Текст книги "Предназначенная невеста (ЛП)"

Автор книги: Мэгги Коул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 8

Зара

Работа занимала меня последние несколько недель. Я сдерживалась, чтобы не написать или позвонить Шону. Я хочу наладить наши отношения, но не знаю как. Он хочет ответов, которых я не могу ему дать, и он не отступит.

Сегодня утром мои родители прислали мне сообщение о том, что они прилетают и хотят встретиться. Это было долгожданное приглашение, и я с нетерпением жду встречи с ними. Они купили квартиру в Чикаго, когда я устроилась здесь на работу, и никогда не уезжают надолго, не навестив меня.

Моя последняя встреча затянулась, поэтому я спешу собраться. Мама готовит телячье оссобуко, мое любимое блюдо. Я беру фен, и в этот момент звонит телефон. Определитель номера показывает, что это стойка регистрации.

Я отвечаю:

– Алло?

– Вам доставили посылку, мисс Марино. Поднять наверх? – говорит администратор.

– Да, спасибо.

Я снимаю полотенце, надеваю халат, завязываю пояс и иду к входной двери.

Ричард прибывает вскоре после звонка, и, как только раздаётся звонок в дверь, я открываю.

Он протягивает желтый конверт.

– Это вам.

– Спасибо, Ричард, – беру конверт.

– Пожалуйста, мисс Марино.

Я закрываю дверь и смотрю на конверт. На нем написано только мое имя.

Мой пульс учащается. Я раздумываю, открывать ли его, пока возвращаюсь в ванную. Кладу конверт на столешницу, включаю фен. Но проходит меньше минуты, прежде чем любопытство берёт верх. Я выключаю фен, беру конверт, разрываю его и достаю пачку фотографий.

Желудок сжимается так резко, что меня начинает тошнить. Я хватаюсь за столешницу, чтобы удержаться на ногах, затем облокачиваюсь на неё спиной.

На каждой фотографии мой отец в молодости. Он с мужчинами и женщинами, которых я не узнаю. На большинстве из них он выглядит счастливым. Он смеется, курит сигары, пьет, как я предполагаю, скотч, и всегда одет в свой костюм.

Я пролистываю стопку несколько раз, разглядывая их и понимая, что фотографии были сделаны в течение пятнадцати-двадцати лет, судя по тому, как выглядит мой отец на фотографиях. Я переворачиваю их и обнаруживаю надписи на оборотах.

На нижнем углу каждого фото аккуратно выведены имена и даты. Среди имён: Якопо Абруццо, Бьяджо Абруццо, Лео Абруццо, Уберто Абруццо. И от этого мне становится только хуже.

Я никогда не встречала и не слышала об этих людях, но их фамилия, единственное, что мне нужно увидеть.

Они враги Марино.

Почему мой отец был с ними и выглядел таким счастливым?

Я перелистываю фотографии, в замешательстве разглядывая их и изучая каждую так же, как я оценивала папку с фотографиями мужчин.

Одна из них заставляет мой живот уйти в пятки. На фото изображена красивая женщина. У неё длинные тёмные волосы, завораживающие глаза, высокие скулы и потрясающая фигура. Она держит младенца на руках и смотрит на моего отца так, словно боготворит его. Или, возможно, она влюблена в него? А он в это время касается головы ребёнка.

Мои руки дрожат, когда я переворачиваю фотографию, чтобы прочитать ее обратную сторону. «Финция и Аврора». Никакой фамилии или даты, как у остальных.

Кто они?

Это ребёнок моего отца?

Эта женщина была его женой до того, как он женился на моей матери?

Или она до сих пор его жена?

У меня есть сестра?

Вопросы крутятся в моей голове, сбивая меня с толку. Я пробегаюсь взглядом по датам на других фотографиях и замечаю, что они были сделаны в период с того момента, когда моя мама была беременна мной, до того, как мне исполнилось пятнадцать, то есть ещё до того, как отец появился в моей жизни

Я не досушиваю волосы. Захожу в гардеробную, надеваю спортивные штаны и натягиваю через голову свитер. Засовываю ноги в кроссовки и возвращаюсь в ванную. Запихиваю стопку фотографий обратно в конверт, затем набираю сообщение Калоджеро.

Я: Подгони машину, пожалуйста. Я спущусь через минуту.

Калоджеро: Жду.

