Текст книги "Минск 2200. Принцип подобия"

Автор книги: Майя Треножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

31

Когда Рони вернулся к Вербене, воцарилась тишина. Постепенно грохот и крики, чавканье оторванных конечностей и вспоротых животов смолкли. Одержимые похожи на ту змею на одной из Архивных картинок, – оглянулся по сторонам Рони. Пожрала собственный хвост, потом хребет и, наконец, голову.

Голов валялось много. Они напоминали красные мячи.

Из тысячи – или более – человек не выжил никто. Вернее, из людей – никто, а они, Магниты, остались, насмешкой над Объединением. Дискриминации всегда есть место. Амбивалент не стала сводить «мутантов» с ума, хотя могла бы, Рони знал, что могла – справилась же с Иллиром и Тиберием.

Или пощадила, потому что Амбивалент – это Вербена. Боялась затронуть и Целеста. Последнее – скорее всего.

Молчание развалилось на трупах и обрывках плоти, жужжало мухами, нависало черными стенами и плясало бессмертными солнечными бликами. Рони встряхнулся. Теперь он стоял рядом с Вербеной – в паре шагов.

– Отпусти его, – сказал Рони.

Это было плохое начало разговора, но разве Рони когда-то был оратором? Он исподлобья уставился в черный затылок. Вербена оглянулась не сразу и дернула плечом, точно отгоняя назойливого комара.

Или всю ту же муху. К ранам Целеста они липли так же, как и к холмам из мертвого мяса. Мухам всегда мало.

– Пожалуйста, – сказал Рони. – Отпусти его.

Вербена нахмурилась. Она напоминала ребенка, у которого забирают игрушку. Отдай, это мамины ключи, папин пистолет и вообще банка с мышьяком – травить грызунов. Не отдам.

Рони отмахнулся от картинки с мышьяком и детьми. Не время для иллюзий и эмпатии. Амбивалент чувствует все.

– Ты не пытался уничтожить меня. Почему ослушался своего Главу? – Вербена кивнула на разрезанного на куски Винсента. Его голова лежала подле Вербены, и Рони сомневался, что подкатилась случайно. Мертвые глаза вытекали яичным белком, а неровный срез на шее с торчащим куском позвоночника уже заветрился в черноту.

Рони отвел взгляд, словно отрезанная голова по-прежнему могла вырубить его – «отключить», выжечь личность и «я» одним пси-ударом; так бьют газетами мух.

– Ты предал своих, – проговорила Вербена и пнула голову Винсента к Рони. Тот едва отскочил. – Почему?

– Потому что… – Рони задохнулся на половине фразы, потому что Целест шевельнулся – застонал. «Надо торопиться, если он очнется сейчас… ох, только не это». – Потому что не смог. Против тебя.

«А ты свела с ума Элоизу», – но обвинение ничего не дало бы, Элоизу не вернуть (она жива, она счастлива), а Целеста – можно.

– Пожалуйста… отпусти его. Ему нужна помощь. Медицинская. – Из дыры в щеке блестящей улиточной нитью тянулась слюна. – Ну и… Вербена, пожалуйста.

– Я Амбивалент, – напомнила она.

Но отодвинулась от Целеста. «Приди и возьми сам?» Так повелевает богиня Виндикара?

Вербена мельком оглядела результаты своего… вмешательства.

– Здесь пахнет как в том баре. Помнишь?

Рони мотнул склеившимися от чужой крови волосами. Кривоногий Джо, банда сомнительных приятелей Целеста – кажется, с тех пор он нечасто наведывался в Пестрый Квартал. Во всяком случае, Рони с собой не тащил.

– Помню.

«Ты убила… собственного отца, Амбивалент?»

– Да. Так было нужно, – ответила Вербена, и Рони мысленно отвесил себе подзатыльник. Она же телепат… и телекинет, и все прочие таинства воинов и мистиков. Удобно, черт возьми.

Вербена села рядом с мертвыми стражами, не обращая внимания ни на Рони, ни на Целеста.

Приди и возьми.

Рони оглянулся туда, где стояли Тао, Авис с Элоизой и Кассиус, но они уже выскользнули в распахнутую дверь. Хорошо, подумал Рони, хорошо. Приди и возьми… возьму. Целест мой напарник, и я должен позаботиться, чтобы не началась гангрена и чтобы он не умер от болевого шока, когда отойдет от обморока и «пси-экрана».

