Текст книги "Минск 2200. Принцип подобия"

Автор книги: Майя Треножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Магнитом-воином Целестом – здесь Гораций едва не оговорился и не назвал подсудимого «Альена», однако прикусил язык – всегда замечались систематические нарушения дисциплины, непоследовательность в действиях, излишняя и осуждаемая лично им и всем сообществом Гомеопатов жестокость.

«Жестокость? Это когда… когда я возмущался, на фига одержимых пытать?» – Целест дернулся. Цепи мелодично звякнули, а нейтрасеть зашипела, как вода на раскаленной сковороде – подбирала капли ресурса.

Откуда-то тянуло тухлятиной и сточной канавой – наверное, от «арсенала» любителей покидаться гнильем и кошками, но Целесту мерещилось – изо рта Главы теоретиков, от каждого слова.

«Ненавижу».

И вновь Рони словно прижимал к горячечному лбу мокрое полотенце: т-сс.

Гораций шуршал своими записями, зачитывал «отрывки из личных замечаний и характеристик подсудимого». Ввернул даже термин из старых книг Архива – «психологический портрет». Портрет, правда, более смахивал на карикатуру – злобного безумца, мятежника и неблагодарной дряни.

«Хорошо, что Вербена не слышит». – Ярость перегорела и рассыпалась пеплом. Целест кривился – от запаха, и только.

…Или жаль – что ее нет здесь? Целест бы попросил – последний поцелуй, попрощаться, как в старых драмах; и потом – на эшафот, будто к себе домой. Магниты умирают рано – исключений мало; не все ли равно – одержимый или гильотина? Или что они придумают?

Гораций указывал на него дрожащим пальцем и теперь обвинял в «провокации паники по поводу Амбива-лента».

«У тебя хорошие друзья, и ты счастливчик, – едва не процитировал в ответ дешифратора – вот что я могу сказать в оправдание. – Но Амбивалента не остановить. Он – конец всему. Я хотел помешать… а вы?»

На голени открылся и закровоточил старый шрам – еще от кислоты безумного Тиберия. Сидеть смирно не получалось.

Минуте на десятой Целест демонстративно зевнул. Фарс толком не начался, а уже надоел. Смотрят на него – вчерашние друзья и соратники, будто и впрямь главный враг всея Виндикара, чудовище из диких Пределов, на самого Амбивалента небось так бы не пялились. Сопляки-воины, которых порой тренировал, – шепчутся, и в их оттопыренных карманах мокнут червивленные яблоки.

После Горация выступил замученный Флоренц – коротко вывалил охапку научных терминов с «генетической предрасположенностью к агрессии», «возможном нервном срыве». Добавил – «причины понятны с научной точки зрения». На том спасибо, решил Целест; а из толпы кто-то перехватил луч из окна и зеркалом запустил солнечного зайчика. Бело-рыжее пятно металось, подпрыгивало и передразнивало всех и каждого. Целест завидовал.

«Быстрее. Быстрее. Я скажу, я все-таки скажу – моя жизнь не ценнее окурка в луже, и драться не могу… Но могу говорить».

Он сравнил с празднеством – тогда тоже ждал и зачеркивал дни. Тогда все решала Вербена, а сломал отец. Теперь… вновь отец, в каком-то смысле.

Собака Виндикар скалила клыки и рычала. Кассиус хранил позу мраморного изваяния – или стража у дверей Сената; Целест все ловил его – глаза в глаза, хоть на секунду, – безрезультатно.

«Нас легко можно поменять местами, верно? Правда, я помятый какой-то для Повелителя Империи… Но не я один».

В тот момент Флоренц вцепился в край трибуны, и щербатая доска вогнала в палец занозу. Он оборвал многосложный научный термин на середине, отмахнулся и поспешил прочь, выгрызая больное место.

Суд по правилам Эсколер – без обвинений и оправданий. Только правда, а решение за судьей.

Целест знал его.

