Текст книги "Маленькие женские тайны"
Автор книги: Мери Каммингс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Из дневника Клодин Конвей: «Нет, у мужчин, конечно, тоже своя логика есть – но странная она какая-то, нечеловеческая…»
Все чувства словно умерли; казалось, она превратилась в кусок измазанной чем-то липким резины, самой к себе неприятно было прикоснуться.
Кинув на спинку стула многострадальное пальто и отшвырнув на ходу жакет и топик, Клодин прошла в ванную и захлопнула за собой дверь. Стащила с себя остатки одежды и вступила под душ.
Горячий. Очень. Но если в обычном состоянии она бы с визгом вылетела из кабинки, то сейчас, наоборот, возникло блаженное ощущение, будто тело впитывает этот жар, эту энергию и постепенно оживает.
– О-оох… – простонала она, подставляя лицо под горячие струи.
Стук в дверь раздался почти сразу.
– Клодин!
Ну что ему еще надо? Пусть идет к своей Арлетт… Не было сил ни переживать по поводу только что увиденной сцены, ни вообще об этом думать.
– Клодин! – стук стал громче. – Открой, пожалуйста! Клодин!
Ведь не отвяжется! Делать нечего – она вылезла из кабинки, отперла задвижку и вернулась под душ.
Как раз в этот момент Томми, судя по всему, решил вышибить дверь, потому что влетел в ванную плечом вперед, чудом удержавшись на ногах и не врезавшись в перегородку. Взъерошенный, глаза испуганные… Ну да, да, она видела, как он обнимался с Арлетт – право слово, нужно было ослепнуть, чтобы этого не заметить.
– Клодин… – казалось, увидев ее под душем, он задохнулся. – Ты… ты можешь сейчас со мной разговаривать?
– Да, могу, – Клодин со вздохом выключила воду и потянулась за полотенцем.
Неужели ему трудно подождать с разговорами, пока она хотя бы домоется?
– Клодин…
Заладил одно и тоже… Она закуталась в халат и потуже подпоясалась – кто-то (не она!) опять не закрыл форточку на ночь, и в ванной было холодно, как в пещере.
– Они тебя… изнасиловали? – неожиданно выпалил Томми.
Этот вопрос вырвал Клодин из захлестнувшего ее безразличия, и она удивленно уставилась на него.
– Нет. С чего ты взял?
– Ну, – нелепо залопотал он, – ты сразу мыться пошла, и… и вообще… и ведешь себя как-то странно, и молчишь… Нас учили, что после изнасилования это у женщин характерные симптомы…
– Характерные симптомы, говоришь? – постепенно закипая, переспросила Клодин. – Тебя только это и интересует – изнасиловали или нет? А то, что я провела ночь черт знает где, на холодном полу! То, что они мне чуть волосы все не вырвали, руку вывернули, у самого лица ножом махали… О-хх… – вспомнила и метнулась к зеркалу. Пригляделась – нет, пореза на щеке не было – и обернулась к Томми: – Тебе всего этого мало?!
– …И в больницу ты отказывалась ехать, – растерянно, словно не слыша ее, сказал он.
– А какого черта я должна ехать в больницу, если я хочу домой?! Что мне там делать?! Или что – чтоб тебе тут с Арлетт напоследок повольготнее было? Так и скажи! Я хоть сейчас могу чемоданы собрать! – разъяренно воззрилась на него: ну-ка, что он на это скажет?! Неужели «Да, уезжай!»?
Но Томми лишь слегка поморщился:
– Господи… далась тебе эта Арлетт… – повернулся и вышел, оставив Клодин удивленно смотреть ему вслед.
Когда через несколько минут она вышла из ванной, то увидела, что он сидит на кровати, уставившись в пол. Присев у трюмо и разбросав волосы по плечам, она принялась прядку за прядкой отжимать их нагретым полотенцем.