Я беру конверт и кладу его в свою большую сумку, затем надеваю пальто. Я прохожу через свое здание и выхожу на улицу.

Калоджеро уже ждет у обочины. Он стоит рядом с задней дверью внедорожника и открывает ее, кивая.

– Мисс Марино.

– Мне нужно, чтобы ты отвез меня к моим родителям, пожалуйста. Быстро, – выпалила я.

Его лицо выражает обеспокоенность.

– Да, мэм. Все в порядке?

– Да. Просто поторопись, пожалуйста. – Я сажусь на заднее сиденье, и он закрывает дверь.

Он быстро садится за руль и выруливает в поток машин.

Я поднимаю перегородку, не желая разговаривать. Внутри меня все дрожит. Миллион мыслей проносится в голове, но ясности нет.

Калоджеро подъезжает к дому родителей и выходит из машины. Но, прежде чем он успевает обойти её и открыть мне дверь, я уже выхожу.

– Мисс Марино, – ворчит он, следуя за мной.

– Тебе не нужно меня провожать, – бросаю через плечо, но он, как всегда, не слушает.

Это правило моего отца, и я это знаю. Калоджеро всегда будет сопровождать меня, куда бы я ни пошла, если только со мной не будет моего отца или кого-то вроде Шона.

Подъём в лифте кажется бесконечным. Проходит целая вечность, прежде чем мы добираемся до пентхауса, и лифт открывается.

– Спасибо, – говорю я Калоджеро, выходя. Быстро нажимаю кнопку, чтобы двери закрылись, прежде чем он успевает выйти следом.

В квартире витает восхитительный аромат. Насыщенный, глубокий аромат телячьего оссобуко от мамы витает в воздухе.

Обычно я бы радовалась визиту к родителям. Я люблю проводить с ними время. Но сейчас эмоции переполняют меня, и я не знаю, что думать.

Я прохожу через пентхаус и вхожу на кухню. Мама и папа стоят рядом, режут овощи для салата. На заднем плане играет медленная музыка, а перед ними стоят бокалы с красным вином.

Мама видит меня первой, и ее светятся радостью.

– Ах, Зара, ты здесь!

Она подходит, чтобы обнять меня.

Я крепко обнимаю ее, но затем отстраняюсь. Она наклоняет голову, спрашивая:

– Зара, все в порядке?

– Мне нужно поговорить с папой наедине, – говорю я.

Она хмурится.

– Почему?

– Просто нужно. Пожалуйста, мам, – я часто моргаю, и мои глаза наполняются слезами.

– Зара, что случилось? – повторяет она.

– Мам, пожалуйста, просто позволь мне поговорить с ним, – умоляю я.

– Моя драгоценная figlia (прим. пер. с итал. «дочь»), что происходит? – встревоженно спрашивает отец, подходя к нам.

– Пожалуйста, уходи, мам, – прошу я.

Она смотрит на папу.

– Зара, что бы ты ни хотела сказать, ты можешь сказать это при маме. У нас нет секретов друг от друга. Ты знаешь это, – твёрдо заявляет отец и кладёт руку мне на спину.

Я отстраняюсь.

Он вскидывает руки в воздух.

– Ого. Что происходит?

Мамино лицо становится всё более встревоженным.

– Зара, пожалуйста. Поговори с нами.

Я понимаю, что мне не удастся остаться с отцом наедине. Мне больно осознавать, что причиню маме боль, но я поднимаю подбородок, встречаюсь с отцом взглядом, отступаю назад, создавая между нами дистанцию, и обвиняю:

– Что ты наделал? Кто ты?

На его лице отразились шок и боль. Он пристально смотрит на меня, спрашивая:

– О чем ты говоришь?

Я достаю конверт из сумочки и снова поворачиваюсь к маме.

– Мам, пожалуйста, уйди.

Она переводит взгляд с отца на меня.

Он подходит к ней и обнимает ее.

– Нет, ты остаёшься. У нас нет секретов.

– Но они у тебя есть. Я знаю, что есть, – говорю я дрожащим голосом.

– Зара, что происходит? – снова спрашивает мама.

Отец вырывает у меня конверт. Открывает его, достаёт стопку фотографий и напрягается.

Мама смотрит на них, и ее лицо бледнеет.

– Почему ты с Абруццо? – выпаливаю я.

Взгляд папы, темный и пронзительный, встречается с моим, и он строго говорит:

– Эти фотографии, не должны были попасть к тебе. Кто тебе их дал?