И зрители – не хуже; улюлюканья и выкрики пробивались сквозь торжественную строгость. Киселем вязла духота. Цитадель – мертвец с опарышами во вспухшем брюхе, скоро прорвется, и мы все либо сдохнем, либо обретем крылья. Может, то и другое вместе…

Рони поймал этот образ и поежился.

Ребекка вышла шестой – да. Целест считал.

Выплыла махаоном – черной бабочкой с черепами-рисунками крыльев; Элоиза прикрыла пол-лица веером, который затрепетал от дыхания, а Кассиус покрылся пунцовыми пятнами.

«Мама. Ты ведь не веришь, да?»

Говор и шорохи заглохли и смолкли окончательно. Облик вдовы Альена одновременно удручал и вызывал полурелигиозные чувства – Мария у креста Сына; негатив древнего сюжета – Мария, что посылает сына-предателя на казнь. Правда, немногие из простых винди-карцев и Гомеопатов помнили старую веру.

– Я должна говорить? – Голос под вуалью казался приглушенным, будто говорили из подземелья. Целесту опять некстати припомнился дешифратор («везунчик, рыжий, ты везунчик, и друзья хорошие»).

– Закон гласит, что… – Кассиус поерзал на обитом бархатом сиденье. – Вы имеете право отказаться, госпожа Альена. Но разве…

– В таком случае, мне нечего сказать. Мой сын – убийца, вы все знаете это. Он заслуживает кары – но пусть не я приближу ее. Простите.

Ребекка прошелестела кринолином и кружевами к выходу – перед ней расступались, словно перед прокаженной – на рукавах и подоле спит зародыш-смерть, а в сети вуали попалась чума. Она задела маленького Магнита, и тот юркнул в гущу толпы с приглушенным писком.

– Мама! – выкрикнул Целест. Ребекка остановилась. Обернулась… или нет, она слилась в пятно тьмы, потому что мерзкая жижа все-таки склеивала ресницы. «Прекрати реветь», – командовал себе Целест, а Рони молчал.

– Мама… прости. Я не убийца. Мама, я… это все Касси, ты была права, а я не поверил, и Эл… – Он вскочил, натягивая цепи и нейтрасеть. – Мама.

Удар по коленям и в живот заставил согнуться пополам, сползти расквашенно на скамью подсудимых. Стражи заслонили собой – телами и запахами, мужицкий пот вместо приторно-затхлых анемоновых духов. Прижали палками к стене, словно пытаясь проколоть насквозь.

– Сиди ровно, подсудимый, – рявкнул знакомый уже медведь-южанин.

– Пустите меня… я должен. – Целест дернулся вперед с такой силой, что тупой наконечник разорвал одежду и кожу – до липкой алой струйки. – Мама! Я не убивал! Я не…

Когда стражи расступились, Ребекки уже не было в зале суда. Рони тер виски, похожим жестом он приводил себя в порядок после долгой битвы с «психом»; после того, как бешенство сменялось «белым шумом» отключенного.

«Что… она что-нибудь ответила?» – Целест скрежетал зубами от ярости и боли, он сдерживал слезы, непослушные, как сотня одержимых.

«Ничего».

– Довольно. – Кассиус вскочил с места. Теперь он побледнел, словно Ребекка оказалась вурдалаком и хлебнула крови. – Пора… хм, заканчивать.

– Подожди. – Элоиза выпрямилась, возвышаясь над властительным мужем. Рубиновые серьги покачиваясь, мигали кошачьими глазами, рассерженными кровавокрасными глазами. – Теперь мое слово.

Она спустилась, цокая невысокими каблуками, но не к трибуне – подошла к «подсудимому», страж пробормотал неразборчиво насчет «опасности», однако кто мог запретить Элоизе Альена – теперь Элоизе Триэн? Облей она керосином головы гостей и чиркни спичкой – не противились бы ей.

