Текст книги "Минск 2200. Принцип подобия"

Автор книги: Майя Треножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Ничего, – Рони «отпустил» одержимую. Голубые глаза ее покраснели – ни единого целого капилляра, видения испепелили изнутри. Золотистые волосы потемнели – одержимая разбила голову о «прилавок», где обычно стояли объемистые кастрюли и сковородки с едой.

Рони облизал потрескавшиеся – на морозе, наверное, – губы.

– Как обычно. Они молчат.

– Сейчас заговорит. – Аида, будто разочарованная неудачей, оттолкнула его. Рони отвернулся, закрыл глаза.

Он знал, что будет. Он заранее ощущал вонь горелых внутренностей, испражнений и захлебывающийся крик боли – страдания не бешеного зверя, но разумного существа. Разумного… врага.

«С меня довольно. Пожалуйста». – Он протиснулся в толпе и выскочил из столовой, думая о том, что нескоро подойдет к раздаче за добавочной порцией обеда или ужина. Несколько дней придется питаться в забегаловках.

Он добрался до кельи и, не снимая грязной мантии, рухнул на кровать.

20

У южного черного хода толпа оказалась поменьше, или разбрелись уже. Целеста пошатывало от усталости, млечная капля луны перекатилась к зениту – ночь на дворе. Впереди день и работа, мы-поймаем-Амбивалента.

Целеста знобило. Крохотными затяжками он проглатывал сигарету, боясь выронить – так тряслись руки. «Словно с перепою… а я трезв, как сенатор на совещании».

– Это можно исправить.

– Ч-чего? – Целест столкнулся с Ависом. Синяки на бледном, словно ящеричье пузо, лице делали его похожим на маску Трагедии. – Охота тебе ресурс тратить?

– Я не читал твоих мыслей. Ты произнес вслух.

Авис протянул жестяную флягу, оттуда пахнуло резко

и горько – виноградным огнем, коньячным спиртом. Целест сделал пару больших глотков.

– Спасибо.

«У тебя хорошие друзья, красавчик». Бен-Герой прав, отличные друзья – зря Целест не доверял «парочке». Целест протянул сигаретную пачку:

– Хочешь?

Сигаретную пачку будто стадо коров жевало, содержимое соответствовало. Другого нет. Утром можно купить – неоновая реклама в том числе с Вербеной залог курева. Вербене не нравится табачный дым. Диссоциативно.

– Нет.

Ависа морозило тоже, он закашлялся, постучал себя по узкой, по-птичьи костлявой груди. Глотнул из железного горла. Он смотрел прямо перед собой – куда-то мимо встопорщенных дикобразов-кустов и голых деревьев, сквозь забор, бессветный пустырь и сам Виндикар.

– Я буду, – маленький Тао появился незаметно и сигареты забрал все – Целест только вяло разжал ладонь. – Новость есть.

– Еще одна. Держу пари, плохая. – Целест отшвырнул окурок в ближайший сугроб. Тао-всезнайка – работает круглосуточно, без перерыва и выходных. Тао как-то намекнул, что теоретически может сунуть нос, ухо или любопытный взгляд в любой уголок Цитадели. «Вот вне ее сложнее, правда», – добавил китаец извиняющимся тоном. Тао коллекционировал все металлическое и электронное – горелые диоды, лампы, проволоку. Электро-кинез давал «жучкам» вторую жизнь. Целест тогда погрозил кулаком: подглядывать за нами с Вербеной вздумаешь – пирсинг в неожиданном месте устрою. Кажется, Лин понял.

«На самом деле он умница. Хорошие у меня друзья, правда… я как-то и не думал, вроде так и надо. А они хорошие…»

– Именно. Гораций и Флоренц ругались. Оказывается, это теоретики запретили про Амбивалента говорить – мол, паника начнется, ничего хорошего не выйдет, хватит с этих мутантов инструкций. Им все равно по кайфу одержимых пытать.

Целест кивнул. Эмоции болтались оборванными проводами. Всякий ресурс исчерпаем, а на теоретиков во главе с Горацием и подавно расходовать жаль.