Я фыркнула.

– Это имеет значение?

– Да, конечно, имеет. Где ты их взяла?

– Это неважно. Почему ты с врагами нашей семьи?

– Я хочу знать прямо сейчас, моя прекрасная figlia (прим. пер. с итал. «дочь»), кто дал тебе это? – спрашивает он властным тоном.

– Что ты скрываешь от мамы и меня? – кричу я.

Мама делает шаг вперед и обнимает меня.

– Зара, я знаю все о прошлом твоего отца. Я не знаю, откуда ты это взяла, но это не твое дело.

– Эти фотографии опасны для тебя. Я хочу знать, кто тебе их дал, – вмешивается отец.

Я кричу:

– Я хочу знать, почему ты с Абруццо! – Слеза течет по моей щеке.

Я так устала от того, что мой отец не может сказать мне правду о том, где он был в течение пятнадцати лет моей жизни. И я не могу смириться с тем, что мама считает это нормальным. Мне недостаточно слышать, что он делал это ради нашей защиты.

Он отвечает тем же, что и всегда.

– Мы уже много раз это обсуждали. Твоя мать скрывала от меня свою беременность и тебя, потому что она не считала это безопасным. Я согласен с ее решением. Поэтому меня не было рядом, а ты была под защитой.

– Это правда, – настаивает мама.

Я качаю головой.

– Это не полный ответ. Я хочу знать всю правду!

– Зара, – предупреждает мама.

– Поэтому меня не было рядом, а ты была под защитой, – кричу я папе.

Мой отец кипит от злости:

– У тебя не должно быть этих снимков. Тот, кто дал их тебе, опасен. Я не собираюсь повторять, Зара. Это не просьба. Кто дал их тебе?

– Их подбросили к моей двери.

Кровь отливает от его лица.

– Кто-то знает, где ты живешь.

– Это не имеет значения, – заявляю я.

– Конечно, это важно! – восклицает отец.

Мама кладет мне руку на плечо.

– Пожалуйста, ответь своему отцу, – просит она мягким тоном.

Я качаю головой. Я знаю, откуда они взялись. Джон, Сильвия или кто-то из их окружения оставили эти фотографии на стойке регистрации. Но я ничего не скажу им.

– Подумай, моя драгоценная figlia (прим. пер. с итал. «дочь»), – настаивает папа.

Я не отвечаю. Вместо этого мой голос срывается, когда я спрашиваю:

– Кто эта женщина и ребёнок?

– Не твое дело, – отвечает он.

Мама выглядит удивленной.

– Какая женщина и ребёнок? – выпаливает она.

Отец ещё не дошёл до этой фотографии, но даже не вздрогнул, когда я заговорила об этом.

У меня скручивает живот. Я кладу на него руку, чувствуя себя плохо.

– У меня есть сестра? Ты женат?

Его глаза сужаются.

– Я не буду отвечать на вопросы о своём прошлом. Это не твоё дело, и тебе небезопасно это знать.

– Лука, какая женщина и ребёнок? – повторяет мама.

– Покажи ей, – требую я.

Отец смотрит на меня исподлобья.

Я тянусь за фотографиями.

Он засовывает их обратно в желтый конверт, требуя:

– Я хочу знать, кто дал их тебе.

– Лука, – говорит мама, и в ее голосе появляется еще больше эмоций.

– Скажи нам. Мы имеем право знать, – приказываю я.

Лицо папы краснеет от гнева. Он поднимает палец в воздух, указывая на меня.

– Ты ни на что не имеешь права. Это не твое дело.

– Это мое дело! Я хочу знать, почему ты выглядишь так, будто ты лучший друг Абруццо, и есть ли у тебя другая семья! – истерично кричу я.

В воздухе повисла гнетущая тишина.

Губы мамы дрожат. Она переводит взгляд с отца на меня.

Я смотрю на отца, кипя от злости.

– Расскажи. Мне.

Он отказывается. Он подходит к камину и бросает фотографии в огонь.

– Что ты делаешь?! – кричу я, когда края загибаются, а фотографии вспыхивают пламенем.

Он резко поворачивается ко мне, его лицо пылает гневом, глаза сверкают.

– Это не твое дело. Нет смысла ворошить прошлое. Тот, кто решил это сделать, явно не желает нам добра. Поэтому ты сейчас же скажешь мне, кто принёс тебе эти фотографии.

