Текст книги "Город Зверя(сборник фантастических романов)"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

Глава 1. ВОЗДУШНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Я поцеловал на прощанье Шизалу, не представляя себе, что не увижу ее вновь много марсианских месяцев, и прикрепил лесенку, ведущую в гондолу моего воздушного корабля, спроектированного по чертежам, выполненным мною.

Шизала выглядела красивее, чем когда–либо, женственной женщиной, являющейся, несомненно, самым прекрасным человеческим существом на всей планете Марс.

Вокруг нас в свете раннего утреннего солнца возвышались стройные башни города, где я теперь был Брадинаком, или принцем. В воздухе стоял терпкий запах душистого зеленого тумана, поднимающегося тонкими зелеными струйками с озера в центре Варналя. Сквозь плотную стену марева этого необычного зеленого тумана проглядывали вымпелы, развевающиеся на поднимающихся с башен мачтах.

Большинство зданий – высокие и белые, из прекрасного голубого мрамора с прожилками золота. Это – изящный, красивый город, наверное прекраснейший на Марсе.

Именно здесь мы жили с момента нашего бракосочетания и были очень счастливы. Но я – беспокойная душа, и мой ум жаждал новой информации о забытых машинах якша в подземельях Марса, все еще нуждавшихся в изучении.

Поэтому когда из лежащего далеко на севере Мендишара прилетел навестить меня Хул Хаджи, прошло немало времени, пока я предложил ему экспедицию в подземелья якша, и частично ради того, чтобы вспомнить старые приключения.

Он с энтузиазмом согласился, и вопрос был решен. Мы предполагали затратить на это время, эквивалентное земной неделе, и Шизала, любящая меня глубокой и преданной любовью, на которую я отвечал полной взаимностью, не возражала против этой вылазки.

Теперь Хул Хаджи, Синий Гигант, ставший моим самым верным другом на Марсе, поджидал наверху, в каюте воздушного корабля, мягко покачивающегося на ветру.

Я еще раз поцеловал Шизалу, не говоря ни слова. В словах не было нужды – мы общались глазами, и этого хватало.

Я начал подниматься по лестнице на корабль.

Корабль был меблирован уютными кушетками из материала, довольно похожего на красный плюш, и изделиями из металла, схожего с бронзой и так же отполированного. В таком убранстве было что–то смутно ностальгическое и викторианское, а я был не против этого. Например, веревки, охватывающие сетью газовый мешок, были из толстых красных шнуров, а металлическая гондола выкрашена в ярко–зеленый и красный цвета, с завитками, оттененными золотом. Управление кораблем осуществлялось впереди, и тут опять был похожий на бронзу металл, покрытый черной эмалью.

Я включил двигатель, взобравшись на кресло рядом с Хулом Хаджи, чье массивное тело с синей кожей заставляло меня чувствовать себя карликом по сравнению с ним.

Мой друг с интересом наблюдал, как я потянул за рычаг, освобождая тросы, державшие корабль у земли. После подъема я направил корабль на север от Варналя – не без сожаления, так как знал, что буду скучать по Шизале и по городу Зеленых Туманов.

Не знал я тогда, что мне придется расстаться с ними на очень короткое для них и очень долгое для меня время, что обстоятельства сложатся так, что я встречусь лицом к лицу со смертью, вынесу огромные лишения и испытания, страшные опасности, прежде чем увижу их снова.

Однако и в таком слегка меланхолическом настроении я установил курс на север, чувствуя нарастающее возбуждение от перспективы вновь продолжить изучение машин якша. Путешествие предстояло долгое даже на моем, сравнительно скоростном корабле.

Но уже на второй день путешествие в расположенный в пустыне город якша оказалось прерванным: двигатели начали работать с перебоями. Меня это удивило, так как я доверял своим механикам.

Я повернулся к Хулу Хаджи. Мой друг смотрел на расстилавшуюся внизу местность. Она представляла собой ландшафт желтого цвета: поверхность почвы была покрыта зарослями огромных цветов, похожих на гигантские ирисы, покачивающиеся под нами словно в грациозном, хотя и монотонном танце. Время от времени однообразие моря желтых цветов нарушалось цветными всплесками голубого или зеленого, цветами, напоминавшими бледные ноготки. Даже на таком расстоянии они испускали томные запахи, восторгавшие мое обоняние. Эта красота, казалось, привела Хула Хаджи в состояние транса, и он даже не заметил перемены в работе двигателей.

