Текст книги "Минск 2200. Принцип подобия"

Автор книги: Майя Треножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

25

«Каждая история заканчивается», – думал Рони. На серо-белой стене улыбалась глянцевая Вербена; лунный свет бликовал в лунных же глазах. Она подмигивала – ободряюще? Не бойся.

«Мы проиграли? Амбивалент… он ведь продолжит убивать?»

«А что лично ты и Целест сделаете? Запретите ему? Пара Магнитов, к тому же противопоставивших себя равно собратьям и людям. Пара идиотов».

Он завернулся в одеяло, но и под ним мерз – до озноба, зубы отбивали чечетку. Рони перевернулся на левый бок – еще не хватало разговаривать с нарисованной Вербеной. Успеет еще наслушаться чириканья живой. Целест вернется через два-три часа, и к рассвету они покинут Виндикар.

«Главы знают про Амбивалента, но ничего не делают», – пожаловался он. Осознал, насколько глухо, словно в запаянной бочке звучит голос. Звучит? Вслух или мысленно? Помни, не все телепаты…

– Кажется, я снова исчерпал ресурс. Или у меня потихоньку едет крыша, – пробормотал Рони. Он сел на кровати, набросив одеяло на голову. Он смахивал на шутовского призрака.

– История заканчивается, – проговорил Рони, наблюдая, как дрожит слезная влага – Вербена готова разрыдаться, потому что они сдались, они убегают, словно крысы с корабля, они отдают Виндикар Амбиваленту.

«Просто дождись Целеста. Он так решил. Он всегда решал. Мы единое целое, до скончанья времен, в смерти и жизни».

Вербена укоризненно покачала головой. Реальная-то висла на Целестовой шее, беспомощная девчонка, а клятый портрет одержим демоном, имя демону – совесть.

Рони откинул одеяло.

Тишина серо-бурых коридоров. Успокаивала – Рони прожил в мрачном замке-Цитадели много лет; у ног ее – орущее мясо, паутина нейтрасети и клетки, за углом притаились зомби-отключенные, и в стены въелся запах гари, но дом не выбирают.

Рони постучал к Тао и Авису – нужно поговорить. Авис наверняка догадывается. Ясновидящий же. Или все куда проще, Целест на ужин не явился, а запасливый Рони набивал карманы едой. Авис уставился, шевеля губами, будто проговаривая проклятие.

И отвернулся.

Я просто скажу… «До свидания».

Никто не отозвался через три, пять и десять минут. Рони сполз вдоль дверного косяка, жалея, что так и не научился у Целеста курить – ожидание проще всего измерять в сигаретах, успокаивать нервы – тоже.

– Ты сегодня уходишь, – послышался голос, Рони вскинул голову.

– Аида. – Он не почуял ее – то ли задумался, то ли потому, что перед глазами корчился в танце и агонии безымянный бродяга, и вслед за ним плясали в грязном перегное вши. Рони видел такое прежде, когда Целест призывал одержимых. Но бродяга был нормален, всего-навсего пьян.

За это не убивают.

– Но вы уходите. – Аида села рядом – на корточки, по-мужски.

«Я проговаривал мысли вслух», – понял Рони.

– Ты знаешь.

– Многие знают. Думаю, Магниты – все. Не вмешиваются – это верно, Целеста можно понять, а ты – его напарник.

– Звучит как «его собственность». – Рони улыбнулся. Аида – следом, демонстрируя желтоватые неровные зубы.

– Ты ведь ждешь его. И пойдешь за ним.

«Всегда», – но теперь Рони забыл произнести вслух.

Аида уставилась на него, круглыми по-совиному глазами, немигающе и насмешливо, то ли ожидала, что мистик «переведет» мысли на язык тех, кто не способен общаться телепатически, то ли…

Она запустила обгрызенные ногти в белесые волосы, второй рукой подхватила мягкий подбородок. Притянула к себе – губы сверкнули голыми кусочками мяса, как свежеванные тушки мелких грызунов; она будто собиралась проглотить Рони. И он не противился.

Поцелуй оказался горьковатым и мокрым от слюны. Рони думал о том, что частицы чужого тела проникают в него – почти как яд Целеста в того несчастного, Аида тоже воин, может быть, она захочет убить его.

Но не оторвался.

