Текст книги "Не по воле богов (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Почему ты здесь сидишь? – спросил Полидевк. – Ты голоден?

Еще днем, когда семейство только встречало моего господина, я обратил внимание на этого спокойного серьезного юношу и удивился, как он похож на своего деда – такие же голубые глаза, пусть не седые, но очень светлые волосы, величавое лицо; казалось, он хочет во всем походить на Пелия. Полидевк позвал меня за собой и провел на кухню, там я набрал себе еды, даже захватил плошку с похлебкой, и мы опять вернулись на ступени. Он вдруг заговорил со мной о поэте Пиндаре [6], цитируя с восхищением. Потом сообщил мне радостную новость, что царь Александр повелел оставить его дом нетронутым во время разрушения Фив. У меня защемило сердце – хоть одна частичка моего родного города продолжает жить! Мы еще поговорили о поэзии – как мне пригодились мои ежедневные занятия, поощряемые отцом, ведь я мог поддержать разговор на любую тему.

Потом Полидевк отвел меня в комнату, предназначенную Каласу, и я мгновенно уснул и даже не пробудился, когда пришел Калас и растянулся рядом на мягком ложе. Мы спали долго – в комнату почти не проникал дневной свет, а усталость, накопившаяся во время пути, требовала более длительного отдыха. Гелипонт разбудил нас где-то в середине дня, напомнив, что мой господин обещал Кассандру поехать с ним в Лариссу. Калас быстро собрался, попросив Гелипонта присмотреть за мной, чтобы я ни в чем не нуждался, и покинул дом. Тот только накормил меня и, решив, что исполнил наказ хозяина, удалился, предоставив меня самому себе…

…Несколько рук грубо схватили меня и вытащили из ниши, где я спрятался от зноя и задремал. Эсон, второй сын Кассандра, и его молодые друзья со смехом кинули меня на пол перистиля и окружили. Их было шестеро, немногими годами старше меня, одетых в роскошные хитоны с вышивками. Они с интересом разглядывали меня, и от них сильно пахло вином. Эсон вышел вперед и поставил обутую в сандалию ногу мне на грудь:

– Смотрите, раб Каласа, повеселимся? – он подмигнул своим приятелям. – На всех хватит!

Они схватили меня за руки, я отбивался, пытался закричать, но чья-то ладонь накрыла мне рот, я несколько раз укусил своего обидчика. Эсон, а это точно был он, нанес мне сильный удар ногой в живот, и я задохнулся от боли. Меня грудью прижали к колонне, поддерживающей свод перистиля, и завязали впереди руки чьим-то поясом. Я вырывался, стремясь сбросить путы, но безуспешно. На мне порвали тунику, и куски материи запихнули в рот, чтобы я не мог кричать и звать кого-либо на помощь.

– Надо же, – Эсон обошел кругом колонну, к которой я был привязан, – раб еще пытается сопротивляться!

– Он укусил меня! – пожаловался один из его друзей.

– Вы видите поверженного льва, – заявил Эсон. – Какая ярость в его глазах! Будь он на свободе – порубил бы нас на кусочки.

Они начали осыпать меня оскорблениями, трогать и щипать.

– Он заплакал! Глядите, он плачет! Наш юный раб, оказывается, еще не отвык от материнской груди, но мы сделаем из него мужчину.

Тут один из них, возможно, самый благоразумный или менее опьяненный, спросил Эсона, не попадет ли им от Каласа за то, что тронули его раба.

– Пустое, – отмахнулся Эсон, – Каласа нет сейчас в доме, а отец, если что, заплатит. Думаешь, каким образом Калас так удачно женился на македонке? Да мой отец сожительствовал с его Алкменой, пока славный племянник воевал в дальних краях. Откупился, и слава богам, что она за это время не нарожала нам ублюдков [7], таких же, как и сам Калас. Мой дядя, да упокоится он в Аиде, прижил моего двоюродного братца от какой-то рабыни, а потом привез в дом.

