Текст книги "Лондонские поля"

Автор книги: Мартин Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)

И еще. Гложет меня одна нестерпимая мысль. Я заново просматривал дневники Николь Сикс. Своих дружков она обозначает инициалами: Г. Р., который всегда был паинькой. Ч. Х., славно обобранный. Н. В. с его поползновениями на самоубийство. Х. Б., совершенно опустившийся после развода с женой. Т. Д. и А. П., оба подсевшие на стакан. И. Дж., умотавший в Новую Зеландию. Б. К., который, по всей видимости, взял да и вступил в Иностранный Легион. Бедняга П. С., сыгравший в ящик.

Единственный, к которому она возвращалась вновь и вновь, единственный, кто отчасти – и чуть ли не наполовину! – достигал ее уровня, «единственный, ради кого я готова была делать глупости», самый обаятельный, самый жестокий, самый искусный в постели (с огромным отрывом ото всех прочих)… обозначается литерами М. Э.! Обитает в Западном Лондоне. Связан с театром.

Я отнюдь не схожу с ума по Николь Сикс. Так почему же эта мысль убивает меня?

Итак, это произошло. Звонок от Мисси Хартер – или, если быть точным, от Джэнит Слотник.

– Алло? Джэнит Слотник? Ассистентка Мисси Хартер?

– Да, сэр. Знаете, у нас в «Хорниг Ультрасон» сегодня такой переполох!

– В самом деле?

– Знаете, мы платим за это огромные деньги!

– Серьезно?

– Ммм… Это новая книга об убийстве Джона Леннина!

Не стану я записывать всю эту мутотень, что она наплела мне об убийстве Джона Леннона. Как все это было «устроено» КГБ и тому подобную бредятину. Наконец она добралась до дела:

– Мисс Хартир просила меня позвонить вам – насчет вашего проекта.

– Почему – проекта, мисс Слотник? Ведь то был план-конспект… Как вы его восприняли?

– Мы разочарованы, сэр.

При этих ее словах трубка выскользнула у меня из рук, словно мокрый обмылок.

– …согласна, что начало написано сильно. И развязка хороша.

– Что? Заключение?

– Что нас тревожит, так это середина. Что там происходит?

– Откуда же мне знать? Я имею в виду, что не могу вам всего рассказать, пока всего не напишу. Роман, мисс Слотник, это путешествие. А как вам понравились первые три главы?

– Мы считаем, что это значительное достижение. Одно, сэр, нас беспокоит. Небольшой, знаете ли, налет литературщины.

– Литературщины? Господи, да вам надо бы… Извините. Прошу прощения, мисс Слотник.

– Сэр.

– Мне необходим аванс, мисс Слотник.

– Я пока не уверена, что мы готовы заключить с вами договор, сэр. В этом отношении наши с мисс Хартир точки зрения полностью совпадают.

Я униженно обещаю сделать все, что только они потребуют, соглашаюсь одно сократить, другое смягчить, третье переписать, все вместе взятое привести в порядок, пока наконец Джэнит весьма и весьма прохладно дает согласие ознакомиться с главами с четвертой по шестую.

– И еще нас не устраивают имена, сэр.

– Это не страшно. Я и так собирался их изменить.

Теперь мне изредка звонит Николь Сикс. Один звонок, два. Даже три. Обычно это случается поздно ночью: именно тогда она испытывает желание продолжить наши дебаты – или разработку плана военных действий – или обсуждение сценария. Она призывает меня к себе, и я всегда к ней являюсь.

Очевидно, что-то во мне ждет этого. Не так давно я спал по ночам как новорожденный: не мог оставаться с открытыми глазами более пяти минут подряд. Затем какое-то время сон мой походил на младенческий: я пробуждался дважды в час, весь залитый слезами. Но сейчас я действительно приближаюсь к вершине своих возможностей и скоро, наверное, уподоблюсь какому-нибудь меднолицему старцу-аскету в пещерах Ладака – или же Мармадюку: сон для меня станет чем-то совершенно безразличным. Поэтому, хоть и не без труда, полный ночных страхов и предвкушения усталости, которая затем последует, я встаю и отправляюсь к ней. Это моя работа.

