Текст книги "Не по воле богов (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Нам лучше уйти подальше от этого шума, – произнесла она, – но ненадолго. Мой сын не любит, когда его друзья не разделяют с ним праздника.

Мы прошли по боковым комнатам, и как бы обогнули кругом зал. Везде можно было встретить гостей, одни – вели беседы, другие ублажали собственную плоть. Мы прошли мимо, даже не взглянув, как трое взрослых мужчин насилуют юношу. Я решил так поначалу, пока не заметил, с какой восторженной и пьяной улыбкой на губах он принимает их ласки. Зрелище показалось мне отвратительным. Олимпиада знала каждый закоулок этого огромного дворца, казалось – вокруг нас ходят люди, но мы были недоступны для любопытных взглядов и ограждены от шума. Мы остались стоять, а царица прилегла на клинэ, такая величественная и прекрасная:

– Вот тот юноша, о котором я тебе говорила, Птолемей, – он кивнул ей в ответ, не сводя с нее глаз. – Эней, расскажи Птолемею о себе, своих умениях, как рассказывал мне!

Мне вдруг страшно захотелось сказать, что мои заслуги слишком преувеличены, я не способен ни на что, только не отдавайте меня этому человеку! Я не испытывал неприязни к Птолемею, но страшно боялся, что в планы царицы входит передача моего тела во власть нового любовника.

– Ну, Эней, не робей! – она лукаво улыбнулась, читая мои мысли. Я и не предполагал, что Олимпиада успела меня настолько изучить. – Это вовсе не то, о чем ты сейчас подумал.

Я устыдился, услышав ее слова, но принялся достаточно бойко перечислять собственные способности к наукам, к языкам, к военному искусству. Птолемей сильно заинтересовался и изумился объему моих знаний:

– Он умен не по годам! Ты умеешь находить драгоценные крупицы золота там, где все отчаялись их найти, – его голос был мягким и очень гармонировал с внешним обликом. – Что скажет отец?

Царица улыбнулась в ответ:

– Всякий пожелает своему сыну лучшей доли. Он не откажет. Ну, не хмурь брови, – Олимпиада потянулась ко мне, вставая с клинэ. Она приобняла меня за плечи. – Боится, как будто мы собираемся принести этого ягненка в жертву! Ну, что, Птолемей, возьмешь его к себе на службу?

В этот момент я понял разгадку всех этих полунамеков и вздрогнул от осознания того, как высоко мне предлагается взлететь. Быть помощником близкого советника македонского царя! Значит и этот человек – будет глазами и ушами царицы, или нет? Будет – несомненно, влюбленный взгляд Птолемея, обращенный к Олимпиаде – красноречивей слов. Я должен был что-то ответить, да или нет, а времени на глубокие размышления было так мало! Конечно, я согласился, не подумав о тех последствиях и изменениях в жизни, что принесет за собой мой ответ. Хотя, все уже решили за меня. Лишь после мои губы произнесли слово – палестра, что теперь? Птолемей ответил, что частные уроки, я смогу продолжать посещать, но о других – придется забыть.

– Но мой отец, я не в праве оставить его! – воскликнул я, осознавая, какая бездна теперь разверзнется между мной и Каласом.

– Он будет только рад за тебя, – ответила царица. – Что он мог бы предложить сыну, кроме походных тягот, а сейчас – у тебя будет то, что недоступно многим молодым и знатным отпрыскам! – «Но я не хочу расставаться с ним!» – кричала моя душа. – Трудно принять такое значимое решение, – продолжила Олимпиада, – но ты послужишь Македонии и Александру, а мы нуждаемся в тебе. Я думаю, Птолемей, ты сам расскажешь Энею о его новых обязанностях!

– Госпожа, – рот мой пересох от волнения, – мне можно будет увидеться с отцом? Прежде чем…

– Конечно! – ответила царица и скрылась в покоях дворца. Я вопросительно взглянул на задумчивого Птолемея.

– Пойдем, – выдерживая паузу, произнес он, – я не должен так долго отсутствовать, я нужен Александру. Даю тебе срок – три дня, нет, до конца праздников, и утром жду не во дворце, а в моем доме.