Я продолжал яростно дергать свои путы. «Мой господин – сын рабыни!» – эта мысль пронзила меня, я испытал жалость к Каласу. Эти молодые юнцы оскорбляли моего эраста, унижали его достоинство. Эсон прижал меня своим телом к колонне, пахнул в лицо перебродившим вином:

– Посмотрим, хорошо ли мой братец воспитывает своего ученика, судя по отметинам на спине – с любовью! – Все вокруг засмеялись. Я почувствовал резкую боль, заметался, когда пальцы Эсона грубо проникли в меня. – Какой красивый зад, – услышал я голос Эсона. Он встал перед моими глазами, приводя в готовность свое копье. – Раб, сейчас ты будешь повержен! – мои ягодицы раздвинули, не переставая крепко удерживать за ноги. Эсон пристроился сзади, готовясь осуществить свой замысел.

– Что здесь происходит? Что за шум?

Сквозь жгучую пелену, застилавшую мои глаза, я разглядел Пелия, стоявшего на входе в перистиль и опирающегося на руку своего слуги, что-то быстро шептавшего ему на ухо. По всей видимости, тот живописал картину, представшую бы взору Пелия, если бы не его слепые глаза. Пелий медленно подошел ко мне, юноши, озираясь, отступали с его пути. Руки старика ощупали мое тело и лицо:

– Это ученик Каласа! – властные и сильные нотки звучали в голосе главы дома. – Никто из вас не смеет к нему прикасаться.

– Он – раб! – визгливо возразил Эсон, пытаясь показать, что имеет на свое деяние все права. – Отец заплатит Каласу.

– Я прикажу наказать тебя плетьми, – грозно промолвил Пелий, – за свои поступки ты сам должен отвечать, а не твой отец. Освободите Энея!

Мне тут же развязали руки, вынули кляп изо рта. Я сполз вниз и обнял ноги Пелия, шепча слова благодарности. Старик наклонился и положил руку мне на плечо:

– А ты, сынок, встань! Не следует будущему воину так лежать на земле – ты позоришь своего наставника.

Пелий отвел меня в свою половину мегарона [8]. Там по его приказу слуги вымыли меня и одели в красивую тунику. Пелий сидел поодаль, ожидая, когда все его указания будут в точности исполнены. Наконец, я занял место на скамье рядом с главой дома. По просьбе Пелия я рассказал о том, как встретился с Каласом, потом старик спросил о моей жизни в Фивах, семье, образовании. Он задавал наводящие вопросы, интересовался моими взглядами, мы разговаривали о науках и философии. Он сам не раз бывал в Фивах, поэтому наша беседа текла легко, и по его лицу я видел, что старик доволен моими ответами. Но говорить о сегодняшнем дне он начал издалека:

– Уже много поколений наш род правит этими землями, приумножая богатства и защищая этот край от врагов. Многие наши братья и сыновья заплатили своей жизнью за это благополучие. Пока я глава нашей семьи, пусть глаза мои уже не видят, а руки слабы, – я определяю здесь порядок. Калас – мой любимый внук, сын старшего сына, которого я слишком рано потерял, – Пелий вздохнул и замолчал, его голубые глаза были устремлены куда-то вдаль, через окно, на зеленые холмы, освещенные ласковым солнцем. Боги воистину создали эту землю для услады своих глаз. – И я не потерплю, – Пелий повысил голос, – чтобы в нашей семье царил разлад. Калас и Кассандр росли вместе, они очень дружны. Полидевк, старший сын Кассандра, станет потом управлять нашими землями в Фессалии, а этот мальчишка – Эсон – будет надлежащим образом наказан, об этом я позабочусь, но и требую от тебя сохранить в тайне все, что произошло. Я не хочу, чтобы Калас чувствовал себя оскорбленным своими родственниками. Не хочу сеять вражду между моим сыном, его детьми и Каласом.

