Текст книги "Минск 2200. Принцип подобия"

Автор книги: Майя Треножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

29

«Немедленно».

Целест схватил открытым ртом воздух, наблюдая, как открываются двери.

«Вербена. Пожалуйста… я знаю, после Печати не выживают, это изощренная пытка и казнь; все, чего я хочу, – проститься».

Краем глаза замечал еще, как вскочила и пыталась выкрикивать «не надо, остановитесь» Элоиза, ее силой усадили на место прихвостни Кассиуса – «будьте-вы-оба-прокляты»; перешептывались в «зрительном зале» экс-соратники; кто-то прятал взгляд, а кто-то с голодным гиеньим выражением лица пялился на Целеста – ну же, когда начнется.

У входа стражи отомкнули алебарды. Целест замер, слыша гулкий пульс в ушах, громче грохота жестяного ведра по ступеням – да-нет, нет-да. И озадаченно присвистнул, когда первыми у входа появились Главы Магнитов.

Рони, сложивший руки в молитвенном жесте, – казалось, он вовсе отключился от реальности, и сбоем в де-шифраторской программе повторял только – «все будет хорошо», – вскинул бесцветные ресницы и взъерошил отросшую белесую челку.

Но Целест не спросил – «почему они?» Винсент держал за руку Вербену. Декстра вышагивала рядом на манер конвоира.

– Что вы… Почему…

– Иди. – Винсент подтолкнул Вербену, и та сорвалась с места. Вблизи Целест рассмотрел, что волосы ее потускнели, а и без того тонкая фигура сделалась полупрозрачной; болезненно и хрупко выпирали кости, смуглая кожа посерела и губы потрескались. Вербена напоминала оживленного мертвеца, правда, у зомби не бывает заплаканных глаз.

– Целест. – Она обняла его за шею. – Прости… это все я… Я виновата…

А он не мог ни ответить, ни обнять в ответ. Только зарылся носом в волосы, потом поцеловал мочку уха, обтянутую кожей скулу и уголок обветренного рта. Вербена плакала, но беззвучно и бесслезно.

– Что они с тобой делали?

– Ничего, Целест. Но с тобой… – Она прижалась теснее. – Я слышала, там, за дверью. Меня не пускали раньше, потому что… не знаю почему. Сказали – можно проститься, а еще…

Голос сорвался на гортанный всхлип.

– Прости. Все из-за меня. Если бы я не поехала тогда с Тао… он обещал, что привезет к тебе, а вместо…

«Вот оно что. Обманули нас обоих». – Но теперь это не имело значения. Целесту хотелось обвить и успокаивать Вербену, а оставалось лишь по-собачьи лизать сухую горячую кожу – горько-соленую на щеках.

– Все будет хорошо, – повторил он вслед за Рони, подумав об эстафете. Ложь – от одного к другому, ложь во зло и ложь во благо. – Печать – это… ну, не казнь насмерть ведь. Ну попортят физиономию, ерунда…

Лучше б молчал. Вербена вцепилась крепче, ее била крупная дрожь.

– Ну все, хватит. – Декстра рванула девушку.

– Не трогайте его! Или… меня! Меня тоже казните! Я виновата!

Декстра скривилась. Оттащила Вербену, не замечая истерики, швырнула Винсенту.

– Уведи ее.

– Нет! Я имею право остаться… я слышала. Владыка. – Глава мистиков не успел остановить ее, Вербена преодолела расстояние до Кассиуса двумя скачками, алебарда одного из стражей оцарапала локоть, но не задержала ее. В конце концов, она была танцовщицей, быстрой и грациозной. – Умоляю вас… позволить мне остаться.

– Будет кровь и крики. Я даже мистикам рекомендую покинуть зал, – вместо Кассиуса – тот был занят с Элоизой, которая по-прежнему протестовала, ответил Винсент.

– Пусть. – Вербена закусила нижнюю губу. – Я остаюсь.

Кассиус вяло отмахнулся – пускай.

– Тогда… – Винсент грузно развернулся всем телом, и по его неозвученной команде повсюду вымирали, будто скованные морозом, пересуды и выкрики; Элоиза опустилась на место, точно сломалась пополам, закрыла ладонями лицо. По запястьям черными потеками ползла размазанная косметика. А Вербена сжала кулаки и неотрывно уставилась вперед – туда, где сидел Целест и прикованный к нему Рони и стояла Декстра. – С дозволения Владыки… Начнем.