Мужчины продолжали забавляться с юношей. Птолемей внезапно остановился, будто вспомнил о чем-то:

– И не смей лезть ко мне в постель! Вот это все, – он поводил указательным пальцем в воздухе, – мне не интересно.

Калас

Я проснулся на следующее утро в одиночестве. Не веря себе, поводил руками рядом, но постель была пуста. Его не было. Он не приехал. Я вспомнил, какие безрадостные сны мучили меня всю ночь, кажется, Гипнос смеялся надо мной. Я искал своего возлюбленного по всей Ойкумене, города, лица проносились сквозь меня, холодные ветра не давали двигаться вперед, густые туманы окутывали мое дрожащее тело, не позволяя разглядеть даже собственных рук, проливные дожди смывали все следы. В темной таверне, где люди-нелюди и прообразы зверей смеялись надо мной, моими вопросами. Я видел, искривленный в усмешке, рот моего врага. Я ударил изо всех сил в эту ненавистную мне морду, потом еще, удивляясь где-то в глубине сознания, что никогда ранее не видел этого человека. Голоса других исчезли, будто за непроницаемой стеной, а я продолжал наносить удары, и вот – мой враг хрипит, и острое лезвие моего меча впивается ему в глотку, заставляя говорить. Но что говорить? Я уже мчусь по голубовато-белым холмам, не разбирая дороги. Из ноздрей коня валит пар, будто ледяное дыхание Таната [1], как тяжелая печать лежит на этих землях. Мне холодно, но я весь горю изнутри. Лицо, знакомое, любимое, но чужое и мертвое. Я зову, кричу, теряя сознание, в собственном сне, чтобы опять провалиться в темные и мрачные бездны, возобновляя свои бесплотные поиски.

– Эней, – тихо позвал его я, но не получив ответа, принялся звать Геллеспонта. Я заметил, бледность своего слуги, мысленно готовясь к страшному ответу. – Где он? Как ты мог вернуться без него? – я не понимал. Я не хотел понимать. Невыразимая печаль обрушилась на мои, ставшие, вдруг хрупкими, плечи. Гелеспонт подскочил ко мне, обнял, пытаясь докричаться до моего затуманенного сознания. Его призвали на праздник в царский дворец. Так было написано в оставленном послании. Олимпиада – ее рук дело, мне приходится делить моего эромена с царицей, и я не видел для себя выхода из этого неизбежного плена. – Он здоров? – единственное, что мог произнести я в ответ. Гелеспонт принялся уверять меня, что с моим возлюбленным все в порядке, он был счастлив, узнав, что мы вновь сможем соединиться. Гелеспонт, как верный слуга, понимал все, мои чувства и желания!

– Эней! – услышал я донесшийся снаружи радостный возглас Тиро и вскочил с ложа, почувствовав укол ревности в сердце при виде собственной дочери, обнимавшей за шею моего возлюбленного. Но он мягко отстранил ее и направился прямо ко мне, такой прекрасный и желанный. Мы заключили друг друга в пламенные объятия, я больше не желал расставаться с Энеем никогда! Я вдавил его в собственное ложе, наслаждаясь ощущениями податливости и теплоты его тела. Мой любимый улыбался, лучась счастьем. Эней! Эней! Я был готов тысячи раз повторять это имя, целуя его. Он еле остановил меня, когда я, исполненный страстью, попытался ворваться в его тело. Я и забыл, что могу причинить ему боль. Я огляделся вокруг, и взгляд упал на сосуд с маслом. Старый пройдоха Геллеспонт – все предусмотрел! С глубочайшим сожалением я расцепил объятья, чтобы сразу же вернуться вновь, на ложе, к своему любимому.