Потом она выпрямилась и дернула за руку – Рони неуклюже плюхнулся задом об пол, прежде чем встать. Аида протащила его по полутемныму коридору, втолкнула в пустую келью.

– Здесь не помешают, – оскалилась она.

Ее келья была серой, выстуженной и пустой. Она напоминала отключенного – мысли, чувства и самые краски испарились в каменное бесцветие. Пахло пылью и застарелой грязью, въевшимся сигаретным дымом. Непро-ветренная, душная комната.

Аида отравляла себя, одиночество – ее. Круговорот.

Рони пришлось подтянуться на цыпочки, чтобы вновь поцеловать ее.

«Я никогда не увижу Элоизу – больше никогда, и Целест не взял меня с собой, или точнее, она не захотела проститься. Она права – так проще. Но я же мистик, можно представить…»

Ваниль и мед, так пахнут только рыжеволосые – и светлокожие; не открывать глаза – не видеть Аиду с ее губами-тушками, скуластым мужицким лицом и загрубелыми руками воина.

Иллюзии мистиков – не только бесконечный кошмар.

Аида потянулась к его брюкам, стянула их, а следом и свои. Она носила черные «боксеры», у нее узкие бедра и почти нет груди. «Из нас двоих она больше похожа на парня», – почти развеселился Рони, и вновь отгородился образом Элоизы.

Такой способ проститься.

Он оборвал себя – уже лежа на спине на жесткой кровати. Поклялся ведь – никакого осквернения образа. Элоиза – Мадонна, Прекрасная Дама, можно воображать ее медяные волосы, изгиб шеи с тонкой венкой и ванильное дыхание, но не… ниже.

– Аида, – сказал он.

– Все о'кей, малыш, – прошептала воин неожиданно ласково. Сорвала белье и запрыгнула сверху, зажимая костлявыми ногами, словно защелкивая тиски.

– Аида, – повторил Рони.

Это было честно.

И гораздо лучше, чем Рони всегда думал. Говорят, мистики забывают о плоти, затерявшись в лабиринтах разума – собственного и чужого; но Аида с острыми выпуклостями ребер, впалым животом и маленькими мешочками грудей была хороша, а внутри нее – жарко и сладко. Он протянул руки, чтобы удержать ее за бедра. Она запрокинула голову назад, и некрасивое лицо перекосило в гримасу. Но Рони смотрел на нее, – он хотел видеть Аиду, а не слепленные из памяти и фантазий образы Элоизы.

«Это… честно».

После она прижалась к нему, обнимая – не слишком страстно уже, скорее так обнимают диванные подушки и плюшевых зверей. От нее резко пахло потом, спина и затылок липли к пальцам – Рони гладил Аиду по волосам и выступам позвонков.

– Спасибо, – сказал он.

– Тебе, – уточнила воин. Чмокнула еще раз и встала, чтобы распахнуть окна. – Дождись своего Целеста здесь, хорошо? Мне… так страшно одной.

Рони молча кивнул.

26

«Мы с Касси все устроим», – пообещала Элоиза напоследок. Целест торопился, и пальцы его соскальзывали с руля. Хотелось по-детски вгрызться в указательный; подогнать мобиль пинком. Он остановился в шагах ста от резиденции, высунулся – на манер суриката, огляделся по сторонам.

Тихо.

В первый день года – празднество, бедные кварталы-то полны плясками и гуляньем, уже неофициальным, но в роскошном «верхнем городе» царила чинное спокойствие. И высокие заборы.

«Не нарваться бы на стражей. Или соседей. Или слуг, или стражей соседей». – Целест закрывал дверь мобиля аккуратно, а она возьми и хлопни. Он втянул голову в плечи.

«Я вне закона», – подумалось ему. Мысль была опасной, как зыбучий песок, и он ответил себе: но это не значит, что я собираюсь убивать…

Целеста мучила совесть.

Стоило зажмуриться, и плясал по внутренней кромке век завшивленный пьяница, а потом горло его лопалось с треском, как переспелый плод. Магниты – не убийцы, говорила Декстра, и щелкала пальцами. Магниты – спасают людей.

– Пошли все к черту.

