Текст книги "66 градусов северной широты"

Автор книги: Майкл Ридпат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Майкл Ридпат
«66 градусов северной широты»

Глава первая

Январь 2009 года

Казалось, всю Исландию захлестнула волна гнева. Сильнее, чем когда-либо с тех пор, как первые викинги сошли на берег в затянутой дымкой бухте Рейкьявика [1]1
  В пер. с древненорв. (исл.) —«бухта в дымке, в тумане». – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]тысячу лет назад.

Харпу тоже переполняло негодование.

Вместе с четырьмя тысячами других исландцев, кричащих и скандирующих, она стояла на площади перед зданием парламента и колотила крышкой о кастрюлю. Вообще же всевозможная кухонная утварь гремела здесь со всех сторон. Сквозь эту какофонию еле пробивались звуки тамбуринов, барабанов и даже сигнального горна с траулера – словом, всего, что было способно издавать шум. Маленькая старушка, стоявшая рядом с ней, вызывающе топала и визжала, глаза ее горели яростью.

Грохот нарастал. Из до предела возбужденной толпы вырывались и вразнобой повторялись иступленные возгласы: «Долой Олафура!», «Правительство на свалку!», «В отставку!» Эта атмосфера всеобщего психоза вывела Харпу из себя. Она перестала сдерживать месяцами бурлившую в душе ненависть, извергавшуюся теперь, словно вулканический пар из геотермальных глубин этой страны.

Была середина января, стоял холод – землю покрывал снег. Быстро темнело. Осветительные ракеты и факелы, принесенные многими протестующими, пылали заметно ярче. В окнах парламента, одноэтажного здания из черного базальта, ослепительно горел свет.

Люди собрались, как они это делали каждую субботу в течение последних семнадцати недель. Они хотели сказать политикам, чтобы те занялись поиском какого-то выхода из беды, в которой их стараниями оказалась Исландия. Ситуация усугублялась тем, что это был вторник, первый день парламентской сессии. Протесты становились все более настойчивыми, шум толпы, казалось, достиг своего максимума, когда зазвучали требования о том, чтобы премьер-министр и правительство подали в отставку и последним своим указом назначили внеочередные выборы. Дело в том, что Олафур Томассон, в прошлом злополучный директор Центрального банка, будучи премьер-министром, сначала приватизировал банки и потом смотрел сквозь пальцы на то, что те брали в долг денег больше, гораздо больше, чем могли бы со временем выплатить.

В тот день Харпа впервые приняла участие в акции протеста. Раньше она не одобряла подобные мероприятия, считая, что такого рода проявление политического темперамента совершенно неестественно для исландцев, а демонстранты просто не понимают сложностей создавшегося положения. Но вот Харпа наряду с тысячами других сограждан лишилась работы. Она умела считать и знала, что долги банков страна будет вынуждена выплачивать десятилетиями. То есть Маркус, ее трехлетний сын, доживя до сорока, все еще будет спасать банки от банкротства.

Возмутительно! В высшей степени возмутительно.

Вина лежала на Олафуре Томассоне, на других политиках, на банкирах и на Габриэле Орне.

Разумеется, и на Харпе лежала определенная доля ответственности за это. Потому что она воздерживалась до настоящего времени от выхода на демонстрации. Но теперь, когда она тоже стучала по кастрюле и выкрикивала лозунги, сознание вины лишь усиливало ее ярость.

Митинг начался спокойно. Писатель, музыкант и восьмилетняя девочка произносили воодушевляющие речи, развевались исландские флаги, совсем не вызывающе трепетали транспаранты с протестными текстовками – в общем, атмосфера была скорее карнавальной, чем мятежной.

Но подспудно копившееся негодование прорывалось все чаще и чаще.

Полицейские в шлемах и черных мундирах, выстроившись перед зданием парламента, ограждали проходивших в него политиков от толпы. У них были дубинки, щиты и красные баллоны с перцовым аэрозолем. Одни, рослые, широкоплечие, оттесняли толпу. Другие стояли на месте, кусая губы.

