Текст книги "Минск 2200. Принцип подобия"

Автор книги: Майя Треножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

12

Сенат был близнецом-антиподом Цитадели. Многоэтажное строгое здание надзирало за Виндикаром и всей Империей, только если Цитадель Гомеопатов сера, точно плащ наемного убийцы, то власть Сената обозначалась черно-алым, горделиво, строго… и немного пугающе.

Целест не любил приближаться к просторной Сенатской площади (караул на каждом шагу и тишина, словно на плахе перед тем, как отрубят голову). Тао назвал Целе-ста по родовому имени, но сын Адриана Альены ничем не отличался от большинства горожан.

Власть уважали, безусловно. На расстоянии.

Что ж, теперь у них не было выбора.

– Я никогда не был внутри, – признался Целест. – Не то чтобы тянет сунуться.

Целест заметил, что Рони мучает некий вопрос: Рони теребил свой браслет – змеиные глаза тусклые, кобра спит, а звенья серебристо позвякивают. Он переключился с третьей на вторую скорость.

– Что-то не так?

– Зачем двое? Тао прав, ты – Альена. – Кажется, впервые мистик осознал кто его напарник, с кем он «сыграл свадьбу» пять лет назад. – Но я – нет.

– Вместе до смертного часа. Это закон, что выше законов Сената и аристократии. – И Целест вернулся к третьей скорости, а в памяти его всплыл совет Декстры отречься от всех имен, кроме личного.

На каждом из пяти углов Площади несли караул стражи. Рослые, стройные, в парадной черно-багряной форме, с непременной развевающейся мантией и пером на высокой шляпе – перо реяло на ветру, словно пламя свечи. В полуденных лучах сияло красное золото на погонах и кобурах. Целест прикинул, сколько толку от этих породистых псов в настоящей битве, представил таких вот раззолоченных типов среди гари, пепла и трупов, с баллонами нейтрасети вместо инкрустированных кораллами револьверов… издал ехидный смешок.

– Не суди по облику, – заметил Рони. Он всматривался в стражей: искал соотечественников. Северные Пределы славятся статными красивыми мужчинами – пухлый коротышка-мистик исключение из правил. Может быть, кто-нибудь узнает его?..

Их остановили дважды: пост на площади и около центрального входа с высокими ступеньками и гладкими дымчатыми колоннами. Оба раза змеиные браслеты служили пропуском… и отпугивали, как не отпугнула бы живая гюрза.

Стражи ничем не отличались от всех остальных в своей «любви» к Гомеопатам и Магнитам в особенности.

Переступив порог, оба синхронно зажмурились: из черных сводов кругло мигали лампы, мириады ламп. Целест вспомнил, что здание Сената именуют «домом без теней». Очередная метафора, за которую стоит заплатить ресурсом электростанций. В остальном святая святых Винди-кара оказалась аскетичнее подземной тюрьмы. Черный камень и белое люминесцентное зарево – ничего кроме.

Целест набросил капюшон мантии, и Рони быстро повторил его жест.

– Вверх, – предположил Целест на правах «тебя-аристократы-послушают» – избранного. Эхо разбежалось по многоглазым стенам. – Наверное.

Они поднялись по сияющей лестнице, ступили в длинный коридор, финалом которого были двери с гербом Эсколера – восходящим солнцем из похожего на цветочное мыло розового агата.

– Туда, – ткнул пальцем Целест.

Сенат был близнецом-антиподом Цитадели, но совещались здесь так же, как в Совете, разве не собирались задерживаться дольше положенного. Очередные стражи воздвиглись перед незваными визитерами.

– Мы от Гомеопатов. – Пока Целест ничего не видел за широкими плечами крепких парней. Эффект смазан, конечно, – а жаль, Целесту бы понравилось с первого шага выступить перед отцом.

– С важным известием, – зачем-то добавил Рони.

Главная палата тоже была черной и тоже ослепляла —

архитектор не внял эклектике Виндикара и выдержал здание Сената в едином стиле. Люди за прямоугольным столом из обсидиана носили пурпурные мантии и не отбрасывали теней.

«Мы – тени», – Целест одернул собственное серое одеяние.

Отца он увидел сразу. Во главе стола, узкие губы поджаты, лицо кажется монохромной кожаной маской. Целест устремился к нему под колючими, как ежевичные заросли, взорами; абсурдно испугался запнуться или поскользнуться на мраморном полу. Выставить себя шутом.

– Ой, – выдохнул Рони, и Целест действительно чуть споткнулся. Он обозлился: ни раньше, ни позже вспомнил напарник, что нужно проявить эмоции, но в следующую секунду заметил много левее от Альены-старшего… Элоизу.

