Текст книги "Минск 2200. Принцип подобия"

Автор книги: Майя Треножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

22

Календарей у Целеста отродясь не водилось – дни похожи, как веснушки. Выходные и праздники ничего не значат, у болезни отпуска нет, и у Магнитов тоже. Весну угадывал по перестуку тающих сосулек, травяному запаху и по тому, что прятали в глубину шкафа теплую одежду. Рони наверняка еще по заразной, хуже гриппа, всеобщей эйфории – лейтмотив, сродни закрученной мелодии.

Календарь он купил, чтобы зачеркивать дни: Объединение решили назначить на первый день весны, первый день нового года – пробуждение от серо-белого сна, зимней спячки. Люди не так и далеки от ящериц и сусликов – без солнца и тепла тяжко из норы или из-под камня выползать.

До эпидемии новый год праздновали, знал Целест, посреди зимы – старый бог людей родился в самую темную и студеную ночь года, но не принес счастья ни себе, ни последователям: бог умер, его мир умер. А Мир Восстановленный не желал радоваться снегу и льду.

Вычеркивал, вдавливая в шероховатую дешевую бумагу, время до весны – на календаре, подвешенном над кроватью, была изображена улыбающаяся Вербена, и в те вечера, когда не встречался Целест с прототипом, – разговаривал с картинкой. Или с Рони – о Вербене и об Объединении.

У идеи-фикс запах клейких лиственных эмбрионов. И цвет зеленый – команда «вперед!».

Целест не сомневался: все получится. Они ведь готовились – Элоиза и Кассиус правдами-неправдами то ли выбили, то ли подкупили, то ли просто обманули всех (кроме отца? Или его тоже? Она так и не рассказала, принося известие, как подарок на день рождения – в фольге с ромашками и угадай-какой-руке); Гомеопатов пригласили на празднование начала года официально. Сенатский гонец в черно-красной ливрее, выутюженной до крахмального хруста, под любопытными взглядами малышни, недоумевающими – Гомеопатов постарше и торжествующими – «заговорщиков» прошествовал к каждому из четырех Глав с официальным письмом. Авис по-вороньи предположил – мол, выставят взашей, но…

Не выставили.

«Дело теперь за твоей Вербеной, – хмыкнул потом посрамленный Авис. – Посмотрим, как она убедит…»

«Убедит». – В тот момент Целест смахивал на религиозного фанатика, спорить – себе дороже.

Целест не сомневался.

«Она воплощенная», – говорил о Вербене Рони; она может убедить и объяснить доходчивее бубнежа о схемах, стратегиях и планах – и определенно эстетичней расправ в затхлой пыточной. Недаром ее месяца два проверяли в Лаборатории и самой Цитадели – по всем параметрам мистик, причем сильный. Но нет – никаких мутаций. Талант, слава выжившим богам, не считается ни аномалией, ни приговором.

Рони говорил, мол, Винсент способен целую Империю превратить в марионеток, пуговичноглазых зомби, однако Целест поставил бы на Вербену – она умеет убеждать. Без гипноза и иллюзий. Без «мозгожорства».

«Она воплощенная». Пускай так. Люди должны узнать о войне – и принять в ней участие, настоящие гомеопаты-доктора ставили во главу угла пациента – если не организм борется с болезнью, что сумеет врач? Орден Гомеопатов помнит принцип подобия, зато запамятовал принцип исцеления – пора напомнить. А кумиру поверят скорее, чем политику или мрачному инквизитору в серой мантии в пятнах подсохшей крови. Властители умов, властители душ – в каждом поколении свои пророки. Их услугами просто надо уметь пользоваться, оплата по прейскуранту. А Вербене нужен только Целест. Она повторяла десять, сто и тысячу раз. А он повторял за ней.

Подбитые карандашом, утопали числа на календаре, будто одно– и многоклеточные корабли в игре «морской бой». Целест торжествовал и готов был грызть остатки зубами – поскорее, черепашья упряжка, ну хоть чуть-чуть – быстрее. Так дети ждут именин и обещанного еще полгода назад велосипеда. Так заключенные грезят об освобождении. Порой казалось, будто двухмерная Вербена выгибается со стены и помогает зачеркивать злополучные цифры.

Когда наступит весна – объединятся Гомеопаты и… все остальные.