У Рони оставалось секунд пять.

Хорошо, что он уже «коннектился», хорошо, что Целест не сопротивлялся – в отличие от большинства людей и Магнитов, и все-таки у каждого – защита от полного слияния, рефлекс на уровне подкорки, подобный зрачковому или мышечному.

У Рони – секунда или две.

Потом – поздно; Целест не выдержит Печати один.

Но вдвоем можно… попробовать.

«Печать – не смертный приговор», и он нырнул в чужое сознание. Оттолкнуло – будто на батуте; Рони почему-то явился образ пружинистого желе.

«Все-будет-хорошо», – пока Целест следил завороженно за Декстрой – губы в ниточку, слились с лицом, пламя волос почти погасло, заголив покрытый шрамами бритый череп; из рук вырастают лезвия – откуда-то вынырнул страж и предложил казенный нож с витой рукоятью, похожей на рог, но Декстра и не взглянула на заточенную сталь.

– Прости, – сказала она тихо. – Так надо.

Целест сглотнул. Зажмурился.

Рони рванулся снова – наслаивая собственное сознание на Целестово; мы-одно-целое, напарники – Магниты ближе любовников в минуту соития, связаны крепче сиамских близнецов. Вместе – навсегда.

Боль – тоже. И если смерть… нет, смерти не бывать.

Рони – тело Рони – сползло безвольным мешком с пуговичными глазами. Оно ему не понадобится, по крайней мере ближайшие минут двадцать.

В расширившихся зрачках Целеста мелькнуло лезвие – и почти брезгливая гримаса Декстры, словно она ненавидела – преступника или то, что ей нужно было сделать?

«Какая… разница».

От первого надреза – там, где лоб с холодной испариной переходил в рыжие волосы, – Целест только вздрогнул. Не больно. Одержимые похлеще отделывали, да-а.

– Черт. Твои гребаные патлы, – ругнулась Декстра.

Она зажала его мускулистыми ногами, на манер кожевника, свежующего тушу. Запрокинула голову Целеста, плюнула на руку и пригладила его волосы – чтобы не мешали. Проступившей кровью «закрепила» их.

А потом действовала быстро.

Подцепила уже надрезанную кожу, и потянула на себя, подрезая попутно нервы и тонкие лицевые мышцы. Словно стягивала кровавую маску.

«Мое лицо, – думал Целест, наблюдая, как отходит фрагмент за фрагментом эпидермис, мышечная и нервная ткань, тянется за ножом двухцветной бело-красной кляксой. – Она вырезает мое лицо. Что она мне оставит?»

Боль вызрела и разорвалась где-то под горлом, но кричать он не мог. Только приоткрыть рот и дышать прерывисто, словно умирающая лошадь. В рот затекала соленая липкая влага, покрывала пленкой язык и мешала дышать тоже.

«Я умираю», – думал Целест, когда Декстра соскоблила кожу и мясо – почти до черепа, от лба до уха.

«Я умираю», он цеплялся ногтями за скамейку. Вместе с болью горько подкатывала к горлу тошнота и тут же откатывало обратно – к полутьме, к забытью. Он почувствовал, как потеплело и намокло в паху – то ли натекла кровь, то ли обмочился. Он потерял сознание где-то, когда Декстра подцепила кромкой лезвия вехнее и нижнее веки и выдрала их, оставив глазное яблоко белесо и обморочно таращиться в потолок.

В зале тишина сменялась стонами и выкриками. Кого-то тошнило, кто-то пытался выбраться – но стражи уже не выпускали. Два или три молодых мистика перехватили эманации боли – и теперь всхлипывали, болезненно трясли головами, прогоняя чужие «картинки».

Элоиза сидела ровно, поджав губы и вытянувшись в струнку. Она побледнела до оттенка мрамора в доме Альена, мертвого ледяного мрамора, но следила за процедурой наложения Печати – так именовалась пытка в книгах – неотрывно и спокойно. Кассиус обмахивался ее веером и пил воду с лимонным соком из круглого стакана.

Тао закусил губу – в тот момент, когда Декстра срезала щеку и часть губы – правую сторону – Целеста. Авис завесился темными волосами, точно балдахином.

Тишина ползла по залу, прерываемая омерзительным чмяканьем отдираемого мяса и короткими выдохами.

