Текст книги "Минск 2200. Принцип подобия"

Автор книги: Майя Треножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

– Я знаю, – снова через Рони. – Я ненавидел его. И за это тоже.

– Скоро вернутся Тао Лин, Авис и этот мелкий Триэн, можешь у них сам спро… – Декстра закашлялась на половине фразы и зажала рот покрытой ссадинами и синякам ладонью. – Да, я понимаю. Их ты тоже ненавидишь.

– Тао и Ависа? Нет. Они – «хорошие друзья» – делали то, что должны были. Кассиуса… может быть. За то, что случилось с Элоизой. Она мертва, я правильно понял?

– Нет, – вместо Декстры ответил Рони. – Элоиза не мертва. Ты можешь увидеть ее.

33

За порогом хибары плыла и въедалась в камни жара. Целест заметил несколько травинок – пожелтелых и высохших от солнца. Но сколько дней и недель провалялся он в беспамятстве?

– Около пары месяцев, – неохотно ответил Рони, который шел за ним, словно паж за королем – или сиделка за больным. «Не надо», – хотелось развернуться и рявкнуть. У меня искалечено лицо, а не ноги.

Он сдерживался и думал об Элоизе.

«Это Пестрый Квартал», – опознал Целест. Он щурился и покачивался, и пришлось даже опереться о дверной косяк. Солнце выбелило каждый камень и каждое дряхлое здание.

– Да.

Злачный район Виндикара неприятно поражал пустынностью. Целест любил его за шум и дрязги, за пьяный смех и дурманные драки, проституток и щипачей, бродяг и беглых каторжников, контрабандистов с шрамами от пуль – стражи Архива редко промахиваются, но человеческое тело живуче – и засаленными холщовыми мешками. Любил и запахи – перегара, пота, паров гашиша и чад курилен. Но теперь Пестрый Квартал хмуро щерился разбитыми и кривобокими постройками – в одной по соседству Целест узнал развалины того самого притона, откуда когда-то забрали Вербену. Притон отстроили в соотвествии с местными порядками – где сгрудив камни и залив бетоном, где заткнув глиной и даже соломой; из открытой двери черно пялилась пустота. Узнал Целест и собственное прибежище – и едва сдержал смех.

«Цирк Уродов, Рони. Здесь был Цирк Уродов».

Рони отшатнулся, неловко замахал ладонями – что-то про наименее разрушенное здание говорил, но Целест плохо его слушал.

«Все в порядке. Я люблю символичность».

И он двинулся вперед, позволяя Рони держать себя под локоть. Пестрый Квартал стал пустынным – потому что остатки Магнитов и примкнувшие недо-Магниты из аристократии пытаются сдерживать одержимых и эвакуируют людей, но Виндикар мертв. Мир Восстановленный – мертв. Иллюзия жизни – не более чем признаки разложения, вздувающие брюхо серные газы и копошение насекомых.

В жару трупы гниют быстро. Целест думал, что желтые и сероватые углы зданий похожи на оголенные кости.

Они миновали пару улиц. От жары и слабости Целеста замутило до радужных кругов где-то подо лбом, чуть выше глазных яблок, и он вынужден был схватиться за предплечье Рони, осязая горячую кожу и ускоренный пульс под ней.

– Все хорошо, – сказал тот, и Целест решил, что привык к этой лжи. – Скоро придем.

Рони не обманул – в последнем точно. Они добрели до очередного полуразрушенного дома – некогда притона или жилой хибары, теперь – ровно никакого значения, и здесь замедлили шаг.

– Целест, я хочу предупредить…

«Не надо. Я увижу сам».

Внутри окутала прохлада, вызвав в памяти образы Цитадели – библиотеки, вероятно, чего-то столь же тихого, печального и священного. Еще Целест подумал о святилищах древности, их именовали храмами и посвящали разным богам – в том числе богу-мученику, богу – Магниту с продырявленными руками и ногами.

В храмах читали молитвы по мертвым. Полумрак и зябкая после уличной жары прохлада навевала мысли о камне и сырой земле.

Целест сглотнул и стер с шеи пот и слюну.

– Заходи. – Женский голос заставил развернуться, на долю секунды представилась Элоиза – в торжественном черно-алом платье, с рубинами в рыжих волосах, и волосы сплелись с желтой травой, что пробивается сквозь щербатый каменный пол. Но потом из темноты выступила Аида.