В полицейских летели яйца и баночки скира, исландского йогурта. Демонстранты, одетые в черное, с закрытыми капюшонами и шарфами лицами, напирали на полицейское оцепление. Толпа волновалась. Одни требовали, чтобы демонстранты не провоцировали полицейских. Другие подзадоривали их. Ряды полицейских прогибались. Теперь в них летели не только баночки с йогуртом, но и каменные плитки, выломанные из мостовой. И тут на землю упала женщина-полицейский, по лицу ее текла кровь.

Раздались свистки. Полицейские пустили в ход баллоны с перцовым аэрозолем.

Толпа отпрянула. Харпа, пятясь, споткнулась о ногу мужчины, стоявшего позади нее. На миг ей показалось, что ее растопчут. Кто-то наступил сапогом ей на ногу. Лежа на спине, она подняла кастрюлю, стараясь защитить лицо. Чувство гнева сменилось страхом.

Чьи-то сильные руки подняли ее и потащили из толпы.

– Вы целы? Извините, я не хотел сбивать вас с ног.

Это был мужчина спортивного вида, с темными бровями и синими глазами. Взглянув на него, Харпа вздрогнула. Говорить она не могла.

– Послушайте, давайте выберемся отсюда, – обратился к ней незнакомец.

Харпа кивнула и последовала за ним, проталкиваясь через толпу к краю площади, где люди стояли не так тесно. Ладонь, сжимавшая ее запястье, была широкой, мозолистой, рыбацкой, такой же, как у отца.

– Спасибо, – еле слышно проговорила Харпа и нагнулась, чтобы потереть то место на голени, куда вдавился сапог.

– Вы ушиблись?

Мужчина улыбнулся. Улыбка была жесткой, сдержанной, но выдающей искреннюю озабоченность.

– Ничего, пройдет.

Мимо них медленно прошел подросток лет четырнадцати. Откинув капюшон и постанывая от боли, он протирал глаза. Один из демонстрантов, запрокинув ему голову, принялся промывать его воспаленные глаза молоком, чтобы хоть как-то унять боль.

– Ну что за идиоты, – отрываясь от него, сквозь зубы проговорила Харпа. – Ведь все это не вина полиции.

– Быть может. Только нам нужно, чтобы политики обратили на нас внимание. Видимо, без этого не обойтись.

– Ерунда, это безнадежно! – раздался громкий голос позади них. Харпа и ее спаситель обернулись и увидели рослого пожилого мужчину с неряшливой седой бородкой и косичкой, хмуро глядевшего на них припухшими глазами. Живот его вывалился из джинсов, на голове была широкополая кожаная шляпа. Харпе показалось, что она уже где-то видела этого человека, но не могла припомнить где.

– Что вы имеете в виду? – спросила она.

– Исландцы безнадежны. Сейчас самое время для настоящей революции. Нельзя сидеть сложа руки, корректно разглагольствовать о переменах, время от времени поколачивая в кастрюли и сковородки. Народу нужно взять власть. Немедленно.

Харпа слушала его с широко раскрытыми глазами. Присутствие рыбака привело к тому, что ее страх исчез, а гнев вернулся. Он прав, черт возьми. Он прав.

– Вы, часом, не Синдри? – спросил рыбак. – Синдри Пальссон?

Толстяк утвердительно кивнул.

– Я читал вашу книгу. «Гибель капитала».

– Ну и что скажете?

Мужчина слегка сдвинул на затылок свою зюйдвестку.

– Сначала она показалась мне несколько экстремистской. Теперь не уверен в этом.

Тот, кого звали Синдри, рассмеялся.

Наконец Харпа вспомнила, где видела его лицо. В начале восьмидесятых он был панк-рокером, а на переломе веков возник как исландский писатель-анархист.

– Меня зовут Бьёрн, – представился рыбак и протянул руку. Синдри пожал ее.

– А тебя? – обратился он к Харпе, дыхнув на нее перегаром. В его взгляде сквозил неподдельный интерес к ней. Да, она безработная, почти сорокалетняя мать-одиночка, но мужчинам все еще нравилось поглазеть на нее, особенно тем, кто был постарше ее.

– Харпа, – ответила она, бросив при этом быстрый взгляд на Бьёрна. Тот улыбнулся. В нем было что-то очень привлекательное, или, может, это в ней просматривался какой-то отсвет нашедшего выход гнева.