Декстра иногда оглядывалась – на Винсента, который удерживал Вербену за костлявые плечи, а та, казалось, подражала Элоизе, только теперь окончательно напоминала восставшего из могилы мертвеца. Может быть, обморок – тоже с открытыми глазами и стоя по стойке «смирно». На лысом темечке Главы мистиков проступал пот.

– Я скоро закончу, – зачем-то сказала Декстра. У ее ног валялось то, что когда-то было лицом Целеста, правой половиной – ото лба до подбородка, губы, переносица, веки. Уродливо выпирал окровавленный скелет.

– Осталось прижечь.

– Почти… получилось, – проговорил Винсент, задыхаясь, словно он тоже лишился своих обрюзглых щек и набрякших век. – Почти…. Немного еще…

Глава воинов ухмыльнулась Вербене, поднесла окровавленное лезвие к языкам пламени на собственной голове.

– Огонь очищает, – сказала она.

И прижала раскаленное лезвие кровоточащему полу-черепу, заполняя пространство тошнотворной вонью горелой крови и плоти.

Целест не реагировал – обморок глубокий, почти кома. «Так лучше», – чужая боль прилипла, приклеилась, но Рони мог терпеть – он ведь выбрал, он… экранировал; осталось немного, и он рад, что Целест отключился. Потом все будет хорошо. Подумаешь, изуродовали до дыры в щеке – видно, как в зубном проеме шевелится пересохший язык, до скелетного остова – красота не главное (да-да, уж я-то знаю), а в остальном…

«Помоги!»

Его звали. Телепатически. Призыв этот был настолько силен, что вырвал Рони из почти угасшего (так лучше, ты потом проснешься, а я знаю травы, которые усмиряют боль) сознания Целеста; неподвижное тело на полу дернулось, разлепило глаза – на верхних и нижних ресницах засохли слезы, все-таки ревел беззвучно, пока принимал свою порцию агонии.

«Помоги же!»

Фантомная боль отпускала медленно. Рони сравнил с нейтрасетью, а еще подумал, что зеленая дрянь сыграла положительную роль – высосанный досуха, Целест почти не сопротивлялся. Нейтрасеть… не на нем, на нем цепь. Помоги. Кто?

Смуглый страж рубанул цепь. Звено разлетелось на холодные металлические искры, а те утонули в натекшей крови – прямо под ногами Декстры, которая смотрела…

Да, Рони уже понимал.

На Винсента.

На Вербену.

Он закусил указательный палец, повторяя любимый жест напарника. Хорошо, что ты сейчас не здесь, думалось Рони, ты в обмороке и среди боли – но это всего-навсего физическая боль. В этой реальности – хуже.

Светло-голубые – лунные, как говорил Целест, – глаза Вербены сделались белыми, похожими на яичный белок с тонкими розовыми прожилками. Казалось, она тоже потеряла сознания, не выдержав страданий возлюбленного; драма на двоих – третий лишний. Четвертый и пятый тоже.

«Помоги», – повторил Винсент, и в тот момент Авис кубарем скатился с импровизированной «ложи», за ним – еще несколько мистиков, они все слышали призыв. Помоги, помоги, помоги.

«Хорошо, что Целест… не здесь».

Рони грыз палец и не дышал. Люди и Магниты-воины – может быть, кроме Декстры, – ничего не понимали, а мистики перепрыгивали или неуклюже проталкивались к своему Главе и девчонке-танцовщице, словно внезапно захотелось собрать автографы – у самой…

«богини Виндикара»

«воплощенной»

Теперь Рони понимал.

Он еще раз оглянулся на Целеста – тот запрокинул изуродованную голову назад, выставив горелую бахрому раны на всеобщее обозрение, над ним вилась пара мух, словно над мертвецом – но он был жив.

«Все будет хорошо, Целест… вот только…»

Бельма дрожали под ресницами. Вербена проговаривала какие-то отрывистые фразы, иногда ее передергивало, будто лягушку под гальваническим током, каждый мускул натягивался до предела.

Мистики сгрудились вокруг нее, переглядывась и задавая Главе Винсенту один и тот же вопрос. Да – нет. Невозможно.

Да.

– Это она, – высказал Рони то, что не решались остальные. – Это Вербена. Она – Амбивалент.

30

И замолчал.