А сходство было. Рыжие волосы и рубины в них – всполохи пламени. Давешний солнечный зайчик, испуганный было Ребеккой, вернулся к Элоизе и рассыпался по серьгам и пуговицам.

– Привет, – сказал ей Целест. – Привет, Эл.

Зловредная сестренка, с которой дрался в детстве и которая неизменно побеждала в каждой драки – не только потому, что «ты-же-мужчина-уступи-даме». Растерянный подросток – «мама-папа, почему братика забирают?» – ей было… восемь? Еще не исполнилось? Она ревела в голос и обещала Целесту, что он все равно останется ее братом; твердила – не бойся этих Гомеопатов, пусть только попробуют тебе мозги съесть…

«Папе пожалуюсь», – железобетонный аргумент.

Она сдержала обещание – принимала днем и ночью и готова была плеваться ядом, как маленькая солнечная змейка, стоило кому-то обругать Магнитов палачами и убийцами, стоило кому-то обозвать всех Гомеопатов – выродками.

За грязную обувь (в моей комнате!) грозила вытолкать в окно (ты же летать умеешь!). И стала названой сестрой Вербены.

– Где Вербена? – спросил Целест, моргнув по-прежнему слипшимися от слез ресницами. Элоиза кивнула на «телохранителей» Кассиуса, пожала плечами, но успела тихо пробормотать:

– В порядке. Сейчас речь не о ней.

Рони невольно потянулся за медом и ванилью – давно сидя с закрытыми глазами, он не мог не почувствовать Элоизу. Она могла измениться и изменить, но ей он прощал все. У идеала нет недостатков – аксиома.

Рони расслышал, как со зрительской скамейки неподалеку громко фыркнула Аида. И встрепенулся, будто из теплой кровати в сугроб свалился.

«Ревнует? Меня?..» – глупо и неуместно, наверное. Пускай Рони и скрывал любовь к рыжеволосой не искуснее младенца, но где он и где – Прекрасная Дама, Элоиза? Они с Кассиусом еще не поженились официально, однако иначе как Властительницу ее никто не воспринимал – и нельзя иначе.

Аида фыркала зря. Сама-то Дама его не заметила.

Но волновалась – пригладила воображаемую складку на строгом костюме – а Рони и Целест одновременно приметили «поплывшую» тушь. Кого именно оплакивала – отца, брата? Себя?

Всех?

«На чьей ты стороне?» – но вопрос не прозвучал даже мысленно. Рони боялся, что «подсоединенный» к нему Целест расслышит. Идеалу прощают все – но братская любовь порой исчерпаема.

На чьей стороне… скоро поймут, так или иначе. Рони потер шею, будто осязая колкий аркан, готовый навсегда пережать дыхание. Он зажал мысль – зубами тоже, прокусив до крови язык.

Все-будет-хорошо.

Под укоряющим взглядом Кассиуса Элоиза все-таки шагнула к трибуне. Облокачиваться не стала, словно брезговала пыльными записями Горация, обожженными кислотой прикосновениями Флоренца, кровью на руках свидетелей-Магнитов и стражей – или самим червивым действом? Рони надеялся на последнее.

Потом она по-детски вздернула подбородок, устремила на шебуршащихся зрителей осуждающий взгляд.

– Я сестра Целеста, – сказала она.

Гул, похожий на движения селя – грохот камней, горной воды и грязи, – сорвался с «галерки», но затих.

– Я сестра Целеста, – повторила Элоиза, упорно называя «подсудимого» по имени. Гораций пожевал губами, переставил пенсне из правого глаза в левый – нарушение правил. Кто-то из зрителей – обывателей, Гомеопатов? – свистнул в два пальца. Кассиус пригладил отросшие волосы.

Теперь Аида действительно могла ревновать. Рони сложил ладони, будто аплодируя оратору – Эл, ты лучше всех, ты настоящая. Целест помахал кому-то – Авису или Тао; если китаец сумел сохранить невозмутимое выражение лица, то длинноносый мистик открыл рот, демонстрируя неровные зубы.

