Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии

Текст добавлен: 1 июля 2025, 11:12

Текст книги "Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии"

Автор книги: Мераб Мамардашвили

Жанр:

Философия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 53 страниц)

Что такое невидимое? Это сверхопытное, или сверхчувственное, поэтому и называемое словом «метафизика». Слово «метафизика» оказалось удачным, поскольку оно содержит в себе смысл «мета», то есть нечто, что за физикой, – метафизическое. А ведь мы только что его наглядно ощутили; мы ощутили его реальное, бытийное присутствие, но не физическое в смысле нашей возможности физически его описать. Оно есть даже с большей несомненностью, чем все остальное, потому что все остальное, в общем, можно от-мыслить. А бытие определить нельзя; то, что нельзя от-мыслить, и есть бытие.

Повторяю: большее, нежели мы сами, и невидимое в том строгом смысле, в каком я это постепенно вводил. Невидимое. Уважение к тому, что большее, нежели мы сами, есть метафизическое чувство. Оно является радикальным, одним из основных преобразующих, или человекообразующих, или человекоформирующих чувств, и в этом смысле оно есть реальная сила человеческого бытия, или человеческого существования, и человеческой истории, более реальное, чем многое другое, что нам кажется реальным. В каком-то смысле я развиваю нечто вроде физической метафизики, утверждая следующую вещь: нечто, что сверхчувственно, что невидимо, являясь в то же время в нас чем-то большим, нежели мы сами, требует от нас отношения к этому как к чему-то, что больше, значительнее, действеннее, существеннее, ценнее, чем мы, и если есть такое отношение, оно имеет наглядно прослеживаемые последствия в нас и в мире (это отношение к ненаглядному, к невидимому, внеопытному имеет опытные, или опытно наблюдаемые, поддающиеся констатации и учету последствия). В этом смысле, так сказать, это нечто вроде физической метафизики.

Я рассуждал как метафизик, но метафизик ХХ века. Я не пытался исчерпать истину мира в какой-либо системе; я вообще даже по содержанию о том, каков мир, из чего он состоит и так далее, ничего не сказал. И, не делая этого, а делая другое, я рассуждал, как полагается рассуждать, если принадлежишь своему веку, то есть ХХ веку, рассуждал скромно и осторожно. Бытие – это то, что может то, чего я не могу, мы не можем. Оно может быть или не быть. Следовательно, я допускаю, что вообще нет конечных гарантий моего существования и я их никогда не найду. Я не сольюсь с неким несомненным, конечным лоном смысла, в котором я, как в материнском лоне, потом буду блаженно во веки веков пребывать. А такая надежда часто философами формулировалась, особенно в XVIII–XIX веках. Я, следовательно, готов и на то, чтобы жить в риске и неопределенности. Бытие само сделает или не сделает. От меня зависит только моя настроенность на горизонт бытия, а вызвать заклинаниями, реально его изобрести я не могу. В каком-то смысле все, что я говорю, есть не изобретение чего-то актом мысли, а действительно – я употребил это слово случайно, а сейчас возьму его специально – заклинание. Чем молитва, мольба или заклинание отличаются от других наших способов общения с миром? Мы пытаемся условными жестами, условность которых мы сознаем (слово тоже жест, молитва – жест), создать благоприятную ситуацию, для того чтобы нечто произошло само, по своим законам, а не моим волением.

Гораздо интереснее в метафизическом смысле в ХХ веке не профессиональные философы (за редким исключением: я называл Гартмана, Марселя, Хайдеггера, Уайтхеда и так далее), а, в общем-то, просто люди, живущие в ХХ веке. Метафизика проскакивает у поэтов, художников, ученых в их личностных, а не профессиональных проявлениях или профессиональных, совпадающих с личностными, и поэтому саму метафизику ХХ века мы можем по крупицам собирать из такого рода наблюдений. Она не дана нам под переплетом какой-нибудь одной или двух книг. Эта метафизическая чувственность, современное метафизическое чувство, конечно, возрождает старое, ничего нового в этом смысле не происходит. Но назовем его условно таким, что ли, отпущенным существованием, когда нет конечных оснований, всегда заново приходится самому решать, предпринимать и заклинать, если раз и навсегда вымолить себе нечто невозможно. И в этом смысле назовем то существование, которое организовано сознанием, готовым на неопределенность, риск, отпущенным существованием, состоянием диспонибельности (от французского disponibilité, что означает готовность, – не на все, конечно, это будет уже другой смысл, но я не знаю, как это перевести на русский язык).