– Заходи, – повторила она. Переглянулась с Рони и поцеловала его, для чего пришлось чуть наклониться. – А мне пора.

Рони закусил губу. На дне бесцветных глаз плескался страх.

– Понимаю. Но… береги себя. Ты ведь…

– Остаюсь Магнитом. Ладно-ладно, – она улыбнулась ободряюще, – обещаю не лезть в самые жаркие драки. И без того жарковато.

Она ушла, притворив за собой рассохшуюся от старости, но по-прежнему грузную и массивную дверь. Целест шагнул вглубь.

– Элоиза, – позвал он, а потом увидел ее.

Ее разместили на кровати, наверняка добытой из дома кого-нибудь из аристократов – может быть, из резиденции Альена, хотя Целест не помнил просторного двуспального ложа красного дерева с прихотливой резьбой. Миниатюрная Элоиза совсем потерялась на огромной кровати и, укрытая легким одеялом, казалась мирно спящей.

Так оно и было. Приблизившись, Целест различил, как вздымается грудь и чуть вздрагивают ноздри. В изножье и изголовье кто-то оставил цветы – плотные восковые лилии с прохладными лепестками. Лепестки запутались в рыжих волосах.

– Элоиза, – позвал Целест, еще не совсем понимая, почему сестра не просыпается. Потом перевел взгляд с неподвижных – ни дрогнут, ни шелохнутся – век и ресниц на Рони: «Что с ней?»

– Она счастлива, – ответил мистик. – Вечно счастлива. О ней заботятся, и…

Целест понял.

– Requiem aetemam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis, – проговорил он, вдыхая пряный запах лилий и темноту. Затем наклонился к сестре и поцеловал ее в лоб – искореженные недо-губы свело болью, и на бледной коже остался желтоватый сукровичный след. Целест стер его.

Он боялся разрыдаться вновь, как будто Элоиза могла услышать. Не спрашивал: Вербена ли сделала Элоизу одержимой и кто отключил ее – впрочем, не совсем отключил, скорее – сковал льдом вечного покоя.

Зачем спрашивать то, что знаешь?

«Пойдем».

Между пальцев просочились и упали на пол несколько зачерпнутых Целестом лепестков.

– Пойдем, – повторил он вслух, будто надеясь сбежать, прежде чем очередная дыра – внутри, где-то за ребрами, – расползется, как пламя по сухой соломе. – Пожалуйста.

Рони не возражал, хотя и его лицо исказилось болью.

– Да.

Но прежде чем они переступили порог, Целеста окликнули:

– Подожди.

Он узнал этот голос и подумал, что всякая история полна символов и украшена совпадениями – или несовпадениями, точно орнамент – повторяющимися узорами. Окликнула его Ребекка Альена.

– Подожди, – произнесла она, выступая из какого-то потаенного и запеленатого сумраком угла. Ребекка сменила вычурные одеяния на строгое черное платье, по-прежнему была плакальщицей – «но теперь у тебя есть все основания оплакивать нас, твой муж мертв, твоя дочь лишена разума, а сын носит Печать…»

Целест повернулся к ней изуродованной половиной лица и тут же опустил голову, укоряя себя за жестокость и глупую детскую мстительность.

– Да, мама.

Сухая длиннопалая рука с потускнелыми и опаленными чем-то вроде кислоты ногтями коснулась его волос. Ребекка долго изучала его, словно ослепла и пыталась узнать тактильно. Целест изучал собственные драные ботинки, не смея взглянуть в лицо матери – сосчитать морщины-трещины.

– Прости меня, – наконец сказала Ребекка.

– За что? Я ведь правда отдал Эл Касси… и ничего хорошего не получилось. Ну а про… отца, – слово едва не застряло по дороге, рыбьей костью в горле, но выговорил, получилось, – откуда тебе знать, улики были недурны, чего там…

– Я твоя мать, Целест. Должна была догадаться, должна была верить тебе. И все, что я могу теперь, – лишь просить прощения.

На мгновение – гадкое, жуткое мгновение – Целесту почудилось, будто мать встанет перед ним на колени, пачкая грубую черную ткань платья. Не допустить – и он подхватил, обнял. Само получилось, прижаться здоровой щекой к щеке Ребекки – тоже.