– Похоже, что нам, возможно, придется приземлиться, – уведомил я его.

Он взглянул на меня.

– Почему, Майкл Кейн? Разве это тебе не нравится?

– Что ты имеешь в виду? – спросил я. Он показал вниз.

– Цветы.

– Мы можем найти поляну.

– Я хотел сказать не это. Разве ты не слышал о цветах Меднафа? Они привлекательны издали, но крайне опасны, когда к ним приблизишься. Их запах приятен, но когда к ним подойдешь поближе, он вызывает сперва летаргию, а потом безумие. Многие попали в западню этих цветов, и растения выпили из них жизненные соки. Люди становятся безмозглыми существами и в конце концов попадают в зыбучие пески Голаны, где их медленно засасывает, и об этих несчастных больше никто и никогда не услышит.

– Ни одно человеческое существо не заслуживает такой судьбы! – содрогнулся я.

– Но многие пострадали! А те, кто уцелел, представляют собой после этого немногим больше чем ходячих мертвецов.

– Тогда давай направим курс подальше и от Меднафа и от Голаны и будем надеяться, что наши моторы не заглохнут, пока это место не останется далеко позади, – сказал я, принимая решение любой ценой избежать опасности, даже если станет необходимым дрейфовать по воле ветра, пока желтые поля не кончатся.

Пока я разбирался с двигателем, Хул Хаджи рассказывал мне историю о старом отчаянном человеке, возмечтавшем некогда о власти, некоем Блемплаке Безумном, который, как предполагалось, все еще скитался там, внизу. Он впитал в себя столько ароматов, что они больше не действовали на него так, как на других, и сумел выжить в зыбучих песках – потому что именно он и был первоначальным их создателем. Некогда он явно был человеком благосклонным и полезным, приобретшим откуда–то немного научных знаний и стремившимся к величию. Мало зная о том, что имеет, он попытался использовать свои знания для постройки огромной сверкающей башни, которая вдохновляла бы людей своей красотой и величием. Был заложен фундамент, и долгое время казалось, что он преуспеет. К сожалению, что–то подействовало на его мозг. Его эксперимент вышел из–под контроля, и в результате появились зыбучие пески, имевшие особые и неестественные свойства и нигде больше не встречающиеся.

С чувством огромного облегчения мы пролетели над цветами и зыбучими песками. Я видел их только ночью, при свете мчавшихся по небу лун, но и беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы убедить, что Хул Хаджи не преувеличивал. Снизу раздавались странные крики, безумный бред, казавшийся иногда членораздельной речью, но я не мог разобрать в них никакого смысла, да и не очень–то старался.

К утру мы пролетели над несколькими сверкающими озерами, усыпанными зелеными островами, и иногда по огромным просторам водяной глади скользила лодка.

Я заметил Хулу Хаджи, что это приятный контраст, и он согласился. Пока мы пролетали над предыдущей территорией, он тревожился больше, чем признавался мне в этом. Я спросил его, не будет ли разумным попытаться приземлиться, поскольку двигатель теперь работал с большими перебоями и вскоре обязательно вообще заглохнет. Он сказал мне, что это будет безопасно, так как на островах живут просвещенные и умные люди, способные развлечь и привести в восторг любого гостя озер. Пока мы пролетали, он указывал названия. Среди всех имелся один пышный остров, стоявший несколько в стороне от остальных.

– Этот остров называется Драллеб, – сообщил Хул Хаджи. – Его народ лишь изредка контактирует с соседями, но хотя он, похоже, и не играет большой роли в деятельности других островов, оказывает на них немалое художественное влияние и очень гостеприимен. Жители его принимали однажды меня, когда я путешествовал по островам, и я наслаждался каждым мгновением пребывания там.

Появился еще один остров. Он выглядел странным контрастом, совмещая в себе черты всех островов. Это был «К кокрум», как уведомил меня Хул Хаджи. Остров всего лишь несколько лет назад поднялся из озера и все еще по большей части не был заселен, хотя жившие там люди казались народом странных обычаев, иногда дружественные к чужакам, иногда – нет.