В каком-то смысле я фактически пояснил это тем, что у моего любимого философа Декарта называлось великодушием. Великодушие, открытость, может быть. Но все эти слова какие-то у нас, к сожалению, заезженные, и поэтому приходится выбирать менее заезженные. Например, слово «открытость» заезженное, а «великодушие» – незаезженное, правда менее понятное, чем слово «открытость», как будто действительно у людей в ХХ веке как-то язык просто не поворачивается, чтобы произносить слово «великодушие», а это хорошее слово. Жизнь отучила, наверное, нас его произносить, и даже на ум оно нам не приходит. А это действительно некое состояние, в котором настолько полностью принят на себя риск отпущенного существования, что тебя не убудет. Вот что такое великодушие. Как это пояснить? Не знаю. Но, признавая, что я не знаю, я тем самым выполняю закон, который сам только что ввел, сказав: давайте барахтаться. И философия есть просто барахтанье в «компоте», который я задал двумя сопряженными вещами: бытием и мышлением. А они очень сопряжены. Действительно, «компот» еще и потому, что мне придется добавить к этому, казалось бы, странную вещь, но она вытекает из содержания всего, что я говорил в течение года.

Я сказал, что бытие есть нечто такое, в связи с чем сразу же приходится оперировать понятием мышления. С другой стороны, это не мышление, а само бытие, которое само себя называет, а мы назвать не можем (в том смысле, в каком я это пытался показать). Делаем следующий шаг: мысль, в том числе моя в этом рассуждении, ваша, чья-то – Уайтхеда, Гартмана или еще кого-то, – сама эта мысль, мыслящее существование характеризуется тем, что к нему в свою очередь приходится применять понятие бытия. Я попробую это пояснить, потому что без пояснения этого нет метафизики как живого отношения к жизни, а не как трактатов и учений.

Бытийность, в отличие от актов мысли, – нечто, что есть само, и я это нечто не создаю, и не изобретаю, и не изменяю актом мысли. Такая независимость от изобретения и создания рассудочным деянием есть и у самого мышления, у самой мысли. В этом смысле она есть вся целиком или ее нет. Я ведь говорил, что все, что бытийствует, бытийствует целиком и, в свою очередь, понятие бытия прилагается только к тому, что есть целиком. Почему, скажем, добродетель есть метафизическое, или бытийное, понятие? Добродетели не может быть половина. Она или есть, или ее нет. Следовательно, добродетель – это качество, состояние. В области мысли тоже есть вещи, которые могут быть, а могут не быть. И если есть, они есть целиком, то есть бытийствуют, и тем самым мы их не изобретаем, мы их не выдумываем. Я говорю о мыслях, которые мы не выдумываем, духовных состояниях, которые мы не выдумываем, то есть мы их не рождаем актом рассуждения и не можем их изменить или сделать небывшими. Это простая вещь, я ведь фактически о ней говорил, но сейчас я это завершаю уже на метафизическом кругу.