– Про кайф тоже сказал? – поддел Авис напарника.

– Другими словами. – Тао проигнорировал насмешку, его рот сокрыло темно-фиолетовым табачным облаком. – Но да.

– Сволочи.

Холод, гладкий и хитрый, елозит по одежде, пока не найдет прореху, уязвимое местечко. А как заберется – грызет; Целест тщетно кутался в мантию и дышал на руки – на огонь сил не было; ночь и зима слились в белолиловую мглу, мигали лунным бельмом. Трррупы. Будут трррупы.

Отключенные сейчас вычищают столовую. Аида буквально взорвала блондинку, точно переполненный водой бумажный пакет – внутренности раскидало по углам и заляпало даже потолок жирными кровавыми кляксами. Вряд ли закончат к утру. Малыши небось до сих пор по кельям рыдают. Месть воинов жестока… мистиков тоже.

Нелюди безжалостны. С мутантов хватит и инструкций, да.

– Ну-ка, девиз Гомеопатов? – сказал Целест. Дружное «хмы» и слаженный ответ:

– Подобное исцеляется подобным, – вместе, а Авис хмыкнул снова: – Только при чем здесь…

– Амбивалент угрожает всем – воинам, мистикам и людям. Без третьего компонента не справимся. Нужно просить помощи у людей. – Целест хотел хлопнуть Ависа и Тао по плечу, но лишь безвольно скользнул обледенелой ладонью. – У Сената или нет. У людей.

Утро расстелилось покоем. Обеденную залу вычистили – заставляя задуматься, сколько же отключенных припасено в нижних камерах, – запах печеной плоти перебило запахом традиционного омлета. Можно есть без комка в горле. Почти.

Утро тихо, словно простыня на лице покойника. Целест глотнул мерзкого, зато крепкого кофе, усмехнулся своей же шуточке. Поделился бы с Рони, но тот думает о чем-то своем… как обычно.

Повизгивала малышня, негромко спорили теоретики и ученые. Магниты сосредоточенно жевали завтрак, а закончившие ночную смену заразительно зевали. Цитадель будто оправилась от приступа безумия – и теперь сама смущалась, единым организмом. Ну что это на меня нашло…

– Пойдем к Эл. – Целест все же потыкал напарника указательным пальцем. – После вахты, а? Нужно поговорить, ну и…

«Я хочу видеть Вербену», – наверняка мистик прочитал. А может, и просто понял, как понимают друзья, не только эмпаты.

– Обязательно. – Рони отодвинул тарелку с нетронутой желто-коричневой плюхой – омлет не был райской пищей, но съедобен… и вообще, кто угодно мог воротить нос, только не Рони.

– Ты здоров?

– Все в порядке. Я даже умудрился выспаться.

Зимой утро перепрыгивает в вечер. Густеет мороз и синеватая темнота, и поглядываешь на площадные часы – скоро ли смена караула. Стрелки примерзли – не двигаются. Скучно. Лучше скука, чем то, что случилось вчера, думал Целест. Наскреб мелочи и купил сигарет, дышал холодом и никотином. Когда-нибудь он умрет от воспаления или рака легких… впрочем, Магниты не умирают от такой ерунды. Магнитов убивают.

Амбивалент – конец времен.

Встряхивал рыжими волосами, отгоняя паршивую му-торь – она ползла из темноты, пещерными страхами. Гул Рынка чудился рыканьем волчьей чащобы.

Выпадал снег – мокрыми комьями, похожими на слипшийся рис. Разноцветное людское море боролось против снега, впору ставки делать. Победила природа – к концу вахты расползлись все, кроме самых упрямых торговцев, лениво согревающихся из фляжки (Авис у них и добывал – и сегодня то ли купил, то ли занял содержимое – доверху) стражей.

Стрелка ткнулась острой мордочкой в отметку «шесть часов».

– Ура. – Рони махнул косматой рукавицей. – Можно к Эл, да? Лишь бы дома оказалась…

– Вряд ли где-то еще. – Целест покачал головой и затоптал в грязное серое месиво бессчетный окурок. – Ей должны были сообщить вчера, и не думаю, что ее скоро потянет в клубы.