– Все в порядке, мама. Правда.

– Спасибо, Целест. – И она приблизила рыжеволосую голову к себе, поцеловала в лоб – на стыке кожи и опаленного полускелета, сухие и потрескавшиеся, как пустынная почва, губы, но поцелуй был легким и нежным. «Мама, я не такой, как все? Я умру в одиннадцать?» – «Нет. Ты станешь защитником. Будешь охранять нас от одержимых», – вспомнилось ему; тогда мать целовала его часто – каждый день утром и перед сном, целовала бы и чаще, но отец запрещал «экзальтацию ласки».

«Но я не справился, мама. – Он отстранился. В нескольких шагах мерно и неживо дышала Элоиза. – Я не сумел защитить».

– Ты заботишься об Эл… – Целест сбился, потому что задорное прозвище не подходило бледной фигуре с мерным, как тиканье часов, дыханием, – об Элоизе?

– Да. И помогаю вашим… ребятам. – Ребекка пожала плечами. – Немногое, но хоть что-то. Каждый пытается чем-то быть полезен.

– А я?

«Зачем меня выхаживали несколько месяцев? Зачем возятся теперь?»

Ребекка отступила в тень. Черное платье напоминало сложенные жучиные крылья.

– Не беспокойся об Элоизе. Я с ней. Всегда. Это меньшее, что я могу сделать для вас обоих. После того, как ты уничтожишь Амбивалента…

– Что? – Целест закричал. Сквозь скелетную дыру в правой щеке со свистом исторгся воздух. – Что ты… говоришь, мама…

– Я думала, ты знаешь. – Ребекка попятилась, прячась в сумраке лилейного аромата, может быть, за ложе не-живой, не-мертвой Элоизы – «отомсти за сестру, Целест». – Я думала, тебе сказали…

– Что?! – Целест орал. Открылась и кровоточила рана, его будто рвало алым. – Что, черт побери, вы хотите от меня!?

К нему подскочил и повис на локте Рони, но Целест оттолкнул его. Коротышка свалился с него, словно шавка с медведя и растянулся на полу.

– Амбивалент позволила упокоить Элоизу, не убивая ее, – позволила мистику вторгнуться в разум одержимого-физика, Целест. – Ребекка оставалась спокойна. Черная паучиха-плакалыцица, подумал Целест, вспоминая своего соседа по грязной каморке в бывшем Цирке Уродов. – Только ты способен остановить Вербену. Она забаррикадировалась в нашем доме… в доме Альена, и…

– Это правда? – Целест перевел взгляд на Рони. Тот уже поднялся с пола и отряхивался, тер ссадину на локте.

– Да. – Рони не умел лгать. Его бледное до полупрозрачное™ лицо вспыхнуло румянцем, и медлительные движения стали резкими, он сжал запястье Целеста. – Прости меня, я… я знаю, что для тебя Вербена. Поверь, я знаю.

«Я верю. – Дыхание Элоизы, мерное и беззвучное – в нескольких метрах. – О да, я верю».

– Вербена любит тебя. Только ты сможешь войти в ее убежище и спасти то, что осталось от Мира Восстановленного. – Рони закусил указательный палец – «это мой жест», отметил Целест, и оперся о дверной косяк. Его мутило.

– Вы хотите, чтобы я убил Вербену? Так, мама? Верно, Рони?

Ребекка воздела руки вверх, словно в молитве, а Рони снова кинулся наперерез напарнику. Целест опередил обоих, истощенные и ослабелые ноги слушались его – адреналин перегорал внутри сырой нефтью.

Целест бежал прочь.

34

Окликнули – погоди, там опасно! – мотнул головой по-лошадиному, не остановился. Тонкие, как деревянные ходули, истощенные ноги все-таки служили ему, и Целест перепрыгивал выбоины и ямы, огибал беспорядочно раскиданные развалины Пестрого Квартала.

Из-под подошв вскидывался песок, и сгущалась душными предсумерками жара, словно Целест забрал с собой лилейную темноту Элоизиной гробницы. Гробницы-заживо.

«Они были назваными сестрами. Амбиваленту плевать на друзей и названых родственников, верно? Амбивален-та нужно уничтожить».

