Текст книги "Минск 2200. Принцип подобия"

Автор книги: Майя Треножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

27

Кассиус дрожал, закрывал себя Элоизой. «Сфера» дрожала вместе с ним, гротескно искажала черты лиц обоих – будто в иллюзионе, кривое зеркало. Пухлые губы вздулись втрое, а намеченная цель – шея – вытянулась в струнку. Элоиза сквозь «стенку» сферы тоже выглядела безобразной, будто ведьма из сказок – рыжая ведьма.

– Твою мать, – повторил Целест и оглянулся на связанного отца: а он вообще знал? Все знали, кроме него?

Кто здесь вообще дурак?

– Ты – Магнит?

Кесарю – кесарево. Дураку можно задавать глупые вопросы.

Кассиус перестал дрожать и кивнул.

– Почему ты не в Цитадели? – Глупый вопрос номер два, но Целест подспудно радовался: он все еще не убил отца и тянул время. А что сенатор оказался нечелове-ком… мелочь, правда?

«Интересно, а господина Адриана Альену что волнует? Вопиющее нарушение или Костлявая за собственными плечами?»

– П-потому что, – сферу он удерживал, но хватит ненадолго – эта штука высасывает ресурс, как пробитый аккумулятор – электричество. Уж Целест-то знал. Кассиус, впрочем, тоже догадывался, окончательно сокрылся за Элоизой. – Если Альена – идиоты, не значит, что идиоты – все! Тесты можно превратить в формальность. Клубы аристократов, думаешь, что они? Такие же штуки… там половина… Магнитов…

– Понимаю. – Целест потянулся за сигаретами, но не закурил.

Куда проще.

Адриан Альена отдал единственного сына, потому что Гомеопаты уравняли правителей и нищих. Но всегда кто-то ровнее. Интересно, а Главы знают? И если да, то почему не протестуют? Потому что… тоже слишком честные, как и господин Верховный Сенатор.

– Твою мать.

Третий раз – смахивает на заклятие какое-то.

– Много вас?

– Процентов сорок. Элоиза нормальная, если ты об этом. Она не знала. Мы скрываемся… – Кассиус кивнул на свою недо-жертву. – Черт, Целест. Теперь – действуй, а? Ты уже попытался меня убить, но я-то… свой. Такой же воин, как и ты.

Он слегка шепелявил. Волнуется, бедолага, как-то от-страненно посочувствовал Целест; еще бы – только что пытались убить, держит сферу и собирается установить власть Магнитов.

Настоящую власть Магнитов – кому нужно Объединение и «эй, мы хорошие ребята», если нелюди много сильнее людей, то о чем предупреждал Винсент. Выживает сильнейший.

«Но Элоиза человек. И Вербена тоже».

– Пошел ты, Касси. Отпусти Эл и дерись со мной. Дуэли запрещены, но ты – не Магнит. Ты предатель.

«Будто в какой-то книжке про героев и злодеев». – Целест вновь призвал излюбленное оружие – десять штук, не промахнется. С одержимыми сражался и с разумными – тоже; у Касси заложница, но…

«Он не враг. Он ее любит. Он…»

Целест не ошибся: Кассиус отпустил Элоизу, и та тяжело сползла со стеклянного столика и свернулась на полу, словно тряпичная марионетка в сундуке. Рассыпавшиеся волосы напоминали побеги повилики.

Кассиус держал сферу – теперь вокруг себя. Целест осклабился:

– Хватит дурить, Касси. Эту штуку ты долго не удержишь. Ресурс-то развивать надо, а не задницу в клубах просиживать.

Тот и впрямь побледнел, обморочно, в зелень – кожа и бесцветные волосы, фамильный призрак. Только губы по-прежнему яркие и пухлые. Целест внезапно подумал – что скажет Элоизе, если (когда) убьет ее жениха.

Правду, вероятно. Отец подтвердит. Каждым вывернутым суставом.

На стене плясала темная-серая рассеянная тень. У тени Целеста пальцы напоминали птичьи когти, сама фигура – гигантского хищника. А Кассиус из-за сферы теней не отбрасывал вовсе.

– Давай. – Целест вознес обе руки над головой, теперь окончательно напоминая хищную птицу над мелким грызуном – вроде суслика. – Чего ты ждешь? Атакуй.