Он был определенно привлекательнее Габриэля Орна. Жаль, что он рыбак. С юных лет она взяла себе за правило не водиться с рыбаками.

– Долой Олафура! – взревел Синдри, вскинув кулак.

Этот толстяк с подскакивающей, когда кричал во весь голос, косичкой представлял собой поистине великолепное зрелище.

Харпа взглянула на Бьёрна и тоже прокричала:

– Долой Олафура!

С наступлением ночи ситуация обострилась. И хотя самые пожилые демонстранты разошлись по домам, доля демонстрантов с поднятыми капюшонами и закрытыми лицами возросла. Рождественская елка посреди площади упала и почти сразу же вспыхнула. Били барабаны, люди плясали. Харпа и Бьёрн примкнули к Синдри, тот шел через толпу, заговаривая со всеми между выкриками. Идя за ним, Харпа ощутила себя частью толпы, и гнев ее вспыхнул с новой силой.

И тут у полицейских, видимо, не выдержали нервы.

– Газ! Газ! – закричали в толпе.

Вскоре Харпа ощутила острое жжение в глазах, в горле у нее першило. Она согнулась, но Бьёрн подхватил ее и потащил за собой. Все убегали с площади, стремясь уберечь свои легкие от вредоносного газа. На какой-то момент они потеряли из виду Синдри, а когда нашли, он стоял рядом с молодым человеком, снявшим рубашку и ополаскивавшим лицо в ведре с водой. Рыжие волосы у парня торчали во все стороны, на его порозовевший от холода торс падали отблески от вспышек ракет. Синдри похлопывал его по спине, видимо, поздравляя. Парень дрожал, но было видно, что внутри он весь кипит от гнева.

Толпа рассеялась, по крайней мере на какое-то время. Расползавшееся облако слезоточивого газа в конце концов вытеснило почти всех людей с площади.

Теперь они стояли примерно в двухстах метрах от эпицентра событий, у величественной статуи Ингольфура Арнарсона, предводителя поселенцев-викингов, вступивших на берег этой окутанной дымкой бухты.

– Его, во всяком случае, этот газ не беспокоит, – заметил Синдри. – Если бы страной по-прежнему управляли такие люди, как он, они бы знали, что делать с банкирами и политиками.

Харпу восхищали мощные, литые мышцы статуи.

– Интересно, так ли он выглядел на самом деле? – задумчиво проговорила она.

– Он всегда казался мне несколько женоподобным, – усмехнулся Синдри. – Только посмотри, как опирается на щит, выставив бедро.

– Ну нет, – возразила Харпа. – Он настоящий мужчина.

– Возможно, он был низким, толстым, с двойным подбородком, – съязвил Бьёрн.

Все трое рассмеялись.

– Давайте ко мне, выпьем, – предложил Синдри. – Это рядом.

Харпа и Бьёрн переглянулись: «Если пойдешь ты, пойду и я».

– Хорошо, – выразила общее мнение Харпа. И они последовали за Синдри вместе с парнем, все еще не удосужившимся облачиться в свою рубашку, предпочитая размахивать ею, выражая таким образом переполнявшее его негодование.

– Харпа, еще одну?

Она кивнула, и Синдри вновь наполнил ее стакан. От бренди голова у Харпы приятно кружилась, алкоголь усиливал возбуждение, вызванное участием в шумной демонстрации. Уже несколько недель она почти не выпивала и всегда недоверчиво относилась к пьющим в будни, но это был не обычный вторник.

В маленькой квартире их было пятеро: Синдри, Харпа, Бьёрн, рыжеволосый парень и невысокий, хорошо одетый молодой человек, студент, присоединившийся к ним где-то по пути. Парня звали Фрикки, студента – Исак.

Синдри с воодушевлением развлекал небольшую компанию, особенно стараясь произвести впечатление на Харпу, сидевшую рядом с ним на видавшем виды диване, в то время как Бьёрн и Исак расположились в старых креслах, а Фрикки разлегся на полу. Квартирка была вполне себе невзрачной: с потрескавшимся потолком, поцарапанным деревянным полом, с разбросанными повсюду книгами, газетами, журналами и полными окурков пепельницами. Раковина в служившей кухней нише была завалена грязной посудой. Украшали скромное жилище лишь несколько акварелей, висевших на стенах; на самой большой из них был изображен фермер, несущий девушку через болото.