С самого начала я предлагал простой, интересный и единственный парадокс в философии, вокруг которого все вертится. Он легко нам доступен, если мы зададим себе вопрос: «Можно ли иметь мысль, потому что ее хочешь?» Но вспомните, это воспоминание важно теперь уже для завершения круга: хочу быть умным, хочу изобрести, хочу придумать ответ, хочу любить, хочу переживать, хочу волноваться! – не получится. Нельзя иметь мысль актом выбора и воления. Это прекрасно понимал Декарт, когда говорил, что последующий момент времени по содержанию не вытекает из предшествующего. Во-первых, смерть может остановить меня на полуслове; во-вторых, связь появляется в обратимых мысленных процессах, как раз рассудочных, но она появляется постфактум. Время все уносит. Все происходит во времени, и последующее никоим образом не вытекает из предшествующего хотя бы потому, что есть смерть и время. Нельзя, устремив взор в пространство мысли, простым хотением мысли вызвать ее впереди. Она будет или не будет, точно так же, как нельзя вызвать волнение, радость. Все эти вещи – бытийные состояния.

– А актеры?

Поэтому, наверное, их и не хоронили на кладбище, то есть в каком-то смысле за людей не считали. Я прошу прощения, в этих стенах такие слова, конечно, произносить нельзя.

Тем не менее то, что бытийствует, появляется, и если появляется, появляется целиком. Кому-то в голову приходит мысль, кто-то волнуется, кто-то находится в состоянии интенсивного переживания – скажем, радости от произведения искусства, или от встречи с человеком, или от чистого воздуха, или еще от чего-то. Это тоже бытие, о чем мы можем лишь заклинать и к чему быть готовыми. Тогда может случиться. Те, с кем это случается, с точки зрения философа, имеют особый статус, называемый метафизическим существованием, метафизическим отношением к жизни, совершенно независимо от того, знают они об этом или не знают. И они вообще слово «метафизика» могут не знать, не обязаны вовсе. Но метафизик обращает внимание на абсолютную случайность, невероятность этого. Мышление невероятно, но оно факт.

Помните, я называл это парадоксом датского студента. Нильс Бор очень любил книгу, написанную одним философствующим датским писателем. Там есть сцена со студентом, который рассуждает о том, что он потерял возможность мыслить и писать, потому что он задумался о самом смысле, вернее, структуре того, как это случается, что можно писать или можно мыслить, и понял, что это совершенно невозможно, потому что если ты формулируешь какую-либо мысль, значит, предполагаешь, что в точке, в какой эта мысль формулируется, сконцентрирована вся пройденная бесконечность мысли. И если ты выражаешь какую-либо мысль, то, значит, можешь выразить лишь только ту мысль, которую ты узнал в качестве мысли. А если ты узнал, значит, ты ее уже знал. Значит, все свершилось и ничего свершить нельзя. Это старый переиначенный парадокс, еще Сократу известный, который задумался вообще над смыслом слова «знать», как мы можем узнавать нечто новое: если мы этого не узнаём, мы проходим мимо, не узнав, а если не проходим мимо и узнаём, значит, мы знали. И вот изволь плясать. Это и есть положение человека, точное его описание уже на другом языке, другими словами; значит, я снова описываю тот «компот», который я предлагал для распития перед этим.

Сначала я говорил о бытии и мышлении, вообще-то, лишь в применении к проблеме бытия, то есть в применении к тому, что мы приписываем не мысли о чем-то, а бытию, в том числе бытию нас в мире. Но, повторяю, все это относится и к нашей мыслительной жизни в той мере, в какой она жизнь (то есть мышление и сознание тоже есть бытийствующие или небытийствующие, отсутствующие тем самым явления), к тому, что я могу назвать мыслью, которую нельзя захотеть и поэтому иметь (я подчеркиваю здесь причинную связь; можно хотеть все что угодно, но захотеть мысль и поэтому ее иметь – невозможно). Захотеть быть взволнованным и поэтому быть взволнованным невозможно (можно изобразить, конечно). Мы волнуемся, нам приходят мысли, но это продукты бытийного процесса, то есть продукты нашего существования, которое мы в целом можем лишь как-то настраивать и организовывать, как по камертону настраивают инструменты, и потом полагаться на их собственное действие, а не на самих себя.