Мы встретились, будто после длительной разлуки, тянущейся вечность. Плоды нашей страсти орошали тела, но мы, как безумные наслаждались долгожданной встречей. Из моей души будто рвалось что-то не высказанное, невыразимое ничем – ни словом, ни взглядом, ни действием. Оно, как божественный свет чертогов Олимпа, окутывало меня, сливаясь в гармоничном потоке такого же лучезарного света Энея. Я не хотел говорить о делах, в такой час просто преступно говорить о делах, когда твое расслабленное тело лежит, набираясь сил, а твой любимый ласкает губами еще не до конца обессиленный страстью фаллос.

– Не хочу! – протянул я. Но в такие минуты тишины, посторонние мысли, словно голоса из вне, начинают роиться в голове, нарушая покой и уединение. – Лагид? – Мне почему-то вспомнились только умные и проницательные глаза Птолемея. Я понимал, что сейчас пока еще в моей власти повернуть время вспять, запереть Энея в собственном доме, а царице отписать, что вернул сына обратно в Фессалию. Но это стало бы минутной прихотью – царь скоро выступит в поход, а я не смогу расстаться с Энеем. Я снова взглянул на моего возлюбленного. Готов ли я ради собственной прихоти насильно изменить волю богов? Эней полон честолюбивых надежд, надеется вырваться из плена рабства, в котором я пока его удерживаю. Сомнения вновь закрались в мою душу:

– Эней, скажи мне, если бы я дал тебе свободу, ты остался бы со мной?

Он замер, будто пораженный молнией Зевса. Посмотрел на меня с тревогой и удивлением, видно, мои слова посеяли смятение.

– Калас, – его голос заставил меня вздрогнуть, – я с тобой, не потому что твой раб, а ты – мой господин, а потому, что люблю тебя. Ты – эраст и мой возлюбленный. Я мог бы принести клятвы богам, если хочешь, но можно ли этим доказать любовь? Упрекнуть в отсутствии любви или клятвопреступлении – это две разные вещи. Ты сомневаешься, я тоже. Хочешь, я скажу, чего больше всего боюсь?

– Да, говори, – ответил я, нежно запуская руку в его золотистые пряди волос, свисающие на лоб.

– Что ты можешь разлюбить меня, выставить на продажу на рыночной площади, обнаженного и поверженного, торговцы будут ощупывать меня, хорошо ли развиты мои мускулы, целы ли зубы, а ты будешь стоять и наблюдать поодаль, обнимая другого более юного раба.

Подобное видение живо нарисовалось в моем воображении. Я подскочил:

– Неужели ты так плохо думаешь обо мне, не веришь мне?

– Верю! – Эней обхватил меня за плечи, прижался, – Калас, это просто – мой самый страшный кошмар. Я хочу, чтобы ты знал об этом. Раб всегда несвободен, над ним всегда довлеет этот страх, как бы высоко ему не удалось подняться! Последний месяц, после того как мы так плохо расстались, я словно не жил, каждый раз, со страхом ожидая, что за мной придет торговец. Ради чего тогда мне было жить, учиться, если ты не хотел меня видеть? Чтобы потом перечислили мои умения, набивая цену?

– Эней, я не знал, как больно тебя это ранит. Думал только о себе…

– Мне не нужна свобода, Калас, но твоя любовь – просто необходима. Если я чувствую ее, то уже во мне нет страха за собственную судьбу, и не важно – раб я твой или нет.

Эти слова, слова мудреца из уст юноши, глубоко запали в мою душу. Я принялся целовать Энея, мысленно принося хвалу богам за то, что подарили мне возможность любить и получать это чудесное чувство в ответ. Он ответил мне не менее страстными поцелуями, что опять зажгло огонь желания в наших телах.

***

[1] Танатос – олицетворение смерти. Сын Никты (Ночи) и брат-близнец Гипноса (Сна).