Я снова лгу.

– Я же сказал, не знаю.

Он подходит ближе к маме и берёт её лицо в ладони.

– Мы поговорим об этом позже.

Она пристально смотрит на него, часто моргая.

– Я клянусь, что мы поговорим об этом позже.

Она с трудом сглатывает.

Отец снова смотрит на меня.

– Зара, всё, что я делаю, для твоей безопасности. Если ты связалась с людьми, с которыми не должна...

– Как твои приятели, Абруццо? – бросаю я.

– Зара! – осекает меня мама.

Я поворачиваюсь к ней.

– Как ты можешь просто стоять и молчать, когда он не даёт ответов?

Она молчит.

Мои глаза наполняются слезами.

Отец целует маму в лоб и твёрдо заявляет:

– Мы больше не будем об этом говорить. Я выясню у службы безопасности, кто принёс эти фотографии.

– Да пожалуйста, – язвительно отвечаю я.

Он указывает на меня.

– Мы закончили этот разговор, Зара. Шанель, мы поговорим об этом позже. А теперь давайте ввернемся к приготовлению ужина. – Он подходит к бару, наливает вино в бокал, затем возвращается, протягивает его мне. – Выпей, Зара. Расскажи, чем ты занималась с тех пор, как мы в последний раз были в Чикаго.

Внутри меня всё содрогается. Я смотрю то на него, то на маму.

Как она может просто стоять и не задавать вопросов?

Как она может верить, что он скажет ей правду обо всём этом, о том, что он сделал и кто может быть с нами связан?

Он был с той семьёй вместо нас? Как она может мириться с этой тайной?

– Зара, держи, – Он кивает мне, приглашая взять бокал вина.

Я мельком взглянул на него, а затем на бокал.

– Нет, я не останусь на ужин.

– Зара, не уходи, – умоляет мама.

Я снова смотрю на неё.

– Прости, я не могу остаться. – Я обхожу её и направляюсь к лифту.

Они следуют за мной.

– Зара! – зовёт отец.

– Пожалуйста, не уходи, – умоляет мама.

Но я не могу остаться. Я не могу продолжать жить, не зная правды о том, почему я провела первые пятнадцать лет жизни без отца, почему мама говорила, что не знает, кто он, когда всё это время знала.

Я устала от лжи, обмана и вопросов, на которые никогда не получаю ответов. А теперь их стало ещё больше.

Отец кладет мне руку на плечо.

– Зара...

Я резко отшатываюсь.

– Не трогай меня. Не прикасайся ко мне и не разговаривай со мной, пока не будешь готов сказать правду.

Я нажимаю кнопку вызова лифта.

– Зара, ты должна мне доверять, – утверждает он.

Я качаю головой.

– Ты знаешь, как я устала слышать это? Что я должна тебе доверять? Знаешь что, папа? Я больше не хочу.

– Зара – резко говорит мама.

– Нет! Вы оба разрушили первые пятнадцать лет моей жизни! Теперь я получаю новую информацию, а он отказывается объяснять. А ты его поддерживаешь? Прости, но мне тридцать лет. Я не ребёнок, – твёрдо заявляю я,

Папа заявляет:

– Нет, ты не ребёнок, но ты все еще моя драгоценная figlia (прим. пер. с итал. «дочь»). Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, поэтому ты должна мне доверять.

– Папа, пожалуйста. Хватит этих оправданий про защиту. – Слёзы катятся по моему лицу, и я смахиваю их.

– Это не оправдания, – настаивает он.

– Извините, я не могу остаться. – Двери лифта открываются, и я вхожу внутрь. Я нажимаю кнопку, не глядя на родителей.

Дверь закрывается, и я принимаю решение.

Если у меня появится возможность, я пройду посвящение. Пройду, чего бы это ни стоило. Потому что мне нужна правда, та правда, которую я никогда не услышу от своих родителей.

ГЛАВА 9

Шон

Хладнокровное убийство мне не в новинку, но закончить чью-то жизнь в драке, это не часть спорта, которому я посвятил всю жизнь.

Я чемпион по боксу. Я уважаю правила и структуру. Я преуспеваю в них.

Здесь всего этого нет.

Измождённый, окровавленный мужчина, который готов меня убить, стоит по другую сторону ринга. Он на несколько дюймов ниже, чуть более мускулистый, а его грудь покрывают татуировки змей.