Пара стражей переминалось с ноги на ногу, наверняка мечтая о большой кружке горячего бульона или чего покрепче. На изразцовом витье калитки нависли носатые сосульки. Стражи пропустили без лишних слов – слишком холодно, чтобы говорить.

С порога окутало теплом и бархатом полутемного покоя. Пахло чем-то съедобным – с кухни, и терпко, померанцами и астрами – из комнаты. Целест озирался по сторонам.

– Вербена обычно встречает меня, – зачем-то сказал он.

– Наверняка на репетиции, – предположил Рони, вытирая ноги, чтобы не испачкать мрамор или ковровую дорожку, пушистую, как хвост персидского кота. Он так и не привык к резиденции Альена. – Господин Селио не щадит даже богинь.

– И то верно, – улыбнулся Целест. – А Эл дома? Ты ее чувствуешь?

Мистик занес ногу над ступенькой и застыл в неловкой позе.

– Да, – сказал он, выцепив из бисерного вороха эмоций и мыслей нужные. Не труднее, чем различить золотые крупинки в речном песке. – Чувствую.

Наверху горели несколько тускловатых искусственных факелов. По высоким стенам вытанцовывали блики и тени, а полумрак казался крепким, словно чайная заварка. Целесту живо вспомнился «Вельвет» и бумажные цветы. Вместо «Вельвета» – камни и руины, может быть, братская могила и несколько торчащих ног. Трупы вывезут – вручить безутешным родственникам.

– Эл! – Целест толкнул дверь сестриной комнаты. – Ты здесь?!

Дверь не поддалась – заперта изнутри. Вельвет отражается в сегодня. Доппельгангер, черт его дери, – ничего нового под луной и искусственными чайными факелами.

– Я здесь. – Оденься Элоиза в черное вечернее платье, Целест бы точно выругался куда-нибудь в небеса или ближайшую яму – пусть дойдет куда надо, вверх или преисподнюю. Джинсы и футболка смазали дежа-вю. Футболка, впрочем, не уступала платью – мягко обогнула контуры стройного тела, обрисовала все нужные округлости. Пришлось пихать Рони в бок – он безопасен, он просто влюбленный мистик, и все ж когда пялятся на твою сестру…

«Она собирается замуж, верно?»

– Привет, – поздоровался Целест. – И тебе тоже, Касси, – пожал протянутую руку. Прилизанные волосы Кассиуса смахивали на серебристый шлем. В петлях темно-лиловой рубашки поблескивали аметистовые запонки. Мизинец обвила печатка с маренговым алмазом.

Касси есть Касси.

– Добрый вечер.

– Эл, Вербена где? – Целест вспомнил, что собирался «поговорить». Он пришел… магнитить. Почти в прямом смысле.

– Мог бы стучаться – раз. Мог бы сделать вид, что тебя интересую я тоже – два. – Элоиза задрала нос и подсела к Кассиусу. В кожаном кресле они помещались вдвоем.

«И чем он маме не нравится? Ладно, у Рони взгляд побитого щенка, но Триэн – аристократическая фамилия, чего ей не так?»

– У нее завтра в Театре выступление. – Элоиза пожала плечами. – Скоро вернется.

На прозрачном параллелепипеде стола плакали стеарином ароматические свечи. Ваниль и мед – Элоиза верна себе. Рони следовал за Целестом – шаг в шаг, словно боясь оступиться и завязнуть в зыбучих песках.

– Мы дождемся ее, не возражаешь? Нужно поговорить. – Целест забрался в свободное кресло. Подошвы ботинок он вытер, но края джинсов и даже мантии где-то заляпал. Элоиза недовольно поморщилась. Снова дежавю.

– Когда-то комната была вся розовая, как новорожденный поросенок. И плюшевых поросят тоже хватало, – поделился воспоминаниями Целест – персонально для Касси. Элоиза вспыхнула быстрее пролитого бензина:

– Заткнись! Касси, не обращай внимания, мой брат иногда такой придурок… и не иногда тоже!