Они прикончили бутылку красного вина и сосредоточились на бренди.

Харпа подыгрывала Синдри; ей льстило его внимание, а то, что он говорил, было действительно интересно. Однако более всего ее занимал Бьёрн. Он невозмутимо сидел, слушая Синдри, спокойный, сдержанный и все еще разъяренный, не пытаясь вместе с тем разыгрывать классическое мужское соперничество за ее внимание. Тем не менее она заметила, что он то и дело бросает на нее взгляды.

В общем, Харпа была довольна, хотя на какую-то минуту и почувствовала себя виноватой из-за того, что оставила Маркуса, но ее мать будет рада присмотреть за ним. Она вечно призывала Харпу перестать хандрить, чаще бывать на людях и познакомиться с каким-нибудь мужчиной. Мать была права. После того как Габриэль Орн ее предал, она почти все время сидела в своем маленьком домике в Селтьярнарнесе.

– Знаю, по моему виду этого не скажешь, – обратился к ней Синдри, – но я фермер. Во всяком случае, я из семьи фермеров. То есть пока банк не вынудит нас продать ферму.

– Что произошло? – спросила Харпа.

– Притесняют всех, – пояснил Синдри. – Даже фермеров. Мой брат, занимающийся теперь всем хозяйством, не в состоянии выплатить долги. Так что ферме конец. – Он провел указательным пальцем по горлу. – Вот такие дела. Ферма, существовавшая в течение поколений и упомянутая в Книге учреждения семейной собственности, уничтожена. Это разбивает мне сердце.

Харпа знала, что фермерское сельхозпроизводство представляет собой один из немногих секторов экономики, выигравших от падения кроны, но не хотела возражать.

Синдри же совсем разошелся.

– Фермеры – это подлинная душа Исландии. Как Бьяртур. – Он указал на картину, запечатлевшую перенос пребывающей в бессознательном состоянии девицы через болото. – Знаете, это моя работа.

– Картина хорошая, – со вздохом заметила Харпа. Пожалуй, тут больше нечего было сказать. Манера, хоть и явно любительская, несомненно, передавала величие сурового, но по-своему красивого ландшафта.

– Фермеры и рыбаки экономят, стараются заработать на жизнь, усердно трудясь в тяжелых условиях, на склонах холмов или в бурном море, – продолжал Синдри, спокойно восприняв комплимент. – И это относится не только к мужчинам, но и к женщинам. У нас самые выносливые, самые независимые женщины на свете. Без них мы бы не выжили. А эти банкиры, юристы, политики только и знают, что тратить и занимать, тратить и занимать. Дети сейчас понятия не имеют о том, что такое настоящая работа, каково это – идти по склонам холмов при завывающем ветре в поисках пропавшей овцы.

– Кое-кто из нас достаточно знаком с этим, – подал голос Фрикки. – Всего две недели назад я с утра до ночи работал на полевой кухне, где готовили еду для этих трудяг. Представляете, они выкладывали по десять тысяч крон за какую-то меч-рыбу из Тихого океана, хотя у нас полно своей превосходной рыбы!

– Извини, Фрикки, – успокоил его Синдри. – Ты прав, не все оторвались от реальной жизни. Нас много, истинных исландцев, готовых и способных заниматься настоящей работой. Мы всегда были здесь. Только нас никто не слушал.

Харпе стало любопытно, занимался ли Синдри «настоящей работой» после того, как оставил ферму. Но он был прав. Месяца два назад она сочла бы его самонадеянным идеалистом, но теперь была полностью согласна с ним.

– Какие у меня шансы найти настоящую работу? – вопрошал Фрикки. – Никаких.

– Бьёрн, а ты чем занимаешься? – спросил Синдри.