– И я утверждаю: он невиновен. – Элоиза будто не замечала шума, смешков и переглядываний. – Не более, чем кто-то из вас, а может быть, и менее.

На тощей шее Ависа дернулся кадык. На лбу Тао выступила капля пота, словно расплавилась и потекла восковая свеча.

– Не более, чем я.

«Она вспомнила? Она… то есть ей же мозги промыли – Авис небось и промыл, Кассиусов прихвостень… но Рони, это возможно?»

«Нет», – ответил тот и приложил мельком указательный палец к губам: молчи.

«Но ведь мы уже…»

– Обращаюсь к тебе, Владыка Империи Эсколер, и все, кто явился ныне судить моего брата, – разве можно назвать виновным того, кто…

«Невиновен. Правильно, Эл, но ты тоже – действия под гипнозом неподсудны. Что, Авис, наложил в штаны? Тебя я пощажу. Потому что Вербена не хотела бы лишних смертей. И ты бы все равно сам не додумался провернуть подобную махинацию, и твой всезнайка-напарник – тоже. Я пощажу вас обоих. Но не Касси».

– …пытался остановить Амбивалента – любой ценой. Даже ценой убийства. Даже ценой убийства собственного отца.

Сель прорвался.

Грохотом цепей и тяжелой деревянной скамьи, Целест перевернул ее, заставив Рони неуклюже опрокинуться на пол. Натянул звенья до предела, а от досок разлетелись во все стороны щепки.

– Я не убивал! – Нейтрасеть вспыхнула зеленым огнем, казалось, он истекает вязкой и застылой на воздухе травяной кровью. – Я не убивал! Эл! Ты ничего не помнишь, потому что…

Стражи навалились – люди и Магниты, воин ударил заморозкой, и губы Целеста хрупнули, словно перемерзшее мясо в морозилке:

– …Авис, и Тао… и Касси, они…

Льдистая корка осыпалась. Целест сопротивлялся. По рядам метнулась паника – вместе с потаенным восхищением кого-то из старших Гомеопатов – насколько он силен, этот парень. Острия знакомых уже палок врезались в солнечное сплетение и пах Целеста, а заморозка остудила хлынувший горлом багрянец.

– Авис! Тао! Касси… он…

Целест повалился на скамейку. Он наступил на указательный и средний палец Рони, но тот не почувствовал собственной боли.

«Единение. Вот почему мистики редко решались на подобное», – Рони вспомнил Иллира. Если бы они с Тиберием поменялись местами, если бы…

«Никаких если. Здесь и сейчас».

– Тсс, – в который раз повторил он, обертывая нервные окончания Целеста невидимой ватой. Тот еще бормотал – имя Элоизы, Кассиуса, а потом замолк – сразу и полностью.

«Целест?»

Он не отвечал – закрылся наглухо, черным экраном и захлопнутой крышкой гроба. Рони, поднявшись из позы каракатицы на полу, замер – перед Элоизой, которая поджимала губы, то ли расстроенная, то ли злилась.

Рони вломился к ней – Целест не отвечает! Ты же его сестра. Сделай что-нибудь. Он – как отключенный.

Элоиза схватилась за затылок, портя прическу. Взметнулись – солнечные зайчики, рубины, и неестественнобледными были ее пальцы, тонкие, как струйки молока из сосков.

– Убирайся, мозгожор!

Видеть чужими глазами – «Вельвет» и бумажные створки. Ресурс исчерпан – самое оглушительное молчание. Перед Элоизой копошилась гигантская личинка – полупрозрачная, слизистая и невыразимо гадкая; личинка была ядовита и могла (сожрать мозги) укусить, а еще служила убийце.