В зеркале, не оборачиваясь, увидела, что Томми поднял голову – и взгляд у него как у побитой собаки. Выглядело это настолько непривычно, что Клодин даже забыла, что сердится.
– Ты чего?
– Я очень боялся тебя спрашивать.
Ну да, конечно – мужчина… только одно у них на уме!
Она подозревала, что этот же вопрос – не изнасиловали ли ее – вертелся и на языке у Ришара, но он, в отличие от Томми, постеснялся его «озвучить».
– Ведь это я втравил тебя в эту историю, – угрюмо продолжал Томми. – И если бы… если бы…
– Перестань ты! Ну все же обошлось!
– Да, все обошлось… чудом… – слова упали холодными камешками, и в зеркале снова отразилась макушка опущенной головы.
Клодин подумала со смесью иронии и фатализма, что сейчас, по идее, она должна была бы биться в истерике и рыдать на плече у мужа – а вместо этого приходится утешать его.
Все же встала, подошла и легонько коснулась его.
– Ну что ты, в самом деле?!
Не вставая, Томми схватил ее и обнял, притянул к себе до боли. В следующий миг она уже лежала на кровати, придавленная его тяжелым телом; руки его сжимали ее плечи, а губы были у самого ее уха и шептали – лихорадочно, быстро, так же, как утром, когда он сшиб ее на пол и рухнул сверху:
– Клодин… господи… Милая, милая… Я люблю тебя. Я очень люблю тебя. Я никого и никогда не любил так, как тебя… – прерывался, чтобы цепочкой быстрых поцелуев пробежаться по щеке и уху – и снова начинал шептать: – Клодин… ты не понимаешь… Милая… Ты мне нож подарила… Ты не представляешь, что ты для меня значишь!..
И с каждым его словом, с каждым поцелуем словно трескалась, разваливаясь на куски, наросшая на душе Клодин холодная корка.
– Рыженький, – она высвободила руку и погладила его по волосам. – Рыженький мой…
– …Почему ты меня пнул, а не его? Понятно, что он хотел убрать ее подальше от типа с пистолетом, но неужели нельзя было отшвырнуть в сторону его?!
– Он от толчка мог нажать на спусковой крючок.
– А потом ко мне не подходил! Бродил там, разговаривал…
– Я же говорю – спросить боялся, – Томми пожал плечами, словно объясняя нечто само собой разумеющееся.
Впервые за эти дни они лежали обнявшись, лицом к лицу.
Сквозь щелку штор светило солнце, было непонятно, который сейчас час, и у Клодин слипались глаза. Но она не хотела в этом сознаваться – ведь тогда он вполне мог сказать: «Ну, спи!» и уйти по каким-то своим делам.
Она уже рассказала ему более-менее подробно про похищение, напоследок пожаловалась:
– Я хотела дурочкой прикинуться и от них каким-нибудь образом сбежать попытаться. И ничего не вышло… Не получается из меня героиня, да?..
– Да брось ты! В такой сложной ситуации, да еще без всякой подготовки ты очень хорошо держалась, – для пущей убедительности Томми подкрепил свои слова поцелуем. – И так ловко мне про ирландцев намекнула!
– А ты догадался?
– А как же! Ты что – не знаешь, что я умею читать твои мысли?!
– Ну, и о чем я сейчас думаю? – слабо улыбнулась Клодин.
– Сейчас… – лицо его приняло сосредоточенное выражение, он повел пальцами вокруг ее головы. – Ага… ты мечтаешь о страстных объятиях любимого мужчины! Меня то есть, – чуть отстранился, глаза весело блеснули. – А если серьезно, то о завтраке.
В тот же миг Клодин поняла, что и впрямь не прочь позавтракать – настолько не прочь, что аж под ложечкой засосало. И не каким-то обезжиренным йогуртом, а съесть настоящий, полноценный завтрак: тост с подсоленным творогом и накрошенным сверху крутым яйцом. А еще лучше – два тоста!
О, черт!
Как-то само собой получилось, что об Арлетт – о той самой Арлетт, которая всю прошедшую неделю служила для нее источником беспокойства, она за последний час ни разу не вспомнила. Вспомнила лишь теперь, по ассоциации с кухней – в самом деле, если пойти туда, наверняка не миновать наткнуться на француженку…
– Клодин, – глаза Томми посерьезнели, – я перед тем, как придти сюда, сказал Арлетт, – (он что, действительно мысли читает?!), – чтобы она перестала ко мне… перестала себя так вести. Она уже не маленькая девочка, а я женат, и очень люблю свою жену, и не хочу ее даже по мелочам огорчать. Думаю, ей было неприятно… но больше она ничего подобного не сделает.
– Так и сказал – «очень люблю»? – переспросила Клодин.
– Так и сказал! – подтвердил Томми.
– А вчера надо мной смеялся, что я тебя ревную! – обиженно напомнила она.
– Да не над тобой! – он страдальчески наморщил лоб. – Ну что ты, в самом деле! Просто в первый момент мне это нелепостью показалось: что ты, такая красивая – и вдруг меня ревнуешь! Я только потом понял, что ты могла не так понять и обидеться… Но, – в глазах его вспыхнули знакомые веселые искорки, – я готов хоть сейчас искупить свою вину!
– Как?
– Принесу тебе завтрак в постель! Что ты хочешь?
– Два тоста – сильно-сильно поджаренных, буквально до угольков! – начала перечислять Клодин; почему-то захотелось именно таких. – И творогом помажь, и посоли, и…
Когда Томми ушел, она подумала, что, пока он делает тосты, можно четверть часа поспать. Нырнула под одеяло и, казалось, задремала всего на несколько секунд, но, очнувшись и приоткрыв глаза, обнаружила, что на тумбочке стоит тарелочка с тостами и кружка. Сзади доносилось ровное посапывание, к спине прижималось теплое тело – не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто это.
Пару секунд поколебавшись – может, встать, поесть? – она повернулась на другой бок и с блаженным вздохом уткнулась лицом в широкую, покрытую рыжеватым курчавым пухом грудь.
Следующий раз они проснулись почти одновременно – Клодин подняла голову и встретилась с полусонным еще теплым взглядом голубых глаз.
И так же одновременно они потянулись друг к другу, и это было так же прекрасно, как всегда – поцелуи и прикосновения, и губы, скользящие по коже, и волны желания, пробегающие от тела к телу. И волшебное чувство обладания, и финальный взлет – до крика, до вспыхнувшего перед закрытыми глазами ослепительного света…
Сидя по-турецки поверх одеяла, она жадно хрустела тостами. Томми лежал на боку, подперев голову рукой, и смотрел на нее снизу вверх.
– Я читал статью, где утверждалось, будто два часа дня – это худшее время для секса, – лениво сообщил он. – Якобы организм как-то не так настроен.
«Ну, если это худшее!..» – подумала Клодин, а вслух сказала:
– У нас все не как у людей!
Присказка эта появилась у нее еще со времени их знакомства, которое и впрямь проходило, можно сказать, «наоборот» по сравнению с тем, как это обычно бывает: люди встречаются, знакомятся; потом разговаривают, чувствуют интерес друг к другу; целуются… ну и так далее.
Они же с Томми минут через пять после того, как впервые встретились, уже целовались в подворотне (не потому, что почувствовали безумную тягу друг к другу, а чтобы отвлечь от себя внимание сотрудников конкурирующей с МИ-5 спецслужбы); лишь на следующий день Клодин узнала, как зовут поцеловавшего ее парня – и только спустя неделю они снова встретились и смогли поговорить.