Целест остановился у котлована, похожего на развороченную язву ста метров в диаметре. Из ямы несло падалью, и, заглянув, Целест увидел небрежно наваленные трупы. Нижние уже превратились в черно-лиловое месиво, проступал и пепел, жирный и скользкий: время от времени мертвецов сжигали, чтобы в разрушенном Вин-дикаре не завелась еще и чума, но верхние хранили человеческие черты лица – Целест выхватывал одно за другим, тронутые тленом и вспухшие, они были узнаваемы.

Некоторые из них – точно. Люди и Магниты в одной могиле. Истинное Объединение.

(У тебя лучшая женщина и лучшие друзья, все твои мечты сбываются, красавчик.)

Он застонал.

Он взмахнул руками, точно собираясь прыгнуть в котлован – прямо в зловонное, кишащее червями и стаями мух месиво. Вместе с гнилой вонью в легкие пробиралась темнота, и Целест был готов принять ее.

Привык ведь. Почти привык. Завернуться в шершавую траурную дерюгу, похожую на то платье, что носит теперь его мать; разлагающаяся плоть мягка на ощупь – Целест знает. А теперь, с его-то рожей, мертвые примут за «своего», может статься, даже не попробуют вытолкать прочь…

Вербена – лучшая девушка мира, но мира нет, а темнота вечна. Целест засмеялся, занося ногу над котлованом. Несколько камней сорвались вниз и плюхнулись в многоцветную протоплазму.

Он отступил.

Целест знаком с трупами и темнотой, но прежде в темноте были нити – пушистые и серебристо-серые, как лепестки вербы; и бесцветные, но прочные канаты. Вербена и Рони.

(Вербена – Амбивалент.)

(Ты знаешь.)

– Убить ее, – сказал он, и ухмыльнулся таращившемуся черепу. – Счастливчик убивает лучшую женщину Виндикара, Империи, Вселенной. Как вам это? Вербена, ты можешь ипользовать сюжет в своих танцах… балет, ты знаешь, до эпидемии это называлось балет. Но Амбиваленту ведь нет дела, так? Вербена…

Над его ухом прожужжала пара мух. Одна попыталась задержаться на влажном и кровоточащем правом, Це-лест автоматически шлепнул себя по лицу и скрежетнул зубами от боли.

В темноте ее куда больше, подумал он, а если и рассеивается, то сменяет ее беспомощность. Этого он вынести не мог.

– Они хотят, чтобы я убил Вербену, – пожаловался все тому же черепу, обугленному и насмешливому. – А я… ну черт возьми, не могу же я просто взять и…

«Обрезать нить». – И Целест пожал плечами. Говорить тоже было больно.

Он сел в пыль, свесив ноги в трупную яму. Удушающий смрад забил легкие, тянуло прокашляться и пробле-ваться, но Целест сидел и смотрел, как копошатся черви и насекомые, изредка вырывается хлопок газа из чьего-то вздутого живота и играет на срезах костей, лоснящейся зеленовато-черной коже солнце.

Здесь было ужасно, может быть, самое дно мира. Хорошее место для человека с Печатью. Хорошее место, если от тебя ждут убийства того, кого…

– «Каждый убивает то, что любит», – проговорил Целест, цитируя неточно одну из старых книг, прочитанных еще в отцовском доме. Снова дернулся и подкатил к горлу комок тошноты.

– Она меня пощадила, а я ее? Разве это справедливо, черт подери. Вербена, какого дьявола ты оказалась Ам-бивалентом?!

Целест был и оставался Магнитом, и неуклюжие шаги слышал давно. Но обернулся только теперь, чтобы увидеть Рони – грязная одежда, и без того светлые волосы вылиняли до седины – или правда поседели; на щеке широкая ссадина и грязь под ногтями.

– Разве это справедливо? – повторил Целест.

– Нет, – Рони пожал покатыми плечами, с которых сваливалась холщовая, явно снятая с кого-то другого рубашка, – но где ты в последний раз видел справедливость?

Целест развернулся – изможденная рука скользнула по бледному горлу напарника, но он разжал пальцы прежде, чем схватить за шиворот по-настоящему. Просто притянул к себе, но Рони не надо было уговаривать. Эм-пат понял просьбу – подсел к Целесту.

Они сидели несколько минут – молча, словно любуясь природой, словно расстилалась перед ними не зловонная клоака, но прохладные лазурные воды и чуть печальный сад плакучих ив и кувшинок.

