Текст книги "Неоготический детектив"

Автор книги: Мэри Робертс Райнхарт

Соавторы: Маргарет Миллар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

Глава девятнадцатая

Казалось, со времени первого визита Куинна здесь ничего не изменилось. Коровы так же щипали траву на пастбище, развернувшись хвостами к ветру. Козы по-прежнему были привязаны к дереву. Овцы пристально и равнодушно взирали из своих деревянных загонов на проезжающие автомобили. Даже то место на тропе, где совсем недавно Куинн наткнулся на мать Пуресу, не сохранило ни малейших следов этой встречи. Капельки крови, натекшие с ее рук, занесло дубовыми листьями, сосновыми иглами и оранжевыми чешуйками коры, похожей на корицу. Лес умел прятать свои тайны так же надежно, как море.

Шериф вылез из машины, тревожно озираясь по сторонам, будто ожидая нападения из-за каждого дерева. Приказав полицейским из второй машины оставаться на месте, пока он не осмотрит окрестности, он в сопровождении верного Билла двинулся вслед за Куинном вверх по крутому подъему.

Не было слышно ни звука. Ветер не шевелил листьями деревьев; птицы еще не принялись разыскивать себе пропитание на ужин: если кто и следил за тремя сыщиками, приближавшимися к столовой, то явно решил обойтись без сигналов тревоги. Лишь небольшой дымок появился из трубы и тут же исчез.

– Черт возьми, есть тут кто-нибудь? – буркнул Лэсситер. Голос его прозвучал в безмолвном воздухе так громко, что он покраснел от смущения и, казалось, был готов извиниться, если бы появился кто-нибудь, кто мог бы принять его извинения.

Однако никого не было.

Шериф постучал в кухонную дверь. Подождал. Снова постучал.

– Есть кто живой?

– Может, они все на молитве в Тауэре? – предположил Куинн. – Толкните-ка дверь.

Столовая не была заперта. Дверь послушно открылась; поток горячего воздуха ударил Лэсситеру в лицо, а солнечные лучи, льющиеся через стеклянную крышу, почти ослепили его.

Длинный деревянный стол был накрыт для трапезы. Куинн увидел знакомые оловянные тарелки, кружки и приборы из нержавеющей стали. Заполненные керосиновые лампы стояли в полной готовности; огонь полыхал в печке, и несколько поленьев лежали рядом, готовые поддержать его.

Место на каменном полу, где упала сестра Благодеяние, было начисто выскоблено; в воздухе витал резкий запах паленой шерсти.

Лэсситер подошел к печке и скинул конфорку. Обуглившиеся остатки тряпки, которой мыли пол, еще дымились.

– Они сожгли улики, – в бессильной ярости прошипел шериф. – Ничего, Бог даст, это не поможет им уйти от ответственности. Будь я проклят, если не посажу всю эту бражку на скамью подсудимых. Можете набить этим тряпьем вашу трубку мира, Куинн.

Лэсситер попытался извлечь остатки тряпки кочергой, но ткань рассыпалась при малейшем прикосновении. Он отшвырнул кочергу, едва не попав себе по ногам, и зыркнул глазами на Куинна:

– Ладно, где эта Башня? Я хочу задать вашим приятелям несколько вопросов.

– Полегче, шеф, – осадил его Билл, уже некоторое время с беспокойством наблюдавший за разбушевавшимся начальником. – Как сказал мистер Куинн, это незнакомая территория. Нам понадобится переводчик – кто-то, кто сможет объясняться на их языке. Я имею в виду, что у вас, конечно, есть своя точка зрения, но ведь и у них может быть своя, и если мы с самого начала будем друг к другу доброжелательны…

– Что это с тобой? – с угрозой осведомился Лэсситер. – Воздух подействовал? Решил стать таким же тюфяком, как Куинн?

– Нет, но…

– Вот и славно. И никаких «но», малыш.

По-прежнему единственным звуком, сопровождавшим их, был шорох дубовых листьев под ногами да еще пронзительный крик сойки, почувствовавшей опасность и поспешившей подать сигнал тревоги. В полном молчании трое мужчин вошли во внутренний двор Башни. Мертвец лежал там же, где и раньше, перед алтарем. Тело накрыли одеялом. Рядом, на скамейке, сидела мать Пуреса, перебирая четки и глядя на пришельцев прищуренными глазами. Ее успели умыть и переодеть в чистое белое одеяние.

– Мать Пуреса, – мягко обратился к ней Куинн.