Три ночи – или три зари? – тому назад, когда я засучивал рукава, собираясь приступить к девятой главе, она позвонила мне в половине третьего. Я тут же отправился к ней в «своем» авто. Состроив потешную мину, она приняла у меня пальто и шляпу. Была она полностью одета – платье из черного бархата – и распивала шампанское: я лицезрел одну из ее личных вечеринок. Я уселся и провел ладонью по лицу. Она спросила меня о самочувствии, и я ответил в том духе, что все хорошо.

– И все-таки, от чего вы умираете?

– Здесь все дело в синергизме[45]45
  Синергизм (от греч. synergia – сотрудничество, содействие) – одновременное воздействие на организм нескольких факторов, при котором каждый из них оказывается вредоноснее, чем взятый по отдельности.


[Закрыть].

Вот ведь какая у нас с нею взаимозависимость! Мы не говорим, мы не могли бы говорить ни с кем другим так, как говорим друг с другом. А вот ей я могу сказать обо всем, не пряча взгляда. Сказать даже об этом…

– Та-ак… – задумчиво протянула она. – Заразное заболевание? Нет. Наследственное или приобретенное? Наследственное.

– Незаразное, точно, – сказал я. – Но, возможно, приобретенное. Радиогенное, естественно. Точно сказать никто из врачей не может. Совершенно необычный случай. Хотите, расскажу? Это займет минут десять.

– Да-да, пожалуйста. Мне это, знаете ли, очень интересно.

– Лондонские Поля… – начал я.

Она знала о некоторых отдельных ветвях, но, конечно, не могла предполагать о том, что я находился в самом центре всего пучка. И ей это на самом деле интересно. Она знакома с этим. В какой-то момент она сказала: «Погодите. Значит, ваш отец работал в то время для бляди». – «Простите?» – «БЛЯДИ. Британской Лаборатории ЯДерных Исследований. Так уж ее называют». – «Точно. Я и забыл». А позже она вставила примерно вот такое замечание: «И в плутониевой металлургии. В этой области британцы тогда тоже отставали». Она непрерывно курила, всякий раз сужая глаза при затяжке. Я отметил еще одну отличительную особенность ее лица: оно всегда выгодно освещено.

– Вы сильно выросли в моих глазах, – сказала она, когда я наконец выговорился. – Стало быть, вы в какой-то мере находитесь в сердцевине всего этого. В какой-то мере вы и есть Кризис.

– Ну что вы! – скромно сказал я. – Я так не думаю. Я не Кризис. Я, скорее, Статус.

– Значит, вы знаете об Эноле Гей.

– Да. И о Малыше тоже.

Позже она показала мне свое «письмо», которое лежало у нее на столе, чтобы Гай мог его прочесть.

– Профессора Барнс и Ноубл[46]46
  «Барнс энд Ноубл» – знаменитая американская книготорговая фирма, известная с 1932 года.


[Закрыть], – сказал я. – Не слишком ли рискованный выпад?

– Будет еще рискованнее, – сказала она. – Читайте дальше.

– «…портреты Саскии кисти Рембрандта – или, может, портреты Марты, писанные Боннаром, – то ли сами “проникнуты” интимным знанием, то ли отражают страстное желание художника “проникнуть” внутрь своей модели. Потому что избранная им линия всегда приводит к грубым спекуляциям. Сошлюсь на собственный опыт…»

– Переверните страницу.

– «…я в своей жизни позировала, пожалуй, дюжине художников – и с большинством из них спала. Смею утверждать, что это никак не воздействовало ни на меня, ни на них, ни на то, что возникало на холсте».

Я умолк и посмотрел на нее. Она пренебрежительно шевельнула плечом – мол, а ну и что?

– Но для чего вам этот совершенно не нужный риск? – сказал я. – Очень опрометчиво, ведь вы же для него девственница и все такое… И все-таки снимаю перед вами шляпу: удивительная уверенность! Вы попросту знали, что Гай не перевернет страницу, да?

– Берите выше. Видите ли, для него допустимо только пассивное любопытство. Он не отворачивается от того, что видит, но считает недостойным хоть сколько-нибудь приблизиться, внимательнее вглядеться или вслушаться. По правде сказать, я вообще не ожидала, что он осмелится прочесть хоть словечко.