Следовательно, даже наши мысли есть нечто большее и более важное, нежели мы сами. Сознание действия в нас чего-то большего, нежели мы сами, и есть метафизическое сознание. Почему оно метафизическое? Да потому, что это нельзя описать на предметном языке, это не существует в качестве какой-то вещи, предмета. Более того, чтобы об этом говорить, я вообще должен тщательно нейтрализовывать, блокировать в своем языке все натуральные ассоциации и наглядные привычки. Поэтому это и называется метафизикой, или метафизическим сознанием. Причем вы поняли, наверное, что я все время, говоря о метафизике, фактически говорю не о метафизике как учении (чем я мог бы вам заморочить голову и пересказывать Гартмана или что угодно еще), а о метафизическом сознании. Оно вещь более важная, потому что метафизическое учение есть лишь экспликация метафизического сознания, которое есть часть реальной жизни, имеет в реальной жизни опытно данные, или наблюдаемые, последствия, точно так же как отсутствие этого тоже имеет наблюдаемые и опытно данные последствия, с которыми мы часто сталкиваемся; во всяком случае, можно сказать, что жизнь, в которой это отсутствовало бы, была бы настолько печальной, что и не стоила бы того, чтобы быть прожитой. Все такие вещи можно находить и собирать по крупицам, будучи просто внимательным к тем актам в современной культуре (не к трактатам, а к актам), которые мы на нашем обыденном языке называем актами человеческого достоинства. Мы интуитивно знаем, чтó это такое; мы обладаем способностью в нас (а она больше, чем мы сами) узнавать то, что мы называем достоинством. За достоинством можно прочитать метафизическое сознание, где бы мы это достоинство ни нашли.

Что есть в нас самое важное качество, с которым мы должны, в общем, очень осторожно и бережно обращаться? Это то, что в нас самих мы не можем изобрести и породить, а именно нашу способность узнавать достоинство вокруг нас. Оно ниоткуда не вытекает, мы не получаем его вычислением. Мы узнаём. Но раз узнаём, значит, можно узнавать. А откуда в нас эта способность? Чаще всего мы ведь вообще запутываем, загромождаем ее в себе, а она есть, мы ее в себе не изобрели. Она больше, чем мы, то есть в нас есть способность бóльшая, нежели мы, а именно способность узнавать большее, нежели мы. Я выразился тавтологией. А вы уже, наверное, заметили, что язык философии есть язык тавтологий, и в этом смысле он есть логический язык номер один. Обычно логика хвастается своей способностью высказывать и формулировать тавтологии, но действительные тавтологии формулирует философия, если или когда ей вообще повезет что-либо формулировать, что не часто случается. Вы знаете, наверное, что нужно очень многое делать, чтобы хоть что-то маленькое сделалось. Поэтому я переведу последнее на другой язык, более простой, вернее, он-то как раз более сложный, но более понятный.

Вы, наверное, замечали в искусстве нашего современного времени исчезновение идеи шедевра как некоего отдельного законченного произведения, цель создания которого и была бы целью жизни художника. Современное искусство характеризуется, скорее, некоей открытостью, выражающейся в том, что это искусство потока, то есть искусство без скованности людей обязательно вот сейчас, вот здесь произвести шедевр, а производить многое потоком. Возьмите, скажем, Пикассо, художников аналогичного рода. Скажем, у нас похожим художником был Эрнст Неизвестный. Я говорю в прошлом времени не потому, что он умер, а потому, что он уехал. Слава богу, он жив!

Вообще, можно назвать много примеров, и, даже не называя примеров, мы понимаем, что есть то, что я называл отпущенным существованием; это есть не только в нашем существовании, это стало и характерной чертой искусства, то есть художественного сознания, художественного творчества, где спазм скованности идеей произвести шедевр, некую единицу, содержащую в себе все совершенное, содержащую вообще все, исчез. Люди больше стараются организовать поток, в котором нечто случается, и, более того, даже сама идея мироустрояемости, мироустрояющего, абсолютного идеала, или носителя духа, интеллигента, исчезла. Это видно и по искусству. Пояснение самого этого факта и есть пояснение метафизического сознания как сознания в его действительном виде.