Мы решили не приземляться там и пролетели еще над несколькими островами, а Хул Хаджи с большой любовью сообщал их названия. Тут имелись С’сидла с нежным ландшафтом высоких сильных деревьев и широких темных прогалин, и Носирра, суровое, здоровое на вид местечко с большими, как сообщил мне Хул Хаджи, пока еще не добытыми сокровищами.

Я горел желанием слышать все это, хотя часть моего внимания сосредоточилась на двигателе, так как все, что я слышал, больше и больше очаровывало меня, я считал, что чем больше я буду знать, тем лучше буду подготовлен к выживанию здесь.

В скором времени мы сумели осторожно провести воздушный корабль над всеми островами и увидели перед собой материк, который, как мы решили, будет лучшим местом для приземления на случай, если двигатель окажется невозможным отремонтировать. Город назывался, как сказал мне Хул Хаджи, Кенд–Амрид. Жители его, сообщил он мне, хорошо известны своим ремесленничеством и умением обращаться с немногими бывшими в ходу на Марсе техническими устройствами. Они могут нам помочь больше, чем островитяне, хотя островитяне были, возможно, дружелюбнее.

Я поманипулировал управлением, и мы начали снижаться над Кенд–Амридом.

Позже мне пришлось пожалеть, что мы не приземлились на одном из островов, ибо Хул Хаджи обнаружил, что Кенд–Амрид изменился с известного ему времени, когда он как изгнанник провел некоторое время в этом городе.

В вечерних сумерках, погрузивших темные башни города в густую тень, мы проплыли над ним с легким сердцем.

Место это было безмолвное и огней горело мало, но я отнес это к тому факту, что обитатели его являлись людьми, по слотам Хула Хаджи, упорно трудившимися, с простыми удовольствиями и празднества их проходили только при свете солнца.

Мы снизились на окраине города, и я сбросил якорь – «кошку», вонзившую в землю острые лапы и давшую мне возможность спуститься по лесенке и прикрепить канаты к росшим поблизости чахлым деревьям.

Глава 2. ГОРОД ПРОКЛЯТЬЯ

Когда мы приблизились к Кенд–Амриду, рука Хула Хаджи инстинктивно легла на рукоять меча. Хорошо зная его, я заметил этот жест и нашел его тревожным.

– Что–нибудь не так? – спросил я.

– Не уверен, друг мой, – ответил он.

– Мне кажется, ты говорил, что Кенд–Амрид – безопасное место для нас.

– Я так думал, но мне неспокойно. Я не могу объяснить это чувство.

Его настроение передалось и мне, и в мозг стали закрадываться мрачные мысли.

– Я устал, – пожал плечами Хул Хаджи. – Мне кажется, что все дело в этом.

Я принял это объяснение, и мы пошли к воротам города, чувствуя себя немного менее встревоженными.

Ворота были открытыми, и никто не охранял их. Если жители настолько щедры душевно, чтобы позволять себе такое, то не возникает никаких затруднений найти у них помощь.

Хул Хаджи, однако, пробормотал что–то о том, что это необычно.

– Они народ не общительный.

Мы шли по безмолвным улицам. Высокие темные здания казались лишенными признаков жизни, словно декорации, возведенные на сцене для экстравагантной постановки – и сцена в данный момент была пустой.

Когда мы шли, наши шаги вызывали гулкое эхо. Хул Хаджи шел вперед, направляясь к центру города.

Немного позже я услышал еще что–то, кроме эха, и остановился, коснувшись ладонью руки Хула Хаджи.

Мы прислушались.

Тихие шаги, такие, какие издает человек, идущий в суконных шлепанцах или в сапогах из мягкой кожи.

Звуки донеслись до нас. Рука Хула Хаджи снова легла на рукоять меча.

Из–за угла появилась фигура, закутанная в черный плащ, закрепленный на голове в виде капюшона. В одной руке он держал букет цветов, в другой – белый плоский ящик.

– Приветствую тебя, – обратился я к нему в марсианском приветствии. – Мы – гости в вашем городе и ищем помощи.

– Какую помощь может оказать Кенд–Амрид человеческому существу? – мрачно пробормотал закутанный в плащ человек, и в голосе его не было ни единой вопросительной ноты.