Похоже, и Томми вспомнил то же самое, потому что, когда она, облизав с пальцев последние крошки и допив кофе (хоть и остывший – но боже, как вкусно!), снова растянулась рядом с ним, сказал вдруг, без всякой связи с предыдущим:
– Знаешь, я ведь с первой минуты на тебя глаз положил… Ты была тогда взъерошенная, бледная, на щеке ржавчина – и просто до невозможности красивая. Лицо… как камея. У меня аж дух захватило, – усмехнулся, как это делают мужчины, когда не хотят показаться чересчур сентиментальными. – Потом, когда узнал, кто ты, подумал, что мне тут ничего не светит – известная модель, «девушка с обложки»… Знаешь, я ведь на самом деле поначалу здорово робел перед тобой.
– Ты – робел? – от неожиданности Клодин рассмеялась. – Ты всегда был таким уверенным, невозмутимым…
– Робел, – кивнул Томми. – Я просто притворяться хорошо умею. И даже когда у нас с тобой что-то вроде начало получаться, еще долго не верил, что это всерьез – думал, что для тебя все это так, минутное увлечение… Первый год, когда мы встречались, я даже старался держаться от тебя подальше, не приезжать часто… не привыкать, чтобы, когда я тебе надоем, не так обидно было.
– Дурак! – она стукнула его по плечу. – Дурак! Я мучалась, думала, что ты меня не любишь, что тебе просто с моделью известной спать нравится, тем более – сама приезжает! Минутное увлечение!.. Зараза ты, и все!
Томми перевернулся на живот, как черепаха, и вжал в голову в плечи.
– Можешь еще стукнуть, только не щекочись и не царапайся, – предусмотрительно сдвинул ноги, чтобы какой-нибудь удар не пришелся туда.
Клодин стукнула еще раз, для порядка, а потом обняла, прижалась щекой к гладкому налитому плечу.
Тумаков Томми, конечно, за свое поведение заслужил: можно же было просто спросить, и не мучать ни ее, ни себя (вот к чему приводит извечная мужская нелюбовь к объяснениям)! Но и такими словами, как сегодня, баловал нечасто… Не то чтобы Клодин не была уверена в его любви к ней, но говорил о своих чувствах он редко, даже предложение ей в свое время сделал словно бы мимоходом.
Словно подслушав в очередной раз ее мысли, Томми сгреб ее рукой, подтаскивая еще ближе, взглянул сверху вниз – глаза в глаза.
– Я очень тебя люблю. И не ревнуй меня больше.
– Оно само получается, – честно созналась она.
– Все равно не надо. Поверь – ни одна женщина мизинца твоего не стоит. И уж точно ни одна не догадалась бы мне этот нож купить.
Уже второй раз сегодня он про нож упоминает… С чего бы это?
– Почему… именно нож? – неловко, не зная, как еще сказать, спросила Клодин.
Томми вздохнул.
– Может быть, я в этом вижу куда более глубокий смысл, чем ты сама имела в виду. Но для меня то, что ты мне оружие подарила, означает, что ты меня принимаешь таким, какой я есть – и меня, и мою работу, и все, что в моей жизни было… С тобой мне не нужно притворяться кем-то другим, понимаешь? Да нет… наверное, ты не поймешь… – он вдруг перекатился на спину, забросив руки за голову и уставившись в потолок.
Обидеться она не успела, уже готовые сорваться слова: «Что я тебе, дура, что ли?!» замерли на губах от его следующей фразы:
– Давно, еще до тебя, была одна девушка…
Клодин притихла и насторожилась: как и большинству женщин, ей было любопытно послушать о девушке, которая была «до нее» (при условии, разумеется, что сравнение будет в ее пользу).
– Мы с ней больше года встречались, – продолжал Томми. – Пока она думала, что я просто чиновник в министерстве обороны, все было хорошо. О том, что я на самом деле в контрразведке работаю, я ей собирался сказать, когда она ко мне переедет – все, в общем-то, к этому шло. А потом она случайно увидела у меня в тумбочке пистолет. Испугалась – очень, я даже не ожидал. Ну, и… в общем, когда она узнала, что я был в спецназе и участвовал в боевых операциях – сказала, что не представляет себе будущего с человеком, у которого, как она выразилась, «руки обагрены кровью». И ушла. Может, думала, что я стану ее уговаривать, удерживать… а я, – он поморщился и помотал головой, – нет.