Декстра тоже. В конце концов, ни она, ни этот сонный тюлень – Винсент (а еще Глава мистиков) – не помогли…

Он собирался забрать Вербену и уходить сегодня же. После горе-выступления (она не виновата, она все сделала правильно!) ей явно грозил… не то чтобы домашний арест, но не отпустили бы так легко. Целесту оставалось лишь догадываться, что могут Эл и Касси «устроить» со стражами.

«Снотворного им, что ли, подсыпать? Или слабительного?»

Калитка оказалась незаперта и таилась почти кокетливо – мол, вот она я – специально для тебя. Целест тронул прохладный металл, витье в форме то ли цветка, то ли закорючки неровного почерка, и она поддалась – почти бесшумно. Смазывали регулярно. Против воли костяшки ощетинились выступами шипов, но по ту сторону забора Целест увидел сад, дом и… и больше ничего.

И никого.

«Словно вымерло». – Тишина давила на уши и виски. Он подумал о том, что похищает Вербену. Отнимает у Виндикара богиню – куда уж дальше. Преступник. Целесту едва удалось сдержать гортанный смешок.

Тишину так и хотелось стянуть, через горло, как «колючий» свитер. Мягкая обувь о мрамор – тоже бесшумно; Целест нарочно притопнул пяткой, убедиться – звуки остались. Хоть какие-то.

«Почему тихо так? Ни слуги, ни стража, ни-ко-го…»

Договаривались – Вербена подойдет к калитке или воротам, а он ее перехватит. Если повезет, успеет проститься с Элоизой – эй, сестренка, не надейся, мы не навсегда. Мы вернемся и надерем задницу Амбиваленту, может быть, через пару месяцев, только неофициально. Целест жевал окурок, попутно размышляя, где будет доставать табак за пределами Эсколера; чутко приглядывался к ночным темноиндиговым теням. Луна заточила кромку забора; вычурный дом сделался карточным и картонным, а фонтаны и статуи в бесплодном пока саду превратились в привидения.

Целест ждал Вербену. Слой за слоем налипала тишина.

Целест толкнул дверь черного хода. Оказалось неза-перто.

Внутри – запах сушеных цветов, грузные каменные и железные пузыри ваз и мрамор, много мрамора, это холодный камень – весна выдалась теплой, но в холле все равно льдисто, почти как в подвале дешифратора. Элоиза и Вербена, несомненно, вспоминают. Поэтому в их комнате наверху камины и всегда тепло.

Никого. Ступеньки – и забери Вербену сам. Если хочешь что-то сделать, делай это сам.

«Почему она не спускается?» – нахлынул страх. До комнаты Элоизы и Вербены он домчался в три гигантских скачка.

Перед глазами ярко, как худшие из картинки мистиков, нарисовалась Вербена – привязанная, посаженная на цепь, как дворовая собака. С отца станется. И Элоиза… да что, в конце концов, она может? Все эти игры в демократию длятся ровно до первого «звоночка».

Альена остаются Альена, но Адриан – Верховный Сенатор, а Элоиза – просто рыжая девчонка.

«Я заберу Вербену в любом случае». – Из-под ногтей левой руки ткнулись и поползли иглы. Целест слишком часто призывал их в последнее время, но это такая мелочь, верно? На фоне остальных нарушений правил.

«…Или их обеих».

– Т-сс. – Его плеча коснулась ладонь. Целест успел распознать, что она невелика, а прикосновение – вкрадчиво; он развернулся и едва не всадил шипы в живот…

– Касси! – выдохнул Целест, пряча оружие. Виновато, как неуклюжий котенок, не вовремя выпустивший когти. – Прости. Ты… не надо так. Подкрадываться.

«Подкрадываться к Магниту? Этот губастик? И я его не почуял…» – Целест нахмурился и мотнул головой.

– Т-сс, – повторил Кассиус. – Заходи осторожно. Наверное, лучше бы завязать тебе глаза, но боюсь, у нас нет времени…

– Касси, какого черта? – Целест попытался вывернуться из вельветовых – перчатки напоминали крысиную шкурку – «объятий». Инстинктивно хотелось вытереть край ладони о джинсы, встряхнуться – облитым грязью псом. «Я неблагодарная дрянь, – укорил себя Целест. – Они ж мне помогают». – Где Эл и Вербена?