«Вот оно как? Выбрала политику? – Моргнул золотистыми ресницами. От яркого света, не более. – Матери бы не понравилось… но отцу – да».

– Официальный запрос от ордена Гомеопатов верховному правлению Мира Восстановленного – империи Эсколер и ее столицы, города Виндикар, – скороговоркой проговорил Целест. На гладкий стол легла, впитывая не-цвет, карточка.

Гонцы вытянулись по стойке «смирно», подражая солдатам у входа – неудачной копией: Рони любовался на Элоизу, а у Целеста немилосердно зачесался нос. Стараясь отвлечься, он пересчитывал членов Сената – высшая аристократия, совет Тридцати. Помимо Элоизы он узнал красногубого паренька, чей мобиль бесславно потонул в новемской луже.

«Мир тесен…» – Целест все-таки шмыгнул носом. К своему и, кажется, Элоизы стыду. Остальные подчеркнуто не заметили – в первую очередь отец; Адриан Альена кивнул стражу, чтобы тот загрузил инфокарту в проектор.

Из пола с тихим скрипом выдвинулся экран, вмонтированный в каменную подставку, а назойливый свет совиных глаз-лампочек померк, оставив после себя мигрень и резь в пересохшей сетчатке; неудивительно, что совещания Сената длятся час-два – не более. Трудно без теней.

Проектор исказила рябь, а потом предстали старые знакомые – четверо; дежавю эпизода в камере, разве недоставало ядовитых лиан нейтрасети. Нос смилостивился над Целестом и больше не чесался, зато заныла больная нога; он проклинал чей-то злой умысел, закон подлости и самую судьбу. Хотя – хуже, если бы приходилось, как Элоизе, заседать в компании отца и двадцати восьми напыщенных типов.

Честное слово, судьбы мира не стоят зудящей голени.

На мониторе выступал Гораций. Запинался и теребил знакомое пенсне, словно его заставляли говорить, угрожая расправой. На заднем плане сложила руки на груди Декстра, под кожей подрагивали резко очерченные, как у атлета, мускулы. Винсент подниматься с кресла целесообразным не счел, а ученый-Флоренц явно дожидался своей очереди.

Гораций просил помощи. Просил денег – на «многократно усиленное производство нейтрасети ввиду острой необходимости оной», просил людей из стражи, вплоть до «введения комендантского часа для мирного населения». Мол, «упростит патрулирование Магнитами общественных мест».

Целест сравнил речь с монотонным стрекотанием сверчка.

«Черта лысого добьются». – Он покосился на напарника, но Рони уставился в пол, словно изучал карту острова сокровищ.

– Мы вынуждены запрашивать столь радикальные меры, – в финале взял слово ученый, – поскольку у нас имеется версия, что «разумные одержимые» не есть проявление непосредственно болезни. – В отличие от теоретика, говорил Флоренц гладко, но тут слышимо проглотил слюну. – Не хотелось бы делать преждевременных выводов и пугать вас, уважаемые господа сенаторы, но… Лично я и несколько коллег склонны предположить появление так называемого Амбивалента.

Экран запестрел серыми бликами и погас, зато в зале поднялся шум.

– Амбивалент! – стукнул кулаком по обсидиану широкоплечий аристократ, обладатель благородного «римского» профиля. Щеки его приобрели охряной оттенок, под цвет одеяния. – Антинаучные выдумки! Они попросту выбивают из нас деньги!

– Кому нужны мусорщики, не способные вычистить помойную яму?! – поддакнул тонкий юношеский голос, Целест хранил «стойку смирно» (пока) и только догадался – красногубый вякает. – Разогнать этих Гомеопатов…

– И кто будет ловить одержимых? – теперь девичий. Рони приглушенно выдохнул: наверняка молился своей Элоизе. – Может быть, ты, Кассиус?!

– В любом случае, требования недопустимы. Запрос о «новом виде» эпидемии уже поступал, мы узаконили пытки в Цитадели…

– Но если Амбивалент…

– Антинаучные бредни!

– …вызовет недовольство и бунты!

– …заговор! Гомеопаты намерены захватить власть!

Рони потерял нить разговора. Смысл распался на

пульсацию образов, хаотичных, будто молекулы в броуновском движении. Поначалу болезненная игра светотени, потом Элоиза – она теперь не просто дочь Сенатора, но часть высшей власти; далекая и чужая, как звездные боги из старых легенд. Сумбур накатил пыльной бурей, а Рони запутался. Он поставил «блок» и смежил веки.