– Все в порядке. – Кассиус закинул ногу на ногу. Кстати, мне всегда был интересен орден Гомеопатов, и в частности Магниты, но нам до сих пор не предоставлялось возможности спокойно поговорить. Вы не возражаете?

Из-за кресла вынырнула початая бутылка багряной летней сангрии и вазочка с зефиром. Бокалов только два – «вы испортили романтический вечер, ребятки», звякнуло стеклом о стекло. Элоиза достала из бара еще пару.

– Не возражаем. – Целест дернул Рони – в ногах правды нет, и тот присел на поручень кресла. Они тоже могли поместиться вдвоем, но смотрелось бы странновато. – О чем рассказать, Касси?

– Вы ведь чудо природы. Одержимые тоже, но одержимые – это сосуды, захлестнутые стихией. – Заискрилась сангрия, Кассиус одновременно гладил пальцы Элоизы и хрустальную ножку. И вел светскую беседу. Истинный аристократ. – Если в сей бокал влить море, он разлетится на куски. Но вы удерживаете в себе саму стихию, вы владеете ею. Каково это?

Целест потер подбородок. Вопрос на засыпку – в Мире Восстановленном к «чудесам природы» привыкли, таков уж человек – сойди Господь Бог к детям Своим, от Него отмахнутся через пару лет – надоел, мол.

Дернулась и погасла свечка. Целест протянул руку, поджигая заново от собственного пальца. Затем сплел простенький пульсар, который лопнул на ехидных розовых поросят – Элоиза погрозила кулаком, а Кассиус два раза хлопнул в ладоши. Затем «вырастил» связку неядовитых шипов, словно несколько вязальных игл торчали из костяшек – на остриях мигали узкие блики, Кассиус поежился.

– Черт. Трудно ответить, Касси. Я всю жизнь Магнит, – Целест запнулся, – то есть способности проявляются после первого Призыва – у всех так, ученые говорят, надо распознать силу. А теоретики оттуда и вытащили принцип подобия.

– «Подобное исцеляется подобным», – кивнул Кассиус. – Симптомы болезни лечат средствами, аналогичными по действию.

– Да, именно… ну а потом само собой. – Целесту припомнилась присказка о сороконожке – она разучилась ходить, едва спросили, как ей удается передвигать бесчисленные лапки. Целест по-драконьи выдохнул фигурную спираль – шаровая молния взорвалась под потолком.

– Целест! – Элоиза соскочила к выключателю. – Только попробуй пятно оставить! – Она развернулась к будущему мужу. – Мой брат обожает дурацкие трюки, и лучше не поощрять…

– Прости. – Кассиус перехватил ее, тонкокожие пальцы легли туда, где футболка намекала на то, что под ней. – Не сердись, мне правда интересно…

– Можешь продолжать, – смилостивилась Элоиза. Целест дернул из пачки сигарету и заложил за ухо. Рони изучал несуществующее пятно на потолке.

– Я знаком с техникой безопасности, – сказал Целест. – Ну, в общем… наверное, все. Пиро, электро, ги-дрокинез. Обычно воин предпочитает одно, я люблю шипы и… и огонь. – Почему-то смутился. Огонь – Декстра, Декстра годится ему в матери, но…

– Благодарю вас. – Губы Кассиуса слились по цвету с сангрией. – Иероним, вас не затруднит принять эстафету?

Рони не сразу сообразил – к нему обращаются. Он молчит ведь. Не мешает. Элоиза выбрала его, и пусть – Кассиус достоин… наверное. Желтая футболка, тесные джинсы и полоска кожи цвета морской пены, теплый снег с запахом дорогих конфет. Рони вспомнил одержимую, распяленную на столе в паутине нейтрасети, – она торговала собой. Рони не сдался – впору считать себя рыцарем, служащим Прекрасной Даме.

А служение целомудренно.

– Я… – Он сбился, потер пухлыми пальцами виски.

Губы Кассиуса казались окровавленными, а улыбка

хищной. Рони заглянул, но прочитал любопытство – вполне искреннее и вполне доброжелательное. Аристократы любят экзотических уродцев, вот только большинство чрезмерно привыкло к Магнитам – Кассиус нашел развлечения поближе Пестрого Квартала с горбунами, бородатыми женщинами и сиамскими близнецами.