«Убийце, Эл? Он – твой брат…»

– Он убийца! – закричала девушка, разметывая рубины, словно красные капли. Из зала рванулись было, но стражи несли караул – никому не хотелось получить запал пороха. Или заморозку. Рубины недоступны, а шоу продолжалось. – Он убийца! Он убил моего отца! А ты., а ты не смей ко мне обращаться, мозгожор – ни со своей уродской любовью, ни с…

Она не договорила.

Толпа не выдержала. Напряжение должно было лопнуть, подобно нарыву, – и разорвалось хохотом.

«…этот урод…»

«…саму Элоизу…»

«…осмелился…»

Рони пошатнулся, протянул руку к стене, ища опоры, но рука соскользнула. Он шмякнулся задом о пол, вызывая новый приступ хохота. Про Целеста – и того забыли, а Рони захлебывался в эмоциях.

Больше всего смахивало на сны – у всех случаются подобные; ты среди тысяч людей, и вдруг оказываешься голым. И во сне – смех каждого – у тебя над ухом, дробит кости и гремит по нервам.

Мистики спят наяву и живут снами.

«Зачем?» – спросил он у Элоизы, неслышимо – может, телепатически, а может, вслух, сам не разобрал. Вокруг грохотал смех, всемогущий и неумолкаемый. Мгновение Элоиза смотрела на него, и эмпат не разобрал ни единой эмоции – ничего, брат и сестра похожи как близнецы, бледное лицо, кожа – ваниль и волосы – июльский мед, а глаза – кошачьи.

И отвернулась.

– Довольно! – закричала она. Ее не послушали, и тогда добавила негромко: – Каждый смеющийся будет подвергнут экзекуции.

Подействовало. Гогот сбежал по потолку и вывалился в окно.

«…Со мной все в порядке, Ро». – Целест облизал окровавленные губы. Отозвался. Рони подполз к нему побитой собакой.

«Я с тобой».

«Взаимно, Ро. Жаль, не могу пришпилить каждого, кто осмелился ржать над тобой. Считай, за мной должок, а Эл – тупая курица…»

«Т-сс».

– Продолжайте, – выговорил Кассиус. Похоже, все это время он дергался, будто на ежа сел, а теперь встал даже – почва под ногами на месте ли.

На месте, куда денется. Тао сложил руки в жесте китайского приветствия, и тут же вернул – по швам. Авис улыбнулся.

– Продолжайте, госпожа. Вы утверждаете, что ваш брат…

– Невиновен. Он убил Адриана Альену, но он невиновен – потому что вина – это не действие, а мотивы. Убийство во имя Мира Восстановленного – благо. Известно, что обвиняемый неоднократно пытался Объединить людей и Гомеопатов, – здесь Кассиус закивал, а Элоиза невозмутимо продолжала, – однако Адриан Альена всячески противодействовал этому. Более того, он недостаточно серьезно отнесся к угрозе Амбивалента. Который все еще не обнаружен, правда, но мы продвинулись хотя бы в деле Объединения… разве не так?

Цитадель загудела темным морщинистым брюхом – утвердительно.

– Потому я утверждаю: мой брат невиновен. Его деяние – всего лишь выбор меньшего зла пред ликом общей угрозы. Спасибо за внимание, господа. И тебе спасибо, Владыка. Я верю, что ты примешь справедливое решение.

28

«В конце останутся двое».

Старая притча – Целест не помнил, откуда всплыло в памяти. Но верно же, каждый финал – дуэль, судьба одного на кончике лезвия другого. Цитадель вымерла – гомонящие, пропахшие потом и тухлятиной, нетерпеливые зрители осыпались скелетной трухой, слились со стенами – аляповатые неяркие декорации, не более того.

Их двое.

Кассиус и он. В резиденции Альена невнятно проклинал – обоих? – через кляп отец, и разметывала по стеклу волосы Элоиза; теперь – никого. Даже Магниты-мистики – за тридевять Пределов – неважно, что Рони «подключен» к Целесту и Авис обеспечивает ментальный щит Владыке.

На самом деле их двое.