Он измотан и тяжело дышит, но сомнений нет, он сделает всё возможное, чтобы именно он остался стоять в конце нашей схватки.

Резкий свист пронзает воздух, и прежде, чем я успеваю понять, что это значит, его кулак врезается мне в челюсть. Второй, в живот, вышибая воздух из лёгких.

Я отшатываюсь и почти теряю равновесие. Собравшись, вижу, как он бросается вперёд, но в последний момент ухожу из-под удара.

Голос отца звучит у меня в голове:

– Забудь про правила.

Зверь внутри меня пробуждается. Это не боксёрский поединок. Это бой. Единственный способ победить, пролить как можно больше крови противника.

Я приседаю, оценивая его, пытаясь предугадать его следующий шаг. Он рычит, бросаясь на меня.

Я наношу мощный удар в челюсть. Его голова резко дёргается в сторону, кровь разлетается по полу. Следующий удар приходится в живот, и он сгибается пополам.

Он ахает и наклоняется.

Я хватаю его голову обеими руками и врезаю коленом в лицо. Раздаётся хруст, его нос ломается.

Толпа ревёт, подпитывая мой адреналин. Я больше не думаю ни о чём, кроме выживания. Вдавливаю пальцы ему в глаза, вырывая из него крик боли.

– Убей его! Убей его! Убей его! – скандирует толпа.

Он падает на колени, и я со всей силы бью его ногой в висок.

Его тело обмякло, глухо падая на землю. В воздух взлетает пыль.

Толпа гудит ещё громче.

– Вставай! – приказываю я, готовый снова наброситься на него, но он не двигается. Я остаюсь в режиме борьбы, пока не осознаю, что комнату заполняет новый скандирующий звук.

– Раз! Раз! Раз!

Бёрн выскакивает ко мне и хватает за руку.

Я отталкиваю его, не в силах позволить кому-либо прикоснуться ко мне. Сейчас все вокруг враги.

– Сядь! – орёт он, указывая на металлический стул.

Я прихожу в себя и повинуясь, сажусь, благодарный за передышку.

Та же женщина, что дала мне шорты, подносит бутылку воды к моим губам.

– Пей! – приказывает Бёрн.

Я не спорю, и жидкость стекает мне в горло.

– Один позади. Не сбавляй темп, Шон. Что бы ни случилось, не сбавляй темп, – кричит мне в ухо Бёрн.

Воздух такой густой, что я едва могу дышать. Моя рука начала опухать, но я не могу сейчас об этом беспокоиться.

– Второй готов, дружище, – кричит Бёрн.

Я бросаю взгляд на своего нового противника и стараюсь не паниковать. Больше трёхсот пятидесяти фунтов чистых мышц (прим. ~ 159 кг). Он выглядит так, будто завтракает детьми.

Господи. Он похож на Голиафа.

Он скидывает штаны, и женщина передаёт ему золотые шорты. Надев их, он срывает с себя рубашку и разувается.

Его лицо и грудь покрыты шрамами от ожогов, а по ногам тянутся зажившие рваные шрамы, будто от когтей. Он рычит и колотит себя в грудь, приковывая меня своим хмурым взглядом.

Толпа сходит с ума, скандируя:

– Бой! Бой! Бой!

Раздается звонок.

Бёрн хлопает меня по щекам.

– Соберись, дружище. Не дай ему запугать тебя.

Я вскакиваю, хрущу шеей и подхожу к линии.

Пронзительный свист взрывается в воздухе. Мой враг бросается на меня, но я быстрее.

Я уклоняюсь и бью его ногой по голени, заставая его врасплох.

Он падает на землю лицом вниз, и облако пыли поднимается в воздух на высоту трех футов.

Зрители кричат громче и хлопают.

Я перепрыгиваю через зверя, хватаю его за хвост волос как можно крепче. Бью его головой о грязь, просовываю руку под его подбородок и резко дергаю.

Раздаётся хруст, его глаза закатываются. Тяжелая голова безжизненно повисает в моей руке.

Я отпускаю её и подпрыгиваю, сжимая кулак в воздухе.

– Два! Два! Два! – скандирует толпа.

Бёрн тянет меня к стулу, пока шесть мужчин убирают гигантское тело. Когда они наконец поднимают его, толпа расступается, а затем все они исчезают.