Кассиус выдохнул тяжело, будто пробежал километров десять без передыху; он сымитировал лезвия – Целест презрительно хмыкнул, на вид отростки ногтей (рвать кости и кожу Кассиус побоялся) казались не прочнее и не опаснее кошачьей лапки.

– Давай. Поцарапай меня, – захихикал Целест. Его кольнула совесть: Магнит-воин против недоразвитого «физика» – действительно, словно тиф против пушистого котенка.

«Я не буду его убивать. Может быть, вырублю – и довольно».

Выстрелили почти одновременно. Целест увернулся без фуда, прикрылся «полусферой» – неплотным щитом. Но и Кассиус неожиданно проворно нырнул за столик, отчего зазубренные лезвия пролетели над головой и вонзились – в кресло, в стену. Он повторил атаку, и снова Целесту пришлось уклоняться.

«А он не такой слабак…»

Третий залп сбил Кассиуса с ног – он поскользнулся, кажется, на винной луже, плюхнулся на зад. И замер, растопырив ноги, похожий на полураздавленную лягушку.

Целест шагнул к нему, рассмафивая сверху вниз – со смесью обиды, презрения и жалости. Убивать? Не-ет, с Целеста довольно бессмысленной жестокости. Кассиус слишком напоминал давешнего пьяницу – ухоженный разве, и без колонии вшей в блондинистых волосах.

Убивать?

Нет. Никогда. Больше.

Целест спрятал шипы во вновь слегка кровоточащие ладони.

– Ну и кто бол…

«…ван».

Предсмертный хрип – то, что не спутаешь. Такой – у одержимых, когда призываешь их. Такой – у братьев и сестер, когда им вышибают мозги, похожие на переваренную овсянку, на бело-розовую стену какого-нибудь богатого дома. Или на обшарпанный кирпич бедняцкой хижины.

– Что…

Просторная комната наполнилась кровавым запахом. Целест полуобернулся – к Элоизе. К Элоизе, которая…

Держала в руках его, Целеста, костяной кинжал. Тот самый, который застрял в кассиусовой «сфере».

Он выполнил свою миссию, отстраненно подумалось Целесту. Ту, которую назначил ему мальчишка из Сената.

С кинжала капала кровь. В груди Адриана Альены расползалась дыра, совершенно черная, как те, что в космосе. Она пожирала его.

«Он уже мертв», – понял Целест. Умер Верховный Сенатор быстро – от первого удара, а может быть, за секунду до, осознав, что все-таки примет смерть от руки своего ребенка. Но Элоиза молотила еще и еще, так вбивают гвоздь в прогнившую трухлявую доску. Брызги крови взметывались к стенам и потолку.

– Эл!

Целест кинулся к ней. Оттолкнул (одержимая? она… одержимая?) – но Элоиза оставалась спокойной, ничуть не одержимой, просто кукольной и управляемой. Покорно разжала окровавленные пальцы и повалилась на Целеста, а он теперь сжимал орудие убийства – часть собственного тела – и удерживал сестру. А кровь все выстреливала. Видимо, Элоиза разорвала крупную аорту.

Целест обнимал Элоизу, потом, не отпуская «кинжала», протянул руку к лицу отца (я ненавидел его, и что теперь? мне больно?) и закрыл остекленелые глаза.

Адриан Альена действительно умер быстро.

Это хорошо. Наверное.

Очнулся Целест от шагов – возле незапертой двери, и потом…

– Помогите! – заорал Кассиус. – Ради всех богов, помогите! Здесь убийца!

И комната переполнилась шагами и криками – стражи в тяжелых ботинках, баллоны с нейтрасетью (как я не догадался захватить, но я ведь просто шел за Вербеной);

кричала и Элоиза – оттолкнула и забилась в истерике, вторя Кассиусу – «убийца». Целеста распластали в луже крови, разбили губы и вывернули суставы, запечатали зелено-серой массой.

Целест не сопротивлялся. Он понимал: проиграл последнюю фишку, зря не послушался доброго мальчика Касси. Теперь – поплатится.

Стражи выволокли его пинками. Кто-то едва не выдернул с корнем волосы. Другой врезал в переносицу, наполнив голову звоном и тягучей болью.

Потом вошла мать. Ребекка Альена, высокая, тонкая и траурная; Целест сравнил ее с плачущим ангелом, какие ставят на могилах – черный мрамор или обсидиан. Цвета и камень аристократии.