– Самонадеянно, Николь. Поменьше гордыни: Гай вполне способен преподносить сюрпризы, в особенности если дело касается вас. Видели бы вы его на том матче! Настоящий лев. А я едва не умер от страха. Хотя теперь полагаю, что неправильно воспринимал происходящее. Не было там реальной угрозы, а если и была, то не для нас. Эти парни… Они не собирались причинять нам какой-либо вред. Учудить какую-нибудь дикость над самими собой, вот чего они хотели. Вы зеваете, я вижу. Уже поздно. Но не будьте столь высокомерны по отношению к дротикам. Они во всем этом занимают немаловажное место.

Она вновь зевнула, еще шире, чем в первый раз, и моему взору предстали ее округлые задние зубы.

– Потому-то я и охладила Гая. Приморозила его, чтобы сосредоточиться на Ките… Да поможет мне бог.

Я снова взял в руки письмо.

– Вы позволите мне это забрать? – Она кивнула. – Николь, а как по-вашему, что мне во всей этой истории нужно?

– Точно не знаю, но полагаю, что вы что-то такое пишете.

– И вы не против?

– На этой-то стадии? Нет, нисколько. Более того, я это полностью одобряю. Сказать вам, чего жаждут женщины? Они, все без исключения, жаждут попасть во что-нибудь этакое. Чем бы оно ни было. Да, конечно, каждая женщина, глядя на остальных, хочет, чтобы у нее были груди побольше, загар покруче – всякое такое. Да чтобы в постели другие не могли с нею сравниться… Но, помимо этого, каждая из них хочет стать участницей некоего действа. Все жаждут в него попасть. Все хотят оказаться внутри него. Каждая жаждет стать главной сучкой в какой-нибудь книге.

Да… разве я не тот рассказчик, на которого можно положиться?!

Наконец-то доковылял до Куинзуэй, купил «Триб».

Две передовицы. Первая целиком посвящена Вере, Первой леди. Собственно, это на удивление полный отчет обо всей ее недавней деятельности. Поначалу я был озадачен, но потом вспомнил, что летом там было проскользнули какие-то слушки насчет ее здоровья. Можно предположить, что вся эта фанаберия касательно того, что она работает в хосписе, хлопочет о смене убранства Белого дома и вдохновляет очередной крестовый поход против порнографии, является не чем иным, как вежливым опровержением. И нацелено оно на восстановление доверия. Все знают, как безгранично любит Президент свою жену. Этот выпуск – часть его избирательной кампании.

Вторая передовица тоже оказалась шарадой. Советская экономика – вот ее тема. Множество обрывочных сведений о том, как воспринимают новшества простые люди: как они коснулись Юрия из Киева, что об этом думает Виктор из Минска. Мне пришлось прочесть этот опус дважды, прежде чем я понял, о чем в нем, собственно, говорится. В Советском Союзе введена семидневная рабочая неделя.

Разношерстные заметки на обороте: о перепадах солнечной активности, недостатке финансирования университетов, Израиле, Мустике и об утеплении летних домов. Два обширных материала: тарифы на зерно и медицинское обслуживание.

На Куинзуэй я столкнулся с той же самой городской сумасшедшей, которую частенько видел там десять лет назад. Все еще на ногах! Господи, вот это силища! По-прежнему спорит сама с собой (и аргументы все те же). По-прежнему спорит с собственной грудью. Вынимает ее – и давай спорить…

Нет, у этой бездомной попрошайки нет и не будет рассказчика, на которого можно положиться. Рассказчики большинства людей, которых можно увидеть на улицах, не вызывают доверия.

Наблюдая за детьми в парке, когда хожу туда с Ким, и пытаясь объяснить себе причины детской веселости, я вдруг сделал открытие: собственную крохотность они находят чрезвычайно забавной. Они любят, чтобы за ними гонялись, и убегают, радостно вереща и хихикая, потому что знают: тот, кто больше их, непременно их поймает – рано или поздно.

Я понимаю, что они чувствуют, хотя сам-то, конечно, не нахожу ничего веселого в том, что нечто неизмеримо большее несется за мною вслед огромными шажищами и вот-вот с легкостью меня схватит.