========== Иония, глава 1. У нас есть право – надеяться ==========

Под ногами плещется теплое зеленоватое море, белоснежная пена лениво лижет камни, шум прибоя смешивается с пронзительными криками чаек, высматривающих добычу. Я сижу в тени сторожевой башни на нагретой солнцем стене и вглядываюсь вдаль, там, где по моему разумению должны величественно возвышаться берега родной Эллады, туда, куда уносят меня приятные детские воспоминания. Я не хочу принимать окружающий меня чуждый мир, не хочу думать, о тех расстояниях, которые пришлось пройти и трудностях, что все мы перенесли. Моя жизнь, дарованная богами, должна была быть иной, но по их же неумолимой воле я сейчас нахожусь так далеко от родного дома. Стоит мне очнуться от мечтаний, как взгляд упирается в сгустки засохшей крови на серых камнях стены, стоит обернуться, и я знаю, что за моей спиной лежит в руинах огромный и доселе неприступный город. Там еще не рассеялся дым пожаров, а улицы полны обезображенных тел убитых, и мои сородичи, те с кем я делил тяготы пути, врываются в закрытые погреба в поисках золота и украшений, дорогих тканей и кувшинов, уничтожая на своем пути последние капли жизни. Наверно так выглядели Фивы, когда царь Александр захватил город и отдал его солдатам на разграбление. Если же немного привстать, то моему взору откроется песчаный берег, но стоны умирающих уже не донесутся до меня, сольются с говором птиц. Обозленный долгой осадой, царь приказал распять всех уцелевших мужчин, юношей, мальчиков, способных носить оружие. Это была его месть варварам за погибших эллинов, и царь Македонии не пощадил никого.

Тир, твои могучие стены, поражавшие путешественников, приплывающих из разных земель, украшенные огромными фигурами морских божеств, ты тоже останешься в моей памяти. Пусть время сотрет тебя с лица земли, и волны источат каменную кладку до основания, но о тебе будут помнить потомки. Пусть я и не твой сын, я – чужак, эллин, но и у меня так же отняли и разрушили мой дом.

Воздух, нагретый полуденным солнцем, становится невыносимо горяч, я еще плотнее вжимаюсь в нишу стены, куда уползает спасительная тень. Воспоминания, словно насланный сон возвращают меня в прошлое – оно кажется расколотым надвое – до поступления на службу к Птолемею и после. Малые Дионисии пролетели как быстротечный приятный сон, мы с Каласом не расцепляли рук. Я понял, наконец, что люблю его, как не странно это звучит, не как отца или эраста, а как самого близкого мне человека. Потоки наших чувств сливались вместе, и не ради удовольствия, а лишь потому, что он был рядом со мной, а я был рядом с ним. Мы могли тогда только мечтать и строить планы, что будет с нами в дальнейшем, а на все – уж воля богов, которым приносились немалые жертвы, чтобы умилостивить их переменчивый нрав. В палестре я часто молил Гефеста о ниспослании силы храброго воина. В своих снах, к которым уже привык, я был им – мои доспехи были черны, но длинный меч сиял, иногда я задумывался, каким бы был Калас в моих снах. Наверно, таким же храбрым и могучим, но с двумя сияющими клинками. Во снах я встречался с разными незнакомыми людьми, иногда призрачная женщина продолжала звать за собой. Я молился Гипносу – зачем мне женщина, когда есть Калас, зачем мучить и смущать мои чувства, быть может, так – боги хотели укрепить меня в моем выборе?

Служба Птолемею показалась мне поначалу трудной, я сразу не смог запомнить имен множества людей и понять все величие деяний, которые предстояло совершить. Я узнал, что поход царя Александра готовился заранее, не только в Македонии, но и за ее пределами. Успешность его во многом зависела и от благоприятных знаков, совпадений, толкований, что должно было вдохновить не только царя, но и его войско. Первым было то, что дельфийский оракул открыл царю его божественное происхождение. Отцом Александра был сам Зевс, и его будущие подвиги должны быть достойны сына верховного бога.

Предстоящей войне следовало придать ореол общего дела всех эллинов, отомстить за прошлые завоевания персов, за гибель соотечественников, оскверненные храмы и разрушенные города. Царя Александра, нового завоевателя Ойкумены, следовало славить как возрожденного Ахиллеса. Для этого нужны были и люди, и деньги, что щедро раздавалось, чтобы завоевание новых земель было успешным. А в доме Птолемея, за много дней до выступления войска, уже покоились золотая чаша для жертвенных возлияний, копье, которое надлежало вонзить в землю, ступив с корабля на берег по ту сторону Геллеспонта, и несколько золотых венков, которыми будут венчать царскую голову правители крупных городов, переходящих под власть Эллады. Даже жертвенные быки уже стояли готовые к отправке на кораблях в своих стойлах.