Мягкие подошвы его ботинок шелестели о пол. Рони этот звук казался громовым, оглушительнее недавних воплей. Вербена следила за ним, а Целест тихо дышал открытым изуродованным ртом, и из дыры в щеке вязко сочилась кровавая слюна.

Рони прикоснулся к заостренному плечу. Сможет ли поднять? Целест, и без того худощавый, превратился за время заточения в живой скелет (с голым черепом – плохая шутка), но он все-таки выше и крупнее, и…

Взгляд Вербены пробирался под кожу – мушиными лапками, ледышками за воротом рубахи. Рони хотелось обернуться. Нельзя.

Оковы и нейтрасеть. Сначала нейтрасеть – она забирает силы. Убрать.

Первое же прикосновение гадкой субстанции отняло у Рони дыхание, тепло, желание жить – словно выпили его резким глотком.

«Как Целест выносил это?»

Усилием воли, Рони заставил себя не отдернуться. Нейтрасеть впивалась в пальцы, забивалась под ногти, скрежетала гремучей змеей. Он отплетал и отбрасывал зелено-черные нити прочь.

Потом подсунул руки под плечи Целеста. «Не выйдет… он слишком высокий, или я слишком маленький», – как никогда стало обидно за свой рост. Никчемный коротышка.

«Черт… почему мистики не умеют левитировать предметы?»

– Ты правда решил, что я вас отпущу? – Вербена возникла перед ним и тоже склонилась к Целесту. «Телепо-ртация? Даже воины не… а хотя…» – Нет, правда, Рони? Ты думаешь, я пощажу тебя, только потому что…

– Мы дружили, – тихо сказал он. – Ведь правда же, Вербена? И Целест, он…

– Замолчи! – с оттяжкой приложила пощечиной. Голова Рони дернулась назад, и он отступил на полшага.

«Целест. Он же… умрет. Если не…»

– Вербена, прошу тебя.

«Мы хотели уничтожить Амбивалента. Мы хотели объединить людей и Магнитов, давно ставших недругами. И ты была с нами, но почему, Вербена? Что – ты – делаешь?»

В тонких смуглых пальцах серебряно мелькнул чей-то нож. С чьего пояса Вербена его сняла, Рони не знал, и еще удивился: зачем Амбиваленту человеческое оружие? Она убьет их обоих, это ясно, но зачем – нож?

Раз-два. Остатки нейтрасети, плюхнулись зеленой амебой. Следом звякнули наручники и ножные кандалы.

– Уходите. Впрочем… нет. Ты его не поднимешь, Рони. – Вербена рассмеялась, в точности как прежде, когда была девочкой-танцовщицей, а старшая сестра-Элоиза подшучивала над Целестом, или Рони, или обоими Магнитами. – Но не бойся. Тебе помогут.

Она шепнула на ухо, и губы ее пахли лавандой:

– Сюда давно хотят войти. Но теперь я позволю.

После ее слов стены Цитадели дрогнули. Тряслись они

сначала мелко, вибрируя, будто от сверла, а потом древний камень стал падать – кусок за куском, отвалилась безобразная морда горгульи – откуда она, Рони не помнил, вылетело с тонким взвизгом стекло. Своды Цитадели дрожали и пульсировали, будто древнее здание лишь теперь осознало – осквернили, и жаждало отомстить.

– Но… Вербена? – прокричал Рони, думая о Магнитах. Не все же были на роковом суде.

– Кто спасся – спасся, – безмятежно отвечала она, улыбаясь темно-розовыми губами. – Кто нет… Раз-два-три-четыре-пять, начинаем умирать.

На слове «четыре» поползли трещины – от фундамента в потолок. Цитадель покрылась язами и шрамами. Повсюду взметывало в воздух водовороты пыли.

– Тот, кто с нами не играет… пусть быстрее убегает…

Рухнула перегородка кухни и бывшего обеденного

зала. С жестяным громом вывалились кострюли, сковородки, противни – и мириады ложек-вилок, похожие на испуганную стальную мошкару. Рони держал Целеста за плечи, оглядываясь по сторонам. Новая трещина нахмурила потолки, а где-то с грохотом обрушилась лестница. И еще одна – это было похоже на взрыв внутри головы.