Связь прочная, думал Рони, а потому не пытался проникнуть в сознание Целеста – все и так ясно, яснее некуда. От ямы ползли миазмы, от которых пересохло во рту. Неважно, Целест научился слушать молчание, мысли вместо слов. Они – истинные напарники, единое целое.

Рони покосился на Целеста. Изуродованная половина лица смахивала на глупую карнавальную маску. Потеки слюны засыхали на шее и ключицах. Рони привык к этому зрелищу, все привыкли – даже Тао, Авис и Кассиус. Кассиус, правда, так и не рискнул навестить больного, пока тот валялся в горячке. Целест не простит его, и Касси это понимает; но на самом деле он вовсе не плох – слабенький воин, трусоват, но старается как может.

Печать Целеста изменила всех их.

Печать Целеста изменила Виндикар и целую Империю.

Несколькими метрами ниже пяток Рони разваливались мертвецы. Рони сравнил их с Эсколером. Вечером надо будет позвать Тао и Касси – пусть подожгут эту чертову яму, горелое гнилье, по крайней мере, не навеет заразу. И ему скоро надо в ночную смену, заменить Ависа, и заставить наконец-то Аиду вернуться в безопасное место.

Аида… о ней нужно заботиться, потому что…

Рони сглотнул.

Печать Целеста – публичная казнь разорвала целый город и мир. Остатки Магнитов превратились из палачей в пограничников и коронеров – люди бежали из города, а они пытались сдерживать одержимых и хоронили убитых.

Своих и чужих.

Больше ничего. Почти.

Теперь Рони думал о неподвижно-дышащей Элоизе. Она так боялась смерти, боясь его – «мозгожора», и теперь не осталось ни меда, ни ванили – только лилии, и воск, и мерное дыхание. Иногда Рони тянуло накрыть рот Элоизы подушкой и… просто подержать несколько минут.

«Каждый убивает то, что любит», – была мысль Целеста в его голове, и Рони вскинул взгляд с обугленного черепа в яме на обугленный череп рядом с собой.

«Это из старой книжки…», – пояснил Целест, будто в старые добрые времена, когда юный аристократ (тогда более Альена, чем Магнит) учил читать и писать парнишку из далеких северных Пределов, парнишку, который едва складывал слоги и не умел писать.

«Но каждый, кто на свете жил,

Любимых убивал…»

Целест вспоминал древние стихи. У Целеста – никого, кроме Вербены.

«…Один – жестокостью, другой —

Отравою похвал,

Трус – поцелуем, тот, кто смел, —

Кинжалом наповал».

Целест замолчал – оборвал молчаливый рассказ; мерная колокольная мелодия заворожила Рони, а картинки сплелись мозаикой. Рони потер виски, а затем укусил большой палец.

– Я сделаю это, – сказал Целест, поднимаясь на ноги. – Я уничтожу Амбивалента.

35

Жить дальше оказалось просто.

После заката Целест встретился с Тао, Ависом и Касси – последний долго не решался войти, и Тао загнал его в каморку-убежище, кажется, пинком. Целест кивнул – привет. Я вернулся в мир живых, хотя теперь он больше смахивает на мир мертвых.

В вывернутых ноздрях, трахее и глотке вился червоточиной смрад трупной ямы. Целест пил теплую и гадкую на вкус воду из чашки с отбитой ручкой, но ничто не могло перебить или вытеснить этот запах.

Старые знакомые изменились так же, как изменились Декстра и Рони. Тао разгуливал в одних драных джинсах, торс его был перетянут грязными бинтами, правая рука бессильно повисла на перевязи. На впалом животе засохло несколько дорожек темно-багрового цвета. На немой вопрос пожал плечами:

– Так, пару ребер раздробили и руку поджарили. Ерунда. Все равно пальцев не осталось же…

Авис удивлял больше. Он обрезал волосы, бритый череп топорщился мягким пушком, словно иголками новорожденного ежонка. На исхудалом лице нос казался длиннее клюва стервятника. Целест вспомнил прозвище – «Ворона», и решил, что ныне Авис сгодится и на грифа, его легко представить таскающим падаль из многометрового котлована.

Ависа передернуло. Целест понял, что мистик перехватил ассоциацию и мысленно извинился.