Когда наступит весна, уничтожат Амбивалента.

Когда наступит весна, Ребекка Альена простит Целеста.

Когда наступит весна…

«Мы с Вербеной будем вместе – по-настоящему. И уж точно – навсегда. Как в старых книжках, верно?»

«Конечно, – отвечал Рони, неизменный и невозмутимый, словно булыжник – избела-серый камень с вкраплениями кварца; на брусчатке не расти цветам. Провисала пауза, но ее можно списать на типичное-типичное слов не хватает. – Именно так».

Зима – тоже женщина: на непривечание обиделась, погрозила напоследок морозным кулаком – в начале февраля завалило Виндикар чуть не по шпили Сената и Цитадели, да и хлопнула дверью досрочно. За неделю до празднеств воцарилась жара почти июньская. Из вспухшей комковатой земли поперла одурелая, пронзительно-салатовая, как «химические» краски, трава, а не менее одуревшие от такой смены температур жители вытаскивали футболки и сандалии, задумчиво поглядывая на свитера и пальто – убирать их или не стоит, вдруг зима передумает и доработает положенный срок?

Для празднеств выделили, конечно, Площадь Семи – самую просторную и самую знаменитую. Целест подозревал, что отец его выступал против: Площадь Семи, несмотря на пропаганду и официальные версии, ассоциировалась в народном сознании с чем-то антиполитическим, бунтарским, вроде булыжников или скрещенных серпа и молота (символа одной из древних, построенных «на» и «в» крови, империй).

Но – она же самая просторная, куда денешься? Каждый год спорят и каждый год празднуют на Площади Семи, к которой удобно прилегают пара скверов с фонтанами и скамейками, и которую нетрудно оцепить стражам и Магнитам.

Безупречный аргумент: все для вашей безопасности.

Стучали молотками и вжикали пилами строители еще по морозу – первый день года должен быть отпразднован, а как зарядило солнце – веселее работа пошла, Целест и Рони каждый день урывали хоть полчаса, бешеной собаке сто верст не крюк, – заглянуть, как из беложелтых, пахнущих смолой и орехами досок складывают подмостки – сцену. На ней выступать будут сенаторы, само собой.

И Вербена. Вербена – тоже.

Эпидемия, должно быть, зиму провожать отправилась – ни единого случая одержимых, один раз подозревали «психа» – оказался шарлатан-жулик, выманивал банальным гипнозом в порту кошельки. Сознался, едва схватили его Магниты, – и позорно обмочил штаны, а уж стражам и старой-доброй тюрьме обрадовался, как поцелую прекрасной принцессы.

«Будет нелегко убедить простой народ, что мы не чудовища», вздохнул Авис после того, как услышал от Тао эту байку.

«Ничего, получится!» – Целест как раз думал, что пора зачеркивать очередную закорючку на календаре.

Первого марта он проснулся в четыре утра. За окном фиолетовыми пятнами ползли облака, до восхода – часа три еще, но на старом брюзге-вязе уже свили гнезда и горланили горлинки, и пестрил зачеркнутыми метками календарь. В предрассветном сумраке улыбалась Вербена. Целест считал уже секунды; сев на кровати, гладил шероховатую бумагу.

«Что важнее? Амбивалент, объединение или помолвка? Магниты почти никогда не женятся, а уж из „нормальных людей“ кто пойдет за мутанта?.. Вербена. Вербена пойдет».

Она кивала с плаката. Пробивался прохладный, пахнущий ивовым (вербеным) цветом ветер.

Ранняя весна. Хороший знак.

Рони на соседней кровати спал с полуоткрытыми глазами – не первый раз, Целест когда-то пугался, потому что напарник здорово смахивал на мертвеца или кататоника, потом привык. Белки и сетчатка сизо отражали мутные, засеянные облаками небеса. Губы шевелились – может быть, Рони читал его, Целеста, и его грезы превращались в сон. Целест спрыгнул с кровати и пихнул Рони под бок:

– Просыпайся. Сегодня…

Рони скривился – Целесту будто зажженную спичку за шиворот засунули. Действо не начнется раньше полудня, Магнитов призовут к девяти-десяти, зачем торопиться? Он зевнул, взъерошил волосы – они растопырились прозрачными ежиными иглами. Умыться и действовать. Сегодня великий день, и…

«Помолвка. Целеста и Вербены. Элоизы и Кассиуса. Будто надписи на заборах – с „плюсами“ и сердечками, подобной наскальной живописи тысячи лет. Я не добавлю своего. Пусть так. Я выбрал сам».

Он опередил Целеста – нырнул в ледяной душ с головой, целиком, словно смывая недостойные «лучшего друга» мысли.

На Площадь Семи подвезли к семи утра – еще пустынная, она пахла смолой свежих досок, почему-то бумажным клеем и неотвязно – листьями. Стражи косились на Магнитов, старались держаться подальше – впрочем, как проверил Тао, выпивкой делились. Толстый страж, усыпанный веснушками до сходства с перепелиным яйцом, хмыкнул: «Не понимаю, чего вас нелюдями кличут, нормальные ж парни и девчонки». Щербато усмехнулся Аиде, но та отвернулась. Она до сих пор не нашла постоянную пару – вместо убитого мужа.

Периметр Площади – плюс несколько дежурных постов в маленьких скверах, скорее для очистки совести. Стражи маскировались под столбы, Магниты – под камень. Черно-красное и серое. Нельзя мешать веселиться.

Фиолетовое смыло прочь, день иззолото-лазорево выкатился – сразу, целиком, беззастенчиво. Все приветствуют весну, все приветствуют тепло – Вербену тоже будут приветствовать, думал Целест, ловя взглядом ранних посетителей Площади. Пока не гуляк, все больше торговцы палатки ставили, да кто-то из мелких чинов городской администрации суетился. Всякий раз, минуя Магнитов, отдергивались, будто от кипятка.

– Они нас боятся. – Авис традиционно позаимсто-вал у Целеста сигарету.

– Не больше, чем обычно, – возразил Рони. У него уже заныли ноги – от одной мысли, что придется стоять навытяжку до вечера, делалось дурно. Рони прислонился к фонарному столбу.

А Целесту хотелось вогнать шпоры в атласные бока времени или хотя бы наподдать под зад. Сколько можно тянуть? Он ждал слишком долго.

Полосатые и цветастые палатки расцвели подснежниками. Вообще-то в этом году подснежники отцвели в середине февраля еще, тоже озадаченные внезапным теплом. Палатки замещали их. А в палатках – набор «все для праздника», лакированные сахаром яблоки и пунш, бублики в россыпи ванильной пудры и жбаны кисловатого пива. Пахло углем жаровен и гуталином – сапоги начистили до бриллиантового блеска.

На Площадь Семи вели семь улиц – между прочим, официальное толкование названия, и по каждой из них тянулись люди. Кто-то вертел черно-алые флаги на тонких деревянных палочках, похожих на свежие кости. Кто-то заранее хлебал пиво и терпкое прошлогоднее вино – дешевле «догнаться» заранее, на Площади заломят вдесятеро.

Рони и Авис жмурились от наплыва мыслей, эмоций и образов. Потом вылавливать надоело – отсекли экраном. Авис стрельнул очередную сигарету.

– В прошлом году замерзли до сосулек в носу. Спасибо, хоть тепло, – припомнил он.

– Правильно. Так и должно быть. – Целест смотрел в разномастную пестрядь улиц, блекло-зеленую кашу первой листвы, туда, где розоватый горизонт смыкался с землей. – А ты можешь предсказать будущее? – внезапно развернулся к мистику. Тот ведь хвастался – ясо-новидящий, мол.

– Могу, Целест. Оно тебе не понравится.

– Д-да? – запнулся, но сделал вид, что веселится. – И что тебе привиделось?

– Красное, – ответил Авис. – Много, много красного. Но твой век долог, Целест.

Рони вкатился между ними, как слегка подтаявший и липкий снежок:

– Да ну? – фыркнул он, и Целест ощутил будто прикосновение мягкой лапой. Кроличьей счастливой лапкой – все будет хорошо. – А про меня чего-нибудь насмотрелся?

– Про тебя? – Авис смерил сверху вниз, в профиль – одним глазом. – Ты останешься со своим напарником. Навсегда.

– Как непредсказуемо! – Через Целеста фыркать, и оттягивать воротник – жарковато с утра, розовое солнце желтеет и спеет быстрее диких груш. – Эдак и я могу предсказать… вот, например, что через пару часов здесь яблоку негде упасть будет. Засахаренному.

Он не ошибся. Крупой из дырявого мешка ссыпался народ – уже толкались локтями, протирая местечко поближе к сцене. Пахло ванилью, корицей и некрепким алкоголем (крепкий власти города запретили – во избежание беспорядков). На вычищенной площади потихоньку воцарялись промасленные обертки от яблок и пирожков. Народ веселился, шумно спорил, кое-где уже мерялись силой, пели и даже целовались.

Все ждали весны. Все ждали завершения – и начала года.

Эпохи, думал Целест.

Несколько молодых стражей затянуло в толпу – к чертям дежурство, пока начальство не видит, будь поближе к народу. Неплохая, между прочим, политика. От Магнитов, как обычно, держались подальше. В группке парней один – бритый и в щетине, похожий на лупоглазого ежа, сально пошутил насчет Вербены; Целест мигом кинулся к «обидчику» – но на дуэль вызвать не успел. «Еж» со товарищи смотались от «чокнутого мутанта» – аж пятки сверкали. Натурально – подбоем на каблуках.

– Это очень продуктивный способ подружиться с обычными людьми, – прокомментировал ехидный Тао.

Целест только плечами пожал. По мере того как переполнялась Площадь Семи, ожидание перевешивало – невыносимо. Каждая минута весила тонну. Или две. Остальные Магниты скучали или беззастенчиво злоупотребляли страхом – например, бесплатно добывали сэндвичи и пунш на апельсиновых корках.

Неподалеку хмурилась Аида. Она изгрызла губы, и те смахивали на пару кусков сырого мяса. Рони ловил себя на том, что смотрит на вспухшие пиявками губы, с тонкой, едва наросшей кожицей и близкой кровью, – отталкивающее притягивает.

Оглянувшись на Целеста, Тао и Ависа, Рони шагнул к Аиде.

– Ты до сих пор без пары, – заметил он.

– Обещали подыскать. Одна не останусь, куда ж денусь. – Кажется, Рони слышал уже подобное или просто в чьем-то разуме прочел. – Да и разница-то…

В тот момент она размышляла о мозоли на мизинце и потрескавшихся губах, их нужно смазать, что ли. Ее не преследовали кошмары – Магниты быстро забывают лица умерших, особенно воины. А мистики умеют экранировать и списывают в архив. Универсальные солдаты-киборги-дешифраторы – не умели, поэтому и проиграли.

Плоть совершенней железа. Железо не восстановится само – всякая плоть живет до смерти.

Рони открыл рот, чтобы пожелать хорошего года, вспомнить полагающиеся фразы – удачи-счастья-здоровья; тысячи лет люди желают одного и того же, как правило не получая желаемого. Рони сплел иллюзию терпковатого цитронового аромата, окутал им Аиду.

– Эй. Я предупреждала: не лезь… – «ко мне в мозги», не договорила девушка, и сжала его ладонь.

Толпа загустела и выплеснулась к краям площади: приветствовали черно-алые мобили сенаторов, окруженные элитными стражами на нервных тонконогих скакунах – вороных, конечно. Целест был готов взобраться на ближайшее дерево или зачерпнуть ресурс под левитацию – приехала ли уже Вербена; сдерживался пока, по-гусиному вытягивая и без того длинную кадыкастую шею. Он протиснулся к Рони и Аиде, дернул того за рукав:

– Рони, ты Вербену чувствуешь?

Мистик воззрился сначала на Аиду, потом, жмурясь, – куда-то в заляпанное солнцем и парой облаков небо, и только затем на Целеста:

– На Площади несколько тысяч человек. Ты воображаешь, я способен «почуять» одного?

– Не одного, а Вербену, – отмахнулся Целест. Неохотно вернулся на место. Рони покачал головой, кивнул Аиде – мол, извини, я должен быть на посту. Еще увидимся, день долог и дежурство сверхурочно.

Рони улыбнулся через силу. Сегодня праздник, сегодня Объединение. Нужно начерпать радостного возбуждения – хотя бы у Целеста, тот искрит надеждой, словно игристое вино – пузырьками.

«Хочу в Цитадель. Спать». – Улыбка исчезла, едва Рони позабыл о ней. Захлестнуло – потянуться к Целесту, дернуть за рукав: пожалуйста, отойдем куда-нибудь. Хотя бы к паркам, там тоже нужны Магниты…

Не имел права. Целест слишком долго зачеркивал дни.

Рони вспомнил об улыбке. На улыбку не нужен ресурс.

Гул всколыхнулся до экранов, а толпе пришлось потесниться. Гибкие лошади покачивали багряными перьями в гривах, косились на обступивших их людей – они были хорошо воспитаны и боялись наступить на чью-нибудь ногу. Всадники держались в седле навытяжку, на табельном оружии – длинноносых ружьях – переливались блики. К таким же блестящим мобилям тянулись тысячи рук – светлых и темных, тонких и мускулистых, обломанные ногти с каемкой грязи, и хрупкий розоватый маникюр, и обгрызенные заусенцы, и пухлые младенческие ручки – матери вместе с детьми. Словно разорвать хотели – каждому по кусочку, мобиля, коня, стража и сенатора. На память.

Толпа объяснялась в любви.

Целест усмехался – толпа всегда признается в любви властям: на празднествах, где обещают пару бесплатных кружек – выпивки, да горсть серебра под ноги, пни ближнего своего да выхвати. И отворачиваются с плевками, едва поднимается хлебная пошлина.

Вербену они любят бескорыстно. Вот в чем разница.

Может быть, Элоиза и Кассиус будут хорошими владыками Империи Эсколер, но никакая власть не сравнится с богиней.

Мобили двигались медленно – сантиметр за сантиметром, Целест представил водителей – аккуратные и чуть испуганные, как и конный эскорт, – интересно, воткнуты ли у них перья в фуражки? Почему бы и нет?

Толпа скандировала: Виндикар. Сенат. Кто-то даже – имена, не последнее – Адриан Альена. Элоизу помянули среди прочих – пару раз, большего не заслужила пока. Кассиуса Триэна – и того реже.

Целест перехватил въедливый, как заноза, взгляд Тао. И демонстративно закурил, выдыхая дым в лица, макушки и стряхивая пепел на чужие мантии и рукава. Под неразборчивую ругань и угрозу «затолкать в зад», с сигаретой пришлось расстаться – ее втоптали в грязь, разнесли по крупицам, на чьем-то плоском каблуке дотлевала секунд пять искра.

Рядовые стражи занялись делом – уже оттаскивали оборванного красноносого парня – пытался разгрохать бутылку из-под пунша о лаково-железный бок мобиля, усмиряли пару не в меру рьяных дамочек. Спокойно, думал Целест, все спокойно и мирно.

Сущая идиллия.

Лишь бы обошлось без одержимых.

Пока толпа осыпала правителей воздушными поцелуями и ранними обморочными подснежниками – а стражи следили, чтобы не подмешалась где дохлая кошка или сгнивший еще зимой томат; со стороны сквера потянулись невзрачные мобили Гомеопатов. Рони дернулся, скорее почувствовав, чем увидев – из-за маленького роста видел он разве спины и животы, разноцветное месиво-толпу. Гомеопатов никто не охранял и не сопровождал – Декстра перемахнула через борт кабриолета (Рони подозревал, что кабриолетом мобиль стал оттого, что крышу когда-то ободрали, и проще было перелицевать, чем чинить), тряхнула факелом волос – и откатилось столпотворение, три и десять шагов назад. Глава Мистик – Винсент мобиля не покидал, напоминая глубоководную бескостную рыбу, которую зачем-то выволокли на поверхность.

«Лучше бы он убеждал объединяться. – Рони покосился на Целеста. – В нашу… вернее, в силу Винсента я верю. Я ее чувствую. А Вербена – просто хорошая танцовщица, не более того».

Он не стал высказывать вслух, разумеется.

Выбрался из песочно-бурого мобиля и засуетился, что-то бормоча Декстре, Гораций – бликовали стекла очков и золотая оправа. Флоренц командовал «отрядом» ученых – равняйсь, смирно. Откуда-то приволокли раскладной стол с пробирками.

«Это что, реклама – протестируйся и вступай в ряды Магнитов?» – предположил Рони и, не удержавшись, потянул Целеста за полу мантии – глянь.