Просела и рухнула стена в каких-нибудь десяти метрах от «лобного места»; оттуда просочилось лето и надменно взирал ясень. Чужая смерть безразлична дереву. Гигантский фрагмент стены погреб под собою большинство мертвецов, разбрызгав сочные мясные капли.

– Крик, кровь, тьма и боль. – Вербена крутилась на одном месте. Она будто разучивала новый танец, и даже теперь Рони отметил легкость и плавность движений – никакого страха, никакого отчаяния. Мелкая щебенка осыпала их всех, рассекла Вербене губу, но она рассмеялась.

– …Мы сегодня все умрём.

«Потому что останемся здесь», – понял Рони, и закрыл глаза. Он не мог бросить Целеста, но и спасти его тоже.

Цитадель проседала внутрь себя. Складывалась – камень за камнем, пролет за пролетом, кельи и потайные «пещеры», пыточные и библиотека. Все – игрушка, детский конструктор. Вербена щебетала свою считалку. Раз-два-три-четыре-пять, начинаем умирать.

«И я… я остаюсь».

Он «проснулся» от того, что грубо схватили за руку, добавил пинка под зад. Он вскинулся – кто еще? – и понял, что впихнули его внутрь сферы, а Целест рядом, на руках у…

– Декстра? То есть госпо…

– Декстра. Просто. – Плотная «сфера», похожая на мыльный пузырь с толстыми радужными стенами обволокла их: Главу воинов, Целеста на руках хмурой женщины – комичная картинка, Рони и…

– Аида!

По широкому лбу текла кровь, короткие волосы слиплись. Рваная рана мокла на бедре, едва прикрытом лохмотьями; но Аида была жива. И даже улыбалась.

«Хорошо», – Рони благодарно кивнул ей.

Декстра усилила сферу. Рони заметил, что незатухающий огонь, заменяющий ей волосы, погас, а лысый череп покрыт бороздами шрамов.

– Спасибо, – сказал Рони.

– Да-да, пупсик, я тоже скучала. А теперь пора убираться. – Аида подтолкнула «сферу».

За стенами «пузыря» танцевала Вербена. Рядом с ней разбивались в прах куски камня, древнего камня – грифельно-серого и черного; пыль – грозовая туча, и грохот, наверняка безумный грохот, – в пузыре не слышно. Вербена двигалась в одной ей слышимом ритме, как прежде завораживая, – она воплощенная, она яркая настолько, что обжигает сетчатку. Чуть напряженные мускулы и пустое, как выщербленное полнолуние, лицо; ее сила – длинные тени и чересчур реальная тьма.

– Раз-два-три-четыре-пять,

Начинаем умирать.

Тот, кто с нами не играет,

Пусть быстрее убегает.

Крик, кровь, тьма и боль,

Мы сегодня все умрём!

Рони встретился с ней взглядом. Луна и улыбка. Перемазанное сажей и копотью лицо и белые-белые зубы, и глаза тоже – почти белые. И заколка в волосах.

«Я позволила войти».

– До свидания, Рони. Я не прощаюсь. До свидания.

32

В его мире царила боль.

Это было в первую очередь, обидно – из-за боли он не мог дышать, говорить (и не только из-за нее, при каждой попытке открыть рот челюсть будто отваливалась и укатывалась куда-то), не мог есть, соображать, помнить свое и чужие имена; боль затопила его – до кончиков волос, до последней мысли, горячая терзающая боль, словно лицо грызла стая бешеных собак.

Грызла, грызла, разматывала на волокна, снова грызла…

Скорее бы догрызли, думал он.

Из-за боли он не различал – где находится, кто рядом; хотя кто-то был, менял повязки на лице, успокаивающе гладил по волосам и пытался смягчить боль, проникая в сознание. Он быстро выучился не противиться. Так надо.

Еще боль дразнила языками пламени, хрипло клацала ножом и твердила: сдайся. Ты ведь хочешь, чтобы я сгинула? Сдайся, уплыви – осенним листком по прохладному ручью, и все закончится, никаких бешеных псов вместо щеки и челюсти, никакой лихорадки, тошноты или риска захлебнуться собственной рвотой – потому что анестезия-вторжение исчерпаемо, и агония сжимает все мышцы, в том числе желудок.

Орать и плакать он не мог. Мечтал, чтобы кто-нибудь добрый и ласковый, с прохладными мягкими руками и тихим голосом, перерезал сонную артерию. Один раз. Ну пожалуйста.

Но потом он вспоминал свое имя.