– Я рыбак. Из Грюндарфьордюра. Утром сел на мотоцикл и приехал сюда на демонстрацию. И я согласен с тобой, Синдри. Я выхожу в море так часто, как позволяет квота, но все равно не могу заработать достаточно, чтобы выплатить долги. И таких, как я, много. Банки советовали нам брать кредиты в иностранной валюте, потому что процентные ставки по ней были ниже. А теперь говорят, что не только мои долги удвоились из-за падения кроны, но я еще должен выплачивать по всем долгам, набранным банками у англичан и голландцев, чтобы якобы ссужать мне. Это нелепость. Безумие.

Эти рассуждения вызвали у Харпы чувство некоторой неловкости.

Кое-кто заметил ее состояние.

– А что у тебя, Харпа?

Этот вопрос задал Исак, студент. Он пристально смотрел на нее. Харпа поняла, что парень как-то догадался, кто она или кем была, несмотря на то что вот уже несколько месяцев является безработной. Чем она выдала себя? Своей манерой говорить, одеждой, осанкой? Он ей не нравился. Было что-то неприятное в его холодной отстраненности, в спокойствии при разгневанности остальных. Однако на вопрос надо было отвечать.

– Я лишилась работы, как и Фрикки.

– Господи! – фыркнул Синдри. – Еще одна!

– А что это была за работа? – спокойно спросил Исак.

Харпа почувствовала, что краснеет. От замешательства, стыда и вины. Она сознавала, что на нее все смотрят, а потому уставилась в свой стакан с бренди, позволив темным волнистым прядям опасть со лба и прикрыть глаза.

Все молчали. Бьёрн кашлянул. Харпа подняла голову и встретила его взгляд.

Нужно признаться в том, кем она была. В том, что делала она и ей подобные. В том, как ее использовали.

– Я была банковской служащей. Работала в «Одинсбанке», но два месяца назад меня уволил мой любовник. Мне почему-то платили меньше, чем всем остальным. Причем все свои сбережения я вложила в акции «Одинсбанка», совершенно обесцененные теперь.

– Не видела, что это надвигается? – спросил Исак.

– Нет. Не видела, – ответила Харпа. – Я верила всему. Выдумкам, что все здесь у нас финансовые гении, что мы моложе, энергичнее, умнее остальных. Что мы викинги двадцать первого века. Что пошли на расчетные риски и выиграли. Что богатство никуда не денется. Что это начало процветания, а не конец. – Она покачала головой. – Я ошибалась. Извините.

Какое-то время все молчали.

– Капитализм несет в себе семена собственной гибели, – не унимался Исак. – Сейчас это так же верно, как и сто пятьдесят лет назад, когда Маркс первый пришел к этому выводу. Синдри, ты же писал об этом.

Синдри, откровенно довольный упоминанием его книги, кивнул.

– Во всяком случае, мы услышали своего рода объяснение, – задумчиво проговорил он.

– Нас обвели вокруг пальца, – сказал Бьёрн. – Всех нас.

– Неужели мы ничего не можем поделать?! – с отчаянием в голосе воскликнул Фрикки. – Иногда у меня просто руки чешутся – так хочется вышибить мозги этим типам.

– Я понимаю тебя, – признался Бьёрн. – Политики ничего делать не собираются, так ведь? Разве Олафур Томассон отправит за решетку всех своих лучших друзей? Власти назначат специальное расследование, но банкиров не арестуют. Они все удерут в Лондон или в Нью-Йорк. А нам завещают покрывать нашими деньгами их расходы.

– Это так, – вздохнула Харпа. – Директор моего банка, Оскар Гуннарссон, все время скрывался в Лондоне. Не появлялся в Рейкьявике последние три месяца. Но кое-кто из этих мошенников все еще остается здесь. Я знаю, они хранят припрятанные деньги.

– Кого ты имеешь в виду? – оживился Исак.

– Например, Габриэля Орна Бергссона. Это мой бывший начальник. Он подбивал меня взять кредит в «Одинсбанке» для покупки его акций, чтобы поддержать их курс, а сам в то же время продавал эти акции. Когда он сделал неудачные займы в Англии, всю вину за это возложили на меня, хотя я отговаривала его от подобных операций. А когда банк национализировали и восстановили прежние порядки, согласно которым любовники не могут работать вместе, меня уволили.

– Славный, похоже, человек, – усмехнулся Бьёрн.

Харпа покачала головой.