Женщина снова подносит ко мне бутылку.

Бёрн массирует мои плечи и кричит мне в ухо:

– Два очка! Осталось одиннадцать!

Я отодвигаю рот от бутылки.

– Одиннадцать? – Вода капает по подбородку.

– Пей, – приказывает он, указывая пальцем.

– Одиннадцать? – повторяю я.

– Да. Твой номер тринадцать. У нас никогда не бывает тринадцатых. Никто не выживает. Но ты выживешь, дружище. Теперь пей, – требует он.

Женщина снова подносит бутылку к моим губам.

Мою грудь сдавливает, но я пью.

Толпа ревёт:

– Бой! Бой! Бой!

Я пытаюсь сделать несколько глубоких вдохов, одновременно бросая взгляд на свою следующую жертву.

Он ниже меня ростом, и я подозреваю, что быстрее. Он симпатичный мальчик со светлыми волосами и голубыми глазами. Мускулистый, но его мышцы: результат тренировок в спортзале. Наверняка проводит дни в загородном клубе.

Снова свист.

Мы выходим на линию.

Боя не случается. Один удар и он падает на колени. Через секунды я забираю его жизнь.

Я снова и снова убиваю каждого из своих противников, пока Бёрн, наконец, не заявляет:

– Двенадцать. Остался один, дружище.

Я с трудом дышу, тело опухло, силы на исходе. Я делаю глоток воды и смотрю на последнего мужчину, стоящего между мной и жизнью.

Кровь и пот капают с меня. Костяшки разбиты, а нога дрожит от ударов, нанесённых без обуви.

Мой противник стоит ко мне спиной. Он снимает штаны, надевает чёрные шорты, скидывает рубашку и обувь, затем поворачивается.

Наши взгляды встречаются, и пульс взлетает.

Дизель Конвей, боксер, с которым я дрался слишком много раз, чтобы сосчитать, сжимает челюсть, узнавая меня. Его тёмные глаза горят тем же убийственным огнем, что, уверен, полыхает и в моих.

Годами мы обменивались победами и поражениями. Наши навыки равны, но всегда были ограничены правилами и рамками бокса.

Теперь это не имеет значения. Дизель хочет быть тем, кто останется в живых. И он свеж, а я вымотан после двенадцати убийств.

Звонок, и мы выходим на линию. Никто из нас не отрывает взгляда от другого.

Как только раздается свисток, мы падаем в привычный ритм.

Мы оба наносим несколько ударов, но затем снова слышу голос отца.

– Это не боксерский поединок, Шон. Время играть грязно.

Бросаюсь на Дизеля и сжимаю его горло изо всех сил.

Он пытается разжать мои руки от себя, но я бью его коленом в пах. Он давится, но я не ослабляю хватку. Затем наношу удар лбом в висок.

Его тело обмякает, но я не отпускаю. Нельзя рисковать. Его вес тянет меня вниз, и мы падаем, но я продолжаю держать его, пока Бёрн пытается меня оттащить.

– Нет! – кричу я, глядя в широко раскрытые мертвые глаза Дизеля.

– Все кончено, парень! Он мертв! – настаивает Бёрн.

К нам подходит еще один мужчина, и вдвоем они с Бёрном разжимают мои пальцы.

Толпа снова взрывается криками:

– Тринадцать! Тринадцать! Тринадцать!

Бёрн поднимает меня на ноги и держит мою руку. Только когда они убирают Дизеля из круга и приносят мне стул, я понимаю, что убил тринадцать человек.

Пот и кровь скапливаются у моих ног. Я не знаю, сколько часов я здесь. Женщина держит воду, чтобы я мог попить, пока Бёрн массирует мои плечи. Истощение и воспаление охватывают меня за считаные минуты.

Облегчение смешивается с тревогой. Я выжил, но что дальше?? С Преисподней все кажется непростым.

Бёрн протягивает мне еще одну бутылку воды, и у меня звенит в ушах. Крики толпы усиливаются, и никто не уходит. Воздух наполнен таким же электричеством, как во время боя.

На лице Бёрна гордость. Он похлопывает меня по спине.

– Твой отец гордился бы тобой, дружище.

Срабатывает сигнализация. Четыре быстрых сигнала. Толпа замолкает.

Из микрофона раздается голос, объявляющий:

– Ставка принята.

Толпа взрывается ликованием.

