человек хочет задать вам несколько вопросов.

– Скажите ему, чтобы он ушел.

Но посетитель не ушел. Он стоял возле кровати, глядя на нее странными, печальными глазами.

– Вы нанимали кого-нибудь, чтобы убить О'Гормана, мисс Хейвуд?

– Нет.

– Отдали прохожему одежду вашего брата?

– Нет.

Это была абсолютная правда. Она никогда ничего подобного не делала. Человек, задававший такие абсурдные вопросы, был скорее всего ненормальным.

– Кто вы? – прошептала она.

– Джо Куинн.

– Ну, так вы идиот, Джо Куинн.

– Да, я об этом давно догадываюсь.

– Я не открываю дверей прохожим. И убийств тоже не организовываю. Спросите Джорджа.

– Не могу. Его убили шесть дней тому назад.

– Конечно.

– Почему «конечно», мисс Хейвуд?

– Джордж слишком любил соваться в чужие дела. Естественно, кто-то должен был его убить.

– В вашу жизнь он тоже вмешивался?

– Каждый раз, приезжая сюда, он буквально истязал меня вопросами. Ему не следовало этого делать, – из-под закрытых век потекли слезы, то ли из-за Джорджа, то ли из-за собственной загубленной жизни. – Не следовало. Почему он никого не мог оставить в покое?

– Кого именно, мисс Хейвуд?

– Нас.

– Кого «нас»?

– Людей. Всех людей мира.

По тишине, внезапно наступившей в комнате, она почувствовала, что совершила ошибку. Чтобы отвлечь от нее внимание окружающих, выдернула трубочку из носа. Ее поставили на место. Скинула одеяла. Их вернули обратно. Она попыталась драться. Ее побили. Она поняла, что сладкие сны для нее кончились.

* * *

Заглянув в контору впервые после похорон Джорджа, Вилли Кинг обнаружила, что там ничего не изменилось. На тех же местах располагались столы, стулья и корзины для бумаг; все так же висели на стенах портреты Вашингтона и по-прежнему загадочно улыбающегося Линкольна.

Господи, как ей хотелось все здесь разгромить, разбить окна, пепельницы и телефон, сломать мебель, чтобы в комнате все стало так же, как у нее в душе!

Эрл Перкинс, аккуратно вешая в шкаф пиджак, попытался ей улыбнуться:

– Привет, Вилли. Ну, как вы?

– Чудесно. Все замечательно. Спасибо.

– Черт возьми, Вилли, мне искренне жаль. Я имею в виду… ну, черт возьми, что тут можно сказать?..

– Лучше помолчать, – она бросила взгляд на стопку конвертов у него на столе. Некоторые были уже вскрыты. – Как обычно, куча дел, а?

– Распоряжение миссис Хейвуд. Она приказала продолжать работу, как будто Джордж жив.

– Смешно. Странная она женщина. Стоит мне о ней подумать, и я буквально впадаю в истерику.

– Не заводитесь, Вилли.

– Почему бы и нет?

– Ни к чему хорошему это не приведет. И потом – может, по-своему она не так уж и плоха, вам не кажется?

– Она еще хуже.

– Ладно, пусть хуже, – устало согласился Эрл. – Но вы-то все равно ничего с этим поделать не можете.

– Уж это точно, – она подошла к своему столу и сняла трубку. – Разве что позвонить ей и высказать все то, о чем молчала, пока Джордж был жив.

– Ох, Вилли, я не думаю, что вам этого так уж хочется именно сейчас.

– Может, и нет, но я все равно это сделаю. Слишком часто мне приходилось прокручивать весь текст в голове. А теперь послушайте, старое чудовище, что я вам скажу. Вы эгоистичная старуха, равнодушная ко всему, кроме себя. Хотите знать, кто убил Джорджа? Вы. И не неделю назад. Вы занимались этим долгие годы. Вы задушили в нем жизнь своими костлявыми когтями…

– Ну-ка, дайте сюда телефон, – с неожиданной решимостью потребовал Эрл.

– Это еще почему?

– И не спорьте. Говорю вам, дайте его сюда.

Она упрямо покачала головой и принялась набирать номер. Джордж умер, и вместе с ним умерло ее будущее. Ее не волновало, что сейчас может случиться.

– Алло.

– Алло.

– Миссис Хейвуд?

– Да.

«Какой у нее стал старый голос, – удивленно подумала Вилли. – Старый, больной, разбитый голос…»

– Это Вилли, миссис Хейвуд, – произнесла она вслух. – Простите, что не позвонила раньше. Как вы себя чувствуете?

– Соответствующе. Спасибо.

– Может быть, мне зайти к вам как-нибудь вечерком? Мы могли бы составить друг другу неплохую компанию. Я ведь тоже одинока.

– В самом деле? Что ж, в таком случае желаю вам справиться с вашим одиночеством. А я уж как-нибудь справлюсь со своим.

– Если передумаете – дайте мне знать.

Вилли положила трубку и повернулась к Эрлу. Прежде она воспринимала его как несуразного мальчишку-переростка, волею судеб вынужденного делить с ней один кабинет и непрерывно мучающегося с пищеварением. Может, он и в самом деле был немного слишком молод, однако внешность имел приятную и к тому же отличался редкостным трудолюбием. А если всерьез посадить его на диету…

– Спасибо, Эрл, – сказала она. – Я вам в самом деле благодарна.

– За что? Я же ничего не сделал. Просто присутствовал.

– Может быть, этого достаточно. Говорите, просто присутствовали?

– Ну да. Что-то я не пойму, о чем вы.

– Это ничего. Со временем поймете.

* * *

Положив трубку, миссис Хейвуд вернулась из холла в кухню и принялась готовить себе завтрак. Стебли сельдерея, шпинат, морковь, головка салата, проросшие зерна пшеницы, протеин в порошке и два яйца, смешиваясь, превращались в густую серо-зеленую массу, с которой начинался диетический день миссис Хейвуд.

Пока что ей удавалось не допускать до себя мысль о том, что Джордж был убит. В ее представлении Джордж, поднявшись на вершину Тауэра, свалился вниз от приступа головокружения, происшедшего, в свою очередь, из-за неправильного питания, недостатка физической активности и переутомления. Куинну, шерифу Лэсситеру, представителям чикотской полиции, Джону Ронде и репортерам она снова и снова вдалбливала эту мысль, не пытаясь объяснить, чего ради Джордж, вообще поехал в Тауэр и что собирался там делать. На все вопросы об Альберте она отвечала молчанием.

– Вы одиноки, Вилли? – спросила она вслух. – Что ж, вы это заслужили. Кто задерживал Джорджа по вечерам так, что он не мог, проспать необходимые ему восемь часов? Кто заставлял его поглощать ресторанные обеды, переполненные холестерином и лишенные кальция и рибофлавина? Кто уговаривал его часами просиживать в кино вместо того, чтобы укреплять мускулы?

Последние две недели она пристрастилась разговаривать сама с собой или с некими невидимыми собеседниками. Большей частью материалы для ее монологов представляли книги о рациональном питании, динамическом движении, здоровье и счастье через медитацию, о мире разума и развитии воли. Всю эту макулатуру она принимала совершенно всерьез, не замечая, насколько авторы противоречат друг другу, а часто и сами себе. Как бы то ни было, подобные книги занимали ее время и позволяли ни о чем больше не думать.

– Власти слишком глупы, чтобы понять простую истину. Карабкаться вверх по ступеням на такую высоту оказалось для него непосильным напряжением – ведь его организм был совершенно для этого не подготовлен. Мышцы сердца ослаблены, артерии забиты холестерином. Если уж ему так приспичило взобраться на эту башню – следовало по крайней мере принять восемьдесят пять граммов протеина и один грамм кальция. Но, конечно же, он об этом даже не подумал.

Она перелила смесь в стакан и поставила на подоконник, чтобы дать ей отстояться. В непрозрачной серой массе миссис Хейвуд видела свою молодость, здоровье, энергию, волю, счастье, светлый разум, артерии, по которым свободно бежит кровь, крепкие брюшные мышцы и светлое будущее, воплощенное в недвижимом имуществе и вечной жизни.

Она отхлебнула глоток своего коктейля счастья.

– Если бы Джордж начинал каждый свой день с этого, он был бы сейчас жив. И никогда не страдал бы головокружениями.

Первый глоток показался ей слишком горьким. В смеси явно было что-то не то. Она отхлебнула снова. То же самое – горько. К тому же слишком жидко, чтобы есть, и слишком густо, чтобы пить.

– Что-то придется отсюда исключить. Что же именно?

* * *

Наступил сентябрь. Дети О'Гормана снова пошли в школу, и каждый вечер Марта помогала им делать домашние задания. На сей раз Ричард, написавший сочинение на тему «Как я провел мои летние каникулы», попросил ее проверить, не слишком ли много он налепил ошибок.

– Почерк – ужасный, – первым делом отметила Марта. – Разве в школах больше не учат чистописанию?

– Конечно, учат, – весело ухмыльнулся Ричард. – Просто я, наверное, неспособный.

– Как-то я не уверена, что смогу это прочесть.

– Попытайся, ма.

– Да я-то попытаюсь. А как быть с учителем?

Марта обратилась к тексту. Если верить Ричарду, за лето он успел проделать работу большую, чем компания «Морские пчелы» в полном составе.

– Ты уверен, что написал о себе?

– Конечно. Вот же заголовок, видишь? «Как я провел свое лето». Послушай, ма. Знаешь, чем занимаются весь год большинство детей?

– Думаю, да, – сухо кивнула Марта. – Ты мне об этом достаточно часто рассказывал. Одни ездят на собственных «кадиллаках». Другие получили от родителей полную свободу и не являются домой до полуночи…

– Да нет, ма, я серьезно. Многие дети… ну, во всяком случае некоторые… делают домашние задания на пишущей машинке.

– Дети твоего возраста?

– Конечно. Почему бы и нет?

– Если ты сейчас получишь пишущую машинку, то ко времени поступления в колледж вообще забудешь, как пишут рукой.

– Ты же говоришь, что у меня это и так не получается.

– Так я не говорила, – холодно произнесла Марта. – Но вот что я тебе теперь скажу, умник. Будет куда лучше, если ты обратишь самое пристальное внимание на свой почерк. Ясно?

Ричард демонстративно застонал, задергал головой, завращал глазами, но покорно сказал:

– Да, ма.

– Начать можешь прямо сейчас. Тебе придется переписать это сочинение, если хочешь получить за него хотя бы мало-мальски приличную отметку.

– Но разве у нас не было раньше пишущей машинки?

– Была.

– А что с ней случилось?

Марта заколебалась.

– Ей-Богу, не знаю, – сказала она наконец.

– Черт побери, так, может быть, она и сейчас где-нибудь валяется? В кладовке или в гараже… Я поищу ее, можно?

– Нет. Да ты и не найдешь.

– Почему?

– Я точно знаю, что ее уже нет. Совершенно ни к чему переворачивать вверх дном гараж и кладовку, разыскивая вещь, которой там нет. И прекрати, пожалуйста, рассказывать мне, что позволяют делать другим детям. Просто прими к сведению, что ты – невоспитанный и небрежный мальчишка, злоупотребляющий моим хорошим отношением, и попытайся исправиться. Договорились?

– Ну, черт побери!

– Вот и прекрасно, дружок. Черт побери!

Ей удалось сохранить легкость тона, поэтому мальчик не заподозрил, как потрясло ее внезапное упоминание о пишущей машинке. Это была машинка Патрика – древняя портативка, которую он купил с рук и которая никогда не работала, как следует. Клавиши западали, ограничители полей не опускались, а звонок звенел, когда ему заблагорассудится. Она помнила, как серьезно и терпеливо сидел за машинкой Патрик, пытаясь научиться печатать вслепую и преуспев в этом не больше, чем во всех других делах, за которые он брался. «Я слишком его поддерживала, – подумала она. – Позволяла ему забираться в мечтах слишком высоко, а когда он падал, подкладывала слишком мягкую подстилку. Поэтому он никогда не ломал костей и так и не научился определять границы своих возможностей».

Когда Ричард недовольно удалился в свою комнату, чтобы переписать сочинение, Марта подняла телефонную трубку и заказала разговор с Сан-Феличе.

– Алло, – послышался голос Куинна.

– Это Марта, Джо.

– А я как раз сижу и размышляю, не слишком ли буду надоедлив, если еще раз тебе позвоню. Есть кое-какие новости. Один из членов секты, брат Терновый Венец, пристроился в Сан-Диего. Работает в одном гараже. Мы с Лэсситером туда вчера съездили, попытались его расспросить, да все без толку. Молчит, как пришибленный, или несет какую-то ахинею. Так что, похоже, еще один дохлый номер, но я решил, что тебе в любом случае стоит об этом узнать.

– Спасибо. Как новая работа?

– Прекрасно. Я, правда, ни единой лодки еще не продал, но само по себе занятие довольно забавное.

– Появишься в конце недели?

– Трудно обещать. Надо бы смотаться в Лос-Анджелес, попробовать еще разок познакомиться с миссис Хэдли Бакстер Вуд.

– С тетей Кармы?

– Да.

– Ты же сказал, что ее дом был заперт.

– Думаю, она уже вернулась. Занятия в школе начались, а у нее двое детишек – вряд ли она позволит им прогуливать.

– Как думаешь, почему она уехала?

– Мне кажется, Карма все-таки удрала к ней, вот тетушка и решила увезти ее подальше, чтобы мамаша снова не утащила ее в секту.

Воцарилось неловкое молчание – так бывает между людьми, которые разговаривают об одном, а думают совершенно о другом.

– Джо…

– Ты скучаешь обо мне, Марта?

– Ты же знаешь, что да… Слушай, Джо, мне тоже есть о чем тебе рассказать. Хотя я и не уверена, что это важно. Однако в деле Патрика об этом ни слова, тогда я об этом просто забыла, а позже мне факт показался слишком незначительным. Я и сейчас-то вспомнила о нем только потому, что Ричард напомнил буквально несколько минут тому назад.

– О чем ты?

– Да о пишущей машинке Патрика. Понимаешь, он за неделю до несчастья положил ее в машину, собирался отдать в ремонт. И забыл. Думаю, она так и лежала на заднем сиденье, когда он той ночью взял попутчика.