Кто-то должен был выразить вслух, но почему – я? – Рони заозирался по сторонам. Мистики выстроились вокруг Винсента и Вербены плотным кольцом. Хромой Октавий с отрубленным носом – ранил какой-то «физик», прежде чем того призвал напарник, – по-лягушачьи хлопнул губами. Танита, вечная девочка с ободранными коленками и непрозрачным взглядом аутиста, присвистнула. Анна, сводная сестра Иллира, замахнулась на Вербену, будто намереваясь безыскусно выцарапать глаза, ее удержал коротконогий толстяк Джастиан. Несколько малышей взвизгнули.

Всех их Рони знал много лет. Но впервые – такими.

«…И сейчас будет паника, да?» – Рони облизал пересохшие губы. Вербена не реагировала, казалось, она тоже подключилась к Целесту – способен ли Амбивалент на такое? – безвольно висела на руках Винсента.

У нее острые ключицы, узкие плечи и голени тоньше иного запястья. Вербена – девочка-цветок, богиня Виндикара.

Амбивалент? Чудовище?

Винсент держал ее, как держат догорающий факел – когда смола капает и шипит о кожу, взбугривая ожог за ожогом.

Рони сказал – и не верил сам.

«Глава ошибся?»

– Да, – сказал Винсент.

Это был сигнал. Живое кольцо вздрогнуло предынфарктным сердцем: мистики атаковали. «Все на одну», – подумал Рони, но присоединился к волне эмпатии. Кто-то представлял невидимое оружие стеной огня, кто-то – оползнем или селем, для Рони смерть всегда была зубастой пастью, по краям вздернутых губ которой торчали комья бороды. Его первый одержимый. Его первый кошмар.

«Прости, Вербена…»

Пасть летела к ней, заполоняя небо и перекрывая солнце, а маленькая девочка с заколкой в виде вербного соцветия сжалась в комок, она упала и разбила локоть, и по грязным щекам текли слезы.

Амбивалент? Не верю.

«Не могу».

Рони отступил. Другие мистики – пусть, сила одного ничего не решает; и разве Винсент не справился бы самостоятельно? Хоть бы и с Амбивалентом – всемогущий, как старый бог из рассказов Целеста, и такой же неумолимый. А Рони – просто глупый мальчишка из Пределов, который выложился на «экран» чужой боли. Целест умрет, если его не забрать отсюда. Целест умрет без Вербены.

«Не могу».

Но удар остальных достиг цели. Вербена открыла глаза.

Теперь она смотрела осмысленно и зло, на полудетском лице ярость отразилась не страшнее оскала двухмесячного котенка. Однако Вербена встряхнулась, и по тому, как мистики попятились, спотыкаясь – Джастиан поскользнулся и тяжело плюхнулся, а Танита сломалась пополам, приземлилась на расцарапанные коленки, а затем одновременно замерли в нелепых позах, с заведенной назад рукой или занесенной ногой, – Рони понял, что она отразила удар. Легко, будто смахнула соринку с платья.

Удар нескольких десятков мистиков. Включая Главу Винсента.

«Мозгожоры» сломали зубки, невольно подумалось Рони, и он болезненно ухмыльнулся. Возле Декстры уже группировались воины, выступила Аида – с витьем колючей «проволоки» в одной руке и сгустком пламени – в другой.

Вербена покачала головой, и Рони померещилось – залило небо и солнце чернилами, и осталась лишь луна – глаза Вербены. Глаза Амбивалента.

Страшно? Красиво.

– Не надо. Я отражаю любую атаку.

Мистики синхронно развернулись к Декстре. Лица их были измятыми картонными масками. Безносый Октавий пустил длинную нить слюны. Анна вывалила длинный язык на собачий манер. Остальные бессмысленно улыбались.

«Отключенные, – понял Рони, и где-то в животе расплылся холод. – Я мог быть среди них. Она бы меня не пощадила…»

– Я отражаю любую атаку, – спокойно повторила Вербена. – Вдесятеро.

Винсент по-прежнему удерживал ее, однако она стряхнула тяжелые руки. Глава мистиков, единственный, кто уцелел, переглянулся с Декстрой, и на лице той дернулись желваки.

В который раз за такой длинный день повисла тишина. Центр переполненного людьми, Магнитами и отключенными зала – пустыннее необитаемого острова.