Меня снова накрывает адреналин, но я все еще не понимаю, что значит эта ставка. Я не мертв, и испытание окончено.

Вокруг меня витает запах крови, пота и пива, из-за чего тяжело дышать.

Я предполагаю, что пора уходить, но тут раздается еще один сигнал.

В зале раздаются три длинных гудка, и толпа снова затихает.

Мой пот остывает на коже, по телу пробегает дрожь. Волосы на моих руках встают дыбом, и я вопросительно смотрю на Бёрна.

Его лоб морщится от беспокойства.

Толпа расступается.

Четверо мужчин вытаскивают Брэкса на ринг. Он сопротивляется, но этим только усугубляет ситуацию.

Один вытаскивает нож и подносит его к горлу, и он тут же замирает. Мы встречаемся взглядами, и у меня сжимается живот.

Какого черта он здесь делает?

Он смотрит на меня с выражением лица на котором можно прочесть «прости», и я проклинаю себя. Я ни разу не убедился, что он или кто-то другой, если на то пошло, не следит за мной. И я знаю, что это плохо. Меня предупредили прийти одному.

Джон делает шаг вперед. Тишина в комнате становится оглушительной, пока он не нарушает ее, говоря со своим ирландским акцентом:

– Тебе сказали никого сюда не приводить.

– Я его не приводил, – осторожно заявляю я.

– Тогда как он сюда попал?

Я ничего не говорю.

– Ты был неосторожен, – обвиняет Джон.

Я продолжаю молчать.

Он достает из джинсов карманный нож и открывает его. Он подходит ко мне и держит его перед моим лицом.

– Ты оказываешь мне честь.

– Честь чего? – спрашиваю я, хотя в глубине души понимаю, чего он от меня хочет.

– Если ты его не приводил и не хочешь, чтобы он был здесь, избавься от него. Перережь ему горло, – приказывает Джон.

Мои внутренности дрожат. Я не смотрю на Брэкса.

Несмотря на то, что мое тело избито, я расправляю плечи и поднимаю подбородок, выпрямляясь как можно выше. Я подхожу ближе к Джону. Громким голосом я заявляю:

– Нет. Я ручаюсь за этого человека.

Толпа ахнула.

– Ты за него ручаешься? – усмехается Джон.

– Да. Я за него ручаюсь, – повторяю я.

Между нами повисает напряженная тишина.

Бёрн вмешивается строгим, но уважительным голосом:

– Он уложил тринадцать. Он выиграл ставку.

Джон резко поворачивает голову в его сторону.

– Он не выполнил указания.

– Я выполнил, – стою на своем я.

Джон толкает меня в грудь.

– Ты был неосторожен.

– Он все равно набрал тринадцать очков, – утверждает Бёрн.

Толпа начинает скандировать

– Тринадцать! Тринадцать! Тринадцать! – так громко, что я не могу осмыслить, что происходит.

Звучит еще один сигнал. На этот раз он длится целых пять секунд.

В толпе снова наступает тишина, и другая ее часть расступается.

Высокая женщина с длинными вьющимися темными волосами и рубиново-красной маской на глазах и носу выходит вперед. На ней коктейльное платье без бретелек и туфли на шпильках. Она уверенно приближается к нам, и, остановившись передо мной, берет меня за подбородок, заставляя поднять взгляд.

Я молча смотрю в ее карие глаза, не понимая, кто она, но осознавая, что у нее есть власть. И я не богобоязненный человек, но я молюсь, чтобы она дала мне немного милосердия. Я ни за что не убью Брэкса, но я не уверен, как мы выберемся отсюда живыми, если я этого не сделаю.

Она наклоняет голову, изучая меня. Затем она говорит с итальянским акцентом:

– Ты его точная копия.

Сердце колотится быстрее. Все это кажется сюрреалистичным, находиться в мире, где так много людей знали моего отца.

У меня такое чувство, будто я его едва знаю. Раньше я так не думал, но теперь я начинаю сомневаться во всем, что я знал.

– Вы были с ним знакомы? – спрашиваю я.

Она качает головой и отвечает:

– Нет. Это было до нас. Но мои родители знали его, и я видела фотографии.

– Кто ваши родители? – спрашиваю я.

Ее губы слегка изгибаются.

– Это не тот вопрос, который ты должен задавать.

– Какой вопрос мне следует задать? – парирую я.