Войско выступило во время празднования Великих Дионисиев [1], во славу бога Диониса, сына Зевса и смертной женщины Семелы, который был не только покровителем вина и виноделия, но и по древним сказаниям – завоевал далекую и сказочную страну – Индию. В этом царь хотел уподобить себя и Дионису, ведь он тоже был сыном смертной женщины и Громовержца.

Первой на пути Александра лежала Геллеспонтская Фригия, еще принадлежавшая персам, но населенная эллинами. К ним были посланы многочисленные певцы и сказители, чтобы нести слово великой «Илиады», подготавливая благоприятную почву для успешного начала похода.

Занимаясь разбором писем от гонцов для Птолемея, я с удивлением обнаружил письмо Каласа, адресованное мне. Я заплакал от нахлынувших на меня чувств – Калас давал мне свободу, называл сыном и просил, взять на себя обязательства главы семьи в случае, если он погибнет от рук варваров. Я уже задумывался о смерти, много раз, но она не страшила меня так сильно, как чувство того, что я могу потерять Каласа. Стоило ли продолжать жить, если твоего любимого уже нет рядом? Да, он просит позаботиться о семье, Полидевк еще мальчик, а если никто не сможет их защитить, то вся семья попадет в руки Кассандра. Может быть, только ради этого не стоит молить богов о гибели?

Вечером накануне начала похода я привел Каласа на свое любимое место на ступенях храма Диониса. Небо было синим, расчерченным яркими, освещенными желтым закатным солнцем, облаками. Мы молчали, слова уже ничего не значили, лишь чувство близости, что мы всегда будем хранить в наших сердцах, вглядываясь в небесную высь. Селена в ту ночь была удивительно огромной и белой, даже слегка зеленоватой, когда легкое облако пыталось заслонить ее лик. Такой удивительно знакомой, будто сотканной из обрывков моих снов.

В мои обязанности входило вовремя подать чашу царю, чтобы наполнить ее кровью быка, и умилостивить Посейдона посредине Геллеспонтского пролива, пока Парменион переправлял через него войска. Острое копье тоже очень плавно вошло в землю [2], чем вызвало воодушевление среди гетайров царя, Александр радовался, как ребенок, подбадриваемый возгласами своих приближенных. Принесение жертв Афине, Гераклу и Зевсу в Ротее, Протесилаю [3], Аяксу и Ахиллу в Илионе, посещение храма Афины Илионской, где Александру торжественно был вручен начищенный до блеска щит, хранившийся еще со времен Троянской войны. Все время я незримо присутствовал рядом, тщательно следя, чтобы все шло по заранее условленному распорядку. Но я не разделял всеобщих чувств, своими мыслями я был далеко – рядом с Каласом, следившим за переправой конницы, тоска по нему ежеминутно охватывала меня, заставляла сжиматься сердце. Я с трудом сохранял безмятежную улыбку на лице, чтобы ни у кого не возникало ненужных вопросов. После окончания всех церемоний я почувствовал сильную усталость, но и радость обратного пути в Абидос, где я непременно встречу Каласа переполняла меня.

Первые дни торжественного шествия войска царя Александра по персидской земле не были омрачены никакими трудностями, что во многом было благодаря тому, что на этих землях жили эллины. Однако стоило нам миновать Лампсак и подойти к реке Граник, как открылась равнина на противоположном восточном берегу, заполненная персидскими воинами. К средине дня среди командиров распространился слух, что правители Фригии – Арист, Арсамен и Спиридат, а с ними и Мемнон, собрались, чтобы противостоять македонскому войску.