Ничего живого – только картинки. Винсент и Декстра – первый потерял часть своего войска и ссутулился, разом постарев на десять – двадцать, тысячу – лет. Декстра удерживает за предплечье Аиду. «Она хочет воевать рядом со мной», – отметил Рони. По одному проседают на пол мистики, словно хитиновые оболочки мух, которых высосал паук. Воины ждут.

Зрители – не верят. Часть шоу, думает кто-то, Рони перехватывает мысли автоматически и отшвыривает – бесполезная шелуха. Они не верят – мы тоже.

Вербена подошла к Целесту и села на окровавленную скамью. Один из стражей взмахнул палкой и тут же грохнулся оземь с вывернутой на сто восемьдесят градусов головой. Второй прижался к стене, словно желая пробить ее и вывалиться в сад. Вербена даже не покосилась в его сторону.

Она погладила Целеста по волосам, стараясь не касаться обескоженной части лба. Целест не очнулся, а Вербена гладила и гладила рыжие волосы, побуревшие сейчас от крови, и никто не осмеливался прервать ее. Знакомые уже солнечные зайчики запрыгнули прямо на раны, играя светотенью на заголенных костях черепа и остатках плоти – уродливое, тошнотворное зрелище. От прикосновений прогибались волосы, и болтался вязкий комок жженой плоти – там, где была щека.

Почти ритуальное молчание – молчание преклонения, молчание молитвы – оказалось прервано воплем.

Кричал Кассиус.

– Остановите! Остановите ее, это же Амбивалент! Сделайте же что-нибудь, вы обещали, вы обещали, сделайте что-нибудь!..

Авис схватил его поперек туловища (он тоже не спустился с другими мистиками – умный или правда ясновидящий?), а Тао зажал «великому Владыке» рот, скрутили по рукам и ногам, как капризного ребенка, но – поздно.

Вербена – Амбивалент – очнулась от транса.

Она выпрямилась во весь невысокий рост. Ей не привыкать, что перед ней замирают и готовы пасть ниц. Но танцы закончились. Она наступила на пальцы распластанного на полу Джастиана, тонко хрупнула фаланга.

Вербена склонила голову набок.

– Это вы? – спросила она. – Это вы затеяли? Не пытайтесь скрыть – я читаю каждую мысль.

Она оглянулась на Винсента.

– Даже вашу, господин Глава.

Кассиус тонко пискнул. Тао и Авис удерживали его, но затыкать рот незачем более оказалось; Владыка потерял сознание.

Минус один, подумал Рони. Целест и Касси вне.

– Вербена? – Элоиза отпихнула бесчувственного жениха и телохранителей. Она спустилась к названой сестре, по дороге споткнулась, но равновесие удержала. Вблизи Рони заметил потеки туши, похожие на черную татуировку, теперь она не замечала Целеста. Его – тоже. – Послушай… я не понимаю, что происходит? Они говорят, что…

– Я Амбивалент. Это правда, – просто объяснила Вербена. На смуглых щеках вспыхнул румянец, словно она просила прощение за побег из резиденции – например, к Целесту в Цитадель. Элоиза – старшая сестра, ее нужно слушаться.

– Ты убьешь нас всех?

– Я не…

Она не договорила. Взмахнула руками, выгнулась назад, точно исполняя сложное па, светлые глаза побелели от боли.

«Эмпатическая волна».

Не волна – цунами, целый океан – северные воды со всеми рыбами, айсбергами и утонувшими кораблями.

Винсент. В полную силу. Рони сжал виски, чувствуя, как лопаются – щелк-щелк, как сухарь на зубах, – его нервные клетки. Нельзя находиться рядом с волной-океаном и выжить… и от ее удара тоже.

Амбивалент или нет, Вербена обречена, и глаза ее похожи на искрошенные кратерами луны.

В ту же секунду воины во главе с Декстрой швырнули – кинжалы костяных шипов, огненные сгустки, миниатюрные молнии; центр зала, который когда-то был обеденным, заволокло туманом, вонью горелой плоти с примесью чего-то кисловатого, словно подгнившие яблоки.

Рони сбило с ног чьей-то ударной волной, и разум словно залило молоком. Сплошное белое пятно. Он перекувырнулся и замер возле Целестовой скамьи, как никогда напоминая тюк с тряпьем.

Где-то заканчивался мир, но Рони был далеко.