– А, новая разработка. Якобы вакцина… они всю зиму над ней работали, – сообщил Тао.

Целест развернулся, хлестнув его рыжим хвостом:

– И чего, есть толк?

– Нет, разумеется. Но ученые же должны что-то делать, кроме розыска Магнитов, верно?

Гомеопаты традиционно заняли левый от сцены фланг, и мгновенно очутились в одиночестве. Толстый малыш, закутанный в цветастую шаль, ткнул розовым пальчиком в Декстру – мол, а почему тетенька горит? Простоволосая женщина – очевидно, мать – подхватила малыша, поволокла прочь – не оглядываясь, разве сплюнула через плечо.

«Н-да, Вербене придется постараться», – в который раз вздохнул Рони. Встряхнулся – через силу. Они поменялись с Ависом? Тот вроде и весел, даже голову вымыл, и волосы у него оказались не черные, а темно-каштановые.

А Рони – будто на похоронах. Выпил бы пунша, да алкоголь уж больно «сшибает».

Плохое предчувствие – бабкины сказки. Будущее неизвестно, а мистики-ясновидящие – выдумка.

И потом… Авис ведь обещал, что он останется с Целестом навсегда. Чего еще желать?

Рони сцапал у Ависа фляжку – фляжка была теплой оттого, что прошлась по кругу не раз и не два, переняла тепло рук, а содержимое – прохладным, в горле полыхнуло не хуже «волос» Декстры.

«Может, подействует, а?»

Им досталось хорошее место – всего-то метров тридцать от сцены, все видно и слышно. Целест втайне опасался, что запихнут куда-нибудь на задворки оцепления – периметра или вовсе к подступам Площади. Обошлось.

«Ну же, быстрее!»

Хотелось подогнать тяги в моторы мобилей, сенаторских и «своих», а заодно плеснуть скипидаром под лошадиные хвосты.

Вербена наверняка появится позже. Официальная часть – речи и обещания (как будто им кто-то верит), прошлогодние листья и талый снег – столько же стоят слова. Целест переминался с ноги на ногу, сдернул резинку с волос, высвобождая стянутые пряди. Рывком ветра их разметало – рыжим флагом, пародией на флаг Империи Эсколер. От гама, выкриков и тесноты накатывало жарой.

Тридцать мобилей протянулись через Площадь рубиновым ожерельем. И вспыхнули – открытыми дверями почти одновременно – молодцы шоферы, дрессированы хорошо. Снова потеснили толпу, напряглись стражи и Магниты – были случаи, когда в сенаторов стреляли на празднествах, оружие запрещено… ну так и Пестрый Квартал официально не существует.

Покидали мобили в порядке старшинства – от низшего к высшему; Элоизу Целест углядел первой, отметил – наряд похожий, все-таки много общего у Сената с Гомеопатами, только мантии красные, а не серые. В сложной прическе были вплетены рубины, однако несколько терялись в медяно-рыжих волосах, только перемигивались, изредка дразнясь. Целест не удержался – махнул сестре рукой, Элоиза моргнула ему и отвернулась: нельзя нарушать этикет.

Вторым показался Кассиус, бледный, как обморочная моль. Старался держаться непринужденно, но волновался более Элоизы – Триэнов недолюбливал не один Адриан, отец Кассиуса прославился тем, что казнил на Площади Семи – семьдесят, за что конкретно, Целест забыл… помнил только, что содрали кожу заживо и развесили на столбах на манер флагов.

Красное – цвет Виндикара.

Кассиуса встретили улюлюканьем, Целест расслышал хруст вывернутых суставов – кому-то заламывали руки. Из мобиля уже показался третий, молодой, но уже плешивый тип, имя которого Целест не помнил – как и остальных.

Последним воздвигся над Площадью и самой Империей Адриан Альена, Верховный Сенатор. Приветствовали его дружным – «славься», а Целест отвернулся, будто бы за фляжкой – Рони протянул ее без вопросов.

«Может быть, у меня и отличный отец… нет, не так. Мой отец – хороший правитель. И неважный отец». – Целест облизал обгрызенные и теперь прижженные губы.