Кассиус приподнялся на цыпочки, будто собираясь поцеловать. Голубые глаза блестели почти лихорадочно – у него был не лучший день, как у нас всех, – посочувствовал молодому сенатору Целест; он почти не отпрянул, когда розово-бежевый вельвет ткнулся в подбородок. Указательным пальцем, словно гладил кошку.

На самом деле Кассиус хотел приложить палец к губам Целеста. Только поэтому и не получил в морду – хотя бы «дружески».

– Не кричи, когда войдешь.

Конечно, Целест вышиб дверь плечом и пинком с разворота.

Первой он увидел Элоизу – она неаристократично ссутулилась на прозрачном столике и уставилась перед собой – на кресло или кого-то в кресле, полураздетая – в старом домашнем платье мышиного цвета со сползшей правой бретелькой; к Целесту кресло разместили спиной – нарушив гармонию комнаты, между прочим. «Я давно не был здесь. Что с ней? Что происходит», – трехцветием вспыхнуло где-то за ушами, Целест мотнул головой.

Не кричать, сказал Кассиус, и что он имел в виду?

– Эл? – позвал Целест, но девушка не откликнулась. По комнате плыл запах вишневых сигарет – «Я такие не могу себе позволить», – отметил Целест, – и полумрак; Элоиза не удосужилась зажечь свет, но ее можно понять, она устала в доме-без-теней от белесой пустоты ламп. Широко раскрытыми глазами слепой она пялилась на что-то – или кого-то в кресле.

– Эл? – повторил Целест, шаря по шершавой стене в поисках выключателя. Его вновь прервал вельвет – перчатки Кассиуса на запястье, а потом этот неуклюжий на вид кукольный мальчик скользнул к Элоизе с юркостью крысы.

– Не надо, Целест. Свет привлечет внимание. Мы обезопасили дом как могли, но…

– Да какого…

Он осекся.

Совсем темно все-таки не было. Подсветка – «светлячки» в полу, искусственные свечи; один рыжеватый, как волосы Альена, блик капнул в лицо и глаза Элоизы; и Целест увидел, что глаза ее пусты и равнодушны, как два сердолика.

– Какого… – повторил Целест и шагнул к Элоизе и креслу. Кассиус опередил его, а Элоиза качнулась кукольно вперед, и обе ее руки упали ладонями вверх, похожие на мертвых птиц. Кассиус тесно обнял ее и улыбался из-за рыжей «вуали» чужих волос.

А Целест все же заглянул в кресло.

– Отец, – выговорил он. Всколыхнулась и тут же иссякла злость: отец. Не Верховный Сенатор. Не господин Альена.

Человек в кресле скрючился в неловкой позе. Угловатые худощавые плечи – вывернуты под неестественным углом – запястья связаны позади; Адриан Альена был рослым человеком – сын обогнал всего на пару дюймов, и, чтобы разместить в милом кресле-пуфики девичьей гостиной, пришлось выгнуть руки и ноги. С тем же успехом его могли запихать в багажник.

Верховного Сенатора, Владыку Виндикара – сколько еще тяжеловесных, как золотые слитки, определений – затолкали в кресло на манер складного манекена.

От этого зрелища Целеста бросило в озноб. Рядом покачивалась Элоиза, почему-то сгибая пальцы в кулак и снова разжимая их, а Кассиус обнимал ее и улыбался, и все чудилось розыгрышем – сегодня твой день рождения, тебе полагается пирог с глазурью, свечи и подарки. «Отключенная» (нет, только не это, я пошутил) сестра и связанный, словно курица перед закланием, отец.

Кассиусу оставалось протянуть серебряный ритуальный кинжал с костяной инкрустацией. Вместо этого, он улыбнулся:

– Мы же обещали все устроить.

Целест проглотил скользкий комок в горле.

– Что с Элоизой? – С отцом проще. Жив, только во рту кляп, отчего впалые щеки на узком лице гротескно вздулись. Возможно, травмированы суставы – он немолод. Но жив.

– Ты любишь сестру. Это хорошо. – Кассиус снова улыбнулся, и Целест подумал о мистиковых иллюзиях… если Рони шутит так, он надерет ему зад. Даром, что напарник и лучший друг.

– Что вы задумали? – Целест перевел взгляд от отца (не верю, мой отец был недосягаем, как божество; божество нельзя запихнуть в кресло и сложить вчетверо, вроде столика для пикника) на Кассиуса. – Что за гребаное дурацкое шоу?