– Сначала слово подсудимого. – Кассиус тронул предплечье Элоизы, когда та вернулась на место. Он коротко вздохнул и потер лоб – наверняка, одолевала мигрень. Он терялся на фоне собственной же агрессивной черной-багровой формы, как завернутый в яркую фольгу прозрачный леденец.

В иной ситуации Целест жалел бы его – Кассиус определенно не «тянул» на Владыку. Придумал ли он многоходовую шахматную партию – устранить Верховного Сенатора, перетянуть на свою сторону Гомеопатов, стать единоличным хозяином Империи… императором, что ли? На заре Эсколера – были именно императоры, люди решительные и жестокие; они тогда ограничили власть Гомеопатов – не без репрессий, окровавленных колов на площади с нанизанными, зефиром на палочке, мятежниками – мутантами ли, простыми ли смертными. Потом – отхлынуло, успокоилось. Триэнов за жестокость осуждали. Альена слыли скорее хранителями – минимум казней, минимум смертей. Мир Восстановленный – наше достояние, ибо построен на костях.

На многих слоях костей. Так в мел превращались доисторические моллюски.

Но Кассиус слабоват для эдакого тираннозавра-рекса из глубины веков. Тогда – кто? Целест повторил жест – только пальцем дотянуться до лба не мог, дзенькнул натянутой цепью, потерся о блестящие хромом звенья.

«…Не Эл – точно. Неужели – приятели Тао и Авис? Главный вынюхиватель и самозваный Нострадамус, – древнее имя выплыло в памяти, словно пузырек в озере, – …в шахматисты годятся».

Какая разница. Решать – Кассиусу.

– Говори, – повторил Владыка и закусил жирную розовую губу.

«Сам напросился».

Встать Целесту удалось со второй попытки – болела раненная по старому шраму голень, в животе расплывалась дрожащая гематома, заморозка перехватывала дыхание; ерунда вроде – и похлеще одержимые отделывали, но нейтрасеть сил не прибавляла.

– Можно мне воды? – попросил он. Стражи переглянулись, но Кассиус кивнул. Целесту притащили жестяную кружку с пахнущей йодом водой. Он выхлебал все одним глотком.

– Спасибо, Касси.

Замахнулся палкой белесый – но не ударил. Фамильярное «Касси» отрикошетило недовольным гулом. Целест подумал об улье – как насчет пчел-убийц из Южных Пределов?

«Касси все равно Касси. Не дождется – Владыка, тоже мне».

– Я не убивал, – предсказуемо начал Целест. Гул усилился – можно было распознать отдельные голоса или вообразить вибрацию хрупких слюдяных крыльев, темные лапки цепляются друг за друга, а каждое полосатое брюшко таращится жалом.

Ядовитым, очень ядовитым.

Целесту нравились жала и яд. В конце концов, разве сам он не был – Магнитом-осой, лезвия и капли отравы?

– Я не убивал, – повторил он, – Эл меня оправдывала. – В глаза залезли отросшие волосы, Целест дунул, чтобы прогнать их. – И зря, потому что все эти обвинения – собачье дерьмо.

Жужжание превратилось в визг. Просвистело над ухом и крякнуло об стену тухлое яйцо. Целест шмыгнул носом.

– Собачье дерьмо. И пахнет как ваша тухлятина, ага. Мне никто не верит, потому что… ну, я правда не особо-то ладил с отцом. – Голос сорвался на противного «петуха». Целест даже смолк, прислушался к выкрикам – «четвертовать!», «избить до смерти!» и банальным «голову с плеч!». – Но я собирался уйти сам. В конце концов, Амбивалента можно нейтрализовать и без Объединения… наверное. И уж тем более – без меня. А еще потому, что я не такой уж герой, и после того, как по носу щелкнули, – решил заботиться только о тех, кто мне правда дорог. Таких людей несколько, но ма… Ребекку и Эл…оизу все равно не уговорил бы уходить. Я выбрал Вербену и Рони.

Пожал плечами.