– Донья Изабелла, с вашего позволения.

– Да, конечно. Где все остальные, донья Изабелла?

– Ушли.

– Куда?

– Прочь.

– Они оставили здесь вас одну?

– Я не одна. Со мной Кэпирот, – она ткнула костлявым пальцем в сторону мертвого человека, потом перевела взгляд на Куинна. – И вы. И вы. И вы. Четверо. А вместе со мной будет пятеро. Я вовсе не так одинока, как была, когда сидела в своей комнате и мне не с кем было даже поговорить. Пятеро – прекрасная компания для беседы. С чего начнем?

– С ваших друзей. Учитель, сестра Раскаяние, Карма…

– Они все ушли. Я же вам сказала.

– Но они вернутся?

– Не думаю, – она равнодушно пожала плечами. – Зачем?

– Чтобы позаботиться о вас.

– Обо мне позаботится Кэпирот. Когда проснется.

Лэсситер откинул одеяло и опустился на колени рядом с трупом, осматривая раны на голове.

– Просто не верится, что муж мог оставить ее вот так, совершенно беспомощную, – заметил Куинн.

– Не верится? – угрюмо переспросил шериф.

– Создавалось впечатление, что он ее очень любит.

– А вы не забыли, что это другая страна? Может, такого слова в их языке вообще нет?

– Думаю, все-таки есть.

– Хорошо, в таком случае что вы предполагаете? Что они никуда не ушли, а просто решили поиграть в прятки между деревьями?

– Нет.

– Что тогда?

– Полагаю, Учитель все-таки собирается вернуться. И еще. Жену свою он оставил здесь нарочно, поняв, что скоро уже не сможет обеспечить ей должный уход. Он ведь знал, что мы скоро приедем, так что одна она останется ненадолго.

– Вы имеете в виду, он испугался, что старая леди станет помехой, пока он со всей компанией будет в бегах?

– Да нет. Думаю, он хотел, чтобы ее нашли и поместили в какое-нибудь лечебное учреждение. Она нуждается в медицинской помощи.

– По-прежнему играете в милосердного самаритянина? – хмуро ухмыльнулся Лэсситер. – Дела это не меняет. Совершено убийство, а может быть, и два. А теперь еще брошена на произвол судьбы больная старуха.

– Из чисто эгоистических соображений он бы никогда ее не бросил.

– Ваша трубка мира так распыхтелась, Куинн, что дым совершенно застилает вам глаза.

– Я вас не слышу! – резко прервала его мать Пуреса. – Вы беседуете о чем-то интересном? Ну, так говорите громче, громче. Что это за беседа, которую нельзя услышать?

– Бога ради, успокойте ее, – попросил Лэсситер. – У меня от нее мороз по коже. Я думать не могу.

Билл, успевший обежать всю башню, вернулся с известием, что здание пусто. Потом он с симпатией посмотрел на мать Пуресу:

– Она похожа на мою бабушку.

– А что ты делаешь, чтобы ее успокоить? – поинтересовался Лэсситер.

– Ну, на мою лучше всего действуют леденцы.

– Так дай ей их поскорее, ради Бога. Есть они у тебя?

– Конечно. Пошли, бабуля. Давай-ка посидим на улице. Я вам кое-что интересное покажу…

– А вы хороший собеседник? – недовольно осведомилась мать Пуреса. – Можете вы цитировать поэтов?

– Сами убедитесь, – Билл помог ей подняться и медленно повел ее к арке. – Как это там? «Открой ротик и закрой глазки, а я тебе дам кое-что такое, что сделает тебя мудрее».

– Я этого раньше не слышала. Чье это?

– Шекспира.

– Надо же. Он, наверное, это написал в один из самых счастливых моментов.

– Да.

– А истории какие-нибудь вы знаете?

– Несколько.

– Вы расскажете мне хоть одну? О том, как они с тех пор жили счастливо?

– Конечно.

Глаза матери Пуресы заблестели.

– Начинайте прямо сейчас! – взмолилась она, стиснув в волнении руки. – Ну? Давным-давно жила-была женщина… Начинайте же!

– Давным-давно жила-была женщина… – покорно повторил Билл.

– По имени Мэри Эллис Хэзерстоун…

– По имени Мэри Эллис Хэзерстоун…

– И с тех пор она жила счастливо.

Лэсситер провожал их глазами, вытирая рукавом рубашки пот со лба.

– Придется взять ее с собой в Сан-Феличе, в больницу, – пробормотал он. – Черт знает что такое – оставлять такую старую леди одну.