– Мы знаем, что ваш народ практичен и полезен, когда речь заходит о машинах. Мы думали… – Заявление Хула Хаджи оборвал странный смех закутанного в плащ незнакомца.

– Машина! Не говорите мне о машинах!

– Почему же это?

– Не спрашивайте ни о чем! Покиньте Кенд–Амрид, пока можете!

– Почему нам не следует говорить о машинах? Ввели какое–то табу? Народ теперь ненавидит машины? – Я знал, что в некоторых обществах Земли страшились машин, и общественное мнение отвергало их, поскольку в них видели бесчеловечность, и упор на машинизацию заставлял некоторых философов обеспокоиться, что человеческие существа могут стать в перспективе слишком искусственными. На Земле, я, как ученый, сталкивался иногда с такой позицией на вечеринках, где меня обвиняли во всех смертных грехах из–за того, что моя работа имела отношение к ядерной физике. Я гадал: не довели ли жители этого города подобные взгляды до воплощения в жизнь и не запретили ли машины, поэтому решил задать такой вопрос.

Но человек в плаще снова засмеялся.

– Нет, – ответил он, – жители города не ненавидят машины, если они не ненавидят друг друга.

– Твой ответ невразумителен, – нетерпеливо бросил я. – Что случилось? – Я начал думать, что первый встреченный нами человек в Кенд–Амриде оказался сумасшедшим.

– Я же вам сказал. – Он быстро огляделся по сторонам, словно нервничал. – Не задерживайтесь здесь, чтобы выяснить, что случилось. Покиньте Кенд–Амрид сейчас же. Не оставайтесь ни на секунду дольше. Этот город проклят!

Наверное, нам следовало бы послушать его совета, но мы не послушались. Мы принялись спорить, и это оказалось в известном смысле ошибкой, о которой нам пришлось потом пожалеть.

– Кто ты? – спросил я. – Почему ты единственный, кто в это время разгуливает по улицам?

– Я врач, – ответил он, – или был им!

– Ты хочешь сказать, что тебя исключили из гильдии врачей? – предположил я. – Тебе не позволяют заниматься практикой?

Снова бесконечно горький смех – смех на грани безумия,

– Меня не исключили из нашей гильдии. Я просто больше не врач. В наше время я известен, как Обслуживатель Типов Третьей Градации. Эти Типы Третьей Градации – человеческие существа! – Слова эти перешли в крик страдания. – Я был доктором – все мое образование побуждало меня сочувствовать своим пациентам. А теперь я, – зарыдал он, – механик. Моя работа – осматривать человеческие машины и решать, можно ли заставить их функционировать с минимальным уроном. Если я решаю, что их нельзя заставить работать таким образом, то должен обозначить их для отправки в лом, а части пойдут в банк для использования в здоровых машинах.

– Но это же чудовищно!

– Это чудовищно без всякого «же», – тихо отозвался он. – А теперь вы должны немедленно покинуть этот проклятый город. Я и так слишком много сказал.

– Но как же возникло такое положение? – настойчиво спросил Хул Хаджи. – Когда я в последний раз был в Кенд–Амриде, жители показались мне обыкновенным, практичным народом – тускловатым, может быть, но это все.

– Есть практичность, – ответил врач, – и есть человеческий фактор в человеке, вместе они означают Человека. Но дайте одному фактору поощрение, а другой зажимайте, и вы получите одну из двух крайностей – с точки зрения человечности.

– И какие же они? – спросил я, заинтересовавшись этим вопросом.

– Вы получите либо Зверя, либо Машину, – просто ответил он.

– Мне кажется, это примитивное представление, – заметил я.

– Так оно и есть. Но мы имеем дело с обществом, ставшим сверхупрощенным, – сказал он, понемногу оживляясь, когда разговор зашел на эту тему, бросая, однако, нервные взгляды направо и налево по улице. – Здесь поощряют Машину в Человеке и, если вам угодно, поощряли именно глупость Зверя – ибо Зверь не может предвидеть, а Человек может. Зверь в Человеке приводит его к созданию машин для своего благополучия, а Машина многое добавляет сперва к его удобствам, а потом к знаниям. В здоровой семье все это относительно быстро разрешилось бы само собой. Но народ Кенд–Амрида слишком многого лишил себя. И теперь Кенд–Амрид стал нездоровым местом.