– Все в порядке, – сказал тот вслух, демонстрируя голые десны без зубов. – Схлопотал по морде от парочки «психов», – пояснил тут же, – но потом отключил, а как же…

Кассиус мялся в углу.

Целест думал, что ударит его, схватит за шкирку и приложит этого ангелочка-пупсика златокудрой головой о стенку, и Кассиус впрямь изменился меньше других – просто был жалок и слаб. «Он пытается помочь», – припомнилось Целесту. Когда Тао выпихнул Кассиуса на середину комнаты, его колени подогнулись. «Не хватало, чтобы на колени плюхнулся», – передернуло Целеста, и он уткнулся в кружку воды. В жестяном чайнике с дырой в боку плескалось еще немного.

– Пить хотите? – спросил Целест.

Визитеры переглянулись. Кассиус пискнул что-то, а желтые щеки Тао залила розовая краска. Авис мотал носом и что-то прошептал напарнику.

– Э…

– Невнятно говорю? – Целест догадывался: его речь неразборчива. Стесняться нечего, впрочем, трудновато быть оратором с дырой вместо щеки.

– Все в порядке, – поспешил заверить Авис. Он улыбнулся. «Пещерные грифы умеют улыбаться». – Мы рады, что ты поправился.

«…И что согласился ликвидировать Амбивалента», – не договорил он, но иногда не нужно быть телепатом, чтобы считывать чужие мысли. Целест разлил остатки воды по пластиковым стаканам, жестяным кружкам и всему, что нашел. Когда-то они пили пунш или прохладную фруктовую сангрию. Миллиард лет назад.

– Как дела в Виндикаре?

«И, Касси, расслабься уже. Я тебя не съем и лезвие в глотку не засажу».

Если закрыть глаза, все по-прежнему. Касси – лишний, правда, чего явился без Элоизы? Но мелочь, а так – они в Цитадели, обсуждают события закатывающегося вместе с солнцем дня. Мантии скомканы и валяются по углам. Им хорошо.

Оголенный глаз (не забыть влить Аидино зелье, а то пересохнет и ослепнет) закатывается за надбровную дугу. На подбородке, шее и ниже по плечам липнет слюна и выпитая вода – пить ему тяжело, жевать и вовсе мука, но сейчас он хочет забыть о мелких неудобствах. Тао еще хуже, он левитирует свою жестянку, потому что вместо пальцев багровые пеньки. Наверняка неприятности вскоре закончатся – кто обещал, будто Амбивалент пощадит второй раз?

Нет, не так. Целест запретит Вербене щадить его.

– В Виндикаре… по-прежнему, – после паузы. Тао подсел к Целесту. – Тебе ж говорили про…

– Да. И яму видел. Рони просил сжечь мертвых.

Сам Рони в городе. Прости, моя смена, и я должен

идти к Аиде, – сказал он перед уходом. – Справишься? Если что, Авис будет «переводить»…

«Не надо, – ответил Целест. – Я не немой».

– Ага, точно. Сожжем.

В комнатушке тускло и сумрачно, наверное, здесь жил какой-нибудь сторож или вповалку отдыхали после представлений уроды – те мутанты, кому посчастливилось меньше, чем Магнитам, и чьи деформации заметны. «Как Печать». Блеклый свечной огарок бликовал в темных глазах Тао, делая их сердоликовыми. Авис сел рядом, а Касси озирался, словно ища чьей-то поддержки, и тогда Авис потянул его за рукав давно не стиранной (совсем не аристократической) рубашки. Целест поджал ноги, чтобы на кровати поместились все.

– Виндикар пустой совсем. Людей мало осталось. Хоть бы ей не из кого стало делать одержимых, – протянул Авис. Кассиус подавился своей водой, которую пил из пластикового стакана, закашлялся. – Трупы жечь, да. Вы бы шли, а, воины? Скоро новую порцию приволокут. – Он усмехнулся. – А пытки-то – ну, помнишь, которые Главы придумали, и мы еще злились, мол, сделали из нас палачей – не такая чушь. Одержимые и вправду ее оружие, часть ее. Знаешь, что они говорят перед смертью?

Целест не знал.