– Ничего страшного, Целест. Ей ничего не угрожает, ты разве никогда не видел… воздействия? Рони тебе не показывал, что может мистик сделать с человеком? Не верю. Они все это делают. Если ты можешь взять чужие мозги и повернуть в них шестеренки, словно в заводных часах, обязательно воспользуешься…

Целест вспомнил клетку два-на-два, томное перемигивание нейтрасети, похожей на связку анаконд; растерянную улыбку: я вернул тебя в материнскую утробу.

Я хотел, чтобы тебе было хорошо.

– …Не понимаю, – сказал он, скривился. – Отец…

Тот разжал сухие голые веки. Седые ресницы похожи на

ломкий иней, и ледяным был взгляд – на Целеста и Кассиуса; будто хлестнули по лицу. Связанный и изломанный, Адриан Альена не утратил ненависти и презрения. Верховный Сенатор не ведает страха, не просит пощады.

– Касси, я не знаю, что…

– Тсс. – Стоило Целесту потянуться к связанному, как вельветовые пальцы обвились вокруг сливочнобелого и уязвимого горла Элоизы. Целест поднял ладони в жесте: сдаюсь. Скатилась на рукав капля крови – предательски выбился шип, прямо из мякоти венериного холма.

Кассиус надавил на трахею Элоизы, она дернулась, как младенец под подушкой, но не очнулась.

– Ты ведь понимаешь все, правда, Целест? Ты импульсивен, но не дурак. Я надеюсь.

– Предположим.

Целест предпочел бы одержимого – разумного одержимого в том числе. Честный бой, а не тихое бормотание Кассиуса Триэна (никогда не доверяй Триэнам), не прохлада где-то в голенях или в паху: что-делать-вашу-мать!? Он заставил себя смотреть на шип, а потом заставил его же спрятаться.

«Ты должен уметь нападать, но не нападать – важнее», – говорила Декстра.

Еще до того, как Магниты стали палачами. Еще до того, как…

– Где Вербена, и что ты задумал, Касси?

– То, до чего ты не сумел бы, Целест. – Губы его дрожали и блестели. Кассиус волновался. Казалось, он расплачется, вздумай Целест поддразнить его – «маменькиным сынком», «гребаным Триэном» или как-нибудь в подобном роде.

Руки дрожали тоже. На шее Элоизы – наверное, щекотно, если бы она чувствовала.

«Где он взял мистика?»

– Ближе к делу, Касси. Ты выгоняешь куда-то всю охрану, связываешь отца, зачаровываешь мою сестру – и твою невесту, между прочим, и… чего это за дешевый спектакль в честь новогодия?

– Магниты и люди должны объединиться. По-хорошему не получилось, Целест. – Кассиус улыбнулся.

В кресле глухо застонал отец – наверняка захлебываясь слюной и родовыми проклятиями. Эпидемия на Дом Триэнов, пусть каждого захватит одержимость… да-да, мы так и поняли.

Кассиус сморгнул, но фразу закончил:

– Ты должен убить отца, Целест. Мы подготовили все… даже аппеляцию к твоим возможным сомнениям. – И пригладил разметанные волосы Элоизы. – Но убить должен ты.

Целест кивнул. Переспросил:

– Почему я?

– Законы политики. Законы жанра. От тебя этого ждут, после сегодняшнего… выступления. Ну же, Целест, – это не преступление, это логичный поступок и логичное завершение… шоу.

Целест сдерживался. От… смеха. Хохот щекотал диафрагму, будто он наглотался гусиного пуха.

– Ты решил подставить меня, правда, Касси?

«Не доверяй Триэнам. Мать была права. А я дурак. Хы-ы, тоже – новость…»

Следом, лениво: почему Рони его не «прочитал»? Куда завернуло его чертовы мистиковы мозги?

– Подставить? Перед кем? – Кассиус поморщился, подопнул бутылку – та покатилась с глуховатым звуком, уперлась в кресло. – Все для Объединения, Целест. Ты убиваешь главную помеху, потому что это справедливо – Верховный Сенатор должен умереть от руки достойного. Например, своего сына.

В тот момент Адриан Альена грыз кляп. Целесту послышалось, лопаются нитки. «А толку? Он позовет стражей… и? Никого нет. Нас здесь трое – Элоизы тоже нет. И слава богам…»

Очень легко было – согласиться.