Я никогда не видел Мемнона, только по рассказам Каласа, я могу судить о том, как выглядел этот уроженец острова Родос. Мне кажется, что я знал о нем все, внутренне восхищался его талантами полководца. Продвижение Мемнона Родосского на персидской службе развивалось странным образом: цари варваров оценили военные успехи Ментора, его брата, при защите Троады и подарили большой земельный надел. Спустя некоторое время, Ментор стал военачальником западной персидской армии, а сатрап Геллеспонтской Фригии – Артабаз, даже взял в жены сестру Родосцев. Мемнон сопровождал своего брата во многих военных походах. Когда Артабаз стал участником восстания против персидского царя царей Артаксеркса [4], то братья поддержали его. Однако восстание было подавлено, и Артабаз со всей своей семьей, Ментором и Мемноном были вынуждены бежать в Пеллу, где их приютил царь Филипп, и довольно длительное время они жили при македонском дворе, а маленький царь Александр рос на их глазах. Потом, Ментор получил прощение персидского царя и участвовал в повторном завоевании Египта. Когда Артаксеркс спросил, как он может его отблагодарить, то Ментор попросил о возвращении своего брата Мемнона, Артабаза и юной жены Барсины, дочери Артабаза, на родину. От прощенных подданных персидский царь получил ценнейшую информацию о планах царя Филиппа по завоеванию Персии. Для македонцев родосцы навсегда остались предателями.

Ментор умер [5] достаточно рано, и Мемнон наследовал его земли в Троаде, женился на вдове брата и хотел возглавить персидскую армию, а по сему, ни Артаксеркс, ни следующий царь [6], ни Дарий не обделили своим доверием бывшего участника восстания против царской власти. Калас описал его как коренастого человека средних лет с длинной курчавой бородой на персидский манер, более темной, чем основной цвет его волос. Когда царь Филипп высадил свои войска под началом Пармениона и Аттала на ионийский берег, то им пришлось отчаянно сражаться с сатрапами Великой Фригии, но именно Мемнон стоял во главе персидского войска и успешно оттеснил эллинов к побережью, тем самым, сведя военную компанию на нет [7].

«Мы взяли приступом город Гринум, – вспоминал Калас, – продали всех жителей в работорговцам, но, когда мы осаждали город Питан, внезапно появился Мемнон со своим войском, заставил нас снять осаду и отступить. Позже, когда я с частью войск вступил в неравное сражение с его превосходящими силами в Троаде, то был ранен, и нас оттеснили к мысу Ретей, где мы смогли укрыться в горах».

Персидские позиции на другом берегу реки казались очень укрепленными, в таких условиях невозможно было принять бой. Мудрый Парменион, опасающийся, что первую решающую битву можно проиграть, пытался внушить царю, что необходим иной путь, другое тактическое решение. Под прикрытием ночной темноты, не загасив огни в лагере, мы двинулись в путь в поисках брода для переправы через реку. У нас с Каласом не было времени на долгое прощание. Он остановил коня, протянул руку, наши пальцы сплелись в последнем пожатии, он наклонился и прижался губами к моей руке, лошадь фыркнула и начала движение вперед. Так мы расстались.

Я вглядывался в темноту, мимо меня проходили лошади, люди, сердце мое сжималось и от чувства вины – возможно, мне никогда не удастся понять, на сколько глубоки и трогательны чувства Каласа ко мне. Но не того Каласа, которым он хочет казаться – суровым, безжалостным и строгим лидером фессалийской конницы, а того, живого, которым он становится только тогда, когда мы остаемся наедине.

Наша стремительная переправа, построение и атака достойна описания сказителей. Царь Александр был дважды легко ранен, но все равно продолжал командовать войском. Фессалийская конница стояла с самого края правого фланга, которым руководил Парменион, я же – находился на левом фланге, в рядах воинов под началом Никанора. Птолемей приказал мне находиться позади. «Я не хочу потерять такого талантливого помощника, – сказал он, надевая шлем, – а сам я погибать сегодня не собираюсь, боги всегда были ко мне благосклонны». Жар сражения опалил и меня, наградив несколькими шрамами. Я не считал, сколько раз мой меч достал чью-то плоть, я не помню самой битвы. Будто сознание мое отлетело в тот миг, когда я увидел рядом с собой чужого война в варварских одеждах с обнаженным мечом и яростью в глазах. Окружающий мир стал осознаваться намного позже, когда сражение переместилось дальше, и конница начала преследовать разбитые части персидского войска. Вокруг еще клубилась пыль, она была везде, и на мне, смешанная с кровью. Вокруг меня македонские воины кричали от радости, обнимались, делясь впечатлениями. Я бродил среди них, не понимая, что происходит, не разделяя всеобщей радости. Калас, где он?