«Целест».

И другие: «Вербена», «Рони», «Элоиза».

Снова: «Вербена», – безостановочно, как биение пульса в открытой ране.

Умирать нельзя. Оставалалось выкарабкиваться.

Боль не исчезала, но теперь к ней можно было притерпеться; научился заново видеть и различать предметы – полутемную каморку, жесткую постель, пропахшую потом и кислятиной от слюны. Постель меняли часто, но и слюна вытекала из дыры вместо рта – постоянно. Грубо сколоченную тумбочку у кровати и какие-то склянки на ней, от склянок тянуло травами, терпкий навязчивый аромат; боль прошита им, как багряная ткань – серебряными нитями. Мотки бинтов с желтовато-коричневыми следами крови и сукровицы. Тусклый свет и его источник – коптилка на сырой нефти, времен, быть может, первых лет после эпидемии.

Вскоре он стал понимать, что ухаживает за ним Рони и девушка-воин… Аида, да, ее зовут Аида. «Она последовала в изгнание?» – удивился Целест, но однажды лишенный века глаз засек поцелуй Рони и мужеподобной Аиды; и Целест улыбнулся бы, если бы мог.

«Хорошо», – думал он.

И Рони, и Аида промывали раны, меняли постель, кормили чем-то жидким и приторно-сладким или, наоборот, горько-соленым; Целест все хотел поблагодарить, но разговаривать не выходило, из изуродованного рта вырывалось лишь надсадное сиплое дыхание, и он сдавался.

А когда все же почуял крик – в альвеолах, на кончике языка, под зубами, – то выкрикнул имя: Вербена. Целест сам испугался своего вопля – неразборчивый, словно ему и язык вырвали вместе с кожей и плотью правой половины лица.

– Т-сс, – откуда-то вынырнул Рони. В светлых глазах мелькали тусклые блики. Рони промокнул пот на левой половине Целестова лба, и сукровицу – на правой. – Тебе рано… еще рано говорить.

– Вербена, – повторил он, выдавливая слова и мысленно перегрызая глотку боли. К чертям ее. – Вербена.

Он заметил, что Рони выглядит полупрозрачным, изможденным почти. Пухлый мистик превратился в тень самого себя. Но сейчас Целеста беспокоило не это.

– Вербена.

– Позже. Позже… все будет хорошо.

«Да». – Целест слышал эту фразу тысячи раз. Произнесенную, гребешком прямиком по извилинам – по-разному. Он проглотил пахнущий ромашкой отвар, и прежде чем заснуть, расслышал:

– Ему лучше. Намного. Скоро можно будет рассказать… все.

Он проснулся много свечных полнолуний спустя, в холодном поту: «Рассказать?»

Рассказать – что?

Где Вербена?

Соображалось теперь легче, и Целест, глядя на паука в углу – паук спускался по тонкой нити и подпрыгивал вновь, опасаясь то ли высоты, то ли покинуть насиженное место, – складывал неровные куски мозаики.

Вербены нет. Вербена его бросила? Отреклась, потому что он – отцеубийца, он – урод с Печатью на лице?

Целест застонал, но тут же приказал себе: прекрати, не смей даже думать о богине Виндикара – своей богине – в подобном роде. Дешифратор наврал насчет друзей, и Целест охотно бы плюнул в рожи Тао и Ависа, если бы вся влага не вытекала из прорехи вместо рта, но Вербена – другая… она не бросила бы его. Никогда.

– Никогда, – выговорил он, тщательно артикулируя левой половиной рта. – И затем: – Хватит.

Лежать и любоваться на паука, считать трещины на потолке – трещины складывались в какие-то письмена, в полузабытьи Целесту казалось – еще немного и расшифрует тайное послание, пялиться на свечу и гадать – когда вернется Рони со своей Аидой…

Довольно. Он отдохнул, он почти здоров. Новое лицо не вырастет, конечно, но от дыры в щеке не умирают, а в ободранный глаз Рони капает какой-то отвар, чтобы сетчатка не пересохла и не омертвела. Можно и так прожить, верно?

Целесту припомнились балаганные чудовища из Пестрого Квартала – сиамские близнецы, люди-собаки, поросшие шерстью – комья шерсти даже на языке, синюшном и зловонном; трехногих и двухголовых мутантов. Толпа потешалась над ними, забрасывала яблочными огрызками и шелухой от орехов и семечек, а они безучастно наблюдали за зеваками, скорее всего обколотые наркотой-одноразкой.