А потом очнулся. Блок действовал от всех, кроме напарника – узы Магнитов крепче любовных, осязаемее кровных. Целест сжал кулаки так, что костяшки готовы прорвать кожу, а потом проступили иглы, и Рони прикоснулся к запястью между шипами – там, где колотился пульс.

– Выбивают деньги? Захватить власть?! – Целест высвободился, потряс кулаками. – Вы не поняли?! Прежде мы «отстреливали» бешеных зверей, а теперь сражаемся с идеальными убийцами – вот кто такие разумные одержимые. Они способны захватывать Магнитов… – Он сбился. – Вы сидите здесь, с этими дурацкими лампочками и за толстенными стенами, а мы вот разбирались с эдаким. Разумным. Проклятая сволочь вывернула мозги наставнику мистиков. Моего учителя превратил в кусок ходячей дохлятины.

Целест чиркнул лезвием по столу. На обсидиане осталась зазубрина.

– Подавитесь гребаной властью! К черту ее! Нам нужен Мир Восстановленный – и только он, а вот вы получите трупярни и руины, потому что не видите дальше собственного носа. Вы не были на улице Новем. Задворки, верно? Вам плевать на отчеты – погибло сто человек, двести, какая разница – ваши задницы в безопасности! Пока сами не взбесились…

Шипы описали кульбит перед лицом Адриана Алье-ны. Двое его соседей отклонились, едва не перевернув тяжелые золоченые стулья, но Верховный Сенатор даже не сморгнул.

– Забываетесь, молодой человек, – сказал он. Тоном отца, что журит сына за неприличное поведение. Целест захлебнулся новым выпадом, как-то сник. Костяные лезвия стьщливо поползли под кожу.

– Извини… те, – пробормотал он. – Но я говорю правду! Рони может показать, как оно было, – он подтолкнул вперед мистика, – Рони, покажи им!

Молчание опешивших сенаторов сменилось гулом. Одержимые далеко, а мистик-«мозгожор» – вот он, рядом. Отмахивались – убери его, словно заставляя защелкнуть намордник бойцовскому псу. Рони плотнее надвинул капюшон. Нет, он не собирался «показывать».

– Вы закончили, молодой человек? – осведомился Сенатор; он сцепил пальцы в плотный узел – это наверняка причиняло боль вспухшим артритным суставам, но Адриан Альена не подал виду. – Теперь позвольте ответить на ваши претензии.

Экран загорелся снова, Целест различил карту Эсколе-ра – Мира Восстановленного. От центра Европы и на юг, холодный север пестрел белыми пятнами, как и Черный континент, и бывшая Австралия. Пределы – так именуют выжженные под корень территории; люди живут и среди развалин и пустырей, а Цитадель посылает туда Магнитов, но вместо цивилизации – натуральное хозяйство, средневековье по соседству с высокими технологиями.

Пределы, впрочем, померкли и стыдливо исчезли с карты. Адриан Альена заботился в первую очередь об Империи.

– Вы знаете историю, молодой человек? Современный Эсколер – это бывшая Европа, он же единственный на данный момент оплот знаний и разума. Но Эсколер – разнородная масса: сюда приходят из разных земель, и пришельцы хранят различные верования, традиции, а порой и вражду. Вы никогда не покидали Виндикара. – Он смерил Целеста с головы до ног, и тому почудилось – снова облили ядом. Незажившую рану плюс десяток свежих. – И вы, очевидно, незнакомы с политической и экономической ситуацией. С тем, что постоянно вспыхивают мятежи и восстания, а уж обычным разбойным бандам – работорговцам, наркодилерам и прочим – и вовсе счету нет. С тем, какими силами мы удерживаем стабильность и мир. Целая Европа, молодой человек, когда-то – несколько десятков государств, теперь – единое целое… вы всерьез думаете, будто у нас есть возможность заняться еще и проблемами Гомеопатов?

Экран погас, а лампы зажглись. В седых волосах Сенатора мелькали серебристые блики от многочисленных «глаз». Собственные его глаза были иззелена-золотыми.

– Орден Гомеопатов всегда справлялся самостоятельно. «Орден Гомеопатов отделен от власти, не вмешивается во внутригосударственные вопросы», – и говорил он, словно чеканил золотые монеты, звонкие и полновесные. – Сенат не станет нарушать статус-кво. Мы однажды пошли вам навстречу, разрешив пытки одержимых в Цитадели, хотя и в прошлый раз внятных объяснений данным мерам не последовало. Народу это не нравится, и нельзя испытывать его терпение бесконечно. Впрочем… дополнительные финансы на производство нейтрасети вы получите. Я ответил на ваши вопросы, молодой человек?