«Да и какая разница…»

Жаль, нет календарей, которые вычеркивали бы часы – разве, прислушаться к тиканью в чужих карманах. Время тянется и тянется, людским говором и плеском настойки во фляжках, а пунша – в пластиковых стаканах; цоканьем копыт и каблуков, изредка – детским плачем или пьяным воплем – вопль тут же затыкают. Тянется в искусственной людской духоте, с небес дует ранневесенней прохладой, но внизу – испарина. Ожидание. Сжижение. Мозгов.

Целест невидяще смотрел, как выстраиваются вокруг трибуны-арены стражи; каждый член сената скажет пару традиционных слов, в заключение Верховный провозгласит величие Империи, и… «Каждый год одно и то же. Наверное, поэтому так и любит народ эти празднества, поэтому бросает к полированным сапогам стражей – до трибуны все равно не докинешь – цветы. Стабильность. Стабильность – это хорошо».

Среди ритуалов – его личный: когда говорит Адриан Альена, оглядываются и на Целеста. Прежде – с легким сочувствием и жалостью, вместо единственного сына-наследника – рядовой Магнит; дурная судьба. Быть Магнитом – тоже почетно, вроде бы… но лучше им не быть.

Прислушиваясь к голосам, что разбегались в толпе, Целест вывел: в этот раз Адриану сочувствовали особо. Еще бы – сын отрекся от родового имени.

«Может быть, оно и к лучшему», – расслышал Целест лицемерный вздох надушенной кринолиновой дамы с цветастым веером в стянутой перчаткой руке. Ее приземистый тучный муж морщился: вокруг стражи да Магниты, неудачное место досталось – а они, между прочим, аристократы. Он пробормотал что-то о жалобах и «никакого порядка». Целест отсалютовал парочке, те позеленели до оттенка юной мартовской травы, и поспешили затеряться в толпе – оказалось, что аристократы работают локтями не хуже простолюдинов.

С трибуны вещали о благе народа и величии Империи.

Адриан Альена возвышался над толпой, в точности как Целест – над своими собратьями; высокий рост – генетический признак, как и рыжие волосы, и зеленые глаза. Целест отворачивался. Сходство слишком очевидно – он мог пригрозить шипами кринолиновой тетке, но не всему Виндикару.

Усиленный микрофонами, акустикой и экранами на столбах, голос разносился по Площади – чуть хрипловатый голос. Отец тоже курит, только не дешевые сигареты, а эбеновую трубку. Кто из толпы знает это? Целест знает, в девять лет он утащил из запретных апартаментов курительные принадлежности и потом три часа кашлял. Его не наказали. К нему относились словно к безнадежно больному.

А сейчас он мертв. Почти пятнадцать лет, как мертв.

Отрекся от отца, предал мать, проклят и изгнан.

И по-прежнему слышит голос, обещающий Империи Эсколер счастье, процветание и мир.

Приблизительно к «полуфиналу» – Альена повысил тон, суля гражданам покой и снижение налогов – появилась Вербена. Первыми ее ощутили мистики, Авис взмахнул руками, словно разбуженная внезапным ливнем птица. Рони очнулся от своей вечной полудремы, они переглянулись.

– Что такое? – Но Целест знал ответ. Все отчасти эм-паты… иногда.

– Скоро, – только улыбнулся Рони.

Целест ощутил дрожь в руке, и будто ломался карандаш – которым он зачеркивал дни, часы и секунды.

Почуяла Вербену и толпа – неявно, гигантской собакой прижала уши, завиляла хвостом. Очередной мобиль не сопровождали кони и люди на конях, он метнулся через проулки сине-серой полутенью. Кто-то замечал его, кто-то нет, но скорее чуял.

– Она уже здесь, – успокоил или наоборот добавил масла в огонь? Рони не был уверен, но в который раз улыбнулся, на всякий случай. – Только сначала… ну, понимаешь, официальная часть. Как всегда.

Первые годы – и первые празднества новолетия в Вин-дикаре, деревенский мальчишка, ошарашенный величием празднеств, с открытым ртом слушал Верховного Сенатора – может быть, готов был молиться, плюхнувшись в грязь округлыми коленями и окунув в лужу белобрысый лоб.

– …Как всегда, – повторил Рони, отмахиваясь от невидимой мухи или осы. Солнце лезет в глаза – желтое и горчит, как порченое масло, и с каждой минутой труднее закрываться от белого шума эмоций.

Почти за гранью выносимости.