Пестрый Квартал – хорошее место, там принимают даже с Печатью. Главное, найти и забрать Вербену… где она?

«Рассказать – что?»

Он приподнялся на локтях. Его морозило и шатало, но Целест решил – просто истощение и долгая болезнь, ерунда – я ведь уже выжил. Потребовалось пять паучьих подъемов-спусков, чтобы он скинул с мятой постели одну ногу, затем вторую.

«Мои… ноги».

Иссохшие, будто у старика, с тонкой пергаментной кожей, крупные кости коленных чашечек и грязные пальцы. Целест уставился на свои ноги, чувствуя, как откуда-то прикатывает старая добрая подружка-тошнота. И боль, конечно же.

«Это все, что осталось от меня?!» – Ни плоти, ни мышц. Целеста охватила паника: если болезнь и агония парализовали его? Разве можно ходить на… этом?

Он перевел взгляд на руки, птичьи когти и кости фаланг. Провел по ребрам – выпирали, грозя разорвать кожу. Старые штаны сваливались с тазовых костей.

«Пожалуй, что выдержат… от остального тоже немного осталось». – И он встал, держась за тумбочку, преодолевая головокружение и полутемное забытье. Но стоять получилось, паук нырял вверх и вниз, а Целест стоял на месте – не падал, даже когда отпустил опору.

«Ладно. – Он произнес бы вслух, но мимика причиняла боль по-прежнему. Без крайней нужды не говорить, не кричать, не улыбаться, не… – Ладно, ладно».

Он шагнул к двери. Раз-два – получалось куда легче, чем Целест опасался. Он жив, и он должен забрать Вербену – остальное ерунда, мышцы на костях нарастут, а где останется голое мясо…

Целест замер. На стене висел выдраенный до блеска жестяной таз. Отражение в нем расплывалось в неразборчивое пятно, и все-таки – увидел.

«Это я. Это мое лицо».

Поджившее, но все равно кровавое месиво пополам с пустотой – вытаращенный правый глаз круглый и напоминает яйцо.

Он едва удержался от стона и еще от прикосновения – схватиться за дыру в щеке, за голый череп с тонким слоем красно-бордового нароста, – это не я, не я.

И отвернулся.

Смазливая мордашка – то, без чего Магниты легко обходятся, в конце концов.

Целест толкнул дверь и столкнулся с Рони. Мистик точно у порога поджидал, и тут же подхватил под руку:

– Ты куда? Тебе рано…

Целест мотнул головой. Грязные слипшиеся пряди задели голую глазницу, он зашипел. Потом порадовался, что здесь Рони, и Рони – телепат:

«Что. Произошло. Я в порядке. Должен знать». – Даже мысли получались отрывистые, как стоны, и Целест разозлился на себя за это. Хватит, отвалялся свое – под пауками и ромашковыми компрессами; пора действовать.

«Где Вербена?»

«Я… расскажу. Потом, ладно? Но ты должен… подготовиться…» – Рони потупился, и Целест вцепился в его предплечья пальцами-крючьями, хваткой смерти – самого Мрачного Жнеца.

«Что с ней?! Она жива?!»

«Да, Целест. Она… жива. – Рони аккуратно отцепил его от себя. – Тебе нужно лечь. Или сесть хотя бы, потому что разговор не на пять минут».

Кровать затянула его. Целест сравнил опостылевшее ложе со сгустком смолы – пристанет, не отдерешь; вязкая, как зыбучий песок. В единственную уцелевшую ноздрю врезались запахи пота, кожных выделений, свечного сала. Паук торжествующе ухмыльнулся из угла: не сбежишь, нить не отпустит. Мы равны.

«Черта с два», – ответил Целест, и Рони вскинул на него прозрачный, как дождевая вода, взгляд.

«Это не тебе. Извини».

Общаться без слов намного удобнее. Целест перекинул образ паука и слюдяной нити, Рони понимающе кивнул. Жаль, не все – мистики…

«Я готов». – Целест закинул скелетоподобные ноги и прикрыл их какой-то ветошью. Он сидел, заметно ссутулившись, и осторожно убирал настырно лезущие в рану волосы. Обстричь бы их, раздраженно закинул назад, а потом отодрал от ветоши-покрывала серую «ленту» – завязать космы в хвост. Теперь точно готов.