Глава 10. Домашняя библиотека Кита Таланта

Кит нажал на клавишу "Пауза" и достал из кармана пиджака книгу, что дала ему Николь. Взвесив ее в руке и оценивающе осмотрев с разных сторон, он, чуть слышно пришептывая, прочел: «ОН был сыном бродяги – но жил и любил, словно лорд. ОНА была дочерью высшего света – и он ее свел в могилу». Кит прокашлялся и продолжил: «История неруко… неурко… неукротимой страсти Хитклиффа к сестре, которой у него никогда не было». Он читал еще какое-то время, мучительно искривляя губы и сильно морща лоб. Затем прервался, уставился куда-то в потолок и подумал: «Китклифф!.. Низкого происхождения, он быстро добился всего. Женатый на Кэтлин, у пташек отказа не знал. Немало ходил он налево, одна среди всех выделялась. Богата и благовоспитанна, по Китклиффу сохла она. И вот день настал, и в постели они оказались вдвоем. Со страстью неукротимой…» Он взглянул на лицевую сторону обложки, встал и присоединил подарок Николь к другим книгам своей библиотеки.

Их было немного: «Дартс»; «Мир древностей»; «Дартс. Ежегодник»; «Собаки. Ежегодник»; «На двойном: История Кима Твемлоу», автор Ким Твемлоу (при участии Дирка Смокера); а также краткая история – обернутая в полиэтилен и ни разу не открывавшаяся – того полка, в котором кашеварил и из которого впоследствии дезертировал его отец во время Второй мировой войны. Костюмированная драма, подумал Кит. Старинная хренотень для старых хрычей. Классовая система, мать ее так.

ТВ! – думал Кит. – Видео! Дайнакорд! Меморекс! Джи-Ви-Си![47]47
  Перечисляются известные производители видеоаппаратуры.


[Закрыть] Вот это – жизнь… Кит отжал клавишу "Пауза" и стал смотреть ТВ дальше. Точнее, «смотреть» ТВ – смотреть его на свой, на Китовый лад. Так уж он привык. Каждый вечер на видео записывалось по шесть часов того, что вещалось по ТВ, а он, явившись домой из «Черного Креста», из «Голгофы», от Триш Шёрт или еще черт знает откуда, выводил это на экран. В три утра кое-что могло еще передаваться и напрямую – какие-нибудь старые фильмы, например (Кит, по правде сказать, скучал по дико похотливому и кровожадному полицейскому сериалу); но он не мог более смотреть телевизор с обычной скоростью, недоступной перемотке, неподвластной тирании его коричневого от курева большого пальца. Пауза. Медленно. Поиск Картинки. Чего он искал, так это сцен, связанных с сексом, насилием и – иногда – деньгами. Шестичасовые свои записи Кит просматривал на высокой скорости. Зачастую на все про все хватало двадцати минут. Приходилось, конечно, быть начеку. Кадр, достойный того, чтобы украсить им гаражную стенку, он мог различить и на Супербыстрой Перемотке Вперед. Затем – Перемотка Назад, Медленно, Стоп-Кадр. Юная танцовщица не спеша разоблачается перед зеркалом; в грудь старику-полицейскому всаживают сразу из двух стволов; американский особняк. А лучшими были сцены, в которых сочетались все три мотива разом. Скажем, нефтяной барон по-свойски отдраивает милашку-по-вызову в номере престижного отеля. Или там – грабители банка долго и обстоятельно дубасят хорошенькую кассиршу… Кроме того, он смотрел большинство экранизаций Лоуренса, Драйзера, Достоевского, Конрада – и все то, о чем велась полемика в телепрограмме, прилагавшейся как вкладыш к излюбленному его таблоиду. Что касается телочек, то их скорее можно было отыскать в чем-то вроде «Змейки в перьях», нежели в чем-то вроде «Агента из Вегаса». Хотя Кит отнюдь не был в восторге от этих молоденьких красоток, от их детских платьиц с оборочками. Ни в коем разе. Сбор урожая с экрана заканчивался у него обычно очень быстро, но кое-что, как он обнаружил, требовало потом нескольких дней, а то и недель тщательного изучения. Женский реслинг, к примеру. Или же тюрьмы для прекрасного пола. Тело женщины крошилось на глазах у Кита раз по двадцать за ночь: астрономическое число грудей и животов, лодыжек, голеней, ляжек… Вот его большой палец от Быстрой Перемотки переметнулся к Перемотке Назад, а затем к Воспроизведению, и Кит приготовился смаковать самые первые, еще до титров, кадры фильма о серийном убийце. Пташка бежит через ночной парк. Психопат – за ней по пятам, он уже близко…