Но представил – оскаленные пасти, кривые зеркала вместо глаз; физики – жгут и сметают все на своем пути, словно стадо носорогов, хотя Целест о носорогах только в Архивных книжках читал; а психи цепляют других – цепная реакция, тоже явление из книжек. Цепляют даже воинов. Виндикар полнится кровью и смертью, словно чаша – вином. Кто-то пытается бежать, но удается немногим.

Это хуже эпидемии, потому что эпидемию можно остановить. Амбивалент… что твердил дешифратор? Невозможно?

Целест изучал собственные руки. Тонкие когти, почему-то гнутся по фалангам. Сумеет ли призвать лезвия? Сумеет ли ударить лезвиями Вербену?

– Говорят перед смертью? – переспросил он.

– Да. Твое имя, Целест, каждый проговаривает твое имя, даже если перед этим ему наши воины снесли полбашки, а вторую половину мистики превратили в кашу. Амбивалент зовет тебя.

Кассиус снова закашлялся, а потом проговорил как-то тихо:

– Вербена. Она зовет тебя.

Целест ответил ему долгим взглядом. Как тебе твое царство, повелитель? Как тебе твоя сила, которую ты больше не должен прятать по клубам аристократов – тех, кто спрятались от Цитадели, но утоляют жажду каждого Магнита на заранее подготовленных (все имеет свою цену, даже клятвы и таинства Гомеопатов) одержимых?

– Вербена зовет меня, – Целест проговорил вслух. – Как, мать вашу, символично.

Будто в древней легенде – предопределен каждый шаг, и герою надлежит убить дракона. Имя героя выгравировано на потайной чешуйке дракона, чешуйке-слабинке – ударь, и пробьешь железную броню.

Целест ненавидел легенды и символы.

– Вербена зовет меня, – повторил он одними губами. Его гости переглянулись, пробормотали что-то вроде – нам пора; Тао и Кассиус выскочили за дверь первыми, Авис задержался.

– Стой, – сказал ему Целест. – Один вопрос. Не про Вербену.

– Валяй. – Он привычно потянулся поправить волосы и наткнулся на бритую макушку.

– Что с Аидой? Рони беспокоится за нее, – он дернул плечом, – то есть как-то по особенному…

– Ничего особенного. – Авис усмехнулся. – Тебе лучше спросить у Тао, он же всезнайка. Аида беременна.

И ушел, оставив Целеста с открытым ртом, на несколько минут забывшего даже про Вербену и собственную миссию.

Мысли разбежались по углам, как спугнутые постельные клопы. Клопов, кстати, тоже хватало, и Целест убивал время, вытряхивая собственную постель, затем пытаясь разогреть – пирокинез сработал с третьего раза, как подмоченная спичка, протертую кашу с мясом. В переносице до сих пор свербило от трупного смрада, но он заставил себя жевать, негоже, чтобы Вербена увидела скелет вместо человека. Как будто несколько ложек пшенки и консервов исправят положение.

Ужинал долго, медленно, морщась от боли и подбирая какой-то тряпкой слюну с оголенных десен. К уродству, пожалуй, привыкнуть нетрудно, а всякая мелочь – бесит. Но жизнь продолжается – вон Аида умудрилась забеременеть, Рони станет папочкой (Целест представил напарника с младенцем на руках и едва не подавился пшенным комком), трогательно и мило. Жизнь продолжается, а на месте котлована мертвецов рано или поздно взойдет осока, зажелтеют пятна-одуванчики и, может быть, даже пустит корни верба.

Или оборвутся последние паутинки (Целест покосился в угол, где по-прежнему безмятежно перебирал зазубренными лапками паук), и провалится все во тьму, в тартарары – надо будет сказать Рони это слово, он любит незнакомые «умные слова».

Будет – не будет.

Ничего не будет.

Целест представил их с Вербеной смерть. Он выполнит задание – в лучшем случае, а потом умрет от ран, или Амбивалент (Вербена, черт возьми, все равно – Вербена) заберет с собой, так же легко и призрачно, как завлекала танцами, так же неумолимо, как теперь повелевает явиться отрубленными головами собственных жертв.

«Мы будем мертвые, а жизнь – продолжаться», – смешно, почти анекдот. Тоже надо рассказать Рони. Кто станет рассказывать, когда Целест умрет?

Он отшвырнул полупустую тарелку, и та жестяно проехалась по колченогой прикроватной тумбочке.