С одной стороны, можно воспользоваться этим как инструментом анализа современной художественной культуры, современного художественного творчества. Можно, скажем, ввести, как некоторые вводили, идею открытого произведения, то есть построения такой структуры, которая сама по себе содержит пустоты, полностью не завершена; пустоты должны заполняться в акте потребления этого произведения, то есть в акте восприятия слушателем, зрителем и прочее. Можно говорить на этом уже специальном языке; он в действительности не прост, а сложен, хотя пример понятен. Вы сталкивались, наверное, с такими рассуждениями и примерами. Это можно увидеть, скажем, в современной скульптуре, особенно у американских скульпторов, когда строятся скорее не скульптуры, а машины с участием зрителей и потребителя.

А с другой стороны, просто взяв этот факт, можно раскрыть метафизическую ситуацию человека и его метафизическое сознание, употребляя уже другие слова, в общем, в действительности более простые, хотя и менее понятные, скажем «скромность», «отпущенное существование» и так далее. Еще один литературный герой говорил: «Александр Македонский был великий полководец, но зачем же стулья ломать?!» Так вот, здесь тоже – полегче, полегче; действительно, зачем стулья ломать? Такие примеры – они самые простые, но через них трудно раскрывать [метафизическую ситуацию человека и его метафизическое сознание], потому что в силу простоты они поддаются многосмысленному пониманию. Каждый понимает в меру того, что в себе не он изобрел (и не может в себе изобрести); он должен лишь, имея это, дать этому говорить, то есть [дать звучать] тому данному нам Богом, или миром, или природой, или я не знаю кем, камертону в нас, этому инструменту, который в нас больше, чем мы сами, и посредством которого мы вообще можем узнавать большее, нежели мы сами, вокруг нас и относиться к нему c отпущенностью своих претензий.

Скажем, в русской культуре очень трудно и высказать это, и понятным образом сформулировать, потому что есть микроб насилия – интеллектуального, духовного, эмоционального, религиозного, – без которого просто невозможно даже помыслить российскую культуру. Обязательно тебя на каждом шагу должны под тем или иным соусом насиловать (я не имею в виду физическое насилие, кстати не самое страшное). И эта атмосфера, когда обязательно тебе в глотку должны впихивать самую последнюю истину, даже саму по себе хорошую, достойную… Но, понимаете, делание добра таким образом само порождает зло. А в общем-то, можно сказать таким странным образом (он покажется педантским, но вы поняли, что я глубоко верю в реальность метафизики и отношусь к ней в этом смысле серьезно и с некоторым почтением, как к более реальному, нежели многое другое, что кажется нам реальным): в русской культуре отсутствует метафизическое сознание. Даже в тех случаях, когда оно иногда выражалось – а выражалось оно через формы религиозного сознания, – вокруг этого все равно был воздух насилия, поскольку существовала идея соборности как особого призвания, идея «русской идеи». Идей не бывает ни русских, ни белорусских. Когда уже что-то нужно называть «русской идеей» или какой-либо еще, то это явно не идея. Если бы это была идея, ее не надо было бы никак называть. Тем более нет миссий.

В свое время очень хорошо сказал Бердяев (иногда он точно мыслил, не всегда, к сожалению); когда в его присутствии кто-то очень отчаянно ругал революцию 1917 года, он в сердцах воскликнул: да что вы, ведь революция открыла нам правду о нашем русском народе, а узнать правду всегда благо![224]

Так что давайте на возвышенных словах и закончим весь наш цикл рассуждений и простимся. Если мысль исчерпалась, ее нужно считать исчерпанной. Спасибо.

notes

Здесь и далее угловыми скобками отмечены места, в которых либо не удалось восстановить соответствующий фрагмент лекции, либо остаются сомнения относительно точности приводимого фрагмента. Такого рода проблемы в целом связаны с неразборчивостью расшифровки, отсутстием аудиозаписи или ее плохим качеством. – Примеч. ред.