Внезапно возникшая проблема матери Пуресы оттеснила смерть Хейвуда на второй план. Его тело казалось теперь не более чем досадным дополнением к декорации, на фоне которой разыгрывалась драма живых, настоящих людей.

– Здесь есть еще какие-нибудь строения? – спросил шериф.

– Амбар, пара туалетных комнат и сарай.

– Осмотрите их, хорошо? А я тем временем свяжусь с центром: пусть пришлют санитарную машину.

Первым делом Куинн зашел в амбар. Единственным обитателем его оказалась коза, старательно кормящая своего козленка. Грузовик и зеленый фургон исчезли. Туалетные комнаты тоже были девственно пусты; лишь кусок серого грубого мыла уныло мок в оловянном тазу. Совершенно сухие лоскуты шерсти, используемые вместо полотенец, указали Куинну, что обитатели исчезли сразу же после его отъезда, задержавшись лишь на то время, какое потребовалось, чтобы прибраться в кухне, сжечь улики и накрыть тело Хейвуда.

Теперь главный вопрос был, куда они подевались. Куда бы их ни понесло, невозможно было представить, что они смогут добраться туда незамеченными – босые, в странных одеяниях, с обритыми головами… Разве что сменят одежду? Скажем, на ту, в которой каждый из них некогда пришел в Тауэр. Насколько смог Куинн разобраться в жизни общины, не в их привычках было что-либо выбрасывать.

Куинн быстро прошел по тропинке к сараю. Маленькая комнатка, в которой он не так давно провел ночь, казалось, с тех пор совсем не изменилась. Два одеяла все еще лежали на старой железной кровати, а из-под них выглядывал старый учебник Кармы, который сестра Благодеяние дала ему почитать. Окно по-прежнему было открыто; висячие замки на дверях, ведущих в смежные комнаты, тоже, казалось, оставались на местах. Однако, присмотревшись, Куинн заметил, что один из них не был защелкнут, видимо, закрывали его второпях. Он снял замок и открыл дверь.

В маленькой квадратной комнате без окон пахло пылью и плесенью. Когда глаза его привыкли к полумраку, он увидел, что вся она заставлена картонными коробками разных размеров, заполненными одеждой, книгами, сумочками, шляпами, связками писем, ручными зеркальцами, расческами, пузырьками лекарств и коробочками пилюль… Нашелся здесь и веер из перьев, и старинный фонограф, и миниатюрная шлюпка, склеенная из спичек, красная бархатная подушка – вся в дырках, пара хоккейных коньков, лампа с разлохмаченным шелковым абажуром, безголовая кукла и большая кружка с надписью «Папа»…

Каждая картонка была снабжена этикеткой с именем одного из членов секты, старательно выведенным цветным карандашом.

Одна из коробок выглядела совершенно новой, на ней даже сохранился штамп магазина. Этикетка гласила, что она принадлежит брату Верность Ангелов. Куинн перетащил ее на, железную кровать и открыл крышку.

Лежащая сверху темно-зеленая шляпа была точь-в-точь как та, которую он видел на Джордже Хейвуде, когда тот встречался с Вилли Кинг в пустом доме. И на шляпе, и на темно-сером костюме, лежащем под ней, были ярлыки фирмы «Хадли и сын», Чикот, Калифорния. На рубашке, майке, трусах и двух носовых платках обнаружился один и тот же номер прачечной – НА-1389Х. Черные ботинки и синий в полоску галстук несли на себе торговые марки известнейших в стране фирм и могли быть куплены где угодно. Ни бумажника, ни каких-либо документов не обнаружилось.

Куинн укладывал вещи обратно в коробку, когда в дверях появился Лэсситер.

– Что-нибудь нашли?

– Надо полагать, одежду Джорджа Хейвуда.

– Дайте-ка взглянуть.

Шериф внимательно исследовал каждую вещь, разглядывая ее так и сяк в косых лучах заходящего солнца.

– Тут есть еще такие картонки?

– Навалом.

– Пошли-ка поглядим.

Первой им попалась коробка сестры Благодеяние. Толстый слой пыли на крышке указывал на то, что ее давно не открывали. В ней оказалось черное шерстяное пальто, несколько белых халатов, цветастое креповое платье, нижнее белье, две пары белых туфель, какие обычно носят сиделки, сумочка из телячьей кожи, кое-какие драгоценные безделушки, мужские часы с цепочкой и пачка писем. Часть из них, очень давние, были подписаны: «Твой любящий муж Фрэнк». Некоторые, совсем недавние, подписал Чарли. Последнее было датировано декабрем:

«Дорогая мама!