«Элоиза», – очнулся он с кроваво-железистым вкусом во рту. Молочное пятно отползало затылком, шейными позвонками.

«Элоиза, – подогнал он. – Целест. Аида. Вербена…»

Заставил себя поднять голову и едва сдержал вопль – прямо на него неслась Элоиза, зажав в руке шип кого-то из воинов-Магнитов. «Дежавю, – вспомнил Рони одно из умных слов Целеста. – Она уже… делала так… с Адрианом Альеной…» Чужое дежавю – во время единения выцепил у Целеста его образы.

Неслась она по странному «ковру». Рони зажал рот, понимая: этот жирный пепел, эти полосы и куски обугленных костей – все, что осталось от воинов… и от отключенных-мистиков тоже.

Вокруг царил хаос. Стражи, Гомеопаты, обычные зрители – беспорядочно метались по залу, кто-то с разбегу впечатывался в стену и замирал так, сцепились два стража – из горл обоих хлестала струей блевотины желто-зеленая кислота. Пара других – смуглый и белесый методично жгли друг друга. Какая-то старушка вырвала глаза и швырнула под ноги беснующихся одержимых.

Рони предположил, что она стала одержимой-психом и увидела… что-то.

«Вот и все». – Ему хотелось закрыть глаза и дождаться своей очереди. Вряд ли стоило надеяться, что Элоиза – Вербена – пощадят его.

Но Элоиза метнулась мимо, ощериваясь новыми шипами. Они выпирали из-под юбки – рвали ткань и кожу, пара выдвинулась из черепа – теперь Элоиза казалась настоящим демоном с рогами и когтями.

«Нет. Нет. Я сплю и у меня… эти… картинки…» – Рони зажмурился, надеясь, что видение пропадет.

Только не Элоиза. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, Рони будет хорошим, Рони не осмелится осквернить рыжеволосую Мадонну – Целест называл так святую женщину, Элоиза тоже святая, Элоиза не может…

«…стать одержимой».

Она пронеслась, похожая на булаву в рост человека – без цепи, но с шипами, те выстреливали один за другим – из запястьев, голеней, из груди и позвоночника, делая ее похожей на дикобраза. Она одним скачком настигла медлительного Винсента – тот успел только выдохнуть коротко и тут лишился обеих рук – Элоиза отрубила их парой лезвий. Замерла на секунду, заливаемая фонтаном крови из артерий, а потом буквально зарылась в грузное тело, прорубая себе путь в его плоти.

Рони закусил губу, завороженный зрелищем.

В несколько секунд от Главы мистиков осталась лишь гора ошметков. Одержимая выплюнула отгрызенное ухо, выкрикнула короткое «Кха!» и метнулась дальше – в общую свалку.

«Одержимые. Они все одержимые, потому что так захотел Амбивалент… богиня Виндикара».

А Вербена сидела рядом с Целестом, не замечая безумия, не слыша ора бессмысленной ярости и предсмертных воплей, треска ломающихся скамеек, не чуя вони экскрементов из вспоротых животов, крови и размазанных по полу и стенам кусков, и держала его за руку. Над ними пролетела и разбилась в щепки кафедра, откуда вещали обвинители и защитники. Несколько щепок запуталось в волнистых волосах Вербены: она прикрыла собой Целеста.

– Элоиза! – Рони заставил себя встать. – Элоиза!

Он запнулся о чей-то череп, выжженный до неузнаваемости – только черные зубы скалились, словно грозили покусать. Рядом Глава ученых Флоренц дергался от удара электротока, обугливаясь медленно и распухая, как от газовой гангрены. «Иногда одержимые убивают себя сами. Мы работаем над этим тоже, может быть, газ какой – чтобы только на них действовал, а людей и Магнитов не трогал», – вспомнились Рони его же слова… или не его?

Неважно.

Из глазниц Флоренца потекли разжиженные мозги. Рони отвернулся, чтобы наткнуться взглядом на останки Винсента. При жизни он казался внушительнее, почему-то подумалось ему. Потом сразу трое – клубок-сгусток сцепившихся одержимых – влетели и размазали останки.

Хаос к хаосу.

«Покойтесь с миром», – проговорил Рони на телепатической волне, пробиваясь через помехи «психов». Он чувствовал себя оглушенным, контуженным – ни страха, ни ужаса, только холод и печаль. В центре пожара – замерзаешь, словно в подвале дешифратора.