Здесь и далее редакторские вставки приводятся в квадратных скобках. – Примеч. ред.

*φύσις, φυσιολογία.

Здесь и далее значком «*» помечены примечания А.В. Михайловского. – Примеч. ред.

Слова Офелии из трагедии У. Шекспира «Принц Датский». Акт IV, сцена 5. Пер. М. Лозинского. – Примеч. ред.

* Ср.: «Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним – умиранием и смертью» (Платон, Федон, 64а, пер. С.П. Маркиша).

* Предание об аргивской жрице Кидиппе (или, иначе, Арисии) и ее сыновьях Клеобисе и Битоне находим у Геродота. Знаменитый афинский мудрец Солон, беседуя с лидийским царем Крезом, причислил сыновей Кидиппы к числу счастливейших людей. «Родом из Аргоса, они имели достаточно средств к жизни и к тому же отличались большой телесной силой. Помимо того что оба они были победителями на атлетических состязаниях, о них рассказывают еще вот что: у аргосцев есть празднество в честь Геры Аргосской. Их мать [, жрицу богини,] нужно было обязательно привезти на повозке в святилище богини. Однако быки их не успели вернуться с поля. Медлить было нельзя, и юноши сами впряглись в ярмо и потащили повозку, в которой ехала их мать. Сорок пять стадий пробежали они и прибыли в святилище. После этого подвига, совершенного на глазах у всего собравшегося на праздник народа, им суждена была прекрасная кончина.

И божество дало ясно этим понять, что смерть для людей лучше, чем жизнь. Аргосцы, обступив юношей, восхваляли их силу, а женщины – их мать за то, что она обрела таких сыновей. Мать же, возрадовавшись подвигу сыновей и народной молве о них, стала перед кумиром богини и молилась даровать ее сыновьям Клеобису и Битону, оказавшим ей столь великий почет, высшее благо, доступное людям. После этой молитвы и жертвоприношения и пиршества юноши заснули в самом святилище и уже больше не вставали, но нашли там свою кончину. Аргосцы же велели поставить юношам статуи и посвятить в Дельфы за то, что они проявили высшую доблесть» (Геродот, История, I 31, пер. Г.А. Стратановского).

* Платон, Государство, 519b, 533d.

*Такая формулировка проблемы восходит к классическому исследованию В. Нестле: Nestle W. Vom Mythos zum Logos. Die Selbstentfaltung des griechischen Denkens von Homer bis auf die Sophistik. Stuttgart, 1940. В отечественной историко-философской науке эта проблема ставится в книге: Кессиди Ф.Х. От мифа к логосу. Становление греческой философии. М.: Мысль, 1972.

* Трагедия Софокла «Царь Эдип» (429 г. до н.э.).

* Платон, Государство, VII, 514а–517а.

* Условная характеристика фрагментов досократиков.

I. Сохранились в цитатах античных авторов от Платона (IV в. до н.э.) до неоплатоника Симпликия (VI в. н.э.). Помимо Платона и Аристотеля, которые действительно являются важнейшими источниками, дословные цитаты из досократиков приводят:

1. Плутарх, Moralia (нач. II в. н.э.); 2. Секст Эмпирик (кон. II в. н.э.); 3. Христианские апологеты Климент Александрийский (вт. пол. II в. н.э.) и Ипполит Римский (Опровержение ересей, III в. н.э.); 4. Диоген Лаэртский (О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, III в. н. э., доксографическая компиляция на основе эллинистических источников); 5. Стобей (составитель Антологии, V в. н.э.).

II. Свидетельства. 1. Платон – самый ранний комментатор досократиков;

2. Аристотель (Метафизика), предлагая критический взгляд на историю досократической мысли и понимая ее как движение к истине, не стремится к «исторической объективности» (рассмотрение предыдущих философских воззрений с точки зрения учения о четырех причинах); 3. Теофраст (О мнениях физиков, от Фалеса до Платона, 16 книг, разделенных на два тома, источник позднейших компиляций); 4. Такие компиляции, или извлечения, назывались doxai или placita в латинском варианте. Известны две такие компиляции (Псевдо-Плутарха и Стобея), которые восходят к некоему Аэцию (II в. н.э.), доксографический метод; между Теофрастом и Аэцием была также компиляция, предположительно принадлежащая стоику Посидонию (Vetusta Placita).