Но он закричал, подобно специально выдрессированным собакам, которые подавали голос после трели колокольчика – «условный рефлекс», это называется «условный рефлекс», у Целеста он закрепился с одного раза. Он закричал, хотя боль тут же зажгла под здоровым и заголенным глазом разноцветные лампочки – протяжное «аыыы».

Рони кинулся к нему, едва не перевернув по дороге свечу, плошку с отваром и рассыпав какие-то черные семена.

– Тише, пожалуйста… Ты ведь хотел знать, тебе все объяснят.

Целест кричал, а замолчал после слов того, кто появился на убогой «сцене».

– Заткнись, – сказала Декстра, и Целест подчинился. Рони держал его за руки, и на пальцах выступили несколько бисеринок крови: из полуразрушенных ногтей проросли чахлые лезвия.

Условный рефлекс.

– Прекрати. – Декстра врезала бы ему пощечину – еще целых пол-лица, но тяжело опустилась на край кровати. Ее будто резанули по сухожилиям. – Все?

Целест таращился на нее. Здоровый глаз моргал, яйцевидный – крутился по часовой стрелке.

«Что-то… произошло».

Свежие и едва затянувшиеся раны легли поверх старых шрамов. Глава воинов выглядела будто после боя с десятком одержимых – «разумных одержимых», – уточнил Целест мысленно. Широкое плоское лицо заострилось, словно у больного лихорадкой. Но главное – никакого огня. Никаких волос.

Синяк на правой брови, рассеченный висок и лысый череп. Словно Декстру продержали месяц в нейтрасети и только потом стравили с одержимыми. Ее ресурса хватило – почти.

– Будешь переводить, – кивнула Глава воинов Рони.

«Как мило. Сначала она оттяпала мне половину морды, а теперь заботится, чтобы не было слишком больно выговаривать слова…»

– Не надо. Ты поймешь, – шепнул Рони. Он отпустил ладони Целеста и остался у изголовья. От него исходило тепло, и это успокаивало.

«Пойму. Хорошо».

– Ты звал Вербену, – сообщила Декстра. Целест скривился бы – тоже новость, но от мимики теперь следовало воздержаться. – С первого дня – все эти недели, пока валялся в горячке. Несколько раз мы думали, что ты умрешь, но ты выкарабкался. И все время звал ее.

Целест пожалел, что стянул волосы. Опустил голову.

– Что дальше? – озвучил Рони.

– Ты достаточно выздоровел, чтобы знать. Ну и никогда не был слабаком, считай это запоздалым комплиментом, Целест. – Она улыбнулась, и морщины разбежались по лицу мириадами трещин.

«Что?» – мысленно и вслух. Голос у Рони глухой, в горле пересохло. Декстра щелкнула ободранными пальцами:

– Вербена – Амбивалент.

Целест хмыкнул, думая в тот момент, что Декстра в своем репертуаре. «Не тяни резину» – и отодрать кожу от костей, откромсать нервы и веки. Или заявить, что Вербена – Амбивалент.

Некоторые не меняются – с пламенем вместо волос или ссадинами над бровью.

– Она проявила себя после… процедуры. – Чуть дрогнул хрипловатый голос, но Декстра по-прежнему смотрела на Целеста в упор. Она не отрекалась ни от чего содеянного. – Большинство Магнитов убиты, в том числе Винсент. Цитадель разрушена. Твоя сестра…

Рони часто задышал, борясь со спазмом в груди. Он хлопал губами, как рыба на суше.

– Элоиза… с ней все хорошо, – закончил он. – То есть… она не совсем с нами, но…

«Тихо».

Целест изучал паука. Паук елозил темно-коричневыми в бордовинку лапками по прозрачным нитям и, кажется, пожирал какую-то добычу, вроде садовой мухи или невезучего таракана.

Пахло свечным салом и ромашкой. Уже много дней.

– Вербена – Амбивалент, – проговорил он вслух, абсолютно четко и разборчиво, хотя рот наполнился солью и ароматом нагретого железа. – Она разрушила Мир Восстановленный… Как и было предсказано.

«Кое в чем дешифратор не солгал».