– Знаешь, он никогда не был славным. Был веселым. Удачливым. Но при этом мерзавцем.

– Ну и где он сейчас? – спросил Исак.

– В данный момент?

Исак кивнул.

– Не знаю, – ответила Харпа. – Сейчас вечер вторника. Должно быть, дома – я совершенно уверена в том, что его не было на демонстрации. У него квартира где-то неподалеку отсюда.

– Думаешь, он знает, где эти деньги?

– Возможно, – задумчиво проговорила Харпа. – Да, возможно.

– Почему бы нам не порасспрашивать его? – предложил Исак.

Синдри ухмыльнулся, отчего отечная кожа под его глазами сморщилась.

– Вот-вот. Вызови его сюда. Пусть расскажет народу, где эти нечистые на руку мерзавцы припрятали деньжата, и попытается объяснить, почему он так обошелся с тобой и со всеми нами.

– Ну а я превращу его морду в блин, – небрежно пояснил Фрикки.

Харпа собралась уже отказаться. Ведь Габриэль не станет раскрывать подвыпившим незнакомцам детали сложной сети займов, созданной «Одинсбанком». Да они и не поймут, даже если он посвятит их в свои профессиональные тайны. Но с другой стороны… Так вот, с другой стороны, почему бы Габриэлю не встретиться с людьми, обобранными им, и не признаться откровенно, кем он был, как только что это сделала она? Почему бы нет, черт возьми? Мерзавец заслуживает этого, еще как заслуживает. После пары стаканов бренди мысли о справедливой мести особенно согревали душу.

– Хорошо, – решилась она. – Только это будет трудно. Я не представляю, как заставить его прийти сюда.

– Скажи, что тебе нужно обсудить что-то с ним, – предложил Синдри.

– В баре это выглядело бы правдоподобно. Или у него дома. Но не в компании незнакомых людей.

– Так назначь ему встречу в каком-нибудь баре, а мы остановим его по пути, – сказал Исак. – И препроводим сюда.

Харпа задумалась на минуту.

– Хорошо. Я попробую.

Время близилось к полуночи. Бары в Рейкьявике еще функционируют, однако выманить Габриэля будет нелегко.

Харпа достала мобильный телефон и нашла номер Орна. Удивилась тому, что оставила его в адресной книге. Хотя его нужно было полностью вычеркнуть из своей жизни.

– Да? – проворчал Габриэль.

– Это я. Мне нужно с тобой увидеться. Срочно.

– Который час? Я только что лег спать. Это просто нелепо.

– Дело важное.

– И оно не может подождать?

– Нет. Это не терпит отлагательств.

– Харпа, да ты пьяна. Пьяна, так ведь?

– Нет, конечно! – возразила Харпа. – Я усталая, расстроенная, и мне нужно с тобой увидеться.

– В чем проблема? Почему нельзя поговорить по телефону?

Голова у Харпы кружилась, но она сообразила, что сказать.

– По телефону такие вещи не обсуждают.

– О Господи, Харпа, ты, случайно, не беременна?

– Я сказала – не по телефону. Встретимся в баре «Би-пять». Через пятнадцать минут.

– Ладно, – сказал Габриэль и положил трубку.

Харпа выключила телефон.

– Порядок, – объявила она сообщникам.

Бар «Би-пять» находится на Банкастрайти, улице, поднимающейся от Эйстровёллюр, площади у здания парламента, к востоку на пологий холм, к Логавегюр, главной торговой улице. Харпа и Габриэль ходили туда с друзьями по вечерам в пятницу.

– Я знаю, какой дорогой он пойдет, мы можем выйти ему навстречу.

– Пошли, – первым вскочил со своего места Фрикки.

Синдри жил на Хверфисгата, захудалой улочке, идущей параллельно Банкастрайти и Логавегур, между ними и бухтой. Едва они вышли на воздух, Харпа оживилась: казалось, досада и переживания последних месяцев улетучились. Конечно, вина лежит на банкирах и политиках, но в загубленной жизни Харпы больше всех виновен один человек.

Габриэль Орн.

И сейчас он встретится с простыми честными парнями, коих типы вроде него так презирают. Он попытается уклониться от этой встречи, но она ему не позволит. Она заставит его извиняться перед ними и объяснять, какое он дерьмо.