Декстры нигде не было. Аиды – тоже.

– Элоиза! – снова позвал Рони.

Она пробивалась к выходу, срубая по пути головы, отсекая руки и ноги, прорывая бесчисленными лезвиями животы с такой легкостью, будто лопала мыльные пузыри.

«У них одна суть – ярость и лезвия. – Рони отсутствующе улыбнулся. – Элоиза могла быть хорошим Магнитом… жаль, что она стала одержимой. Жаль, что Вербена предала и ее».

Вокруг стояла пелена из дыма – дотлевали останки воинов и мистиков, принесенных в жертву, зарево мясных брызг и пыль от ломаемой мебели. Рони оглох от грохота и воплей, а потому чудилось, точно плывет в ледяной воде – пробивается сквозь злое, непокорное течение, и за ноги его цепляют водоросли, поросшие ракушками пальцы утопленников и крабовые клешни.

– Элоиза, – повторил он. Поднырнул под окровавленным рукавом «психа» – тот шибанул грубой болевой энергией, Рони привычно закрылся. Призвал, отключил. Лицо – незнакомое, почти нормально. На дежурствах так приходилось. Отключенный повалился под ноги двум «физикам», и те растоптали его, попутно заморозив и хрустко пробежав по заледенелой плоти. Несколько аристократов – я видел их в Сенате, подумал Рони, – перекидывались, словно мячом, шаровой молнией. Потом молнию разорвало – их тоже.

– Элоиза. – Пока достиг ее, запыхался, поскользнулся и упал в месиво крови, вымазался – от пяток до белесых волос. Встряхнулся, стряхивая быстро подсыхающую кровяную корку.

Вокруг дрожали стены Цитадели, сотрясались, словно больной чахоткой в предсмертном кашле.

Элоиза не обернулась: она была «разумной» одержимой. Вербена, по-видимому, контролировала ее прицельно, и теперь она с ухмылкой добиралась до Тао и Ависа, а те по-прежнему тащили обморочного Кассиуса.

«Что Целест говорил? Хорошие друзья… может, и так». – На Рони вывалился еще один Сенатор-«псих», и мистик призвал его, чувствуя знакомый прилив энергии. Старая истина – после призыва ресурс не тратится, а иногда даже восполняется. Необъяснимо, но факт.

– Я не могу! Мать твою, она слишком… сильная! – Тао метнул сгусток огня в Элоизу. Он запутался в десяти рогах на рыжей голове, обуглил и угас. На место опаленных полезли новые. – Не могу ее призвать… Гребаный Амбивалент! Гребаные одержимые!

Он заметил Рони.

– Эй! Ты! Помоги!

«Помочь воину? Но… подобное исцеляется подобным, что я могу сделать против Элоизы – „физика“?» – Однако Рони ведь шел к ней, шел – завороженно, сомнамбулой, хоть и пахло от невесты Кассиуса и его недосягаемой Прекрасной Дамы уже не молоком и ванилью, не медом и сладостью летних цветов, но кислятиной безумия и кровавым железом.

Потому что… это Элоиза.

Целест бы понял, и Рони шел к ней.

Снова огненный сгусток. Тао тоже в крови, а через лоб – ссадина, глубокая, кажется, глаз выбило – жмурится он всегда, но теперь будто рыдает красным. Ногти раскались добела, обуглилась собственная кожа. Тао, как никогда, похож на восковую свечу. Огарок свечи.

На этот раз удар настиг цель. Размазалось огнем по груди, прикипел кринолин к коже. Элоиза даже не вскрикнула, когда вплавилась в ее тело одежда – заголился левый сосок и лопнул, точно переспелая вишня; она рубанула наотмашь. Тоже – в цель.

Тао остался без пальцев. Сразу – всех, десятерых. Новый залп огня рванулся уже из культей.

– Я не могу! – кричал он. – Слишком сильная! Авис, тащи Касси… прочь… Ты, Рони! Ты сможешь!

«Не прикидывайся дурачком, – это был Авис, мрачный и длинноносый, его вид почти успокаивал. – Ты ее любил. Да похрен, что она физик. Действуй…»

Образ – нейтрасети и заточения. Много лет назад, память – для двоих, даже Вербена не знает. Напарники – ближе, чем любовники. Неужели Целест рассказывал? Или Авис сам достал… украл воспоминание?