– Ты… любил ее?
– Тогда я думал, что да, – ответил Томми просто. – А теперь понимаю, что если бы не расстался с ней – то не был бы сейчас с тобой. Так что, – улыбнулся той заразительной улыбкой, которую Клодин так любила, – считай, мне повезло, что все случилось именно так.
«Мне тоже!» – мысленно сказала она. Вслух решила этого не говорить, чтобы не задавался.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Из дневника Клодин Конвей: «…Уж слишком у нее правдивые и ясные глаза были – сразу видно, что врет!»…
Когда они вышли из спальни, уже пробило семь.
Трудно было предположить, что Арлетт подслушивала под дверью – нет, не в силу ее высоких моральных качеств, а исключительно из-за присутствия в квартире сотрудников контрразведки. Но появилась она из-за угла почти мгновенно – захлопала глазками, всплеснула ручками и сказала:
– Ах, как вы вовремя! Я уж не знала, что делать – ужин вот-вот готов будет, но мешать вам… отдыхать мне как-то неловко было, – мило потупилась – этакая хлопотливая маленькая хозяюшка…
– О, это весьма кстати! – с неменьшей любезностью ответила Клодин. – Я голодная как волк, да и Томми, наверное, тоже.
На шум голосов из гостиной появился Перселл, сообщил:
– Крэгг дважды уже звонил.
– Спасибо, я сейчас ему перезвоню, – кивнул Томми, повернулся и снова скрылся в спальне.
– Миссис Конвей, как вы себя чувствуете?! – окинув ее тревожным взглядом, спросил Перселл – прозвучало это так, будто он стоял у постели тяжелобольного.
– Спасибо, я в порядке, – улыбнулась Клодин. В самом деле, хотя спала она не так уж много, но чувствовала себя вполне бодрой и выспавшейся.
Сопровождаемая Перселлом и Арлетт, прошла в гостиную – там перед телевизором сидел Брук. При виде Клодин он вскочил, в глазах читалась готовность, если она вдруг начнет падать, немедленно подхватить ее.
– Как вы себя чувствуете, миссис Конвей?
– Нормально…
– Вы не хотите присесть? – повел он рукой в сторону кресла.
Что это с ними со всеми? Ах, да, она же «жертва похищения»!
Ведь действительно – меньше десяти часов прошло с тех пор, как она сидела, привязанная к стулу, дрожала от страха и не знала, чем закончится сегодняшний день. А кажется, будто это было давным-давно…
Томми появился из коридора, весело спросил, обведя взглядом окружающих, но адресуясь, несомненно, к Арлетт:
– Ну, так что там у нас с ужином?!
Ужин был великолепен – француженка превзошла саму себя.
Чего стоил салат из шампиньонов в бальзамическом уксусе (Клодин и не предполагала раньше, что их можно есть сырыми). А креветки в розовом грейпфрутовом желе! А крошечные, фаршированные сыром и запеченные оранжевые перчики!
Купленные Клодин несколько дней назад стейки превратились в тонюсенькие ломтики мяса, плавающие в густом пряном соусе; картофельные крокеты – поджаристая корочка снаружи и нежное, тающее во рту пюре внутри – как нельзя лучше дополняли это блюдо.
Застольная беседа была под стать трапезе: Томми описывал сегодняшнюю операцию. Точнее, хвастался напропалую.
Несмотря на то, что сама Клодин все происшедшее знала, можно сказать, «из первых рук», тем не менее слушала не без интереса – рассказывал он со свойственным ему артистизмом и порой прорезавшимся в нем уэльским красноречием, глаза при этом озорно поблескивали, словно добавляя к сказанному: «Хотите – верьте, хотите – нет!», и все вместе получалось почти как отрывок из боевика.