Она залепила ему пощечину, и ногти врылись глубко под кожу, оставив четыре кровоточащие ранки. Еще несколько капель крови.

– Мама, я не…

«Не убивал. Это Элоиза – нет, не она. Кто-то вывернул ей мозги, веришь?»

Не поверила бы. Элоиза выла над трупом отца, а Кассиус успокаивал невесту – только теперь его мышиносерые одежды заляпало алым. Откуда-то вынырнула черная макушка Ависа.

– Ты. – Целест поднял голову. Стражи скрутили его по рукам и ногам, нейтрасеть выпивала подчистую. – Ты устроил… это?

«Когда? И почему? У меня ведь… хорошие друзья, правда? Ты был моим другом. Был, я знаю».

Авис не ответил – устремился к Кассиусу и Элоизе, бормоча неразборчиво о том, что мог бы помочь, если госпожа Альена позволит – легкий гипноз, всего-навсего успокоительное, совершенно безвредно. Подошвы чавкали о винные или кровавые лужи. Лужи мазутно ползли к порогу.

Целест засмеялся, и смеялся до тех пор, пока очередной удар в солнечное сплетение – массивным кулаком, с размаху – не вырубил его.

Он почти помнил это.

Все же не такое – прошлый раз был Рони, его странное «хочешь, я подарю тебе то, что могут мистики»; прошлый раз – нейтрасеть только ползала лианами по стенам, но не опутывала.

Теперь Целеста держали в одиночной камере, с ней-трасетью вроде кандалов. Камера три на три метра: едва повернешься; сырая и холодная, и где-то поодаль назойливо капала вода. Липкие нити вытягивали силу, и Целеста клонило в сон, а мерзкая капель не позволяла уснуть, а темнота – отсчитывать часы.

Шоркали за тяжелой дверью стражники, дважды в… какой-то отрезок времени подсовывали в прорезь под дверью жидкую похлебку, к которой Целест почти не притрагивался. Его пожирала нейтрасеть, а питала – злость и… надежда.

«У тебя хорошие друзья, парень. Ты счастливчик, и друзья у тебя хорошие».

Дешифраторы не лгут, верно? Где-то там – Рони, и Элоиза (она разберется, она поймет все!), и даже Тао с Ависом… они не могли предать, верно? Они не верят, что Целест убил своего отца.

Ребекка Альена – верит (ты мне не сын больше – как скажешь, мама), а они – нет.

И Вербена.

Соскальзывая в бессвязные всхлипывания, Целест проговаривал имя – Вербена. Ее и Рони, он звал обоих. Они часть меня, думалось ему, напарник и любовь, любовь и напарник. Больше никто не нужен, в конце концов.

Они не предадут.

Целесту мерещилось, будто стены камеры раздвинуло до целой беззвездной вселенной, а Рони и Вербена сидят поодаль и вздыхают. Ободряюще – они понимают, они не осудят, они верят. Рони изредка касается мягкой невидимой «ладонью» эмпатии; а Вербена просто горячо дышит в ухо. Это щекотно и приятно. Целест даже смеялся.

Хорошо, что темнота, потом думал он. В темноте происходят всяческие чудеса, а границы между безумием и реальностью стерты, как зубы столетнего старика. В темноте удушливее запах собственного немытого тела и нечистот, мерзко колется отросшая щетина, и ломит связанные запястья и голени – и полжизни плюс остаток ресурса готов отдать за сигарету; но чудеса всегда сильнее. Они заполняют собою усталость, боль и дискомфорт, подобно тому, как прилив затопляет ракушечную отмель.

Злость закончилась, надежда осталась.

Так провел он несколько дней – может, три, а может, и целый месяц. Шорох шагов, капли и невидимое, но вполне осязаемое соседство.

Потом был суд.

Звук и свет ворвались почти одновременно; ошарашили и выбили из привычной уже полудремы-полуобморока. Целест зашипел, вскинулся, инстинктивно пытаясь заткнуть уши и прикрыть ладонями глаза – нейтрасеть врезалась в суставы и под ребра, напоминая о себе.

«Кто, зачем?»

– …а он не кинется? Мозги не вышибет? – бурчали за дверью, и там же плясал луч фонарика.

«Не отключенные. Кто? Зачем?»

– Не, он связанный весь. И он не мозгожор.

– Подожжет еще чего…

– Говорю тебе, связанный он!