«Нет. Винсент передал. Потом объясню, действуй».

Никогда прежде мистики не призывали «физиков». Но от Рони и не требовался призыв.

Он закрыл глаза и потянулся к Элоизе. Это оказалось неожиданно легко, очутиться вне грохота, воплей и стонов, вне разорванных в клочья тел, отрубленных ног и рук, вне вспышек огня, клубов дыма и шипения кислоты. Вне скопища «глюков» – тоже. А самое главное, вновь увидеть Элоизу прежней – ни шипов, похожих на гигантские уродливые язвы-наросты, ни остекленелого безумия.

Элоиза – Прекрасная Дама, у нее рыжие волосы – аккуратно уложенные в прическу. Она похожа на Целеста, как сестра-близнец, хотя у них два года разницы. Она похожа на осень. И возле зеркальной осенней реки сидит на берегу, кутаясь в легкую шаль и поджав ноги. Рони стоит позади. Она не видит его, а может быть, просто неинтересен – оба варианта верны.

Лениво и медленно течет река, огибая пальцы Элоизы. Она перебирает зеркальную гладь, словно гладит кого-то по голове.

Рони садится рядом на чуть пожухлую (пахнет ржавчиной и умирающим летом) траву с вкраплением желтых листьев. Прикасается к мокрому запястью Элоизы.

«Уходи, – говорит она. – Я хочу быть с сестрой. Вы это называете – призыв? Она призвала меня. И других тоже».

Можно ответить, что Вербена – не сестра. Амбивалент. Враг. И – Рони сам виноват, кто, как не он, когда-то внушил Адриану Альене – мол, «дальняя родственница»? Но Элоиза приняла Вербену добровольно.

«Ты уже послужила ей. И заслужила… покой», – отвечает он.

Элоиза медленно расплетает волосы – они выросли, они тянутся к воде и пьют ее жадно, будто корни растений. Тянутся и к почве, тоже зарываясь и вытягивая соки из темно-бордовой плодородной земли.

И земля осыпается сухим песком, а полноводная река мелеет, и в ней копошатся жирные розово-белые черви.

«Не могу больше». – Жалоба звучит по-детски. – «Эти лезвия… и огонь. От меня ничего не осталось».

«Я знаю – Рони держит за руку. Больше всего тянет прикоснуться губами к гладкой светлой коже, но боится оскорбить Прекрасную Даму. – Пожалуйста. Позволь мне…»

«Сожрать мои мозги – то, что недоедено? – фыркает Элоиза. Потом прикусывает язык. – Прости».

С каждой секундой она бледнее, в зелень – почти в тон собственным глазам, и Рони понимает – времени мало. Он сжимает ладонь, повторяя:

«Позволь».

«Умереть», – печально говорит Элоиза. Умирать ей не хочется.

«Уснуть, – уточняет Рони. – Я… делал подобное с твоим братом. Это вечное счастье. Это счастье, которое было у нас всех, и мы потеряли его, когда появились на свет».

Волосы Элоизы пульсируют темнеющими венами, теперь они и есть вены – опутывающие голову, воду и землю, а кровь в них черная, будто змеиный яд в ней. Она плачет темно-серыми, словно грифель – или мантии Магнитов, слезами.

Потом она целует его – рывком, оборвав попутно каждую нить из волос-вен.

Это – «да».

Когда Рони возвращается в Цитадель, полную боли и безумия, Элоиза лежит на полу в позе зародыша. Ее глаза пусты, а тело искалечено, но она дышит.

Дышит и улыбается.

– Так будет всегда. Я сделал, что мог. Уходите, – кивнул Тао и Авису, на бессознательного Кассиуса – тоже.

– Ты к Целесту? И Вер… Амбиваленту?

– Да. У меня нет выбора, – «снова нет выбора, я сделал, что мог – но Целест еще нуждается во мне». Рони обернулся, прежде чем спуститься к «лобному месту».

– Элоиза может прожить так еще долго. Она… счастлива. Позаботьтесь о ней.

Авис хлопнул Кассиуса по щекам, наверняка добавил пси-атаку, по крайней мере, тот очухался. Авис оттолкнул его и поднял Элоизу.

Ответил он за троих: себя, беспалого Тао и бессмысленно зажимающего рот Кассиуса:

– Обещаем.