– Именно, – продолжила Декстра. – Кроме того… я бы хотела просить у тебя прощения. От своего имени и имени моего напарника – Главы мистиков, Винсента. – Она выучила эти слова, как заучивают текст на незнакомом, чужом языке, расстановка переносов и ударений, в сумме – бессмыслица. Потом прикусила язык. – Прости. Мы хотели спасти Мир Восстановленный. Не получилось. Винсент заплатил жизнью и кровью, если тебе от этого станет легче.

«Легче?» – едва ли Целест слышал. Ломило шею, и что-то вязкое собиралось под языком, он выпростал из-под одеяла руки – закусить палец или закурить, то и другое – лучше всего.

Вербена – Амбивалент. Они нашли ее в Пестром Квартале, танцовщицу со смуглой кожей и луною в глазах; ее волосы пахнут полевыми травами, и когда она рядом, Целест чувствует себя глупым и счастливым. Она богиня.

«Амбивалент».

Ничего не изменилось – перестановка знака, не более.

«Ну и пусть».

– За что простить? – проговорил Рони. Целест изучал потолок, словно обнаружил там скрижали – откровение свыше, и Рони встревожила пустотная отрешенность. Сходят ли воины с ума? Может ли мистик судить о безумии?

Он взъерошил давно не мытые волосы. Боль Целеста перекинулась ему, и саднило в виске, нарывающим зубом, воспаленным горлом и носоглоткой. За недели «экранирования» Рони привык, но сейчас прибавилось еще что-то свинцово-серое, как могильная плита; он задыхался.

«Это Элоиза», – подумал он. Отрешенное кукольное лицо – рыжие волосы и распахнутые загустелые, как старый мед, глаза. Танцующая Вербена – у нее тоже взгляд – лунный камень, холодный камень. Она танцует и считает.

– За что простить? – повторил Целест, а Рони – за ним.

Сам Рони-то знал. Предстояло выслушать второй раз.

Декстра сцепила пальцы в замок и принялась говорить глухим монотонным голосом, от которого клонило в сон:

– Винсент чувствовал Амбивалента давно. Что он появился, как и было предсказано Архивом и дешифраторами, – не думай, что ты один наведывался в Пестрый Квартал за запрещенными книгами и в подворотни к людям-машинам. «Амбивалент здесь, в Виндикаре», – говорил он, и я поначалу не верила – черт, мистикам частенько всякое мерещится. – Декстра прикусила язык и улыбнулась уголком губы, – Извини, Рони. Но потом стали появляться «разумные» одержимые – следы Амбивалента прямо перед носом, черт бы их побрал. Нам дали «добро» на… пытки, но этого было недостаточно.

Целест пробовал слова на вкус. Сухие, как песок и скрипят на губах. У Декстры голос почти как у дешифратора из замороженного подвала. Они бы понравились друг другу.

– Ваше «объединение», – Декстра фыркнула и осеклась в который раз, – дурацкая идея, конечно, была. И ты там наломал дров. Не могло быть никакого объединения… а вот Амбиваленту оно на руку, о да, она наверняка надеялась всем выдрать мозги еще там – но что-то помешало. Может быть, даже Альена, мир праху его.

Декстра вновь замолкла.

Рони сглотнул: начиналось худшее. Перед ним на рваном одеяле лежали руки Целеста – когти гигантской птицы, желтые в коричневинку. Ощерятся ли они колючками? И вздумает ли Целест атаковать?

– Но подозрения насчет Вербены подтвердились именно тогда, на вашем глупом шоу. Она заворожила всех, людей и Магнитов, если бы она приказала броситься с верхушки Цитадели – без всякой одержимости бы спрыгнули. Как лемминги. Но Винсент и я знали, что Ам-бивалента так просто не поймаешь – хитер, гад, и защищен сторицей. И все-таки было у Вербены слабое место…

«Какое же?» – спросил Целест ватно и бесцветно – перевел Рони так же. Целест знал ответ.

– Ты.

Он кивнул.

– Ты, – повторила Декстра. – Прости. Да. Все, что случилось с твоим… отцом и с тобой, да и с…

«Нет, пожалуйста». – Рони прокусил губу до крови.

– …с Элоизой – все из-за нас. Мы с Винсентом объяснили план Тао и Авису – смышленные ребята и хорошие друзья, Целест, они до последнего не хотели «подставлять» тебя.

«Хорошие друзья. У тебя хорошие друзья, парень», – Целесту хотелось выть и грохнуться в обморок. Он покачивался, как деревянная кукла-болванчик.