– Аида беременна. У Рони будет сын или дочь. Надо его поздравить же. – Целест поймал себя на том, что разговаривает вслух с собой, несмотря на саднящую и назойливую, точно пресловутые клопы, боль. – Жизнь. Будет.

«…И жизнь зависит от меня».

Среди легенд и пересказов древних книг, которыми Целест развлекал напарника, было немало о заветных желаниях. Кто только не занимался исполнением, целые отряды и подразделения, куда больше четырех (ныне несуществующих) специализаций Ордена Гомеопатов. Золотые рыбки, джинны, волшебные шляпы и феи-крестные (правда, Целест очень смутно представлял, что такое «крестные»). И все совали целых три желания.

Ему бы хватило одного.

«Можно я умру вместо Вербены».

Но ни одна крестная или шляпа не являлись, а только густела и прокисала тьма за окном. И даже когда метнулась сиянием падающая звезда, Целест демонстративно отвернулся от мутного окна.

Он лег на кровати, не разуваясь. Столько важных и серьезных слов – Мир Восстановленный, орден Гомеопатов, Магниты и Амбивалент. Если чихнуть, слова развеются, как прах и пепел – костный пепел, что останется от сожженных в яме.

«Я просто сделаю это. Попытаюсь. Я сумел убить в одиннадцать, сумел стать палачом и выжить после Печати… я уже решил ведь, верно?»

Где-то в дырке вместо носа кипели и пузырились слезы. Целест закусил здоровую половину нижней губы.

«Хватит».

– А сейчас собираюсь поспать. Хоть пару часов. День был длинным.

Он подспудно надеялся увидеть Вербену: если она всемогущий Амбивалент, почему бы ей не явиться во сне, как являлись пророкам ангелы, а воинам – настоящим, с мечом и револьвером, а не с иголками собственных костей – демоны с копытами и кожистыми крыльями нетопыря. Это куда практичнее отрубленных голов, в конце концов.

Но спал он неровно, близко к поверхности пробуждения, и слышал голоса – Кассиус что-то тянул своим овечьим голоском, и Целесту опять хотелось врезать смазливому камбаленышу, однако без ненависти. Кассиус убил Адриана Альену, подставил Целеста, вместе с Ависом, Тао и Главами, но какое это имело значение теперь? У Целеста определенно не хватало сил на ненависть.

Поэтому от оправданий отмахивался, когда тот запутался в легенде о Печати и Амбиваленте – «это должно было ослабить ее», просто послал подальше. Потом была Декстра, непривычная без огня и с новыми шрамами. Она рявкала на всю компанию, включая Рони, убеждала Аиду не лезть в пекло. У нас не так много людей осталось. Людей, ухмыльнулся Целест. Забавно звучит.

Потом он понял, что голоса реальны. Сон прорвался сквозь тоненькую пленку, и Целест сел на кровати, чувствуя себя намного бодрее, чем полагалось бы «Полули-кому» – и готовящемуся убивать самого дорогого…

«…существо», – человеком назвать Вербену Целест не осмелился. Вербена не более человек, чем он сам. Объединение – ложь. Кроме могилы, конечно.

Он аккуратно умылся – присохшая корка слюны на правом плече, к этому нелегко привыкнуть, как и соблюдать осторожность и вливать в обнаженный глаз травяной отвар «жидкие слезы», Целест утешил себя тем, что привыкать ему не нужно. От него немного осталось, но и ненадолго ведь.

Он не любил тянуть. Сегодня – почему бы и нет? Потом он… передумает. Просто лопнет решимость, сдуется, как дырявый воздушный шарик.

Выглянул на улицу и обнаружил сумерки. Предутренние или вечерние? Сколько проспал – несколько часов или около суток? Судя по тому, как захлебывалось на западе солнце, – второе.

– Добрый вечер. – Декстра курила, сидя на пороге. Остальные – Тао, Авис, Кассиус и Рони – расположились прямо в пыли, чуть поодаль. Аида морщилась, когда слабый ветер доносил до нее табачный дым, а у Целеста уж зубы свело. – Хочешь? – Декстра протянула ему сигареты, и Целест выхватил дрожащими пальцами сразу две.

– Спасибо.

Он закурил. Он думал, что избавился от дурной привычки, но ошибся. А никотин отгонял вечную тянущую боль, хотя удерживать край сигареты половинкой губы было нелегко.