– Эньла… Эньла… Эньла…

Кит тяжело и протяжно вздохнул, пришлепнув губами. Малышка пробуждалась к жизни: ее притязания, гортанные ее требования уделить ей внимание можно было различить в промежутках между треском разрываемой блузки и хрусткой колотьбой по голове жертвы. Удручающая малогабаритность квартиры, ужасающая скудость всех ее площадей часто ввергала Кита в уныние. Но была в этом и одна положительная сторона. Кит не прекращал орать: «Кэт, Кэт!» – стуча при этом свободным кулаком в стену, пока не услышал, что та вывалилась из постели. Его крики и удары вызвали череду ответных криков и ударов – ближайшие соседи по дому выражали ему свой протест. Тогда Кит еще немного покричал и постучал по стене, отнесясь, быть может, к этому делу с особым рвением из-за нового дружка Игбалы. Появилась Кэт. Она очень устала, но Кит устал еще больше – по крайней мере, так он утверждал. До трех часов его не было дома – он добывал магнитофоны из припаркованных возле домов машин. Работа обескураживающая: раскурочить стекло с неизбежным плакатиком «МАГНИТОФОН УЖЕ УКРАДЕН» – а ночь-то ветреная, а повсюду-то стекла – и убедиться, что магнитофон уже украден. Пятнадцать таких ходок – и все, чего ты хочешь, это прийти домой и славно перекусить: свининкою под кисло-сладким соусом да полудюжиной милфордовских оладий.

– Гос-споди… – сказал он.

Пятью минутами позже Кит поимел уже семь или восемь смертоубийств в этом самом своем фильме о маньяке. Он добрался до отменного кусочка – до очень-очень классного кусочка. Отмотав пленку назад, он нажал на клавишу «Медленно». Рыжеволосая самочка выбирается из ванны и тянется за… Вау! Лобок промелькнул ненароком! Поразительно, просто поразительно, даже для наших дней. Все, что от тебя требуется, это немного терпения. Немного усердия и прилежания. Хотя когда они просто голые, до последней ниточки, этого недостаточно. Хочется, чтобы это… чтобы это хоть чем-то было обрамлено. Пояс для чулок вполне бы сошел. Да что угодно. Мысли Кита обратились к Энэлайз Фёрниш, которая, на его взгляд, склонна была к заблуждению прямо противоположному. Лифчик с дырочками для сосков – что еще за херня! С души воротит, до того глупо. Не говоря уже, блин, об ее трусиках. Обо всех этих, блин, оборочках да бахромочках. Это ж, блин, все равно, что улечься в постель с мешком, набитым тряпками… Так, рыженькая накинула на себя легкий халатик, а тень за ее спиной распрямилась. Даже это лучше, чем ничего. Она все еще мокрая, и прекрасно видны очертания. А вот и шизик со своей колотушкой. Оглянись же, милая! Бух…

– Кит?

– …Чего?!

– Подержишь ее, чтобы отрыгнула? Хоть секундочку?

– Не могу. Телевизор смотрю, блин.

– У нее икота, а у меня что-то так голова кружится…

Нельзя не признать, что Кэт никогда не обременяла Кита малышкой, если только не случалось чего-то совсем уж из ряда вон выходящего. Не вставая со стула, он слегка повернулся, потянулся через плечо и распахнул дверь в гостиную. Да, Кэт надо отдать должное – она, кажется, была на грани самого настоящего обморока: касаясь одним коленом пола, она привалилась спиною к стене, а малышка как-то неловко изогнулась в ее руках. Кит поразмыслил об этом.

– Ладно, тогда давай ее сюда, – сказал он. – Господи, да что такое с тобой?

Он продолжал смотреть телевизор, но теперь уже с Ким на коленях. Потом он даже встал на ноги и немного походил, слегка подскакивая, чтобы быстрее успокоить заходящееся от икоты дитя. Прошло по меньшей мере три минуты, прежде чем он начал во весь голос призывать Кэт; он звал ее, пока она не появилась с согретой бутылочкой, – и Кит наконец получил хоть немного покоя. Он просмотрел убийство рыженькой с полдюжины раз и тщательно исследовал ее саму, то и дело нажимая на клавишу «Стоп-Кадр». Поскольку была пятница, а по пятницам Кит занимался домашней работой и вообще всячески помогал по хозяйству, то он выключил телевизор, поставил в раковину свою кофейную чашку, сводил на прогулку собаку (или, если быть точнее, постоял в нетерпении возле подъезда, покуда Клайв обгаживал пешеходную дорожку), быстро умылся, разделся (уложив всю одежду аккуратной стопкой – или, по крайней мере, одной кучкой – на полу в гостиной), улегся и растолкал Кэт, чтобы кинуть ей палку. Расталкивать ее пришлось довольно долго, а вот палка долгоиграющей не получилась – этому помешали и рыженькая в мокром халатике, и Триш Шёрт, стоящая на коленях, и Николь Сикс с этим толстым денежным дулом, торчащим под ее чистыми белыми трусиками.

Кит отвернулся от жены и долго еще лежал без сна, обуреваемый неистовой жаждой богатства и всего, что оно может дать.

Когда Николь спросила Кита, осторожен ли он в амурных делах, умеет ли держать язык за зубами, когда дело касается женщин и секса, не треплется ли об этом с приятелями, Кит кашлянул и сказал: «Да ни в ком разе. В жизни со мной такого не бывало». Это было неправдой. Это ни в коей мере не соответствовало действительности. Он всегда все выбалтывал. Когда дело касалось сплетен об интимных делах, Киту не было равных: он, так сказать, был представителем изустной традиции, притом – единственным ее представителем.

Кит знал, что это его изъян. Ах, как хорошо он это знал! Он прекрасно понимал, что это его слабое место, потому что постоянно попадал из-за него в разные передряги. А еще все осложняло одно обстоятельство: он принадлежал к тем парням, которые даже до женитьбы не в состоянии обойтись без постоянной цыпы-пташки, которая сидела бы дома, занималась хозяйством и которой бы он изменял. Кит пробовал было обойтись без постоянной подружки, и последствия такого распыления неизменно носили характер драматический. Так, значит, тем больше причин держать, если можешь, свой рот на замке! Молчание, говорят, золото…

О, сколько, сколько раз он, еще не вполне остывший после дела, обнаруживал, что хвастает очередной победой перед дружком или мужем той самой цыпки, которую только что опрокинул! Бывал и другой вариант: выяснялось, что хвастает он очередной своей изменой перед отцом или братом той самой пташки, которой только что изменил. Горе горькое, горе ругливое… В первые дни после женитьбы Киту случилось оказаться на грани фола даже и с Кэт – он едва-едва удержался, чтоб не попотчевать ее горячей новостью о своем не освященном узами брака постельном подвиге. Кроме того, и это куда печальнее (как он страдал от этого: попреки, несущиеся вслед, плюс угрызения совести), в спешке он постоянно портачил, тяп-ляпил, халявил со своими победами – и все потому, что ему невтерпеж было поскорее вернуться в свой паб и выложить корешам все подробности. Он готов был останавливать прохожих на улицах и рассказывать им об этом. Готов был давать объявления в газеты. Он мечтал бы, чтоб об этом сообщали в десятичасовых новостях. Бип! Безработица: обнадеживающие цифры. Бип! Кит Талант отоваривает очередную женщину: об этом чуть позже. Бип! Всем и каждому он жаждал рассказывать о своих женщинах, о сексе.

Кит обожал сплетничать об амурных делах. Но что он мог рассказать о Николь?

Даже ни поцелуйчика… При обычных обстоятельствах сошло бы и откровенное вранье, и в голове у Кита был уже заготовлен вступительный абзац (начинающийся словами: «Эти шикарные заграничные штучки – самые что ни на есть никудышные!»). Но обстоятельства обычными не были. Разговору, которого жаждал Кит, разговору, в котором он болезненно нуждался, надлежало «иметь место быть» либо с барменом Годом, либо с Шекспиром – оба они, подобно Киту, испытывали своеобразные сложности с женщинами. Шекспир, будучи более пассивным и сочувственным слушателем, был предпочтительнее; к тому же он отличался сдержанностью (по правде говоря, Шекспир, как правило, вообще пребывал в бессловесном состоянии – из-за колес, из-за бухнины). Вот как должен был проходить этот разговор – во всяком случае, так он развивался у Кита в голове:

«Шекспир? Слышь, я чуть не уделал ее. Я, браток, чуть было ее не уделал». – «Паршиво?» – «Ну. Так близко… еле сдержался». – «Доставала тебя?» – «Еще как! В одном, блин, бикини». – «Ну, к этому, старик, тебе не привыкать». – «Да. Но видел бы ты ее! Так и напрашивалась». – «Это самое худшее, что может прийти тебе в голову». – «Точно». – «Но ты контролируешь свою агрессию». – «Да-да». – «Ты проявляешь Выдержку и Воздержанность». – «Ну. И Возмужалость. Отговорил себя, и все». – «Молодчага, старик». – «Ну. Давай, брат! Будем здравы».

Своеобразные сложности в отношениях с женщинами, испытываемые Годом, Шекспиром и Китом, состояли в том, что они (Год, Шекспир и Кит) их (женщин) насиловали. Во всяком случае, делали это прежде. Все они ходили на одни и те же курсы реабилитации, участвовали в одних тех же программах «товарищей по несчастью»; они овладели одним и тем же жаргоном, одной и той же доморощенной психологией; и больше они этим не занимались. Они научились контролировать свою агрессию. Но главная причина того, что они этим больше не занимались, состояла все-таки в том, что изнасилование, выражаясь юридическим языком (переведенным на язык Кита), это, блин, не какая-то там забава или шутка: здесь никогда нельзя оказаться победителем – только не при этих гнилых дээнкашных базарах, блин! Славные денечки миновали. И Шекспир, и Год подолгу отсидели за свои подвиги в тюряге, а Кита едва-едва не посадили. Первое из двух судебных разбирательств, где он обвинялся в изнасиловании, прошло более-менее гладко («Ну за что, Джэки, за что?!» – раненым зверем завывал Кит, сидя на скамье подсудимых). Но второе дело было очень страшным. В конце концов истица, благодарение богу, сняла обвинение, но для этого Киту пришлось продать свою тачку и вручить ее папочке три с половиной штуки. Ни много ни мало. Конечно, изнасилования, совершенные Китом, должны рассматриваться отдельно от тех бесчисленных случаев, когда он, будучи совсем юным, вынужден был силой заваливать под себя всяких там динамщиц да ледышек (а также лесбиянок с богомолками). Нет, изнасилования были чем-то совсем иным. Изнасилования более всего походили на те случаи (не столь многочисленные, если исключить из общего списка Кэт), когда он искренне пытался силой склонить женщину к совокуплению, а она, по той или иной причине, не отвечала ему взаимностью.

Изнасилование для него было чем-то совсем особенным. И именно готовность совершить изнасилование ощутил он, когда она смутно вырисовывалась над ним, стоя на пару ступенек выше, раздвинув ноги и смеясь безумным смехом, а он протянул руку и костяшками пальцем дотронулся до денежного «дула» под тканью бикини. Все его тело чувствовало себя, как, скажем, по утрам чувствует себя глотка, его собственная, омытая горячим кофеином, обволоченная дубильными веществами – и рыдающая, моля о первой своей сигарете. «Мы будем это проделывать с моей скоростью», – сказала она. Фиг там. Нетушки, не с твоей скоростью. С моей, блин, скоростью. С Быстрой Перемоткой, со Стоп-Кадром, а перед самым концом нажмем на Медленно. С мужской скоростью, безо всяких этих тормозов, на которые норовят нажать женщины, если только им это позволить. Изнасилование, думал он с отвлеченным ужасом. Изнасилование – это что-то особенное. Это – максимум, это – как бой, в который вкладываешь все до последнего, как игра, в которой постоянно делаешь ставки или выкладываешь наличные, и ничто другое на свете не имеет значения. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Выдержка, Воздержанность, Возмужалость. К счастью, кто-то поднимался по лестнице (кто это был? Гай. Гай!). И, к счастью, Триш Шёрт жила неподалеку. К счастью – для Кита. К несчастью – для Триш.

Кит был рад, что не сделал этого. Был рад, что не изнасиловал Николь Сикс. Определенно. Его в дрожь бросало, стоило только об этом подумать. Отчаянная схватка, которая необходима для изнасилования, все то, что она у тебя отбирает, плюс колоссальный риск – да, ты рискуешь вкладываемым в это дело политико-сексуальным престижем, – а также болезненные угрызения совести (и легкие телесные повреждения), которые часто остаются после, ни в коей мере не готовят к большой игре в дартс – особенно к столь жесткому испытанию характера, с каким Кит столкнулся в «Пенистой Кварте». Кроме того, насиловать Николь было бы совершенно излишним, как с исчерпывающей ясностью – по мнению Кита – показал его следующий к ней визит, состоявшийся на другой день. Изнасилование, покуда оно длится, всегда является самой насущной необходимостью; затем же, полсекунды спустя, оно становится совершенно излишним.

Наконец, изнасилование не давало никаких денег. Покажите-ка Киту богатого насильника. Ну же, просто ткните пальцем хотя б в одного. Нет, денег это дело не сулило никаких. Но, кажется, деньги могла принести ему Николь Сикс.

В финансовом отношении Кит переживал не лучшие времена. Их у него вообще не бывало, лучших времен в финансовом отношении. Даже в самые заработливые свои периоды, когда он, словно в рождественской сказке, натыкался на золотую жилу удач в мошенничестве и плутовстве, жульничестве и надувательстве, вымогательстве и воровстве, когда деньги обильно стекались к нему со всех сторон, у Кита так и не наступало лучших – в финансовом отношении – времен. Каждый день неизбежно наступала минута, когда его поджидала горькая участь: он все до последнего пенни проматывал в «Мекке». Всякий раз терял все подчистую, и исключений из этого правила не было. Нет, порой он выигрывал; но всегда упорствовал, снова и снова делая ставки, покуда наконец не разорялся в пух и прах. Кэт, которая не знала и десятой доли всего этого, обычно недоумевала, куда уходят все деньги: действительно, куда же они уходят, эти коричневые пакеты, туго набитые десятками, эти свертки двадцаток, по толщине вполне сопоставимые с рулонами туалетной бумаги? Потому что день обыкновенно начинался и заканчивался тем, что Кит либо вытряхивал содержимое ее сумочки на кухонный стол, либо в ярости молотил кулаками по электросчетчику. И куда же все ушло? В последний раз Кэт задала этот вопрос мягко и терпеливо, а с той поры давно уже его не повторяла. Потому что Кит тогда чуть не рехнулся от злости. Как может он добиться хоть какого-нибудь успеха, как может он хоть чего-нибудь достичь в этой жизни, если повязан по рукам и ногам женушкой с такими ограниченными взглядами, мыслящей так жалко и так мелко? «О господи, – сказал он. – Ну, что-то типа инвестиций. Валютные спекуляции. Фьючерсы». На самом деле Кит просто не понимал, что деньги могут накапливаться – ну, разве что в джек-поте букмекерской конторы. С другой стороны, к чести Кита надо отметить, что находиться в букмекерской конторе ему не нравилось. Не по-человечески это – если тебе нравится находиться в букмекерской конторе. Кит не имел ничего против взгроможденных один на другой телевизоров, против закадрового голоса, от которого закладывало уши, против всяческих объедков да обрывков; на него куда больше воздействовала атмосфера застарелого отчаяния, когда он видел парней в дырявых башмаках, в костюмах за пятьдесят пенсов, стоявших там и пытавшихся предугадать будущее, не имея для этого никакой иной подсказки, кроме «Ивнинг Ньюс».

…Кит стоял у стойки «Черного Креста», о чем-то переговариваясь с Телониусом; в шуме полуденного прибоя расслышать их слова было невозможно. Кит был облачен в длинный пиджак с объемистыми карманами, белые расклешенные брюки и белые же узконосые туфли; терзаемый жаждой, он большими глотками пил пиво. Телониус, укутанный в долгополую шубу, ощетиненную мехом, лишь изредка обращался к своему стакану с апельсиновым соком. Когда Телониус стал что-то перечислять на воздетых кверху щедро окольцованных пальцах, лица обоих озарились весельем. Телониус смеялся, обнаруживая длинный, цвета семги, язык. Как раз у границы их силового поля стояли две блондинки. Ту, что помоложе, звали Джунипер; она, слегка тронутая бронзовым загаром, со скандинавскими серебристыми волосами, которые очень ее красили, была подружкой Телониуса. Блондинку постарше звали Пепси, и она была подружкой кого угодно; уже очень, очень долгое время была она чьей угодно подружкой. Если бы случайный слушатель подошел на шаг ближе, он вскоре обнаружил бы, что Кит и Телониус обсуждают некое преступление, частично связанное с насилием.