Брук и Перселл тоже внимательно слушали, но основной аудиторией, конечно, была Арлетт – она вздрагивала, округляла глаза и ахала, а в самых драматических местах даже всплескивала руками.
Из слов Томми явствовало, что он в одиночку, словно лев, расшвырял всех похитителей – такая мелочь, как замаскированная под сотовый телефон светошумовая граната, была упомянута лишь мельком. Зато удар ногой с разворота, которым он отбросил в сторону угрожавшего Клодин пистолетом бандита, был описан на редкость красочно. (Интересно, когда это он успел? Она не видела! Вот удар, который он влепил ей в плечо – другое дело, прочувствовала в полном объеме!)
Закончил он торжественной фразой:
– Смотрю, а они как куколки лежат! Один к одному, все семеро!
– Ах, Томми! – глядя на него влюбленными глазами, почти пропела Арлетт – прозвучало это как опереточный хор, Клодин чуть вслух не хихикнула.
– Вот пример отлично разработанной операции – с легкой завистью вздохнул Перселл.
– Я всегда говорил, что правильное планирование – это девяносто процентов успеха, – сказал Брук. – И что образование для контрразведчика куда важнее мускулов.
В этих словах Клодин уловила некий подтекст – своего рода «камешек в огород» ее мужа – и немедленно вступилась за него, нежнейшим тоном заметив:
– Ну, мускулы любому мужчине нелишними будут, – с коротким смешком добавила: – Нам, женщинам, это доподлинно известно! – обернулась к Томми. – Только, знаешь, их было восемь.
– Что? – вскинулся он.
– Похитителей было восемь, а не семь, – объяснила Клодин и потянулась за выглядевшим наиболее соблазнительно перчиком.
Ее заявление вызвало эффект разорвавшейся шутихи. Контрразведчики дружно уставились на нее, Брук при этом поперхнулся и закашлялся.
– Как восемь? – переспросил Томми.
Она удивленно взглянула на него.
– Так.
– Почему ты мне сразу не сказала?!
– Ты меня ни о чем не спрашивал. Сказал «Посиди, я скоро приду», и все. Один из них уехал минут за двадцать до твоего приезда.
– Как… как он выглядел? На чем он уехал?
– Ну… лет двадцать, худой… – начала Клодин.
Мужчины подались вперед. Забытая всеми Арлетт встала и нагнулась к духовке.
– …темные волосы…
Внезапный лязг и звон разбитого стекла заглушил последнее слово.
– О-йи-иии! – заверещала француженка.
– Что случилось?
– Руку… руку обожгла! Ой, ой-ии! – повернула ко всем присутствующим ребро ладони с красной полоской и показала на него пальцем здоровой руки, всхлипнула: – Вот…
Если она рассчитывала таким образом вернуть себе всеобщее внимание, то просчиталась. Томми сказал лишь:
– Нет, ну это просто невозможно! – встал и потянул Клодин за руку. – Пойдем!
С сожалением взглянув на оставшиеся на тарелке три ломтика мяса, она покорно последовала за ним в библиотеку. И там, сидя напротив него за столом, подробно рассказала все, что помнила про парня в черном пальто.
Что Томми заинтересовало больше всего – это ее первая встреча с молодым ирландцем. Он дважды переспросил, уверена ли она, что это случилось именно в день похорон отца Арлетт, а не, скажем, на следующий день. Клодин была уверена. Как была совершенно уверена и в том, что столкнулась тогда с тем же человеком, которого потом видела среди похитителей, а не просто с кем-то похожим.
На чем этот парень сегодня уехал, она, естественно, знать не могла, но когда упомянула об увиденной сверху, с галереи черной машине, Томми тоже заинтересовался – похоже, известие о том, что в распоряжении преступников имелась и такая, было для него новостью.
Сидя напротив и помогая ей наводящими вопросами, он быстро чиркал в блокноте непонятные закорючки – до сих пор Клодин не знала, что он владеет стенографией. Под конец сказал:
– На неделе тебе нужно будет подъехать к нам, официально дать показания.