– Я чувствую. Мысли тоже, но в первую очередь… – Рони замялся. С кресла свешивалась напарникова ладонь, и он схватился за нее. – Целиком, понимаете? Настроение, боль или радость, страх или покой. Любовь или… нелюбовь.

«Больше, чем хотелось бы. Я вижу все. Иногда от этого охота кричать».

Ключицы Элоизы дрогнули: сглотнула. «Мозгожор».

– Но я не всегда это делаю, – поспешно добавил Рони. – Обычно наоборот, ставлю фильтр. Иначе можно запутаться, где ты и где все остальные… А еще мистики могут дарить картинки.

– Гипноз и иллюзии? – уточнил Кассиус.

– Да. Но мистики не стремятся уничтожить других. Только одержимых, но это ведь наша работа, и либо он тебя, либо ты его. – Фильтр давал течь. Кассиус обнимал Элоизу, Элоиза прижималась к нему. Наверное, оба припоминали «Вельвет» и бумажные цветы. – Магниты вообще не враги людям… то есть остальным людям. Госпожа Декстра и господин Винсент… это Главы воинов и мистиков – они вдвоем могли бы весь Эсколер захватить. Огнем и гипнозом. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Но они никогда… я как-то спросил Винсента, почему он не использует всю свою силу, и он ответил – если Магниты будут врагами человечества, то кто останется в друзьях? Ой!

Вскрикнул: Целест постарался, у Целеста пальцы железные, не хуже дешифратора-киборга. Рони высвободился, подул на руку. Синяк нальется, как пить дать!

«Кажется, меня не туда понесло…»

В момент молчания погасли свечи, и Целест не решался двинуться с места. Ругаться на Рони? Или хвалить? Он правильно разложил, будто подслушивал разговор с Тао и Ависом на крыльце и подготовил агитационные речи, плакаты из типографии и пачку лозунгов, вот только…

«Просить помощи у людей. Касси в том числе. И он сенатор».

Элоиза вновь поднялась к выключателю – ее силуэт скользнул бело-рыжей тенью. Потом шагнула к окну, прислушиваясь.

– Благодарю вас. – Кассиус выпрямился, протянул руку – сначала Целесту, потом Рони. – Лично я никогда не сомневался в Магнитах. Вы защитники Мира Восстановленного и его единственная надежда.

«Не мы. Не единственная». – Целест и Рони переглянулись.

– Вербена! – перебила его Элоиза. – Вербена возвращается. Кажется, вы хотели говорить в ее присутствии?

21

Проще, чем по льду на новеньких санках. Целест обвивал Вербену за талию и жарко шептал ей в ухо, а потом забрался на подоконник – излагать. Вербена держалась рядом и смотрела влюбленно и восхищенно.

Под таким взглядом – хоть самому Амбиваленту в пасть!

Так просто – объяснять «своим». Магниты и люди – кто придумал делить? Амбивалент на то и нужен, чтобы напомнить: единое целое, даже среди Гомеопатов не каждый мутант – теоретики и ученые становятся стражами Мира Восстановленного добровольно. Вербена и Элоиза хором припомнили свою идею – образцово-показательное выступление и речь.

«Глупо, наверное», – добавила Вербена. Целест возразил и снова шепнул что-то, о чем разве Рони догадался, а на сандалово-смуглых щеках расцвели чайные розы. Из окна рявкала вьюга, и комья туч забивали луну, однако комната Элоизы озарена изнутри – ни капли ресурса, все естественно. Светиться от счастья – вполне реально.

«Так просто. Так хорошо».

«У тебя лучшая женщина и лучшие друзья, парень», – гудел трансформаторной будкой киборг. Целест соглашался.

Проще, чем по льду на новеньких санках – или на белом коне, как полководцы древности. Конец света отменяется. Кассиус и Элоиза обещали «все устроить», аметистовые запонки сверкали вместе с глазами – недоставало только меча, рубить вражеское войско. Амбивалент – испытание, произнес Кассиус торжественно, испытание, посланное нам во имя объединения. Пора напомнить каждому: Гомеопаты – хранители, но и хранителям не обойтись порой без помощи тех, кого хранят.