«Я твой сын!» – едва не заорал Целест, из всей речи – логичной, правильной (никто не любит Гомеопатов, а Магнитов и вовсе ненавидят) он выхватывал обращение «Молодой человек». Чужой.

Выродок, нелюдь, мутант.

«Ну же, папочка, назови меня… уродом, к примеру!»

Он полуотвернулся. К Элоизе, но девушка молчала – не имела права говорить. Сенат – это тридцать избранных, но решает глава. Элоиза заслонилась обеими ладонями, напомнив Целесту детские игры в «я тебя не вижу», а поверх рассыпались волосы.

В доме без теней – каждый тень.

– Да, – сказал Целест. Шипы торчали из его светлой с золотистым пушком кожи, кое-где ползла кровь, скапливаясь в сжатых кулаках. Руки Целеста напоминали пурпурные розы. – Я передам Совету Гомеопатов ваш ответ, господин Верховный Сенатор. Но… у меня еще личная просьба.

– Какая же?

– Вычеркните мое родовое имя, господин Верховный Сенатор. Я больше не Альена.

13

Ступеньки предательски морозили – мрамор холодный камень. Говорят в народе, мол, из мрамора сердца аристократов… А сидеть у подножия здания Сената – ничуть не удобнее, чем на грязных булыжниках Пестрого Квартала, в нищенских лохмотьях выпрашивая милостыню.

Целест раздавил третий окурок и выкинул его на чистую площадь. Стражи наблюдали за ними – мрачно, словно вороны на ветках, но не прогоняли.

Рони держал Целеста за руку, и она все более напоминала плотный розовый бутон – стиснутые лепестки пальцев, иголки, клейкий металлоидно пахнущий сок. Рони оцарапался, заставляя Целеста расслабить сжатые спазмом мышцы. Несколько капель крови сползли по кромке шипа, достигли кулака-венчика и, опав, затушили окурок.

«Если бы не рука – он бы заплакал», – подумалось мистику.

Целест молчал. Губы его припухли, он грыз их, словно промахиваясь мимо мягкой бумаги фильтра; на самом фильтре зияли глубокие ямки.

Рони достал из кармана мятый платок и стирал кровь с предплечья Целеста. На ступеньки изредка капала кровь. Заморосил тусклый, не ко времени осенний дождик, и размазал алое по прожилкам мрамора.

– Целест, – сказал Рони, – нужно домой.

– Твои родители мертвы, – ответил тот; волосы намокли, потемнели до темно-бронзового отгенка, пряди прилипли к щекам, напоминая кровавые потеки, – но ты для них был и остался сыном.

Целест вырвал руку и ударил по ступеньке, выбивая из мрамора крупинки. Пара игл также треснули, сломанные они напоминали когти гигантского зверя.

Монстра.

– Сенат не вмешивается… ты слышал? Им плевать на нас, плевать на одержимых – перебей они хоть пол-Империи… Пойти на поводу у Магнитов – еще чего! А знаешь почему, Рони? Потому что нас ненавидят. Этот толстогубый Кассиус так и обозвал – мусорщики, мол. Мы разгребаем дерьмо, и от нас воняет. Никто не любит мусорщиков, а тем более мусорщиков-уродов. Декстра права. На черта мне родовое имя, если для отца я «молодой человек»?

Рони кивнул. Он вспомнил разговор – в темнице, когда Целест объяснял про распятого бога, у столба с Вербеной-рекламой и полыхающими искрами; Целест повторял, что Магниты не нуждаются в чьем-либо одобрении. И в любви тоже.

«Ты хорошо обманывал… себя в первую очередь».

– Тебя любят, Целест.

– Кто? – Он смял пачку из-под сигарет, а когда закашлялся, у рта полыхнуло бледно-зеленым пламенем; Целест напоминал дракона. – Мать, может быть? Она носила по мне траур, а когда прихожу, встречает, словно фамильное привидение.

Рони расправил платок, начал обматывать вокруг исцарапанного предплечья. Узел получился кривоватым. На белом фоне проступили костяные шипы и несколько пятен.

– Элоиза. И Вербена. – И предупреждая недоверие: – Эмпаты не ошибаются, Целест.

Шипы медленно скрывались под хлопчатобумажной тканью и кожей, а дождь раскачивался, словно свинцовый колокол, – от тихих перезвонов к гудящей ярости, от слабо моросящего – к ливню. Целест и Рони спускались к мобилю, когда из здания Сената выбежала Элоиза.

– Постойте!