«Я становлюсь слабее? Или, наоборот, сильнее – повышается чувствительность? И если так…» – Рони оглянулся на учителя; равнодушный к словам Верховного Сенатора и приближению Вербены, Глава Винсент держался чуть поодаль от сцены. Декстра что-то шепнула ему на ухо.

«Когда-нибудь спрошу, каково это – верхний уровень силы и бесконечный ресурс. Когда-нибудь. Наверное».

Толпа вздрогнула. Собака дождалась – напружинила мышцы, свесила язык, задергала колечком хвоста – быстро-быстро колотила себя по бокам, и готова была нестись к истинному хозяину.

Хозяйке.

Вербена медленно шла через толпу – без сопровождения, без стражей или личных охранников; Целесту пришлось подпрыгнуть и зависнуть на пару секунд – разглядел все-таки, и поползла переводная картинка – дежавю.

В точности как много лет назад в грязном притоне Кривоногого Джо. Сотня или многие тысячи – все равны перед богиней. Она завернулась в такие знакомые лепестки невесомой перламутровой ткани, под прозрачной одеждой угадывались очертания фигуры, темно выпирали соски, но Вербена не выглядела обнаженной – не более чем дерево или цветок.

По распущенным волосам разливалась синева – блики неизменной заколки. Целест облизнул губы: вот она, разница. В баре заколки не было. Сейчас – есть.

Люди отступали и улыбались вслед Вербене. Ни попытки потрогать, ни шутки непристойной вслед; по мере того, как проникала Вербена в толщу толпы, трезвели пьяные и утихали перебранки. Про трибуну с Верховным Сенатором не то чтобы забыли – но вполглаза следили, вполуха слушали. Казалось, Виндикар готов преклонить колени, в едином выдохе: богиня.

«Культурный феномен последних пяти лет», как цедят аристократы-критики в дорогих салонах и клубах; «Вельвет» сгорел, но многие остались. После абсента и таблеток тянет на философию, но истина – вот она, собачий хвост толпы и приглушенное повизгивание.

Восторг.

Сколько бы ни выступала, ни появлялась Вербена – никогда не приестся, никогда не отмахнутся от нее – вчерашний день, найдите чего посвежее.

– Она воплощенная, – проговорил Авис чужую фразу. Рони только кивнул и дернул Целеста за полу плаща: спускайся. С небес на землю.

Да, Вербена уже здесь. Не повод расходовать впустую ресурс – на глазах всей Цитадели, и Глав в частности…

Наверное, Рони просто завидовал.

– …все дурное из прошлого пусть останется там, а благое – возьмем же с собой в новый год, да восславит-ся Мир Восстановленный – Империя Эсколер и сердце ее – Виндикар, – последние слова Адриана Альены рассыпались в тишине. Впрочем, Альена улыбнулся «приемной дочери», кивнул стражам – они же изображали оркестр. С барабанами, трубами и литаврами; дикарская или бойцовая музыка.

То, что нужно, подумалось Целесту. То, что нужно, чтобы убедить объединиться… и говорить про Амбивалента.

Он обернулся к Главам, почему-то зацепился взглядом – ученый и теоретик, Флоренц и Гораций, «лучшие враги» синхронно сложили руки на груди. У Флоренца получилось почти величественно, Гораций же скукожился старым грибом, очки ползли к кончику носа.

Некоторых трудно изменить. Но можно попробовать.

Вербена двигалась медленно-медленно; приглядевшись, Целест понял, что идет она босиком. Притихшие люди и синхронное дыхание; часть Магнитов скептически гримасничает – особенно мистики; реальность расползалась в пыль, как иссхошая глина.

По той пыли и шла Вербена.

У Вербены розовые ногти и пятки. Узкие голени – на правой серебристый браслет в виде змеи. Змея – символ Гомеопатов.

Целест едва сдержался, чтобы не прокричать ее имя. По лбу сползла и затекла в уголок глаза капля пота, он сморгнул ее, как смаргивают слезу. Тем временем Альена и сенаторы покидали трибуну – сцену, добровольно уступая место истинной владычице – хорошо, что она просто девчонка, которая не предъявляет прав и не пытается диктовать волю. Вербена поднималась по грубо обтесанным фанерным ступеням; по-прежнему босая и перламутровая.