Всадники вернулись, собирая раненых, коней и оружие. Сильные руки, такие родные, обняли меня сзади, и Калас крепко сжал меня в объятиях. Мы живы, а теперь соединились, как одно целое. Он целовал меня в шею, шептал ласковые слова, как сильно он меня любит. В ту ночь войско пировало и оплакивало погибших. Я нашел Каласа сидящим возле одного из многочисленных костров. Он пил вино, в молчании взирая на трепещущее пламя. Он обнял меня и прижался, как будто ему не хватало тепла. Что-то в нем изменилось, я не мог понять, откуда в нем берется столько нежности и заботы, направленной именно на меня. Он совсем взрослый, старше меня, но порой в нем раскрывался ребенок, заставляющий меня почувствовать самого себя стариком. Над нами висели незнакомые звезды, а круглая яркая луна заливала холмы серебристым светом.

– Ты помнишь, как мы ехали в Фессалию? – спросил вдруг Калас. – Геката зажгла такой же свет. Ты был такой испуганный и юный.

– А ты уже тогда знал, что мы будем вместе.

– Да, – Калас поцеловал меня в висок, – и я очень боялся, что ты не поймешь меня, оттолкнешь. Подчинишься, но возненавидишь.

– Но этого не случилось.

Двадцать пять статуй приказал поставить в честь своих погибших друзей наш царь. Победа вселила уверенность в сердце каждого, что боги покровительствуют нам. Мы сможем завоевать Персидское царство и обратить его под власть Эллады. Однако с самого начала – радость победы и ощущение триумфа сменились в моем сердце безвозвратным горем. В первые мгновения я не совсем понял, что больше всего вызвало в Каласе такую безудержную ярость. Он метался по своей палатке, сжимая кулаки, Гелипонт предусмотрительно спрятал его меч в страхе, что фессалиец начнет крушить все вокруг. Мой эраст даже не заметил моего появления. Из его бессвязной речи, приправленной отборными ругательствами, я понял, о чем говорилось на встрече Каласа с царем Александром и командирами войск.

– Он меня щедро одаривает – оставляет наместником Геллеспонтской Фригии [8] в городе Даскилий. И это в самом начале нашего похода! Меня, воина – собирать дань с завоеванных городов! А как же мои фессалийцы? Я знаю – это все презренный пес – Кратер, нашептывающий царю чужую волю!

Наконец, я начал понимать, что произошло на военном совете. Царь Александр оставляет Каласа в Геллеспонтской Фригии, первой земле, что он завоевал, как и предсказывал Антипатр. Вместо него начальником фессалийской конницы назначен Александр Линкестид [9], родственник царя, оставшийся в живых и сохранивший его милость. Опала или высшая честь? Калас плакал, почти беззвучно, скрывая слезы. Ему казалось, что вся его жизнь – так честолюбиво построенная, завоеванная слава, мечты и надежды – рухнули в одночасье. Он чувствовал себя преданным царем, которому так долго служил.

– Да, я наемник, – с трудом пытался найти Калас оправдание, – если я больше не нужен моему хозяину, то ухожу, получив щедрое вознаграждение. Это обычно для каждого из нас, но я сроднился с моими воинами, с македонцами, принял идеи царя, как я смогу просто уйти? Я верно служил его отцу, а потом и ему, моя жена – македонка и дети тоже посвящены Македонии. Я больше не скитаюсь по Элладе. Я готов идти дальше вместе с царем, а теперь меня изгоняют?