Холод не отрезвил Харпу, но привел в возбуждение. Она шла впереди, поторапливая остальных. Квартал Скуггахверфи, тянувшийся вдоль берега бухты, был застроен роскошными многоэтажными домами. До того как прекратилось финансирование этого градостроительного проекта, успели полностью завершить лишь несколько таких билдингов, свысока смотревших на своих недостроенных собратьев и окружавшие их домишки, в одном из которых жил Синдри в ожидании неизбежного сноса. Харпа находилась всего в сотне метров от того места, где Габриэль Орн будет переходить Хверфисгату по пути к «Би-пять».

С неба посыпались снежинки. Было поздно, но на улицах еще оставались люди, возбужденные прошедшей манифестацией. У подножия холма, недалеко от здания парламента, из мусорного бака поднималось пламя, освещавшее стоящих вокруг людей с опущенными на лица капюшонами, в небо взлетели две петарды.

Харпа вела спутников по боковой улочке, идущей параллельно Хверфисгате, навстречу, как она полагала, Габриэлю. Ага, вот и он, идет, опустив голову, пряча лицо от снега.

Харпа встала у него на пути.

– Габриэль Орн.

Он с удивлением поднял на нее взгляд.

– Харпа? Я думал, мы встретимся в баре.

Увидев его лицо, Харпа ощутила приступ отвращения. Хоть он был на несколько лет моложе ее, щеки его и шея слегка одрябли, светлые волосы поредели. И что только она находила в нем?

– Нет, пойдешь с нами.

Габриэль Орн взглянул на ее свиту.

– Кто эти люди?

– Это мои друзья, Габриэль Орн, если ты понимаешь, что это такое. Я хочу, чтобы ты поговорил с ними. И поэтому ты пойдешь со мной.

– Харпа, ты пьяна!

– И черт с ним. Пошли.

Харпа схватила Орна за рукав. Он грубо стряхнул ее руку. Фрикки, агрессивно оскалившись, зашагал к нему. Парень был без пиджака, только в футболке «Челси», но ему, здорово подвыпившему, было все равно.

– Ты слышал ее, – рявкнул он, остановясь в полушаге от Габриэля. – Пойдешь с нами.

И протянул руку, намереваясь схватить Габриэля за лацкан пиджака, но тот оттолкнул его. Фрикки широко размахнулся, пытаясь ударить несговорчивого финансиста, однако трезвый Габриэль легко уклонился от удара. Он был почти на пятнадцать сантиметров ниже Фрикки, но сильным джебом [2]2
  Прямой удар, наносимый с дальней дистанции.


[Закрыть]в подбородок сбил его с ног.

Фрикки, сидя на тротуаре, потирал челюсть. Все это повергло Харпу в немое удивление. Она не подозревала, что Габриэль способен на такие подвиги.

Габриэль же развернулся и пошел в сторону своего дома.

Харпу охватил гнев, глаза застлала красная пелена ярости. Он не уйдет от них, не уйдет.

– Габриэль! Стой.

Харпа схватила его, но он ее оттолкнул. Пошатнувшись, она отлетела к высокому бордюру, окружавшему автостоянку. На нем стояла пустая бутылка из-под пива. Харпа схватила ее, сделала три шага вперед и саданула ею по лысеющей голове Габриэля Орна.

Тот зашатался, накренился вправо и упал, с треском ударившись головой о железную тумбу у въезда на территорию паркинга.

Упав, он уже не двигался.

Харпа выронила бутылку и вскинула руку ко рту.

– О Господи!

Фрикки, издавая какой-то звериный рык, подбежал к распростертому телу Орна и со всей силы ударил его ногой в бок. Два раза пнул в грудь, один раз в голову, после чего Бьёрн обхватил парня за пояс и отшвырнул.

Затем, опустившись на колени, стал осматривать лежавшего.

Бывший босс Харпы не шевелился. Глаза его были закрыты. Его уже бледное лицо приобрело восковой отлив. На щеку ему упала снежинка и не растаяла. Из-под коротко остриженных волос сочилась кровь.

– Он не дышит, – прошептала Харпа. Потом пронзительно закричала: – Он не дышит!