Так… логично.

Целест выдохнул очередную фразу и сполз с подоконника. Спину покусывал сквозняк. Эйфория разливалась градусами сангрии.

Все будет хорошо. А у них с Вербеной – особенно хорошо, и у Элоизы с Касси, и у Рони с… с кем-нибудь.

«Методы уничтожения: нет». Вранье, причем вранье опасное. Дешифраторы и теоретики глупее пробок – первый вынес приговор, сидеть трусливым кроликом в норе, не сражаться; вторые пытались превратить хранителей в палачей – не выйдет. И в Сенате, во главе с отцом, старшее поколение – не гении, куриной слепотой страдают – дальше своего носа и графиков знать ничего не желают. Ничего, мы докажем.

Всем докажем.

«Ур-ра!»

Стоило смежить веки, мигал дерганой подпиткой рекламный щит. «Мы хотим праздник». Пир во время чумы – акция по сплочению; Рони твердил об эмоциях, но Вербена сумеет пробрать до костей последнего нарика из Пестрого Квартала. Знатных господ – тоже. Метод кнута и пряника – Амбивалент и Вербена. Дьявол и спаситель. За Вербеной – Магниты.

«За Вербеной – я», – от этой мысли Целеста тянуло пробежаться по потолку. В один из первых зимних дней, тепловатый еще, подернутый корочкой изморози и инее-вого дыхания, он показал Вербене левитацию – проще говоря, летали они невысоко – на уровне заборов, выше Целест побоялся забираться, но летали. Вывалиться бы сейчас – вместе, в объятиях, со второго этажа и взмыть ласточкой под липкие тучи.

«Потом. Может быть, на этой… черт, акции».

Хорошие друзья – и Касси в том числе. Первый вызвался помочь. Ну, может быть, Эл ему объяснила, неважно. Вербена взахлеб предлагает танцы – это тоже магия, да, Целест знает, в городе магии тьмы есть место свету. Они – свет. Рони будто заворожен свечным пламенем, но Рони всегда такой… и он больше, чем друг. Магниты-напарники вообще единое целое – как он может сомневаться в победе?

Нельзя сомневаться.

Когда-то Целест плакал, осознавая – не такой, как все. Избранный и проклятый, подобно тысячам других; сегодня вторую половинку – гнильцу яблочную – отсекал и выбрасывал.

Избранный.

Они все – избранные.

– Решено. Через три недели – Великое Объединение.

По лестнице спускались вдвоем. Заполночь – наверняка опять утром клевать носом, а на дежурстве сам столб расползается надвое, ни кофе, ни «огненная вода» не спасут – от последней только хуже. Вербена сдалась раньше, закрылась в «своей» половинке. Целест искрил энтузиазмом, как заголенный провод в ручье; Рони послушно кивал. Да, у нас получится. Да, все будет хорошо. Олицетворением «хорошо» сейчас казалась подушка.

Рони привыкнет к тому, что Элоиза с Кассиусом, – в самом деле, не ревновать же.

– …И потом мы все вместе расскажем о том, что происходит и что Сенат скрывал правду. Черт, а я еще сопротивлялся – мол, Магнитам не нужна поддержка. Нужна, оказывается. А еще Эл и Касси собираются объявить о помолвке, и…

Целест прикусил язык – до крови. Порадовался, что Рони обогнал его, и он видит только паутинно-бледный затылок.

– Все в порядке, – ответил телепат. – Ты же знаешь, я желаю счастья Элоизе.

И открыл рот – предупредить, но поздно. Последняя ступенька шваркнула под подошвой. Они попались. Возле массивной напольной вазы с ломкими оранжерейными хризантемами – любимыми цветами, похожими на разноцветных пушистых ежей, – стояла Ребекка Альена.

– Д-доброй ночи… мама. – Целест вытянулся по стойке «смирно». И без того светлая кожа слилась оттенком с мраморной вазой.

«Слишком холодно для мрамора и для хризантем, – подумал Рони – А холоднее всего – ее взгляд».