Она нырнула под ливень, словно с моста в реку; строгий серый костюм намок до черного вдовьего – или символичного – оттенка, и тоже струились кровавыми потеками рыжие волосы. Рони вздрогнул от сходства брата и сестры – несмотря на разницу в два года, они казались близнецами. Элоиза едва не запнулась на ступени, дернула Целеста за подол мантии.

– Ты – чего – творишь – идиот?! – зашипела она.

Целест высвободился. Глянцевые ногти Элоизы

скользнули по грубой ткани; он продолжил идти.

– Нет уж. – Элоиза силой развернула брата к себе. – Довольно того, что ты отрекся от…

«От меня», – недоговорила она.

– …Зачем? Как понимать твою выходку, мальчишка?

Звякнул браслет – змея на нем язвительно осклабилась. Через «повязку» проступали красно-коричневые пятна.

– Мальчишка? Спасибо, не «выродок». Не я отрекся, Элоиза. Отец объяснил – вы, мол, псы, вот и занимайтесь песьей грызней. И незачем из-за собачьего брехания тревожить людей. Что ж, мы перегрызем глотки и этим «разумным одержимым», пускай Магнитов после этого не останется вовсе…

– Дурень! – Пощечину Элоиза приложила с оттяжкой, так что голова Целеста дернулась под неестественным углом. Он потер щеку. – Отец просто сказал, что ты ничего не понимаешь в политике. Так и есть, между прочим, иначе ты не устраивал бы истерик…

– Зато понимаешь ты, сестренка. – Целест продолжал тереть щеку, и подсохшая, но размоченная водой краска с руки расцветила лицо вдвое ярче, будто он накрасился дешевыми румянами. Рони стало неуютно, словно подсматривал в чужое окно. Довольно того, что он, как телепат, слышит мысли – более чем мечталось бы; свидетельствовать семейные раздоры не намерен. Зато хотелось сказать Элоизе – я понимаю, я все понимаю, у каждого своя правда, но я на твоей стороне… на чьей? Близнецы со схожей аурой, сейчас они чужие.

– Ты была там, не так ли? – продолжал Целест. – Могла замолвить словечко…

– Прости. Не могла. Решение за Главой, и никто не вправе оспорить…

– А как там твоя идея насчет шоу? Противоречит официальной политике Эсколера?

Элоиза ждала этого вопроса. Она выдохнула с облегчением, словно брела по узкому мосту над бездной, и вдруг ступила на широкую равнину.

– Нет, – улыбнулась она, – Чернь… как и большинство аристократов, чего уж там, – боится вас, боится тех мер, которые вы предлагаете, и предпочитает закрыть глаза на ваши предупреждения. Но… Ты ведь помнишь, кому поклоняется Виндикар?

Целест открыл рот. Нужно протестовать и не сдаваться – Элоиза теперь одна из них, из Сената… его сестра. Любят его. «Элоиза. И Вербена».

Достаточно.

– Танцующей богине, – был риторический ответ. Целест хмурился, но в уголке рта притаилась улыбка.

– Вот именно. Если она попросит помощи – пусть и от имени Гомеопатов и воинов их, Магнитов, ей не откажут, – Элоиза прильнула к плечу брата, и Рони потупился. – Кстати, ты знаешь, кто такой этот Амбивалент, которым запугивали Сенат?

Они переглянулись – втроем.

– Я попробую выяснить, – неуверенно сказал Рони, – при Цитадели есть библиотека, в крайнем случае спрошу у наставника…

– А я видела кое-что. – Элоиза нахмурилась, намотала на палец рыжую прядь. Мокрые волосы пахли цветочной пыльцой, и, стоя рядом, Рони тайком втягивал этот запах – будто воруя его. – Помнишь диски… Целест, ты должен помнить. Когда вы приволокли Вербену…

– Из Архива. Да. Сто лет назад. Слушай, я думал… они потерялись?

– Голова у тебя потерялась. – Элоиза смерила брата торжествующим взглядом. – Правда, на них почти все зашифровано, но этот термин попадался. Ох, ладно… мне пора, да и вам нечего мокнуть. Передавайте ответ своим Гомеопатам, да поаккуратнее – говорят, глава воинов способна выжечь весь Эсколер одним взглядом, а старший мистик – превратить в кретинов с размягченным мозгом… впрочем, особенно стараться ему не пришлось бы. И держите плюс два в уме. Ага?

– Ага, – повторил Рони. Целест уже сокрылся в мобиле, а он все всматривался в серебристую ткань дождя, за которой исчезла Элоиза. Целесту пришлось поторопить его.