– Все – один к одному подобралось. Этот парнишка из аристократов, Триэн – мечтал стать главным и убрать

Адриана Альену. Нам Верховный Сенатор тоже мешал. И ты – единственная приманка, которая могла бы вырубить Амбивалента, потому что проклятый Амбивалент оказался глупой девчонкой-подростком, влюбленной как мартовская кошка. В тебя влюбленной. И… почти получилось, Целест. Почти.

«Меня подставили. Меня использовали» – это были слишком громкие и резкие слова, все равно, что принять-таки пощечину – истерзанной половиной лица. Целест пожал плечами, а Рони сказал:

– Но Вербена оказалась сильнее.

Декстра пожала плечами:

– По крайней мере, мы попытались.

Целест продолжал раскачиваться – вперед-назад, по шее и ключице ползла дорожка слюны, которую он не мог удерживать развороченной щекой; влага повисла на ресницах и в вытаращенной склере. Декстру передернуло – она не ожидала, понял Рони, она готовилась к ярости, обвинению и ненависти экс-подчиненного (впрочем, почему «экс»? бывших Магнитов не бывает), но слезы обескуражили ее. Недо-женщина, из которой все женское вытравлено, выжжено под корень и до гари, до солончаков, – она представления не имела, что делать с тем, кто плачет.

Рони вспомнилось, как хоронили… тех, от кого осталось что похоронить, – выбирали останки из-под завалов, черных валунов Цитадели; было жарко днем и дождливо – ночью, Декстра ругалась и ломала ногти, выковыривая тронутое гнилью мясо. На третий день она нашла обезображенную голову Винсента, и пробормотала что-то вроде – прости, старик, ты был хорошим напарником.

Но оплакивать не умела. И теперь хотелось ей то ли хлопнуть дверью, то ли встряхнуть Целеста за шиворот – хорош реветь. Жаль, что не имела права.

– Я понял… госпожа, – снова выговорил он. По слогам, через силу проталкивая звук за звуком и вскидывая плечи от боли. Рони потянулся – экранировать, боль физическая и… не только, но Целест поставил заслон, и мистик отпрянул от красноречивого образа: дубовая дверь и тронутый ржавчиной амбарный замок.

Целест молчал и раскачивался – раз-два, безмолвный отсчет напоминал приговор Вербены; выпростались из «конского хвоста» и хлестали по полузажившим шрамам волосы, и капала на рваное одеяло слюна, вместе с ней – слезы; угловатые ключицы подрагивали от частого дыхания.

Потом он разжал губы вновь:

– Что с Элоизой? Что с остальными и Виндикаром?

– Эй… может, тебе передохнуть?

Целест отрицательно покачал головой.

– Виндикар обезумел. Амбивалент уничтожает город, каждый день – десятки и сотни одержимых. Магнитов почти не осталось, мы даже не пытаемся бороться… только эвакуируем тех, кто пока не тронут. Люди бегут в соседние города, но оттуда тоже дурные вести – Амбива-ленту плевать на расстояния. Правда, в Пределах вроде пока тихо, ну так у нас и связи почти нет.

Целест смежил единственное веко. Он напоминал больную взъерошенную птицу.

Значит, вон таков – конец мира. Мира Восстановленного – ненадолго восстановленного, все возвращается на круги своя, и эпидемия (Амбивалент – Вербена!) соберет урожай, а потом… а «потом» не будет.

Зачем ему рассказывали все это? Почему вообще выхаживали и вытаскивали из мягких лап старой-доброй подружки темноты, она же небытие и смерть – все имена по списку? Кому нужен воин с Печатью вместо лица? Кому нужен он – Целест… Целест Полудикий?

Паук уполз куда-то в потайную щель. Скатертью дорожка, рассердился Целест: на кого теперь смотреть? На Декстру, похожую на полуразрушенную мраморную статую из отцовского дома? На прозрачного, как привидение, Рони?

…Зачем? Вербена – Амбивалент, а Виндикар разрушен.

– Большинство аристократии, – Декстра неожиданно хмыкнула, – оказались Магнитами, правда, недоразвитыми – но ничего, мы с Рони их натаскали. Они теперь помогают нам. Надо же, а я не верила Винсенту. Он-то давно прочухал, что вся ваша братия прячет своих деток от Цитадели… – Она осеклась и прикусила язык. – Прости, Целест. Адриан Альена был честным человеком. Может быть, одним из последних честных людей.