В частности, Парменид (которого здесь цитирует М.К.) изложил свои взгляды в одном-единственном сочинении, написанном гекзаметрами. Благодаря позднему неоплатонику Симпликию до нас дошло целиком введение в поэму Парменида, включавшее 32 строки, и значительные куски из первой части поэмы, посвященные анализу понятия бытия.

* См., напр.: Платон, Менон, 87d–89a.

* Такая временная одержимость в гомеровском языке обозначается словом μέυος (пример – Аякс в «Илиаде»).

* Гароди Р. О реализме без берегов. М.: Прогресс, 1966.

* Парменид, О природе, фр. 8, ст. 6.

* Платон, Лахет, 190 d–e.

* Парменид, О природе, фр. 8, ст. 5 и 25.

* Парменид, О природе, фр. 8, ст. 43–45.

* απειρου.

* «Демокрит говорил, что больше (пяти) чувств у животных, мудрецов и богов» (Лурье С.Я. Демокрит: тексты, перевод, исследование. Л.: Наука, 1970. С. 312).

* πέρας.

* Платон, Государство, X, 614b–621b.

* Платон, Менон, 82а–86b.

* Парменид, О природе, фр. 8, ст. 2–3.

* 57 DK. Здесь и далее ссылки на фрагменты Гераклита даются по Дильсу–Кранцу.

* Вторая часть поэмы О природе («Мнения смертных»).

* Секст Эмпирик, Против ученых, VII 140.

Стихотворение «О вещая душа моя» (1855).

* Имеется в виду «идея блага» (Государство, VII, 517c).

* Парменид, О природе, фр. 3.

* Парменид, О природе, фр. 8, ст. 50.

* Декарт Р., Рассуждение о методе, ч. II, правило 4.

* В Физике слово τόπος используется для обозначения места (пространства), в Риторике и Топике – в смысле «общего места». Видимо, здесь подразумевается второе значение.

* Имеется в виду «топос» как философское понятие. Слово τόπος, конечно, же встречается и до Аристотеля. Парменид, например, употребляет его, когда говорит о бытии, что оно не может τόπος αλλάσσειυ, «менять место» (фр. 8, ст. 41).

* Понятие clinamen, отклонение, появляется у Тита Лукреция Кара в поэме О природе вещей.

* 54 DK.

Лекция 4 воспроизведена в расшифровке аудиозаписи не полностью. Здесь и далее знаком (...) отмечены обрывы той аудиозаписи, по которой была сделана расшифровка. – Примеч. ред.

От фр. bâtard – незаконнорожденный. – Примеч. ред.

* πόλεμος – война, битва, распря.

* 53 DK.

* 56 DK.

* 1 DK.

* 34 DK.

Знаком {...} отмечены купюры. Все купюры (их несколько) касаются повтора М.К. приводимых им примеров. – Примеч. ред.

* 107 DK.

* 50 DK.

* 57 DK.

* 44 DK.

* 49 DK.

В романе М. Пруста «В поисках утраченного времени» город Кабур назван Бальбеком. – Примеч. ред.

Неологизм М.К. См., например, его работу «Классический и неклассический идеалы рациональности». – Примеч. ред.

* 12 DK.

* 62 DK.

* 31 DK.

* 54 DK

* ∆ίχη – богиня правды, справедливости.

* 28 DK: «δοχέοντα γας ο δοχιμώτατος γινώσχει, φυλάσσει...». А.В. Лебедев понимает здесь глагол φυλάσσει в смысле «стеречь»: «Стало быть, самый несомненный [мудрец] распознает мнимое, чтобы остерегать от него» (Лебедев А.В. Фрагменты ранних греческих философов. Т. 1. М.: Наука, 1989. С. 197).