– У меня с послезавтрашнего дня съемки.
– Значит, завтра. Я тебя отвезу.
Когда Клодин вернулась на кухню – одна, Томми остался звонить по телефону – то к своей радости обнаружила, что ее тарелку еще не успели убрать и мясо лежит там в целости и сохранности.
За столом шла милая светская беседа. Бруку, очевидно, не давали покоя лавры Томми, но поскольку боевыми операциями он похвастаться не мог, решил рассказать о лодочной регате на Темзе, в которой принимал участие, когда учился в Итоне. Рассказывал не слишком интересно – артистизма и юмора Томми ему явно не хватало, но Арлетт округляла глаза и ахала.
Клодин слушала вполуха, доедая мясо. Для порядка поругала себя: диета! – но потом подумала, что история с похищением «весит» по крайней мере десять кругов пробежки по парку, так что особо мучаться совестью не стоит.
Томми появился в дверях.
– Ну куда ты пропал – мы же тебя ждем! – встрепенулась Арлетт. – Я без тебя десерт не подаю.
– Я уже здесь, здесь! – отозвался он, садясь на свое место.
Арлетт начала собирать тарелки – Клодин, как хозяйка дома, сочла было своим долгом помочь ей, но быстро почувствовала себя лишней: девчонка сновала взад-вперед, будто в ускоренной съемке, не прошло и двух минут, как стол уже был накрыт для десерта.
– Ну и, поскольку это наш прощальный ужин, завтра я уезжаю, – сказала она, вознеся над столом истинное произведение искусства из бело-желтых меренг, цукатов и кремовых завитушек, – то этот торт…
Завтра, наконец-то! – обрадовалась Клодин. И тут же нелогично пожалела: готовила девчонка вку-усно!
– Хм… – Томми издал неловкий звук – вроде бы откашлялся. – Арлетт… ты знаешь, с прощальным ужином ты, ну… словом, несколько поторопилась.
– Что?! – француженка застыла, зажав в руках торт.
– Я как раз собирался сказать, что тебе придется задержаться. Ненадолго, всего на три-четыре дня.
– Но как же… – очевидно, она хотела трагически вскинуть руки к лицу – и, забыв про торт, чуть не ткнулась носом в крем. Поспешно поставила его на стол, все-таки запоздало подняла руки к щекам – жест получился на редкость фальшивым. – Меня мама ждет!
– Я сам об этом узнал только недавно, – пожал плечами Томми. – А с твоей мамой все уже согласовано.
– Но… почему?! Я уже настроилась, что еду, я хочу к маме! – в голосе Арлетт послышались рыдающие нотки.
– Так надо, Арлетт! Возможно, потребуется опознать кого-то, провести очные ставки. Ты же не хочешь, чтобы человек, застреливший твоего отца, ушел от ответственности?!
– Ты… Зачем ты так говоришь?! – выкрикнула француженка и истерически замотала головой. – Ты… ты!.. – вдруг вскочила и выбежала из кухни.
Удаляющиеся шаги… хлопнула дверь гостевой спальни.
Полминуты все сидели молча. На лице Перселла застыло страдальческое выражение, взгляды, которые Брук бросал на Томми, иначе как осуждающими назвать было трудно.
Наконец Перселл подал голос:
– Неудобно получилось. Зря ты так.
С этим Клодин была согласна – резать торт без Арлетт действительно было не совсем удобно. В остальном же закаченная девчонкой сцена ее ничуть не впечатлила – сама она при необходимости могла разыграть истерику и поубедительнее.
– Можно же было с девочкой как-то… помягче! – возмущенно согласился Брук.
– Может быть, сходишь, уговоришь вернуться? – снова вступил Перселл. – Я бы сам сходил, но ты же сам знаешь, что, – быстро неловко покосился на Клодин, – девочка к тебе… тяготеет.
«Господи, ну как могут мужчины, в остальных вопросах, в общем-то, неглупые, выставлять себя такими дураками, едва речь заходит о насквозь фальшивой, приторно-сладкой хорошенькой нимфеточке!» – подумала Клодин.
Томми вздохнул и тоже взглянул на нее. Она слегка пожала плечами: «Надо – значит надо, что поделаешь…», он поднялся и вышел.
– Ну, кому чай, кому кофе? – весело спросила она, вставая. – Перселл, что вы будете?
– Я? А, да, кофе, – ответил он полумашинально, явно прислушиваясь к тому, что происходило за пределами кухни. Впрочем, Клодин и сама прислушивалась.
Не прошло и трех минут, как в коридоре послышались шаги, шмыганье носом, громкие всхлипы и неразброчивый бубнеж… Тонкий плаксивый возглас: «Ну Томми!» – и снова бубнеж…
Что-то все это очень долго длится, там пройти-то от силы футов тридцать… Не выдержав, она высунулась из кухни – как раз вовремя, чтобы улицезреть в коридоре обнявшуюся парочку.
Точнее, не совсем обнявшуюся, по крайней мере со стороны Томми, который, бормоча что-то утешающее, одной рукой похлопывал Арлетт по плечу, другой же осторожно пытался отцепить от свой шеи обхватившие ее передние конечности француженки.
Увидев Клодин, он скривил страдальческую физиономию. Тут же встрепенулась и сама Арлетт, оглянулась и – слава богу – отцепилась от него.
– Ой, извините! – потупившись, отступила от Томми на пару шажков. – Я забыла – вам, наверное, это неприятно…
– Что вы, милая! – нежнейшим тоном ответила Клодин. – Я понимаю, у вас сейчас определенные трудности, и если вам для душевного равновесия необходимо иногда виснуть на шее моего мужа, – слова «моего мужа» она чуть заметно выделила голосом, – то… что ж, я вам это разрешаю, – добавила к словам медово-приторный смешок, чтобы показать, что все сказанное – не более чем шутка. – У него шея крепкая.
Нимфеточка побагровела – по мнению Клодин, не столько от смущения, сколько от злости. Тем не менее, войдя на кухню, она весело защебетала:
– Я специально сделала торт малокалорийным, чтобы вы, несмотря на диету, тоже могли его покушать. Это лимонные меренги, бисквита там совсем-совсем немного…
Безе было действительно великолепным. Но какого черта Арлетт вздумалось прослоить его кокосовым кремом?!
С давних пор запах кокоса у Клодин ассоциировался не с чем-то съедобным, а с туалетом – если говорить точнее, с того времени, как она работала в мэрии Филадельфии. По необъяснимой причине мэрия тогда закупала освежитель воздуха исключительно с этим сладковатым и навязчивым ароматом, и во всех туалетах там пахло кокосом.
Поэтому теперь Клодин по кусочку отламывала и смаковала меренги, незаметно отодвигая крем на край тарелочки и собираясь, как только Арлетт отвернется, переложить его на тарелку Томми.
Пока же француженка цвела, наслаждаясь всеобщим вниманием и чувствуя себя «королевой бала». Положила мужчинам по второму куску торта, вопросительно взглянула на Клодин:
– Вам положить?
– Нет, спасибо, пока не надо. Я еще с этим не справилась.
– Но потрясающе вкусно… У-ух, это что-то! – заявил Томми. Девчонка просияла. – Я тебя все забываю спросить, – улыбаясь, продолжал он, – тебе что-нибудь говорит такая цифра – сто девяносто тысяч фунтов?
– Что? – переспросила она. – Мне? Нет! – помотала головой, глядя на Томми широко распахнутыми ясными глазами.
– Ну нет так нет, – кивнул он. – Тебя не затруднит мне еще кофейку налить?
Арлетт встала и обернулась к кофеварке – воспользовавшись этим, Клодин быстро переложила накопившийся крем на тарелку Томми и не удержалась, взяла себе еще кусок торта – уж очень вкусное было безе.