Снова я пишу, чтобы пожелать тебе веселого Рождества от Флоренс, обоих мальчиков и меня. Я хотел бы, чтобы для тебя оно было действительно ВЕСЕЛЫМ РОЖДЕСТВОМ, если, конечно, такое возможно. Когда ты, наконец, соберешься прийти в себя и покинуть это ужасное место? В мире слишком много несчастий, чтобы, непонятно почему, взваливать их все на себя. А у нас в доме хватает комнат, и ты можешь выбрать любую.

В прошлом месяце Фло и мальчики переболели, но сейчас уже здоровы. Я посылаю тебе двадцать долларов. Можешь делать с ними, что хочешь: потрать их, сохрани, порви, только, ради Бога, не отдавай этому извергающему пророчества сумасшедшему, который, кажется, тебя загипнотизировал.

Еще раз веселого Рождества!

Чарли».

Даже между строк Куинну не удалось обнаружить в письме ни грана любви или хотя бы простой привязанности. Чарли писал его в гневе. Даже если он действительно хотел, чтобы мама приехала и разделила с ним жилье, это было выражено слишком слабо. Хотя по сути ему следовало добавить всего четыре слова: «Ты нам нужна здесь».

– У нас сейчас нет времени на письма, – ворвался в его мысли резкий голос Лэсситера.

– И все же я вам советую взглянуть. Оно от ее сына, Чарли.

– Вот как?

– Вам, наверное, придется ему позвонить и осторожно сообщить о смерти матери.

– Ничего не скажешь, приятная перспектива! «Привет, Чарли, твою старушку только что прикончили!» – Лэсситер взял письмо, протянутое Куинном, и сунул в карман. – Ладно, давайте по-быстрому переворошим весь хлам. Я не собираюсь всю ночь проторчать в этом кабаке.

Хоккейные коньки, как выяснилось, принадлежали брату Свету, лампа и кружка – сестре Раскаяние. Брат Твердое Сердце развлекался, заводя время от времени свой фонограф, брат Язык склеил из спичек шлюпку, а Карма некогда лелеяла безголовую куклу, укладывая ее на бархатную подушку.

Под подушкой Куинн обнаружил несколько листочков бумаги, покрытых с обеих сторон машинописным текстом – кто-то учился печатать на машинке с настолько изношенной лентой, что она уже почти не оставляла следов. Тем не менее можно было разобрать отдельные предложения, слова, цифры, строчки точек, запятых и прочих знаков пунктуации. Достаточно часто в разном контексте встречалось им «Карма».

Некоторые предложения отражали реальную действительность, другие – разыгравшуюся фантазию девушки:

«Меня зовут Карма, и я ненавижу свое имя.

Завидуя моей потрясающей красоте, они замуровали меня в лесной башне. Какая печальная судьба для принцессы!

Куинн сказал он привезет мне волшебный подарок для лица. Я не думаю что он приедет.

Сегодня я сказала черт черт черт три раза громко.

Принцесса сделала веревку из своих длинных волос и задушила всех врагов и освободилась и вернулась в королевство».

– Что это у вас там? – поинтересовался Лэсситер.

– Упражнения Кармы на пишущей машинке.

– Здесь нет пишущей машинки.

– Может быть, ее забрал тот, кому она принадлежала?

Шериф согласился, что это вполне логично, и вопрос был закрыт.

В картонке, помеченной именем брата Терновый Венец, не обнаружилось никаких трогательных воспоминаний о прошлом: лишь кое-какая одежда: изъеденные молью свитер и твидовый пиджак, хлопчатобумажная рубашка, пара ботинок и несколько шерстяных носков, настолько дырявых, что они уже с трудом походили сами на себя. Было заметно, что к содержимому коробки давно уже никто не прикасался.

– Минутку, – вдруг встрепенулся Куинн.

– Что случилось?

– Ну-ка, прикиньте на себя эту рубашонку.

Шериф приложил рубашку к плечам.

– Вроде мой размер. А что?

– Вы какой носите?

– Шестнадцать с половиной.

– Ага. Тогда попробуйте-ка накинуть пиджак.

– Что это вы затеяли, Куинн? Учтите, я терпеть не могу возиться с чужим барахлом, – тем не менее шериф покорно натянул на себя пиджак, с трудом налезший на его широкие плечи. Рукава оказались безбожно длинны.

– Теперь что, свитер?

– Если не возражаете.

Свитер более или менее подошел, но рукава тоже были длинноваты.

– Ладно, Куинн, – Лэсситер брезгливо забросил вещи обратно в коробку. – Теперь выкладывайте, до чего вы там додумались?

– Обычная фальшивка, – пожал плечами Куинн. – Ни одна из этих вещей брату Венцу не принадлежала. Он среднего роста, даже чуть ниже.

– Может, он скинул вес, поживя здесь…

– Ага. И заодно подрезал себе руки и ноги.

– …или на коробку нечаянно наклеили чужую этикетку. Да я вам с ходу придумаю кучу объяснений.

– Это я тоже могу. Только мне нужно не кучу, а одно-единственное. Верное.

Куинн снова вытащил одежду из коробки, подошел к дверям и тщательно осмотрел все при свете. Этикетка нашлась только на рубашке – «Эрроу, 16,5, чистый хлопок, «Пибоди и Пибоди». Ниже была подшита застиранная, с трудом различимая метка прачечной.

– У вас случаем лупы не найдется, шериф?

– Ни к чему. У меня стопроцентное зрение.

– Ну-ка, испытайте его на этой метке.

– Похоже на «Н», – минуту спустя, часто мигая, произнес Лэсситер. – «НК». Или, может, «НА».

– Мне кажется, скорее «НА».

– Возможно, вы и правы. Да, конечно, «НА». Потом единица, за ней – то ли двойка, то ли тройка и восьмерка.

– «НА 1389Х», – подсказал Куинн.

Лэсситер чихнул не то от досады, не то от пыли, столбом висевшей в воздухе, и недовольно пробурчал:

– Если вы об этом уже знали, зачем спрашивали?

– Хотел окончательно убедиться.

– Думаете, это так важно?

– Это метка Джорджа Хейвуда.

– Ну, будь я проклят! – Лэсситер снова чихнул. – Однако, если судить по пыли и моли, это тряпье тут уже не один год валяется. Что скажете?

– Что, по всей видимости, придя впервые в Тауэр, брат Терновый Венец был одет в одежду Джорджа Хейвуда.

– С чего вдруг? И откуда он ее достал?

На этот вопрос Куинну отвечать пока не хотелось, хотя ответ он знал – его подсказала ему Вилли Кинг прошлым вечером в дворике мотеля. Она вспомнила, как, отходя от наркоза, Джордж спутал ее с Альбертой и назвал глупой старой девой, которой следовало бы лучше знать… И безумно злился на то, что она отдала старое тряпье какому-то заглянувшему в дом бродяге, как мягкосердечная дурочка. Тут же Вилли добавила, что Альберта, может быть, и дурочка, но уж никак не простодушная, и если такой прохожий действительно был и Альберта в самом деле отдала ему какую-то одежду Джорджа – у нее должна была быть причина посерьезнее обычного милосердия.

Куинн почувствовал, как в нем нарастает чувство какого-то болезненного триумфа. Связь между Альбертой Хейвуд и убийцей Патрика О'Гормана, которую он так старался найти, становилась все ясней и ясней. Теперь можно было не сомневаться, что прохожий, которому Альберта отдала одежду Джорджа, хичхайкер, подсаженный О'Горманом в машину, и автор письма-исповеди, полученного Мартой О'Горман, – один и тот же человек. Брат Терновый Венец.

В голове у Куинна вертелись вопросы, на которые он пока что не знал ответов. Где сейчас находится брат Венец? Как ему удалось уговорить целую колонию исчезнуть, только чтобы спасти его от ареста? Могло ли внезапное появление в Тауэре Джорджа Хейвуда сделать необходимой смерть сестры Благодеяние? Что, кроме обычной щедрости, заставило Альберту отдать одежду брата незнакомцу-бродяге? А может, он не был незнакомым? Или не так уж долго таким оставался? Могла же, например, Альберта, открыв ему дверь, почувствовать в нем то же отчаяние, какое снедало ее саму, и предложить ему деньги за убийство О'Гормана?

Какое-то время Куинн обдумывал, не был ли О'Горман каким-то боком причастен к растратам Альберты. Может быть, просто случайно узнал о них? В таком случае он вполне мог ее шантажировать. Однако с той же долей вероятности можно было предположить, что он попытался ее облагоразумить. «Послушайте меня, мисс Хейвуд. Вам не следует больше брать деньги из банка. Это нехорошо. Думаю, вы должны остановиться. Иначе я окажусь в неловком положении. Обещаю: если вы дадите мне слово, что больше не будете, я постараюсь забыть о вашем преступлении…»

Альберта была таким робким, маленьким созданием… Способна ли была она нанять человека, чтобы убить О'Гормана?

«Да, похоже, все совпадает, – подумал Куинн. – Даже теперь, сидя в тюремной камере, она обвиняет в своих несчастьях именно О'Гормана. Ее раздраженное утверждение, что он не умер, может быть, вызвано неспособностью признать свою вину, свою ответственность за его смерть. Только вот как вписывается в эту картину Джордж? Давно ли он начал подозревать сестру в том, что та запланировала убийство О'Гормана? И чем были продиктованы его регулярные визиты к ней – стремлением узнать правду или скрыть ее?»

– Помогите-ка мне с этими коробками, – снова прервал его размышления Лэсситер. – По-моему, лучше вернуть их на свои места. Вдруг кто-нибудь из секты решит вернуться за своей.

– Вряд ли.

– Я тоже не особо в это верю, но вдруг… Как думаете, куда их понесло?

– Возможно, на юг. До того, как переехали сюда, они жили в горах Сан-Габриэль.

Лэсситер прикурил, потушил спичку и задумчиво переломил пополам. Потом выкинул за дверь.

– Если бы я был Учителем и общался с Господом, то в ту сторону меня бы и калачом не заманили, – пробормотал он. – Разве что мне уж очень не терпелось бы, чтобы нас сцапали. Вы что, не понимаете: даже переодевшись в обычную одежду, двадцать пять человек в грузовике и фургоне не смогут проскользнуть так, что их никто не заметит.

– А что бы вы сделали на их месте?

– Добрался бы до какого-нибудь города побольше, вроде Лос-Анджелеса, и велел своим людям рассредоточиться. В горах у них нет ни единого шанса скрыться.

– В городе тоже, – хмыкнул Куинн. – Они без гроша.

* * *

Убаюканная движением машины, мать Пуреса спала на заднем сиденье, посасывая леденец. С поджатыми ногами и вжатым в грудь подбородком она напоминала эмбрион. Только очень старый эмбрион.

Лэсситер на сей раз уселся впереди. Когда они добрались до шоссе, он хмуро повернулся к Куинну.

– Вы говорили, тут поблизости ранчо?

– Да. Двумя милями ниже. Там есть поворот.

– Надо будет заехать. Попросим их помочь.

– Помочь в чем?

– Сразу видно, что вы городской, – усмехнулся шериф. – За скотом, между прочим, надо ухаживать. Коровы сами себя подоить не смогут при всем желании. Черт, я вообще не пойму, как это братья ушли и оставили скотину без присмотра.

– А что им оставалось – с единственным грузовиком?

– Может, они спрятались где-нибудь поблизости? Решили вернуться за скотом попозже, а? Скажем, вечером. Вам, городскому, не понять, насколько такие поселения зависят от скота. А их стадо выглядит здоровым и ухоженным.

– Это уж точно, – подтвердил Куинн, вспомнив, каким голосом брат Свет говорил о своих коровах, овцах и козах. Где бы он сейчас ни был – в окрестных холмах, в горах Сан-Габриэль или в Лос-Анджелесе, – Куинн знал, какие мысли вертятся в его голове.

Поворот был отмечен деревянным указателем, украшенным подковой, с надписью: «Ранчо «Арридо». Спустя полмили они увидели спускающийся навстречу джип с двумя колли на заднем сиденье, заливисто лающими при виде нежданных гостей.

Человек, сидевший за рулем джипа, затормозил и спрыгнул на землю.

– Что случилось, шериф?

– Привет, Ньюхаузер, – поздоровался Куинн.

Ньюхаузер наклонился и вгляделся попристальней:

– Разрази меня гром! Никак это снова ты, Куинн?

– Точно.

– А я думал, ты уж давно вернулся в Рино.

– Пришлось сделать крюк.

– Знаешь, старина, меня до сих пор совесть мучает, что я тогда оставил тебя вот так, посреди дороги. Рад, что у тебя все обошлось. Ну, да тут никогда не угадаешь.

Куинн глубоко вздохнул, на него вдруг нахлынули воспоминания. Он вновь представил себе улыбающуюся сестру Благодеяние, приветствующую его: «Добро пожаловать, незнакомец… Мы никогда не отворачиваемся от бедняков, хотя сами бедны».

– Это точно, – спокойно кивнул он. – Никогда не угадаешь.