* 40 DK.

* 28 DK.

* «Говорят, Еврипид дал ему [Сократу] сочинение Гераклита и спросил о его мнении. Тот ответил: „Что понял – великолепно, чего не понял, думаю, тоже, а впрочем, нужен прямо-таки делосский ныряльщик“» (Диоген Лаэртский, II 22).

* 48 DK.

* 60 DK.

* 30 DK.

Речь идет о рассказе Х.Л. Борхеса «Пьер Менар, автор “Дон Кихота”». – Примеч. ред.

* 12 DK.

* Ср.: Платон, Парменид, 127 b.

* Аристотель, Физика, VI 9, 239b 30.

* Здесь излагается содержание апории «Дихотомия» (Аристотель, Физика, VI 9, 239b 9). О стадионе речь идет в апории «Стадий»: она трактует о равных телах, движущихся по стадиону в противоположных направлениях мимо равных им тел (затрагивается принцип относительности движения). См.: Физика, VI 9, 239b 33.

Апория «Стадий» излагается здесь очень бегло, поэтому этот фрагмент лекции не воспроизведен нами в публикуемом тексте. – Примеч. ред.

* Мур Р. Нильс Бор – человек и ученый. М.: Мир, 1969; Данин Д.С. Нильс Бор. М.: Молодая гвардия, 1978.

* Секст Эмпирик, Против ученых, VII 140.

* Платон, Тимей, 47d.

«Пускай бегает мышь по камню. Считай только каждый ее шаг. Забудь только слово “каждый”, забудь только слово “шаг”. Тогда каждый ее шаг покажется новым движением. Потом, так как у тебя справедливо исчезло восприятие ряда движений как чего-то целого, что ты называл ошибочно шагом (ты путал движение и время с пространством, ты неверно накладывал их друг на друга), то движение у тебя начнет дробиться, оно придет почти к нулю. Начнется мерцание. Мышь начнет мерцать. Оглянись: мир мерцает (как мышь)» (Введенский А. Серая тетрадь // Полное собрание произведений: В 2 т. Т. 2. М.: Гилея, 1993. С. 80). – Примеч. ред

* Возможно, имеется в виду следующее место: «Из всех четных чисел двойка – единственно первое число (αριθμος πρωτος)» (Аристотель, Топика, VIII, 2, 157a 39, пер. М.И. Иткина).

Ссылка на новеллу Бальзака «Неведомый шедевр». – Примеч. ред.

* Точнее – «Малый мирострой».

* Ср.: «Человек – это то, что все мы знаем» (Лурье С.Я. Демокрит: тексты, перевод, исследование. Л.: Наука, 1970. С. 223).

* Секст Эмпирик, Против ученых, VII 135; Диоген Лаэртский, VIII 7.

* Аристотель, Метафизика, II 2, 997b 32.

* Софокл, Царь Эдип, 337–338.

В данном случае речь идет о работах (1908–1913 гг.) Ж.Б. Перрена по изучению броуновского движения. Они явились экспериментальным подтверждением теории броуновского движения Эйнштейна–Смолуховского, которая основывалась на атомистических представлениях строения вещества. – Примеч. ред.

* Декарт Р., Размышления о первой философии, гл. II.

* αυθρωπος.

* Слово «форма» (form) обычно используется в английских и французских переводах Платона, которыми пользовался М.К. В русском переводе, как правило, употребляется слово «идея».

Известно, что понятие ιδέα (идея) было введено в философию Демокритом. Об этом, в частности, свидетельствует Плутарх (Против Колота, 8). Можно согласиться с Лурье, что термин «идея» как характеристика атомов был выбран Демокритом ввиду того, что именно форма или «вид» – самое важное и существенное определение атома (Лурье С.Я. Демокрит. Тексты. Перевод. Исследования. Л.: Наука, 1970. Фр. № 198).

Назад к карточке книги "Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии"