Текст книги "Клад"
Автор книги: Медеу Сарсекеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)
Они уже подъезжали к окраине Актаса. Заскучавший от тихой езды по бездорожью Микола Грицай, едва почувствовал под собою ровное полотно, прибавил газу.
– Коля, не гони в центр, заедем в поликлинику, – попросил Жаксыбеков. – С утра в груди покалывает… Думал: разгуляюсь за тень а оно еще хуже. Попрошусь на укол.
Поликлинника была заперта. Расставаясь с Алтынбаевым возле его дома, Кали Нариманович предупредил:
– Через день-другой махнем с тобою в Ускен, Сардар. Хочу познакомить тебя с тем ученым, который видит у нас не одну, а три структуры… Может, он разбудит твою фантазию. Без мечты об удаче нечего соваться в глубины.
На пороге дома стояла, воздевая руки горе, супруга Жаксыбекова: не приехал на обед, не позвонил…
4
Наступил вечер. Виктор Николаевич, целый день просидевший в библиотеке, возвратился в гостиницу. Сегодня он уже отчетливо ощущал усталость. Какое-то время лежал, распластавшись на кровати, не раздеваясь. Заснуть не смог бы, а полежать полчаса в забытьи, ни о чем не думая, упершись освобожденными от обуви ногами в нижнюю спинку, было его привычкой. После короткого отдыха он хотел просмотреть одну папку, выданную ему под честное слово до утра. Но прикидкам ученого на деловое использование остатка дня не суждено было осуществиться. Черный аппарат, молчавший несколько дней подряд, внезапно ожил, противно задребезжал. Командировочный решил перетерпеть, уж очень сладко дремалось, но пронзительная трель требовательно зазвучала вновь. Откуда-то, словно из небытия, называл его по имени женский голос, поначалу неотличимый от других:
– Хеллоу, Табаров!
– М-м… Здравствуй, Лида!
– Ты один? А где же подруга?
Только она, единственная на свете из всех знакомых, воображала Табарова всегда в окружении поклонниц.
– Лидия Сергеевна, о чем ты? В этом смысле я чист, как стеклышко. В городе, где ты живешь, разве позволительно заниматься пустяками? Нет уж, уволь… А вообще спасибо за веру в мои способности.
– Ха-ха-ха! Не обижайся! Знаешь, Виктор… Хочу тебя видеть.
– Даже так?
Табаров был растерян. Тронул ладонью бородку. За долгий день на щеках обозначилась щетина. Он не любил бриться дважды на дню. Побыть с Лидой наедине – всегда не прочь. Не чужой человек в судьбе. И не очень навязчива. Пусть не часто, но они встречались. Лучше сказать: виделись. Иногда сталкивались в дверях конторы. Виктор Николаевич без ханжества считал эти встречи удачей. В каких бы стесненных обстоятельствах они ни оказались рядом, Лида протягивала ему руку. Виктор Николаевич, слегка краснея и заглядывая женщине в глаза, целовал кончики пальцев. Она не возражала. Как-то он будто невзначай коснулся предплечья. Едва заметным движением она избавилась от такой близости. Больше и не пытался. А хотелось иногда привлечь резким движением, коснуться губами лица. Будто чувствуя его желание, она отстранялась или подносила ладонь к губам в защитительном жесте. Сузив глаза, предупреждала строго, будто расшалившегося мальчишку, одним словом:
– Табаров!
В голосе металл и обида.
«Зачем ей понадобилась встреча? – думал Виктор Николаевич. Сам себя утешил: – Желание женщины – закон для мужчины».
Все прощал ей, потому что был виноват. Возможно, и в том, что она теперь такая нервная и текучая, будто ртуть.
Та самая смешливая и одновременно строгая Лида едет к нему на свидание в гостиницу… Вечер, конечно, пропал, «шарики» после ее визита не скоро соберешь, но согласие дано, отступать некуда. Потери от такого свидания неисчислимы. Одна из них – при беседе с дамой не обойтись без фужера с вином. Значит, на завтрашнее заседание придешь с шумком в голове. А в десять утра предстоит схватка. Помимо просмотра папки, захваченной из фонда на вечер, нужно было сосредоточиться на разногласиях с Кудайбергеновым, чтобы без промедления парировать его уколы и наскоки… Если бы позвонила не Лида, у Табарова любому гостю уготован отказ. Но Лида… «Как ты всегда не вовремя являешься!.. Всегда!»
Трубка продолжала ворковать горлинкой, выпевать нежнейшим голосом, по-женски неотступно добиваться свидания.
– Ну, что, Табаров: не ждал вторжения в твои покои? Зря ты о себе такими интеллигентскими словами: «Чист, как стеклышко»! Ах-ах, так и хочется провести пальчиком по твоему незапятнанному сердцу. Признайся уж честно: с кем-нибудь чаи гоняешь в номере?
– Я же сказал: нет… Работаю. Листаю здесь рапорт начальника партии. А насчет чая – забыл попросить горничную.
На другом конце провода женщина загадочно молчала.
– Почему молчишь? Женские капризы? Не обижайся, Лидок. Завтрашний день – твой, без всяких звонков и предупреждений. Жду!
– Ты, как всегда, расчетлив. Но завтра – это уже совсем, совсем другой день. Как другая жизнь. А вдруг завтра изменится настроение?
Она продолжала свою игру. Табарова внезапно захватила необъяснимая страсть. Надежда на близость с Лидой то вспыхивала в нем, то угасала, оборачивалась болью. Он уже сам хотел увидеть ее, сейчас же.
Краем глаза покосился на разложенные рядом с черным аппаратом бумаги. Появившаяся уверенность в себе подсказывала: все в его записях на месте, изложено точно, опровергнуть ни одного тезиса противникам не удастся. Самые важные места в докладе просматриваются на свежую голову утром. Чего стоит: на час раньше подняться, пробежать странички глазами… Если суждено провести ночь в объятиях Лиды, Табаров знает, как возвратить себе бодрость. Поплавает перед завтраком минут десять в бассейне. Зачем же отказывать женщине в ее священном праве на свидание? В том, что Лида Скворцова во всякое время нуждается в нем, Табаров и в нынешние годы не сомневался.
– Прошу! – решительным тоном произнес в трубку. – Рад видеть. Жду.
– Наконец-то слышу голос мужчины! Через полчаса встречай в холле, – произнесла Скворцова повелительным тоном.
Виктор Николаевич всполошился. Начал собирать разбросанные по столу бумаги, стаскивать в одно место книги, карты, схемы, убрал с телевизора бритвенный прибор. Пока распихивал все это добро в ящики стола, в тумбочку, в портфель, приблизилось назначенное Лидой время. Набросив покрывало на смятую постель, помчался вниз. Годилась бы для такого случая бутылка шампанского и коробка конфет, да разве успеешь заскочить в ресторан?
В вестибюле – никого! Радуясь минутной задержке визитерши, выглянул на улицу. К его счастью, не ушли те две-три пожилые женщины, которые вечерами сторожили здесь, у подъезда, предлагая прохожим цветы. Букеты на выбор: красные астры, белые ромашки, роскошные гладиолусы с фиолетовым оттенком… Не задумываясь, купил пять роз: три алые и две белые. «Теперь, – подумал он, восторгаясь удачей, – можно встретить не только Лиду – княжескую дочь!.. Алую и белую розу предложу дежурной на этаже. Пусть не напоминает о позднем часе. Мол, одиннадцать: пора провожать гостью… Ах, Лида, Лида!.. Растревожила ты меня, как в прежние годы. А ведь нам за сорок. Три года миновало, как повстречались ненароком в Томске, и нет для тебя и для меня покоя. Давно бы пора забыть обиды, оставить придирочки, не затевать ненужных споров. Еще тогда мы могли бы помириться, успокоиться на том, что оставила для нас обоих судьба. Глядишь, жили бы под одной крышей. А теперь что получается?.. Старый холостяк, которому перевалило на пятый десяток, солидный человек, вознамерившийся перевернуть геологическую службу рудного края, вынужден по давней привычке пялить глаза на каждую встречную женщину. Стою у входа в гостиницу с цветами в руках, жду мимолетной встречи. К лицу ли все это солидному ученому?»
5
После той встречи в Томске Виктор Николаевич и на самом деле почувствовал некий разлад в себе и неопределенность жизни. Что с ним произошло? Вспыхнуло притушенное годами прежнее чувство или сказалось обаяние расцветшей Лидиной красоты, прежде не столь ценимой, как в нынешние годы?.. Пытался освободиться от смешных этих вопросов и сомнений, не смог.
Он всегда отличал ее от других, улавливал особость голоса, улыбки и даже походки. Нелегко расставшись с Лидой в ресторане, не удержав женщину от напрасных упреков, провел ночь без сна, доискиваясь причины их размолвки. Винил во всем себя, обстоятельства, судьбу. Все, только не ее, Лиду. Она и через годы виделась гордой, не опустившейся до мести, преследования, клеветы. Он ждал ее у подъезда Дворца культуры, где шло совещание, чуть не опоздал к началу, но она так и не появилась в тот день. Не пришла на заседание, где полагалось ей выступить с докладом.
Делегатам вдруг объявили, что кандидата геологических наук Скворцовой не будет сегодня, заболела… Никто из участников семинара и не помыслил о том, что причина недомогания докладчицы в нем, в Табарове, который сидит в седьмом ряду зала, удрученный, молчаливый, растерянный.
Пытался забыть Скворцову, выбросить из головы. Обычно хорошим громоотводом для надвигающихся душевных гроз является заурядная работа, если отдаваться ей самозабвенно. Однако на этот раз нахлынувшая волна чувств оказалась сильнее обычной увлеченности делом. И тогда он принялся действовать по пословице, гласящей: «Клин вышибают клином!..» Связался с легкомысленной женщиной, давно пялившей на него глаза. Временная близость с Нелли, ее податливость и готовность раствориться в его желаниях усилила тоску по настоящей любви, предметом которой могла быть для него только Лида. Даже в объятиях Нелли он думал о Скворцовой. Такое состояние еще больше раздваивало Табарова, затуманивало представление о реальностях окружающего мира.
Считая себя человеком достаточно стоящим, чтобы пользоваться уважением других, в том числе вниманием женщин, он недоумевал, почему Лида относится к нему высокомерно, иронизирует, открыто мстит? Разве можно носить в себе зло так долго? Всякое напоминание о прошлом для человека болезненно, если в годах минувших было больше радости, чем сейчас. В душе рождается досада о упущенном, одолевая горечь пережитого – неприятно вспоминать. Что дает сейчас Лиде примитивная месть, кроме необязательных волнений и головной боли?
Не преодолев разлада с собой, Табаров через два месяца после встречи в Томске приехал в Ускен, где, согласно гостиничной анкете, постоянно проживала Лида Скворцова.
В рудный край Табаров ехал как поверженный, в голове у него было одно: встретиться и в спокойной обстановке, вдали от примелькавшегося, привычного, сказать Лиде с мужской прямотой: без нее не смог. Женщину расслабляет такое признание.
Главная встреча их впереди. К ней нужно как следует подготовиться. Сначала Виктор Николаевич хотел познакомиться с краем, куда занесла его судьба. Профессиональный интерес геолога увлек в горы. Здесь ученый поразился загадочному молчанию распахнутых далей. Все в той стороне было словно в сговоре против человека… В нем пробудился азарт открывателя. К той поре он искал точку приложения для своей симметричной теории. Ему называли другие регионы для опробования, но, кое-что зная о возможностях рудного края, он загорелся желанием испытать свою методику поиска именно здесь. Болезненное тщеславие подогревалось тем, что в случае удачи он мог бы назвать открытое им месторождение именем любимой женщины… Этот дар его сердца стал бы для нее сюрпризом, обойти который просто невозможно.
В здешние места, как видим, доктор геологии Табаров попал почти случайно, ради встречи со Скворцовой. Заглянув отнюдь не ради любопытства в местные справочники, где имелось кое-что о прошлом промышленного города, пришел в изумление от младенческих характеристик населенных пунктов и окрестных гор. Все здесь лишь закладывалось, начиналось и требовало умелого завершения. Далекие от научного обследования недр местные геологи ковырялись в земле кое-где и наугад… Их славили на всех перекрестках, осыпали наградами, венчали почетными титулами, по существу за незначительные с точки зрения истинной науки достижения. Все здесь как бы томилось в ожидании настоящего хозяина. Душа Табарова трепетала в предчувствии неслыханной удачи! Однако на пути к этой главной радости жизни стояла все та же Лида – хозяйка его давних мечтаний и нынешнего настроения. Знала бы она о вожделениях Виктора Николаевича…
Скворцову в те дни приезжий увидел в самом неподходящем месте – на рыночной площади, среди пестрой толпы и разноголосицы. Рядом с нею, неся хозяйственную сумку, поддерживая под локоток, шел рослый, атлетического сложения бородатый мужчина, в котором Табаров при немалом напряжении угадал отдельные черты собственного лица. Парень помогал матери сделать покупки, заботливо оберегал ее от излишней тяжести… «Это еще одна насмешка жизни надо мною! – тут же определил Виктор Николаевич. – Встретить сына уже взрослым, поглядеть на него издалека… А как мечтала покойная мама увидеть меня в кругу семьи, подержать на руках внука!.. Знала бы родимая о том, что как раз в те дни, когда она настойчиво толковала мне о необходимости иметь семью, живой внук ее бегал в далеком Казахстане. Мальчонка тогда уже ходил в первый класс! Если бы знала, быть может, прожила бы еще несколько лет?!.»
А первая любовь Табарова после разрыва с обожателем, скрывая свой позор, уехала в Ускен, о котором в те годы едва слышала. Взяла билет – лишь бы подальше… Не окончившую вуза Лиду приняли, да и то с трудом, на должность техника в геологическое учреждение. Позже, когда ребенок подрос, она возобновила учение. Постоянная нужда и напряжение жизни выработали в ней привычку мыслить активно, остерегаться очередных ошибок, экономить каждую копейку… Ее старание, а подчас и незаурядное умение обратили на себя внимание руководителей. Привычка преодолевать, стремиться к лучшему, желание окончательно уйти от нужды привели женщину в заочную аспирантуру. Одаренная не только внешностью, она без особой затяжки защитила кандидатскую диссертацию.
А как же мальчик? Замечая его раннее развитие, Лида записала сына в первый класс в шестилетнем возрасте. На редкость серьезный паренек шел среди ровесников первым в математике. Невзирая на нехватку лет, в начале учебного года Сережу из второго класса перевели в третий… В пятнадцать поступил в вуз.
Виктор Николаевич, когда узнал об этом, возгордился собою. Он отнес успехи сына к наследственным особенностям Табаровых… Понимая, что юношескому возрасту свойственны и «скачки» и всякого рода нездоровые увлечения, Лида взяла парня под неусыпное родительское наблюдение: выпросила для него должность рядового геолога в тематической партии, которой руководила. Впереди научная работа, но полагалось усердной практикой закрепить то, что вычитано из вузовских учебников. Все это отец узнал о сыне после, из уст Сережиной матери.
Они встретились не среди рыночной толчеи, разумеется, а в одном из лучших номеров ускенской гостиницы. То была их счастливая встреча, принесшая обоим радость. Лида не скрывала изумления, увидев Табарова на земле, ставшей для нее родной. Не важничала, не строила из себя недотрогу. Казалось, забыла все обиды и ту неприятную размолвку в Томске, где она, как признавалась теперь, сорвалась совсем по-глупому.
Виктор Николаевич почти в первые минуты их встречи бухнул о том, что вынашивал в сердце долгие и мучительные для него недели и месяцы:
– Лидок!.. Прости меня, если ты в силах это сделать… Хочешь, я стану на колени… Я преклоняюсь перед тобою и твоим поступком… Родила сына, воспитала. Еще один твой подвиг – направила его по стопам матери и отца, вырастила геолога… А ведь моя профессия тоже от отца!.. Ты ни в чем не помешала мне, шла долгие годы где-то рядом, шаг в шаг, не отставая, если сказать честно, опережая меня!.. Подумать только: ты сберегла сыну мою фамилию, продолжила наш род, а быть может, и сохранила славу всего рода! Теперь я понял: ты поистине необыкновенна, несовременна даже – из хороших книг, из древних преданий. Хотел бы знать: какой суд ты мне приготовила на случай вот такой встречи? Я готов принять казнь, вынести любое испытание. Все перенесу, соглашусь на любые условия, лишь бы отогреть твое сердце. Какой бы выбор ты сейчас ни сделала, будешь права, потому что в жизни победитель не я, а ты! Честно!
Лида молчала, слушая все это. Она, кажется, даже не взволновалась, не обрадовалась его признанию своей вины, не уронила слезинки.
– Скажи что-нибудь, Лида! Не молчи!
Женщина продолжала сидеть молча. Она лишь слегка сгорбилась в низком кресле у журнального столика, словно ее все еще угнетала тяжесть пережитого. И тогда Табаров принялся излагать план ближайшего их будущего. На случай, если Лида не сможет простить и не согласится переехать из Ускена к нему, в город их юности.
– Дальнейшее воспитание Сережи доверь мне. Как-никак я в высших сферах науки… Большой город, обширные связи, свой институт.
– Нет-нет, Табаров! – проговорила она, подняв голову. – Об этом даже не заикайся! Без Сергея я не смогу. Он стал частью моей жизни. Он мне нужен сейчас, как никогда прежде.
– Да, но мы можем воспитывать сына совместно.
Странно, однако женщина пропустила эти слова мимо ушей, кажется, слегка опечалилась.
– Когда нас познакомишь? – допытывался Табаров, пытаясь перехватить ее взгляд, плывущий куда-то мимо. – Парню пора узнать того, чью фамилию он носит. Теперь он взрослый, и наступило время, когда следует отбросить всякие условности, которыми матери-одиночки пичкают своего ребенка.
Эти слова Виктора Николаевича попали в цель.
– Нет, Виктор! Это было бы для сына трагедией, если бы он узнал, что мать все годы обманывала его ради создания тебе независимости от нас. Отец Сережи – и так останется навсегда! – погиб в тайге, в экспедиции, он жертва случайной аварии… Не делай удивленные глаза! Так лучше… Ты для него остался талантливым искателем, человеком открытого сердца, способным лишь на хорошее. Придуманная мною легенда вошла в сознание ребенка, она живет в нем и сегодня. Твой образ поддерживал в нем стремление к добру, подвигу. Когда он ходил в детсад, хвастался перед другими малышами, у которых отцы: «Мой папа – геолог! Он сейчас в горах. Привезет мне мешок разноцветных камней!» Так и не дождавшись тебя с дарами таежных троп, он поверил в известие о твоей гибели, уходе из жизни навсегда. Постепенно примирился с мыслью, что отца нет и не будет… Слышал бы ты, Табаров, как мы оплакивали вдвоем печальное то известие! Когда-нибудь покажу тебе сочинение «Мой папа». Он писал его дома, много дней подряд. Из тех тетрадных листков я, к удивлению своему, узнала о тебе многое такое, что и сама не могла придумать. В его представлении ты был прекраснее богатырей из старых преданий, храбрее и благороднее их. А какие слова нашел он для описания своего нравственного идеала! Все он вообразил о тебе: как ты тосковал о жене и сыне в разлуке, хотел порадовать нас своим замечательным открытием! Детская фантазия уводила его в ту далекую тайгу, Сережа по-взрослому мечтал: в следующий раз он уйдет в экспедицию вместе с отцом, чтобы помочь тебе в нелегких поисках… Ты улыбаешься? Тебе не по душе вся эта красивая выдумка? А что бы ты сказал сыну о себе, будучи на моем месте? Не могла же я толковать ребенку о том, что его отец – отъявленный эгоист, ради своих интересов предал нас, оставил, забыл… Ты же советовал мне поскорее отделаться от него, слышишь? Я поступила так, придумав мифического героя, не ради спасения тебя от гнева мальчика-полусироты. Хотела приделать его душе крылья. А теперь ты мог бы в один миг, без всяких объяснений, лишить его красивой веры в доброту людскую и преданность друг другу в семье? Твое «воскрешение» из небытия будет пострашнее выдуманной смерти, которую он однажды уже пережил… И ему, и мне так лучше. Пойми, Виктор! Если ты желаешь нам добра, а ты, я верю, приехал именно с добрыми намерениями, самое лучшее, что можешь подарить нам с Сережей, – тихо исчезнуть, как появился здесь.
Я рада твоему приезду и твоим хорошим словам обо мне. Но я мать и прежде всего думаю о судьбе ребенка. Его душевный покой превыше всего для меня. Тебе нужно поскорее уехать. Разве ты не понял тогда, в Томске, почему я сбежала из гостиницы? Когда увидела тебя, давняя тоска затуманила глаза. Я едва удержалась, чтобы не кинуться в твои объятия. А потом?.. Ах, к чему весь этот разговор сейчас? Ты же нисколько не изменился, Табаров. Такой же одержимый, как двадцать лет назад, себялюбивый, идущий напролом к своей цели. Тебя ведь и в студенческие годы звали Наполеончик. Ты всех и всегда обходил, оставлял с носом… И отцом стал на год или на два раньше, чем любой твой сокурсник. Пусть я в том виновата, неважно. Тебя и сейчас привело в Ускен не чувство вины перед сыном, а неудовлетворенное честолюбие! Как же: доктор наук, вот-вот станешь членом-корреспондентом, а семьи нет, куцая жизнь… Дай тебе все утраченное, и ты вскоре успокоишься, пойдешь себе дальше, не замечая ни нас с сыном, ни других, смертных… Как мудро поступила твоя мама, назвав тебя Виктором. Не просто Виктор, а Виктор – победитель!.. У вас прекрасная родословная, Табаровы! Но пусть ваши успехи принадлежат только вам. Мы на них не претендуем. Возвращайся к себе и забудь о прошлом. Если тебе нужно мое прощение, вот оно…
Женщина встала и подала руку.
Ему ничего не оставалось, как принять ее условие. Тут же уехал. Но выбросить из сердца ни Лиду, ни сына уже не смог.
Теперь по всякому поводу он спешил в Ускен. По долгу службы задерживался здесь на месяц, больше. Работа шла ни шатко ни валко. Были радости, случались огорчения. Оставались надежды, и немалые. Давала себя знать тоска по сыну. Он знал, где Сергей работает, но переступить порога к нему не посмел. А Лида? С ней иногда встречались, перекидывались на ходу парой малозначительных фраз. Она торопилась по своим делам. Теперь вот звонок… Может, наконец дошло до нее, что у обоих не тот возраст, чтобы продолжать играть в прятки?
6
– Вот и я!
– Добрый вечер, Лидочка!
Как и прежде, обнялись, по-дружески, прикоснувшись друг к другу щекой. Табаров поцеловал руку, одарил женщину букетом.
– Ого! – воскликнула она, просияв. – Постарался, спасибо!
Виктор Николаевич повел гостью к подъезду. Войдя в номер, извинился за беспорядок: сегодня не ждал никого, захламил комнату бумагами.
– Время есть! – произнес вполне радушно. – Посидим в ресторане или закажем ужин в номер? Выбор за тобой.
– Если выбирать мне, то мой вкус тебе известен. Стакан минеральной, лучше – боржоми. Видишь, какая я сластена.
Табаров запротестовал:
– Так не пойдет, Лидочка. Ты меня смущаешь как человека, принимающего гостя. Войди в мое положение. Ты же не диабетик – обходиться стаканом воды.
– Табаров, не усердствуй! – предупредила женщина. Она подошла к зеркалу и поправила прическу, опустилась на стул в глубине комнаты, усаживаясь поудобнее. Продолжала: – Я совсем, совсем по делу и на несколько минут.
– Даже так? – удивился он. – В таком случае позволь оставить тебя одну ненадолго. Я ведь тоже деловой человек.
Вернулся из буфета с кульком яблок в руках. Поверх яблок – плитка шоколада. Его не покидало хорошее настроение. В движениях – легкость, на лице улыбка, будто он узнал что-то очень забавное.
– Скоро сюда доставят самовар! – объявил громко. Говорил с небольшой одышкой, с первого этажа бежал по лестнице, не дождавшись лифта. – Веришь: с тех пор как повадился к вам в Казахстан, не могу без чая. Раньше думал – балуются люди горячим узваром, соблюдают обычай предков. Сейчас иного мнения о чае. В такой привычке степняков виноват здешний климат. Слишком сухой воздух. Не зарядишься чайком вовремя, не жди от человека отдачи.
«Да, он изменился, – отметила Лида. – Табаров, которого я знала в молодости, взвешивал каждое слово. Больше помалкивал, вглядываясь в собеседника. А сегодня?.. Едва переступила порог, не закрыл рта. И раскованность его не наигранная, и слова вылетают без всякой осторожности. А на лице радость. Почаще бы тебе быть таким, Виктор Николаевич!»
– Не суди строго, Лидок! – повторял виновато. – Не успел запастись чем-нибудь вкусненьким. Попробуй яблоки, дай работу своим жемчугам…
Он намекал на белый рядок зубов Лиды, светящийся в полуоткрытый рот.
Лида горько усмехнулась. К ней пришла мысль: «Хочешь угодить моим зубам? Они у меня испытали черствого хлебушка. Ничего, выдержали. Позаботься, друг юности, о своих. Им еще придется разгрызать крепкий орешек».
Видя, что женщина не притронулась к яблокам и что она чем-то озабочена, хозяин комнаты сказал, настраиваясь на беседу.
– Я тебя слушаю, Лидок!
«Скажу сразу – все испорчу, – металось в голове женщины. – Ждет Виктор от меня совсем не того, с чем пришла. Может, отложить на завтра. На завтра?.. Нет, нет, я обязана поступить так, как обещала хорошему человеку… Поистине хорошему, если сравнить с Табаровым».
– Не спеши, Виктор… Вечер-то наш, – заметила Лида, потянувшись к яблоку.
Виктор Николаевич уловил какое-то напряжение в позе гостьи. Это состояние неловкости передалось и ему. Он тоже взял яблоко. С минуту они хрустели свежим «шафраном», вдыхая аромат сада. Неловкое молчание прервал стук в дверь. Вошла горничная с самоваром в руках. Вслед за нею еще одна, в белом фартучке, с подносом. На столе появились две большие чашки, разрисованные цветами.
Женщины молча расставили посуду, кофейник с сахарницей и удалились, пожелав приятного аппетита.
Первым засмеялся Табаров.
– Вспомнил того официанта в Томске.
– А мне он тоже запомнился! И официант, и ужин в ресторане. Едва придет в память щедрый стол, накрытый для меня, смех разбирает… Извини, конечно… Бабья блажь. Всегда приятно, если ради тебя мужчина выкладывается. Но мне почему-то не глянулся ты тогда со своими угощениями.
Табаров наполнял чашки, придвинув их ближе к крану, неспешно заваривал. Он понял: в этой комнате сейчас хозяйка она. За Лидой первое и последнее слово. Поставил дымящуюся чашку перед гостьей, поднял свою.
– Начнем?
– Почему бы и нет? – она отпивала частыми глотками, глядя больше на самовар, чем на своего собеседника. Помешивала в чашке, думала и все еще не решалась. Своим невеселым молчанием Лида как бы давала возможность Табарову приготовиться к неприятному для него разговору, которого уже не отвести никакими стараниями заботливого хозяина гостиничного номера. Но вот Лида оставила и яблоки и чай в покое. Коротко взглянув на притихшего Табарова, спросила:
– Виктор, ты уже подготовился к завтрашнему заседанию? Не удивляйся, я знаю, зачем ты снова приехал в Ускен. Ты намерен поставить нас всех на колени, перечеркнуть работу «аборигенов», навязать нечто свое…
– По крайней мере тебя я не собираюсь ставить на колени. Не клевещи, пожалуйста, не импровизируй, – гневно возразил Табаров, отбрасывая чайную ложку, которую почему-то задержал в руке. – С Кудайбергеновым у меня принципиальные споры. А ты тут при чем?
Лида молчала, слегка ошеломленная его вопросом.
– Ну вот… Ты уже расстроился.