Дверь скрипнула с поросячьим визгом. Целест скривился, пытаясь рассмотреть стражей (кто мог еще войти?), но не видел ничего, кроме желтого потока света; тусклый фонарик после многодневной тьмы казался ярче сверхновой.

В плечо и живот ткнули палками, сопровождая хриплым выкриком – «на выход». Добавили: «судить тебя будут». Целест воспринимал заторможенно, слова текли смолой из надреза на дереве, а еще плохо слушались и болели затекшие мышцы. Один из стражей толкнул вновь – острием, прорывая одежду и кожу до крови.

– Я… иду, – проговорил Целест. Он облизал пересохшие губы, с третьей попытки выпрямился и двинулся навстречу сверхновой. Колени подгибались, и несколько раз едва не растянулся на каменном полу. Двигался неуклюже, медленно, словно лягушка по пустыне. Немного шатало – от многодневного голода, нейтрасети (боятся пожара? ха-ха, да я сейчас искорки бы не выдавил). Стражи следовали по пятам, не рискуя приблизиться – Магнита все же боялись.

Его дотолкали сначала до выстуженной и обшарпанной ванной – видимо, здесь мылись обычные узники. Ржавые краны, серое мыло и битый кафель с выцарапанными гвоздем непристойностями. Низкий потолок – Целесту пришлось нагнуться. Обычно мылось здесь человек двадцать-тридцать, но сейчас ванная принадлежала ему одному.

«Я особо опасен». – Он фыркнул.

Дверь не запиралась, стражи наблюдали – но Целесту было наплевать; вода смывала грязь, разложившуюся кровь, все – кроме нейтрасети. Он наслаждался. Он даже обнаружил помятую бритву, стряхнул с лезвия полу-дохлого таракана и побрился перед мутным жестяным зеркалом.

Почти прежний. Правда, и без того узкое лицо превратилось в череп, едва прикрытый кожей, а тело из жилистого сделалось просто тощим. Но… не так и плохо. Без нейтрасети он мог бы попытаться драться.

«Смешно. Они убьют тебя. Отцеубийцу, убийцу Верховного Сенатора. Кассиус – маленькая дрянь. Предатель…»

Целест оделся в выданную тюремную униформу – серые штаны и бесформенная рубашка из грубой ткани, и кивнул: я готов.

Суд и казнь? Пускай.

«Я попрощаюсь с Вербеной и Рони… и спрошу Касси, зачем он предал меня. Последнее желание, верно? В нем не отказывают даже убийцам… а еще скажу Элоизе, что я не виноват. И матери тоже».

Темнота не отпускала его, и Целест был спокоен, словно шел на обычную тренировку с Тиберием или Дек-строй. Нейтрасеть – мелкая помеха. Он почти привык.

А на улице ранняя весна вылупилась в раннее и жаркое лето – Целест вновь зажмурился, заморгал – я просидел в камере несколько месяцев? Или апрель похож на июль? Или…

– Простите. Какой сейчас месяц и день? – спросил он у стражей, которые оказались ребятами его возраста или младше даже; один длинный, белесый, с веснушками даже на ушах, второй – коренастый, смуглый и низколобый, похожий на орангутанга.

Ему не ответили.

Из фургона с решетчатым окном Целест вспоминал улицы и переулки Виндикара – его везли какими-то богом забытыми закутками, изредка выруливая на более-менее крупные. Виндикар воспринимался больным и иссохшим; этой весной Виндикар завял, не успев созреть. Поникшие деревья, блеклые дома и затаившаяся тишина, похожая на дворнягу с поджатым хвостом – дворнягу, которую только что окатили кипятком.

– Что случилось? – Целест уставился в спины стражников. Под мышками обоих расплывались темные пятна пота.

– Ничего. Ты слишком много болтаешь, парень.

– Я молчал несколько… недель. – В глаз настойчиво лезла прядь волос, но связанный Целест не мог убрать ее, и приходилось дуть. Забавно. – Сигареты не найдется?

– Если это тебя заткнет.

Сигарету ему сунули в рот, пробурчав – пепел пусть на пол падает, черт с ним. Целест благодарно улыбнулся.

Он едва не проглотил окурок, когда понял – везут-то не куда-нибудь, а в Цитадель. С чего бы? Гомеопаты добились права судить мятежного Магнита по своим законам? Разве были прецеденты…

– Чего вытаращился? Дом родной не узнаешь? – Коренастый страж оглянулся, видимо почуяв изумление пленника. – А вот… так задумано. Потом поймешь. Или нет.