Целест ведь решил, что ненавидит отца. За дом-без-теней, за «Амбивалент – антинаучная вьщумка», за «молодой человек» и давешний позор на Площади Семи. За Вербену, в конце концов. Она старалась.

– Любишь ритуалы, Касси?

«Проклятье, я тяну время или куда?»

– Мой отец повесил бунтовщиков на Площади. Триэ-ны любят ритуалы, ты прав. Но – я поболтаю с тобой в другой раз, брат моей невесты. Сейчас – действуй.

«Да, он тоже решил, что время не бесконечно».

– Где Вербена? – Целест спрятал ладони, а шипы спрятались в мякоть. Бледно-розовый порез привычно саднил, когда-то он выбрал основной стихией – костяные выросты и яд, и тогда еще Тиберий сказал: ты жесток, парень. В том числе к себе.

– Жива и здорова. С ней мой… приятель, увез девчонку, чтобы не… травмировать психику, или как там это называется. – Кассиус пожевал жирные губы. – Целест, правда – надоело. Выбора у тебя нет. Действуй.

Выбора у Целеста и впрямь не оставалось. Если отойти на полшага – связанный человек теряет всякое сходство с живым; «он уже мертв» – умер, наверное, когда Кассиус (как он справился в одиночку? где, черти ее раздери, была охрана?) связывал и выламывал, сворачивал и подгонял под кресло.

Стать отцеубийцей – даже не преступление. Триэны враги Альена, но не враги Магнитам. Целест отрекся от родового имени, верно? Хороший способ доказать на деле – убить Верховного Сенатора; всего-навсего политика – и, может быть, после того, как закончится траур, получится повторить эксперимент с Объединением…

А может быть, и не объявят траура. Целест – герой-освободитель, а недруги Мира Восстановленного низвергнуты в бездну. Очень красиво звучит, верно?

– Если… его убью я… Народ никогда не примет Магнитов. – Целест выдохнул с паузами; его тошнило. У отца глаза – горячие, а Элоизины – стылый сердолик, от контраста температур – голова лопается.

«Я внутри… иллюзии, скажем. Мистиковы штучки. Надрать Рони задницу. Или еще кому-нибудь из их братии…»

Целест укусил себя за указательный палец.

– Народ примет Магнитов. Ты убьешь того, кто мешал Объединению. Ты убьешь того, кто мешал спасению Мира Восстановленного, – возразил Кассиус, а потом потянул Элоизу за волосы, запрокидывая бледное лицо вверх. – Ты с одержимыми душеспасительные беседы вел? Нет. Ты пытал их в Цитадели и убивал их – призывал, как вы называете. И это было правильно, потому что Гомеопаты исцеляют подобное подобным. Сделай это, Целест. Исцели.

«…Внутри… иллюзии».

Целест зажмурился. Схватил горстью воздух, будто захлебывался в вязкой воде. Можно не размыкать век – у него хороший опыт Магнита, его учили драться вслепую и ослепленным; ударить по связанному – шипы и яд. Для одержимого – «призыв», человеку – смерть. Адриан Альена был человеком.

Всего-навсего.

Один не должен мешать целому Миру Восстановленному. «У тебя хорошие друзья, парень», – проскрежетал дешифратор где-то у затылка Целеста; Кассиус – не предатель. Триэны всегда Триэны, но он-на-твоей-стороне, и…

Взвизгнуло костяное копье.

Нацеленное в Кассиуса – точно в горло, в ямку над расстегнутым воротником; глотка мягкая, между ключиц – капелька пота, похожая на тусклую жемчужину; Кассиус волновался. А Целест не промахивался. Не имел права промахнуться.

Острие вошло с тихим всхлюпом, будто кто-то шмыгнул носом. Промазал слегка – не в трахею, хрящ хрупает иначе, перемерзлым льдом под сапогами? Или…

– Твою мать.

Кинжал-лезвие сползал вниз. Он будто застрял в плотной дымке, и, приглядевшись, Целест узнал «сферу» – грубо сработанную, мутную, как мыльный пузырь, но вполне рабочую. На ощупь, должно быть, вязкая, как гнилая болотная вода. Шип завяз в ней.