– Сознайся, – продолжал в том же тоне Виктор Николаевич. – Кто тебе поручил этот неприятный разговор со мною? Почему ты согласилась? По моему представлению, ты должна была отмести такое грязное, унизительное для тебя поручение?!
– Не обвиняй людей, я пришла по своей воле, Виктор.
– Не верю! Ты игрушка в чьих-то грязных руках. Откуда ты знаешь, что заседание назначено на завтра? Захочу, и никакого заседания не состоится. Вот оставлю тебя в номере, и будем заседать только вдвоем.
Шутка не была принята.
– Я прочла об этом в твоих бумагах, пока ты ходил в буфет.
Табаров быстро взглянул на стопку бумаг, лежавшую на телевизоре. Все там было вразброс, как он в спешке оставил.
– Почему бы не сказать честно, – перешел он на упреки. – Подослал этот старый кретин… Ему пора уже отмерить три аршина на погосте, а он все гребет, гребет под себя, не желая замечать того, что руки ложку не удерживают… Ну, братцы мои! – кипятился Табаров, бегая по комнате. – Ну, учудил! Сам себя защитить не может, бабы его отстаивать должны! Никогда не думал!..
– Я не баба, Табаров! – прервала его Лида. – Я кандидат наук и защищаю интересы края. Давно полагалось бы знать, уважаемый доктор геологии: в нашем регионе постоянно работает на геологоразведке больше ста представительниц прекрасного пола и дело ведут не хуже вас, мужчин.
– Насчет баб я сорвался, – сказал извинительным тоном Табаров. – Ты не баба, разумеется. Женщина, каких поискать. Надо было о другом. И другое не менее занимательно. Откуда эта старая лиса пронюхала, что ты для меня не из ста – одна, из миллионов! Единственная!.. Поразительно! Не зря вы здесь считаете его богом! Только всевышний на небе мог знать о наших с тобою отношениях. Ты ведь и забежала в эту глушь, чтобы спрятать от людских глаз свое… наше прошлое. Кудайбергенов и – Лида! Уму непостижимо! Самый близкий человек на всей земле и самый заклятый враг – как вы нашли друг друга? Да… Тут мне остается лишь руки поднять вверх! Удар в пах!
– Потерпи, Табаров, со своими определениями! Я еще не все сказала. Я ничего не успела, а ты уже выложился до конца. Впереди серьезный разговор.
– Говори уж, говори! – он кривился, морщился, взмахивал кистями рук, укрощая в себе буйство мысли и возмущение поступком Ильяса, действующего исподтишка. – С чем пришла? На чем он удовлетворится?
– А если бы я и в самом деле попросила тебя отказаться от выступления на завтрашнем вашем совещании? Ну, не молчать, разумеется, а говорить только по делу и только о том, что тебе нужно для проверки своей теории. Занимайся, Витек, своей наукой, не лезь в дела здешних поисковиков.
Табаров возмущенно покачал головой. Высказанное в гневе до этой минуты было его предположением, не больше. Оказывается, влепил в самую точку! Лида пришла к нему, чтобы заткнуть рот перед заседанием по просьбе, а то и повинуясь приказу Кудайбергенова… Ну чем не сукин сын этот Ильяс Мерзаевич, как он иногда называл своего противника.
– Лидусь… А ты-то разве не могла бы ограничиться чисто женской своей ролью – не совать голову между жерновами? Извини за напоминание, что ты женщина.
– Табаров, не забывайся! – сердито сказала Скворцова. – Ты бьешь не по одному Кудайбергенову. Какие бы мы ни были, те сто из категории слабого пола да десять тысяч сильного, мы – заодно. Мы сообща создавали здесь базу для питания промышленности. Худо ли, хорошо ли, заводы не остановились. Есть разведанные запасы… Зачем действовать по устаревшей формуле: пришел, увидел, разогнал… Если хочешь знать, и моя диссертация, и вся судьба моя связаны с методами поиска руд, введенными в геологическом хозяйстве Кудайбергеновым. Свергая Ильяса Мурзаевича, ты изгоняешь отсюда всех нас, мужчин и женщин, кто шел за ним. Говоря конкретно: неужели ты втопчешь в грязь меня еще раз в жизни? Не много ли берешь на совесть, Табаров?