– Но должно быть что–то, вызвавшее это. Должен быть какой–то фактор, который ввел в Кенд–Амрид это безумие, – сказал я.

– В Кенд–Амриде правят Одиннадцать, ни один человек не доминирует. Диктатор, сконцентрировавший в себе всю власть, существовал во все века – если только не верны рассказы о бессмертных шивах.

– Ты говоришь о смерти, – сказал я.

– Да. И смерть в Кенд–Амриде – одна из самых ужасающих.

– Какова же она?

– Болезнь – напасть. Диктатор–Смерть принес страх, а страх привел Одиннадцать к их доктрине.

– Но в чем именно заключается их доктрина? – спросил Хул Хаджи.

Врач собирался было ответить, как вдруг с шипением втянул в себя воздух и кинулся обратно в ту сторону, откуда пришел.

– Бегите, – прошептал он, обернувшись. – Сейчас же бегите!

Его страх так повлиял на нас, что мы были почти готовы последовать его совету, когда впереди на длинной темной улице появилось невероятное зрелище.

Это походило на портшез, огромный ящик с ручками по всем четырем нижним сторонам, несомый на плечах примерно сотни людей, двигавшихся словно один человек. Я видел армии на параде, но даже самое вымуштрованное подразделение солдат никогда не двигалось с такой фантастической четкостью, как эти, несшие на плечах громадный ящик.

В ящике, видимые с двух сторон сквозь незастекленные окна, сидели два человека. Лица их были неподвижны, а тела – застывшие и прямые. Они ни в коем случае не выглядели живыми – точно также, как не выглядели живыми люди, тащившие эти странные носилки.

Подобное зрелище я не ожидал увидеть когда–либо на Марсе, где человека, какие бы ни возникали передряги, уважали, а подобная картина, которую я увидел сейчас, была просто невозможна.

При виде этого все инстинкты во мне встали на дыбы, а в глазах появились слезы гнева. Тогда все это, наверное, произошло инстинктивно; возможно, я уже позже рационализировал свои чувства. Но как бы там ни было, меня оскорбило это зрелище – глубоко эмоционально и психологически – и разум мой тоже был оскорблен. То, что я увидел, являлось примером того безумия, о котором рассказывал врач.

Я чувствовал, что Хул Хаджи так же точно оскорблен этим зрелищем.

К счастью, мы – люди здравомыслящие и, овладев собой, на минуту сдержали свои порывы. Поступать так – дело хорошее, но плохо использовать это умение владеть собой, – которым мы, как разумные существа, обладали, – для убеждения себя, что действовать вообще не нужно. Мы просто дожидались своего часа, и я решил побольше узнать об этом страшном месте, прежде чем начать бороться против установленных в нем порядков.

Потому что бороться против них я уже намеревался. Я так решил. Даже если ценой будет моя жизнь и все то, что я считаю дорогим, – поклялся я. Я вытравлю появившуюся в Кенд–Амриде порчу не только ради себя самого, но и ради всего Марса.

Пока к нам приближались носилки, я не понимал, до каких пределов вынужден буду дойти, чтобы выполнить этот обет. Я не представлял всего, к чему обязывала меня эта клятва.

Но даже если бы знал, это не свернуло бы меня с моего пути. Решение было принято, клятва дана, и я почувствовал, что Хул Хаджи тоже поклялся себе, потому что он был моим другом и потому что я знал, сколь много у нас общего. Поэтому я стоял, не отступая, дожидаясь, пока носилки доберутся до нас.

Они приблизились к нам, затем остановились.

Один из сидевших нагнулся вперед и произнес холодным, лишенным эмоций голосом:

– Зачем вы явились в Кенд–Амрид?

Меня на миг смутила форма его вопроса. Она так хорошо подходила к его мертвому лицу.

Что–то внутри меня заставило ответить ему в более цветастой манере, чем я обычно выражаюсь:

– Мы явились с открытыми сердцами просить народ Кенд–Амрида об одной услуге. Мы явились, не имея предложить ничего, кроме благодарности, просить вас о помощи.

– Какой помощи?

– У нас есть мотор, и он барахлит. Летающий корабль моей собственной конструкции снабжен мотором, какой вряд ли найдешь на Марсе.

– Какого вида мотор?

– Принцип прост. Я называю его двигателем внутреннего сгорания – но это будет мало что значить для вас.