Целест пожал плечами.

Графитовый забор, словно выточенный из мрачного осеннего облака, и черный нарост-башня. Неприветливое, выстуженное даже в раннюю жару место; таращился дуплом старый ясень и растрепанными космами торчали кусты в неухоженном саду. Целест вздохнул – он соскучился по Цитадели, соскучился по Рони… и по Вербене, конечно.

«Мы просто хотели уйти из города, из Эсколера, в Пределы – а вон чего получилось». – Целест ощутил гадкий комок в горле и закусил губу – еще недоставало слез на виду стражей… и прочих.

«Прочих» хватало. Вывалившись из фургона-мобиля, Целест с изумлением различал в пустынном обычно, не считая нескольких отдыхающих после или перед дежурством Магнитов или прогуливающихся теоретиков-ученых, саду при Цитадели толпы народа. Людей.

«Люди… то есть обычные люди? Здесь?»

Он вертел головой, то выхватывая знакомые черты из стай зевак – узнанный тут же отворачивался, то натыкаясь на ухмылку чужака. Кто-то – не из «своих» – запустил в Целеста гнилым закоричневелым яблоком, оно впечаталось в предплечье с мясистым чмявком. «Снайпер» торжествующе захихикал.

– Человек, – отметил Целест почему-то вслух. – В Цитадели. Значит, Объединение все же состоялось?

«И для этого принесли в жертву… всего-навсего двоих. Отца и сына. Почти по той старой книге, которую люди считали священной до эпидемии; отец, правда, там остался в стороне. На сей раз – справедливее?»

Целест помахал бы зеваке, но путы по-прежнему сковывали его.

– Целест!

Рони выскочил прямо на него, каким-то образом проскочил мимо охраны и едва обниматься не кинулся – оттолкнули, правда. Целест успел заметить, что напарник еще бледнее обычного и осунулся. «Он правда был со мной».

– Все в порядке, Рони.

– Эй, держись подальше от… – пропыхтели оба стража. Присоединились еще несколько – в том числе два Магнита.

– Я его напарник, – возразил Рони. И страж-Магнит отвел от мистика железную палку. – Я с тобой, Целест. Всегда.

– Знаю, Рони. Спасибо.

На град гнилья и дохлых кошек внимания не обращал. Высматривал Вербену – она где-то здесь.

Нельзя иначе.

– Вербена, – позвал он, однако острие под лопатками оборвало возглас, напоминая: он не на свидании и не на прогулке.

«Встать, суд идет? Или как там?»

Тряхнул встрепанными рыжими космами, поднимаясь по ступенькам, знакомым до последней щербинки и выбоины. В Цитадели ничто не могло испугать Целеста. Даже смертный приговор.

Рони почти не отставал. У Целеста длинные ноги и длинные шаги, обычно Рони просил его не торопиться или же почти бежал, прерывисто дыша. Нейтрасеть разъела его – изнутри и снаружи; Целест брел медленно, и Рони встрепенулся от ужаса – вдруг у напарника вместо костей – труха? Целест «работал» с костной тканью: его боевые лезвия – деформация ногтей и отростки лучевых костей и заплюсны. «Оружие мазохистов», – как-то усмехнулся сам Целест.

«Мазохистов», – думал Рони, следуя за напарником. Медлительным, ошарашенным после темноты, как глубоководная рыба.

«Мазохистов».

Целест улыбался – нехарактерно спокойный. Рони был с ним много дней, заперся в келье и тянулся разумом; дрожащая темнота и сосущие рты нейтрасети пытались оторвать, но Рони – хороший мистик и хороший напарник.

Измученный, с лохматыми потускневшими волосами, худой как щепка и опустошенный до костного мозга, Целест был жив и в своем уме.

– Целест – Рони поднырнул под локтем стража, сжал ладонь напарника. Из толпы усмехнулась Аида и тут же врезала очередному любителю покидаться гнилыми овощами.

«Я ее должник. – Рони мельком кивнул девушке. – Нет, не так. Мы оба».

Рони помогал выжить Целесту, но сам не продержался бы без Аиды.

– Что случилось, Рони? Где Вербена? – Целест оглядывался, замечая вперемешку Гомеопатов и людей. Цитадель виделась ему оскверненной женщиной. «Да ты традиционалист, рыжий». – Рони облизал губы.