– Мама, я… я знаю, ты меня просила, но… – зачастил Целест, мигом растеряв лет пятнадцать из своих двадцати четырех.

Ребекка куталась в шаль цвета истоптанного сотнями подошв снега. Она напоминала фамильное привидение – бесплотное и серое; пара рубинов в ушах не спасали положения, но чудились кровавыми каплями.

– Давно просила. Да. Извини, что осмелилась выйти к тебе и напомнить, – сказала Ребекка. – Триэн в моем доме, с моей дочерью, и что сделал ты?

Целест опустил голову. Соскользнул рыжий «хвост» и тоже поник.

«Мама умеет эффектно появляться…» – Он куснул указательный палец, вспоминая ответ – он же готовился, выучил все, словно на экзамен. И чего теперь?

Растерялся.

– Ну…

Пара шагов по пиритовым прожилкам в напольном камне. Словно золотая шахта под ногами, гордость архитектора Пирата. Или как его там? Тень протянулась к матери, словно Целест вновь умолял на коленях.

«Нет. Я прав. Эл права. Касси нормальный парень».

– Ты умолял меня о прощении, Целест, а я умоляла тебя – защитить нас. Элоизу. Меня. Адриана…

– Отец-то здесь причем? – не выдержал Целест. Вокруг запястьев браслетами зацвели шипы, хотелось врезать – вазе, хризантемам, пусть уронят обмороженные блекло-розовые пушинки. В портеты на стенах – золоченые рамы и торжественное, как Сенат и Цитадель, вместе взятые, витье – тоже, запустить бы чернилами. Рога дорисовать.

Чер-рт. Рони вон жмется к лестнице, тоже удрать хочет.

– Триэн – зло. Он уничтожит нас всех. И тебя в том числе, Целест, – провозгласила Ребекка, окончательно уподобляясь то ли Пифии, то ли и впрямь призраку. Ржавых цепей недоставало.

– Мама, прекрати. Касси – отличный парень. Я знаю, у отца был когда-то конфликт с господином Иоанном Триэном, но сын необязательно похож на отца. В конце концов, вы же не Магниты, – не удержался Целест.

– Ты умолял о прощении, – напомнила Ребекка. Сетка морщин на сероватой коже – ни капли румянца, аристократическая бледность сродни склепной, – собралась возле губ. Целесту почудилось, что мать набросится на него – как все одержимые разом. А то и хуже. – Ты солгал. Недаром ты отрекся от родового имени – предатель по сути своей.

– Мама! Касси – на нашей стороне. И вообще, – Целест все-таки двинул по вазе, кисть залило болью, а монолит не шелохнулся, – почему бы тебе самой не высказать все Эл? Или не выгнать Касси из дома?

Они оба знали ответ. Знал и Рони – тер виски, закрываясь от сплошной стены гнева. Все равно что деревянным щитом от огнемета. Он присел на крохотное декоративное кресло, годное скорее для эльфов или фей – цветочно-витое; тонюсенькие ножки скрипнули под его весом. Рони испуганно вскочил.

«Опять я третий лишний…»

– Элоиза решает сама. Элоиза член Сената – я не вправе приказывать ей, – сказала Ребекка. В уголке глаза собралась тушь – грифельной слезою. – Адриан ненавидел Иоанна, но Иоанн мертв уже четыре года. Адриан не считает, что сыновья повинны в грехах отцов. Но я знаю правду.

«Потому что ты не умеешь прощать. На самом деле». – Целест прикусил язык. Вновь. Зубы вошли в старую колею-ранку.

– 4-черт… Мама! Поверь отцу и мне. И Эл. Кассиус Триэн, может быть, и похож на золоченую камбалу, но внутри он хороший. И вообще, мама… мы выросли – взрослые мы у тебя уже, и Элоиза, и я. Позволь решать самим.

Договорил мягко, будто оборачивая шалью. Так и тянуло – подойти, поцеловать и обнять, мама, все будет хорошо. А когда поймаем Амбивалента – еще лучше.

Шаль упала на пол, словно подстрелили гигантского нетопыря.