– Он работать?

– В настоящее время он не работает, вот потому–то мы и здесь, – объяснил я, подавляя свое нетерпение. Поломка двигателя гораздо менее значима, нежели то, что мы увидели в этом месте, так точно названном Городом Проклятья.

– Принципы его работы правильные? – спросил человек с неживым лицом.

– Нормальные, – ответил я.

– Если он работать – он хорош, если не работать, то плох, – раздался лишенный эмоций голос.

– А вы можете работать? – рассердился я, возненавидев подразумеваемое вопросами.

– Кенд–Амрид работать.

– Я хочу сказать, можете ли вы отремонтировать мотор?

– Кенд–Амрид делать все, что угодно.

– Вы отремонтируете мне мотор?

– Кенд–Амрид думать, будет ремонт мотора благом для Кенд–Амрида?

– Это будет благом для нас и, таким образом, в конечном итоге благом для Кенд–Амрида.

– Кенд–Амрид должен обсудить. Вы идете?

– Я думаю, мы предпочли бы остаться за пределами города, провести ночь на своем корабле и узнать решение утром.

– Нет. Не хорошо. Вы не известны.

Я поразился невероятно примитивным рассуждениям говорившего и сразу понял, что врач подразумевал, когда упомянул, что Зверь создал Машину и оставил Человека целиком вне ее. Наверное, оглядываясь назад, это было благом для меня, потому что теперь я точно представлял, что означает для меня Марс. Не подумайте, что проклятье, павшее на Кенд–Амрид, являлось естественным, даже оно было более чуждым любимому мной Марсу, чем если бы подобное произошло на Земле. И, наверное, оттого, что Марс не был подготовлен к опасностям, исходящими от Кенд–Амрида, я чувствовал, что мой долг – как можно скорее вылечить эту болезнь.

– Я думаю, однако, что лучше всего будет, если мы покинем Кенд–Амрид и подождем за стенами, – повторил я. Мое намерение, конечно же, заключалось в том, чтобы отремонтировать мотор самому и как можно быстрее вернуться за подмогой в Варналь.

Впрочем, я был против лишения свободы точно так же, как правитель Кенд–Амрида были против нарушения мною границ города. Решение было принято, и в душе я знал, что прав, поэтому решил, что если возможно будет избежать насилия, то мы не прибегнем к нему, так как вполне понятно, что в конечном итоге насилие не приводит ни к чему, кроме дальнейшего насилия.

Ответ человека с мертвым лицом был фактической иллюстрацией моих умозаключений, когда он проговорил:

– Нет. Лучше всего для Кенд–Амрид всем остаться. Если не остаться, то Кенд–Амрид заставлять остаться.

– Вы воспользуетесь силой, чтобы заставить нас остаться?

– Использовать много людей заставить двух человек остаться.

– Это кажется мне похожим на принуждение, друг мой, – с мрачной улыбкой произнес Хул Хаджи, и его рука легла на меч. Я снова остановил его руку.

– Нет, друг мой, – позже, наверное, но сперва давай посмотрим все что можно в этом месте. Думаю, они не увидят никакой причины отказать нам. Давай на мгновение обуздаем свои эмоции и подыграем им.

Я прошептал это быстро, а за время, пока я говорил, мертволицый и его партнер не шелохнулись и не сказали ни слова. Хул Хаджи, похоже, услышал.

– На мгновение, – проворчал он.

– Только на мгновение, – заверил я его.

– Вы идти? – спросил человек с неподвижным лицом.

– Мы пойдем, – согласился я.

– Следуйте, – приказал он, а затем велел носильщикам, остававшимся такими же бесстрастными и неподвижными, как и его товарищ: – Носильщики, идти обратно к Центральному Месту.

И тут произошло еще одно неожиданное и ужасающее событие.

Вместо того чтобы повернуться кругом, носильщики побежали задом наперед.

Являлось ли это доказательством эффективности политики правителей Кенд–Амрида? Вид подобного безумства чуть не заставил меня потерять контроль над собой, но, заметив стойку Хул Хаджи и зная, что тот тоже готов сражаться, снова удержал его и таким образом удержался сам.

В настроении ужаса, заставившего меня понять, почему именно врач казался безумцем, мы последовали за носилками.