– Вербена жива и здорова. Похоже, ей не… то есть я толком не знаю. С Элоизой виделся. Она…

«Ненавидит тебя», но это Рони сокрыл. Элоиза держалась жениха, на Рони при кратких встречах кривилась, будто тот был дохлой мокрицей на новой замшевой туфле. Целеста иначе как «предатель» и «отцеубийца» не называла, а Рони подозревал, что без Касси не обошлось.

И без кое-кого еще, но любовь, по слухам, сильнее гипноза мистиков. Так что Кассиус – первопричина.

Пока шли к «залу суда» – все той же просторной столовой, – успел рассказать и прочее.

Кассиус отменил разделение Гомеопатов и «светской» власти. Отныне Гомеопаты подчиняются Сенату и непосредственно ему, Кассиусу Триэну.

– Стоп. И наши… согласились? – В зеленых глазах Целеста мелькнули почти карминовые блики.

– Да. – Рони пожал плечами. Он отвечал телепатией – и поэтому выкрики и улюлюканье не мешали. – Гораций присягнул первым, с ним – теоретики. Вытащили откуда-то десять замшелых томов, мол, так и должно быть. Флоренц со своими учеными тоже согласились… говорят, им Кассиус пообещал эти… суб…суп…

– Субсидии, – предположил Целест, тоже не открывая рта.

– Они самые. На разработки.

Опутанный нейтрасетью воин хмыкнул, встряхнулся – разметывая тускло-зеленую загустелую жижу. Несколько Магнитов отпрянули; Рони удержался рядом усилием воли. Нейтрасеть отпугивала даже на расстоянии.

«Бедняга, как он… еще держится». – Но Рони отогнал жалостливую мысль. Целест не позволит жалеть себя.

– Касси талантливый политик. Но что с нашими… Декстра? Винсент?

«Вот оно».

Ожидания сбываются. Рони передернул плечами, будто рыбьим хвостом хлестнули, и ответил телепатически:

– Их не видели… то есть обоих. Нет, вру. Декстру замечали в пыточной, она кого-то жгла… вроде, одержимого…

Рони сглотнул, словно подавился. Мысли застревают в горле.

– …Но суть одна. Похоже, им нет дела до… хм, изменений. Рядовые же Магниты – на стороне Кассиуса, он ведь твои слова повторял. Тють – в тють, назубок вызубрил. Он отменил пытки, сказал, что Амбивалента и так поймаем, но теперь по одному подозрению нельзя никого замучить. Народ одобрил – все устали от «репрессий». И Магнитам понравилось – не одного тебя достало быть пугалом… А вообще, сейчас затишье – ни одного одержимого не было с тех пор, как…

«Умер Адриан Альена» – Рони понадеялся, что Целест не услышал его.

– Кассиус подставил меня, ты знаешь? – Одними мыслями не получилось, гримаса перекосила лицо Целеста. – Он убил отца… вернее, не он, а…

– …Элоиза. Знаю. Ты рассказывал.

«Когда?»

Целест вскинулся. Блеклый конвоир истолковал по-своему, отвесил тычок палкой. Они добрели до столовой, и пока просторное помещение гулко и выстуженно пустовало. Зрителей и зевак не пускали.

Руки обвиняемого оставили связанными за спиной, а на ноги надели дополнительные кандалы. Целест вспомнил, что на этом месте он когда-то ораторствовал, а потом Рони с Аидой убивали блондинку-одержимую.

«Кто я теперь?»

Еще прежде столовая была… натурально столовой. Теперь переоборудовали – ни чанов со сковородками, ни подносов; растворился даже запах невкусной-но-питательной еды, а ведь казалось, он прилип к каждому камню. Теперь – зал суда. Скамья подсудимых, судейские подмостки, скамейки для зрителей. Целест рассмотрел собственноручно выцарапанные на одной инициалы «Ц. А.».

«Мне только двенадцать исполнилось. И я называл себя – Альена».

Миллиард лет до… темноты. Мир обрушился, а Главы Магнитов удалились от дел. Гомеопаты сдались Кассиусу. Все не так, совсем не так…

Он с усилием сжал пальцы напарника:

– Ты… был в той темноте, Рони? Со мной?

– Конечно. – Мистик устроился рядом. Он не шелохнулся, когда его пристегнули к Целесту – без нейтрасети.