– Предательство возвратится ранами, – проговорила Ребекка, прежде чем исчезнуть в сумраке коридора.

Просторный дом сжался до грецкого ореха и выплюнул их. Целест кубарем скатился в мерзлый сад, неправдоподобно ухоженный – не сад, а торт со взбитыми сливками, вместо безлиственных деревьев – лакрица, а вместо снега – сахарная пудра; то ли оступился, то ли ринулся в сугроб, аккуратно запеленавший кусты шиповника. Колючками оцарапало от висков до подбородка, но снег охлаждал разгоряченный лоб, покусанные губы и перегретые, как лампочки Дома-Без-Теней, глаза.

– Целест! – Рони схватил за шиворот мантии. На него ощерилось – бледное в синеву, с бисером крови и комьями снега, не лицо, а горсть осколков. Вспухшие губы дрожали, но Целест скалился взбесившейся дворнягой. «Именно… дворнягой – без роду-племени, только кличка, да еще цепь – воин».

Узкое лицо серебрилось инеем – то ли снег, то ли слезы. Рони принялся аккуратно счищать изморозь, стряхивать снежинку за снежинкой. Время окуклилось, а сад стал праздничным тортом, они – зефирными фигурками.

Засахаренный мир.

Вербена спит. Элоиза – с Кассиусом, Адриан Альена – в Сенате или в постели, для него, похоже, нет разницы. На мраморе – осыпались пионы, прямо на шаль, а Ребекка Альена сокрылась за всеми стенами резиденции.

А они остались. У Рони горячие пальцы и Рони спокоен.

Целест хватанул воздуха – резко, подреберьем; потом сглотнул.

– Она… я…

– Она любит тебя. Просто слова и обида, Целест.

Рыжие пряди намокли и тянули к земле. Снег – вода.

Можно захлебнуться. Переносицу щипало – шиповник или соль. Шиповник: Магниты не плачут. У мутантов нет родовых имен, они вылупляются из пузырей в радиоактивных болотах – матерей тоже нет.

Целест радовался, что Вербена не видит, Элоиза не видит, и Кассиус тоже… «Теперь ты мой должник, камбале-ныш. Я отдал тебе не только сестру – мать тоже. И себя».

Обхватил Рони за предплечья, обогнул замерзшими пальцами – хватит. Спасибо за помощь.

– Я понимаю. И понимаю, что ты понимаешь… тьфу ты.

Целест пробормотал, чувствуя, как формулировка становится его личной молитвой – если боги мертвы, а сам ты демон, время переписывать книги, переименовывать вазы для хризантем в Священный Грааль и сочинять молитвы:

– Она простит меня, когда поймаем Амбивалента.

До Цитадели добирались долго – вьюга, скверная видимость и предательски дерганый пульс. Табачный дым замерзал на лобовом стекле рисунками. Контрастный душ – с небес в пропасть, кажется, он собирался показать Вербене левитацию… да, но не такое.

В тарелке остыл ужин – Целест отказался от него. Много лет назад его слезы засыхали бордовым на атласноализариновых подушках, теперь – сепией на белом. Имеет право, раз в десять лет. Очередная фаза отречения.

Но потом Целест думал о Вербене, и слезы его высохли. Рони, шлепая босыми ногами по полу, выбрался из душа. Он кутался в махровый халат с безвкусно наляпанными подсолнухами; он был похож на потертую мягкую игрушку. Вроде Элоизиных плюшевых медведей и белок – она их спрятала в недрах платяного шкафа, но не выкинула. Мы выросли, но не выбрасываем память.

Целест смотрел на напарника и сквозь него. Обкусанные губы дернулись на полувыдохе.

– Мы с Вербеной объявим о помолвке. После выступления, – сказал он, и сжал губы в нить. – Эл и Касси тоже.

– Поздравляю, – тихо ответил Рони. Он забрался на свою кровать, укутался в одеяло. – Я больше всего хочу, чтобы вы все были счастливы, Целест. – И, будто оправдываясь, – а то заподозрят в неискренности: – Я же мистик: подпитываюсь чужим счастьем.