Проходит еще мгновение, прежде чем она отвечает:

– Говорят, у тебя чувство юмора, как у отца. Похоже, это правда.

Я не понимаю, что именно я сказал смешного, но отвечаю:

– Некоторые так говорят.

Она кивает.

– Полагаю, так и есть.

Наступает тишина, и моя грудь сжимается.

Она делает шаг ближе и подзывает меня пальцем. Я наклоняюсь ближе, и она шепчет мне на ухо:

– Ты думаешь, что положение твоего отца освобождает тебя от правил?

Я отстраняюсь, чтобы встретиться с ней взглядом:

– Нет, не думаю. Я признаю, что был неосторожен, когда пришел сюда. Я спешил, чтобы успеть вовремя, и прошу прощения. Это не повторится. Но я уверен, что могу поручиться за этого человека.

Она наклоняет голову и спрашивает:

– Почему ты так ему предан?

– Я за него ручаюсь, – строго повторяю я.

Она отступает назад и смотрит на Брэкса. Ее взгляд скользит от его макушки к ногам и обратно. Она ухмыляется.

– Конечно, он сексуален в грубом смысле, но и другие тоже. Почему ты за него ручаешься?

– Я знаю, кто он, – говорю я без колебаний.

Она приподнимает бровь.

– Ты знаешь, кто он?

– Да.

– Ах, какой же ты глупый.

– Почему это?

Она снова смотрит на Брэкса, затем снова переводит взгляд на меня.

– Ты думаешь, что знаешь людей, но я могу тебя заверить, это не так.

У меня пересыхает во рту. До того, как на сцене появился Джон, я бы сказал, что знаю всех, кто рядом со мной, но теперь, похоже, есть секреты, возможно, ложь, и я не знаю, что и думать.

Ее глаза вспыхивают, но в голосе звучит печаль.

– Ах, понятно. Я сказала правду, и тебе нечем ее опровергнуть.

Я выпрямляюсь и утверждаю:

– Я ручаюсь за этого человека и не убью его. Если нужно, возьмите мою голову, но отпустите его.

– Ты предпочел бы умереть, чем убить его? – уточняет она.

Мое сердце бьется быстрее, в ушах пульсирует кровь. Я киваю, подтверждая:

– Я предпочел бы, чтобы вы попытались убить меня.

Ее губы дергаются.

– Попытались?

– Вы думаете, я уйду без боя?

Она долго разглядывала меня, а толпа окружила нас в гробовой тишине.

Наконец, она улыбается, а затем предупреждает:

– Те, кто ручается за незваных гостей, выбирают другой путь.

Это еще одна загадка, полная путаницы. Признаюсь, я не понимаю, что это значит.

Она снова смотрит на Брэкса, затем снова переключает внимание на меня, бросая вызов:

– Ты уверен, что хочешь пойти по другому пути, Шон О'Мэлли-младший?

Я не знаю, что означает другой путь. Все, что я знаю, это то, что я ни за что не убью Брэкса. Поэтому я киваю и громким голосом кричу:

– Я ручаюсь за этого человека.

Толпа ахнула.

В ее взгляде мелькает одобрение, но еще кое-что. И тут до меня доходит. Может, из-за маски я сразу не заметил. Но теперь знаю. Это чистое садистское зло. Я видел его раньше у мужчин и нескольких женщин, но у неё оно точно есть.

Она щелкает пальцами в сторону Брэкса.

Мужчины отпускают его и толкают ко мне. Он спотыкается, находит опору, затем встает рядом со мной.

Она еще раз окидывает его взглядом и хвалит:

– По крайней мере, ты поручился за человека, у которого есть... – Она наклоняет голову, снова оглядывая его, и продолжает: – Как бы сказать... кое-какие преимущества для дам?

Я стараюсь не улыбаться. Часть меня хочет смеяться, так как я нахожу ее комментарии странными для данной ситуации. Но вместо этого я просто повторяю:

– Я ручаюсь за него.

Она отступает еще дальше.

– Тогда он, твоя ответственность. Ступай домой, Шон О'Мэлли-младший. Восстанавливайся. Твой выигрыш закреплен. Но помни, ты выбрал другой путь.

Она поворачивается к толпе и кричит:

– Теперь он будет сражаться за посвящение в кольцах.

Толпа взрывается, снова оглушая меня снова.

На этот раз холод пробирает меня до самых костей, глубже, чем когда-либо прежде.