– Смотри, без глупостей, мозго…

– Эй! – возмутился Магнит-страж позади. Сопляк совсем – еще не мистик, обыкновенный «псих». Мелюзга. Но обиделся, а его новоявленный соратник – страж смутился.

– Прости, парень. Я не привык еще…

Целест рассмеялся. Коренастый смугляк отвесил ему зуботычину, но ретировался под неподвижным и бесцветным, как затянутая плесневой пленкой вода, взглядом Рони.

– Вербена тоже. Она и ты. Не бросили. – Целест прислонился к стене затылком, словно высматривая на потолке текст Божественного Откровения.

– Конечно.

Рони постарался, чтобы звучало убедительно. Вербена – просто девчонка, отличная танцовщица и яркая… не более того. Однако было бы неумно и жестоко переубеждать Целеста.

– Конечно, она тоже была с тобой. Иногда не надо быть мистиком для… контакта. – Рони пригладил всклокоченные волосы. Мелодично звякнула их общая цепь.

«Даже смерть не разлучит нас». – Рони сглотнул. Редко, но случалось: Магниты выбирали почти ритуализированное самоубийство после смерти второй «половинки»; древний и варварский обычай, времен зарождения Ордена Гомеопатов. Но Аида поймет, а Элоиза…

«Элоизе плевать на меня».

– Все будет хорошо, – сказал Рони вслух.

Стены впитали теплое дыхание – не отдали эхо и не согрелись ни на градус. Цитадель похожа на тюрьму: всегда холодно, сумрачно и пахнет тленом. Теперь Целест мог сравнить, а Рони аккуратно собирал чужие образы.

Будто клюкву на прутик нанизывал.

«Если мы… вырвемся, я приведу тебя домой, Целест. К холодному морю и кислой клюкве».

– Все будет хорошо, – повторил он.

Целест изучал закопченный потолок, Рони изображал слегка потрепанную тряпичную куклу – ничего необычного, разве нудно и тоскливо ломило руки. Постепенно столовая-зал заполнялся зрителями – Гомеопаты и люди, от Магнитов держатся подальше, а те усмехаются свысока: мы теперь не санитары чумного города, но элитная стража самого Владыки Триэна…

«Я не все рассказал Целесту», – подумал Рони и смолчал.

В считаные минуты забился зал-столовая до отказа, только бархат на самых высоких сиденьях пустовал пока.

Стражи взметнулись по стойке смирно за полсекунды до громогласного: «Встать, суд идет!»

Кассиус ничуть не изменился – только костюм сшил по размеру: черно-пурпурный и торжественный, с платиновыми нашивками и рубинами пуговиц. Маленькие ладони спрятаны под замшей перчаток – Целеста невольно передернуло, когда он припомнил вкрадчиво-гадкое прикосновение, точно дохлого грызуна за шиворот подсунули. Еще у него отросли волосы, будто Касси принял обет назира после того, как незаконно (да-да, я скажу) захватил власть.

Рядом шла Элоиза. Целест вгляделся в сестру, искал – вдруг тщательно запудренные синяки, вдруг – Касси обижает ее? Ничего подобного – Элоиза выглядела немного растерянной и смущенной, но черно-красные тона ей крайне подходили, а волосы искрились сложной прической, тоже с рубинами. Ее встречали радостным гиканьем, и Элоиза улыбнулась, приветствуя публику – небольшое нарушение судебного этикета простительно. Верноподданическая любовь ценнее.

Она незаметно пихнула в бок Кассиуса, и тот повторил жест.

На пару шагов отставала неразлучная парочка – Тао Лин и Авис… черт, как его родовое имя? Целест встряхнулся, покосился на Рони, но тот прищелкнул языком: т-сс.

«Авис наконец-то голову помыть соизволил, – мысленно все-таки съёрничал Целест. – И Тао вырядился…»

«Они приближенные Кассиуса, – просто ответил Рони. – Правая и левая рука, если угодно. Ребята немного завидуют, зато – Касси собственным же примером демонстрирует, мол, я доверяю Магнитам».

Целест осклабился персонально парочке. Тао юрко шмыгнул мимо. Авис качнул длинным носом и сделал вид, будто впервые показали ему рыжего пленника. И все-таки покраснел немного. На коже Тао цвета мокрой древесины тоже проступили пятна румянца.

«Они… выбрали», – Рони дернул Целеста за рукав: не надо, без вызовов. Потом, может быть, но не сразу. Терпение – необходимая Магнитам добродетель, помни уроки Тиберия и Декстры.