Вытряхнуть душу – на весь Виндикар. Когда-то исповедью называлось, только с глазу на глаз – грешник и священник.

«Грешник? Может быть. Убийца, палач и выродок. Но не отцеубийца».

Рони смотрел куда-то в сторону, то ли сканировал мысли толпы, то ли подсчитывал дохлых кошек и гнилые томаты. У Целеста болела и чесалась голень, и тянуло поскорее покончить с этим – исповедь так исповедь, он не скрывает ничего.

– Меня подставили, – сказал он. – Ты подставил. Ты, Касси.

Владыка часто и тяжело дышал, повел плечами – напоминая бабочку на игле коллекционера, еще живую бабочку. Авис мотнул носом, и Кассиус вскочил:

– Довольно! Довольно лжи. Мятежник, преступник и… я выношу тебе приговор.

«Мы двое, и ты казнишь меня. Но это – не победа». – Целест улыбнулся открыто и радостно – солнечное утро, и впереди целое лето, яркое пестро-зеленое лето и рыжая осень после. Его время.

– Благодари Элоизу – ты не будешь убит. Однако, – Кассиус повысил тон, чтобы слова добрались до каждой мыши в норах Цитадели, – по решению суда и Владыки Эсколера преступник, чья вина доказана, ныне будет подвергнут…

«Смерть, здравствуй».

– …мере наказания, имя которой – Печать.

Кассиус запнулся на последнем слоге. В повисшей тишине угадывался – смех, недоумение, отвращение – тоже.

Печать – древний, действительно имперский ритуал. Иначе не скажешь, собственно наказанием трудно назвать. Применяли его к высокопоставленным бунтовщикам, часто – к женщинам; потом Печать запретили – как чрезмерно жестокую меру наказание.

«Ослышался? Нет, но… зачем, это ведь…» – страх проелозил по внутренностям – скользкий и холодный, как бородавчатая жаба.

«Ослышался?»

В толпе переглядывались.

Элоиза всхлипнула навзрыд – нет, пожалуйста, – но прикусила язык и смиренно опустила голову; в точности – будто на стекле и с шипом-кинжалом. Гордая, смелая… и покорная в конечном итоге.

– Правая половина лица преступника будет подвергнута иссечению и прижжена, дабы на веки вечные стать знаком нот он, чьи деяния – зло. И после свершения ритуала выброшен будет преступник за пределы священного града Виндикара, и заклят отныне путь ему в град Виндикар, и каждому жителю – прикасаться запрещено, а также всяческую помощь оказывать. Если же смерть постигнет нечестивого, то высший суд. Также любой в изгнание за преступником последовать может, сам изгнанником становясь…

– Долго учил, Касси? Это из Архива, – проговорил Целест, не способный пока осознать. А вот поддеть – пожалуйста. Улыбка его полиняла и выветрилась. Кассиус заранее все придумал, недаром же вызубрил судейскую книгу старых императоров. Сам бы не додумался ни до Печати, ни до заумно-пафосных формулировок.

– Последует ли кто за преступником в его изгнание? – Кассиус проигнорировал выпад.

Рони пожал плечами, словно его спрашивали – будет ли он вторую порцию жареной картошки с мясом. Дурацкий вопрос.

– Я. Иероним Тарк.

«Все будет хорошо», – продолжал лгать он Целесту. Тот по-лошадиному тряхнул волосами – смешно, а?

«Печать, Рони. Чертова Печать».

«Все будет хорошо».

– Да будет так. Приговор привести в исполнение…

– Стой, – выкрикнул Целест. – Как насчет последнего желания? Ну… в любом случае, я ведь больше не… в общем, я хочу увидеть… попрощаться. Нет. Увидеть. Вербену.

Тао и Авис синхронно сглотнули. Авис сделал движение пальцами, будто открывая бутылку – или сворачивая шею кому-то маленькому, вроде птенца или мыши.

– …Привести приговор в исполнение. Немедленно.