Я старался успокоить его, разделить печаль. Тогда я не думал о себе и о нас двоих, тем более – о чувствах. Наверно, я еще не осознавал, что и мне придется делать страшный выбор. Калас, повинуясь воле царя, останется в Даскилии, иначе его семья может оказаться без поддержки. Но что будет со мной?

Беспокойная ночь прерывалась странными и тяжелыми сновидениями. Я просыпался, каждый раз, будто поднимаясь из черной вязкой пучины, нащупывал в темноте теплую ладонь Каласа, прижимал ее к своей груди, и мне становилось легче. Я опять засыпал умиротворенный, но снова проваливался в ледяной Тартар. Причудливые тени, скользкими щупальцами охватывали мою душу, унося в черную воронку вихря смерти, в Хаос. Перед моими глазами кружились мертвые души, в лохмотьях, с пустыми глазницами, шепча мне что-то на неведомых языках. Огромный огненный зверь в черном рогатом шлеме хохотал мне в лицо, потешаясь над тем, что я еще жив. Нас окутывал серый дым, черные и багровые тучи проносились мимо, а под ногами лежала каменная долина и пылающая река широкой лентой изливалась в горизонт. За плечами зверя стояло целое войско мертвецов, за мной же не было никого, руки были пусты – ни оружия, ни простой палки, которой я мог бы ударить чудовище, заставив замолчать. Один голос кричал во мне о пощаде, заклинал – «Беги, спасайся!». Другой же, быть может, того воина, заключенного во мне вещал обратное – «Будь стоек духом, и ты победишь!». Тогда в моей руке появлялся меч, ярким белым лучом, рассекающим темноту, я наносил удар и просыпался в неведении. Удалось ли мне нанести удар зверю или каждая попытка оказывалась бессмысленной?

– Я вернусь, я обязательно вернусь! Парменион должен помочь мне. Царь изменит свое решение.

– Но как же мы – Калас? Ты понимаешь, что мы расстаемся?

Но, казалось, он не хотел этого понимать, слишком тяжелым для него было это знание. Он держался, сильной волей не давал себе расслабиться и поверить в неизбежное. И был благороден, принося себя в жертву:

– Ты уже не мой раб, Эней. Ты можешь уверять меня, что с радостью останешься рядом со мной, но я знаю, что в глубине души тебя влекут неизведанные земли, чужие народы, незнакомые языки, славные подвиги. Тебе это нравится, и я не имею права творить препятствия на твоем пути. Я уеду, но ненадолго, поверь мне, мы обязательно встретимся.

В моих глазах застыли слезы, я чувствовал, как плачет душа Каласа, хотя он и не показывает мне ее страдания.

– Где-нибудь…

– Да, я буду ждать твоего возвращения. Птолемей, я знаю, хороший человек, он всегда тебе поможет.

– Но как мы переживем разлуку? – предательская слеза скатилась по моей щеке.

– Эней, – Калас обнял меня, – ты взрослый мужчина. Мы и раньше не всегда были вместе. Сейчас нас тянет друг к другу, но боги пока не на нашей стороне.

– У меня такое чувство, что они никогда на ней не были.

– Не ругай богов! Они даруют нам жизнь, а это очень важно. Пока ни один из нас не пребывает во власти Гадеса [10] или не гуляет по полям Элизиума [11], у нас есть право – надеяться.

***

[1] Середина марта.

[2] вонзив копье в землю Азии при высадке, Александр совершил символический акт, объявляя эту землю «завоеванной копьем». Согласно античным представлениям, самым твердым легальным обоснованием права собственности является ее завоевание.

[3] считается, что из эллинов, отправившихся с Агамемноном под Илион (Трою), он первый высадился в Азии.

[4] в 353 г. до н.э., Артаксеркс III.

[5] в 340 г. до н.э.

[6] Артаксеркс IV (338-336 гг. до н.э.).

[7] в 336 г. до н.э.

[8] Фригия – древняя страна в северо-западной части М. Азии. В 10-8 вв. до н.э. царство со столицей Гордион. Геллеспонтская Фригия – выделенная персами сатрапия, которая примыкала к проливу со столицей в Даскилии.