Целест сдержался – почти; следом за странными (у тебя хорошие друзья, красавчик!) телохранителями Кассиуса плыла в черных кружевах и непрозрачной, как очки слепца, вуали Ребекка Альена. Она была сгустком тьмы, а еще казалось, будто она долгие годы готовилась к смерти мужа – любила, нет сомнения, но оплакивала уже много лет; его, себя и потерянного сына. Черная вдова, женщина, рожденная плакальщицей. Элоизе – невесте нового Верховного Сенатора не полагалось носить траура даже по отцу, и Ребекка приняла горе за двоих.

Она прошла мимо Целеста – печальная, как пифия, пророчица конца времен; и он ощутил волну горьких духов, от которых свело спазмом нёбо и трахею. Она заняла свое место, отгороженная по-прежнему муаром и плотным черным шелком.

«Тсс, – Рони погладил ладонь напарника, – она не ненавидит тебя. Я… заглянул, поверь. Мать не может ненавидеть сына».

Целест сморгнул влагу с ресниц. Нет, не дождутся. Камера и нейтрасеть высосали силы и ресурс, но не дух. Слез – не дождутся.

…Затем шли другие – Сенат и Гомеопаты, Гораций в неизменном пенсне и замученный – под глазами мешки, сетчатка красная от капилляров, будто подкладка сенаторских одежд, – Флоренц; Целест машинально отмечал знакомых.

Время тянется. Так долго тянется, думал он.

Все равно – убьют. Эсколер – жестокая Империя, да и бывают ли добрые Империи? Кассиус – захватчик, предлагал дружбу и быть на своей стороне, но рыжий идиот сам все испортил… действительно, какая ерунда – тихо-мирно перерезать глотку собственному далеко не обожаемому папочке…

«Прекрати», – одернул его Рони.

«Можешь и не читать все мысли!» – огрызнулся он. Рони неопределенно дернул одним плечом.

К тому моменту зал переполнился, как чаша под водопадом – хлестало через край. Простые смертные забирались друг другу на головы, толпились в коридорах и заглядывали в узкие окна.

– Садитесь, – сказал Кассиус. Они с Элоизой возвышались над залом на высокой судейской трибуне. Элоиза поджала губы, оглянулась на Тао и Ависа – они остались стоять, как и полагалось телохранителям. Кажется, вздохнула.

«Поехали».

Начал не Кассиус. С места пониже – голова где-то на уровне живота нового повелителя Эсколера, – привстал Гораций. Он медленно и шаркающее спускался к наспех склепанной трибуне (обыкновенный стол, утащенный из чьей-то кельи, с подставкой из пары досок), еще с полминуты раскладывал какие-то свои записи. Сквозь напряженную дышащую тишину трепетали страницы. Наконец Гораций поправил пенсне:

– Властью, дарованной мне Империей Эсколер и единоличным правителем ее, Владыкой…

«Единоличным? Это что за новости?» – Целест открыл рот.

– …покровителем и защитником, радетелем и хранителем…

«Не многовато ли титулов?» – едва не вслух высказал, и страж справа больно ткнул под ребра.

– …Кассиусом Триэном, – голосок Горация дзень-кнул, будто разбилось драгоценное пенсне, – объявляю начало суда над предателем, мятежником и отцеубийцей.

От зрителей в глазах рябило. Целест жмурился – он отвык от людей, отвык от света, пусть и приглушенного, – в обеденном зале Цитадели никогда не выплясывали солнечные зайчики, однако сегодня электрические свечи успешно заменяли их. Дом-без-теней. Почти.

У его и Рони ног пласталось короткое грифельное пятно, цвета мантии Гомеопата; оно слилось в одно целое.

«Кажется, меня уже осудили».

«Не все потеряно, Целест». – Рони моргнул в сторону Элоизы и тут же отвернулся – она обжигала. Вместе с Кассиусом – недоступны, как грозовые боги или ангелы, о которых когда-то рассказывал Целест.

Общаясь телепатически, труднее лгать. Целест притворился, будто поверил.

На каменный мешок оседала жара и духота. Камень Цитадели – добротный, холодный, но у всего есть предел. Гораций взял слово первым, и говорил, по обыкновению, долго, забывая слова, повторяясь, тянул длинные овечьи «мнэ-э-э», а суть его речи сводилась к тому, что за