– Эсон говорил ужасные вещи, – промолвил я, – о жене моего господина – Алкмене, о том, что Калас – незаконнорожденный.

Пелий покачал головой:

– Все это выдумки Эсона – в нем слишком много злобы. Что же касается Алкмены – это право Каласа делить ее с Кассандром или нет. Если мой внук захочет, то и ты будешь принадлежать Кассандру, но их отношения никаким образом не затрагивают детей. Эсон слишком многого пожелал.

Я понял смысл его речей. В роду Каласа принимали меня приветливо, брали под свое покровительство, и я отчаянно не хотел стать причиной раздора:

– Мой господин, – промолвил я, – я исполню все, что вы пожелаете. Клянусь!

Но Пелий потребовал от меня самых священных клятв. Он препроводил меня к семейному святилищу, где стояла статуя Гестии, украшенная свежими цветами, рядом с ней горел огонь, и я принес свои клятвы богам Олимпа, перечислив все кары, которые обрушатся на меня, если я отомкну уста. Мы вернулись в покои Пелия. Слуги принесли хлеба и свежей воды, солнце опять сморило меня, и я уснул на мягких подушках на ложе Пелия – здесь я чувствовал себя в полной безопасности. Я немного тосковал по Каласу – когда же он вернется?

***

[1] греч. proktos – задний проход.

[2] Геката – богиня мрака, ночных видений и чародейств.

[3] перистиль – внутренний двор дома.

[4] Ларисса – город в Фессалии, лежащий на основном пути в Македонию.

[5] развод можно хорошо просмотреть в биографии Филиппа Македонского. Перед тем, как жениться повторно на македонке, дочери Аттала, он отсылает Олимпиаду и своего сына Александра в Эпир (некоторые авторы пишут «они бежали в Эпир»). Никакого противоречия здесь нет: женщина после развода отправляется к отцу (в случае Олимпиады к брату) вместе со своими детьми и 25% от имущества. Вот оно, по всей видимости, выплачено не было, поэтому Олимпиада и Александр вернулись обратно в Македонию, хотя Филипп уже был женат повторно. Здесь мы видим еще и двойственное положение самого Александра – его прямая преемственность отцу ставится под вопрос, потому что незадолго до гибели Филиппа у его второй жены рождается мальчик.

В случае Каласа – фессалиец оставляет первую жену при себе, при этом у женщины расширенные права, т.к. она имеет часть собственности, а ее дети продолжают получать содержание от отца.

[6] Пиндар – (ок. 518-442 гг. или 438 г. до н. э.), древнегреческий поэт-лирик. Сочинял торжественные хоровые песнопения, культовые гимны, эпиникии – похвальные песни в честь победителей на Олимпийских, Дельфийских и др. спортивных играх.

[7] ублюдок – изначальное значение незаконнорожденный (русс.) Hybris (греч.) – гибрид.

[8] мегарон – мужская половина греческого дома.

========== Фивы, глава 5. Страшный урок ==========

Пелий разбудил меня известием, что мы едем в Лариссу, где устроено празднество в честь бога Диониса, и Калас послал за нами слугу, чтобы и мы смогли присоединиться. Пелий устроился удобно на подушках в повозке, я сел рядом с возницей – слугой Пелия, нас сопровождали еще два вооруженных всадника. День уступил свою власть ночи, когда мы добрались до входа в большой дом, освещенный пламенем множества факелов. У ворот толпились слуги, встречавшие гостей. Пелию помогли сойти с повозки, он подозвал меня: велел быть его проводником и никуда не отлучаться.

В большом перистиле были накрыты столы, а на скамьях, красиво застеленных цветными тканями, облокотившись на подушки, полулежали люди в богатых одеждах. Они разговаривали, обмениваясь новостями, пили вино, возносили хвалу богам. Вокруг сновали слуги, предлагавшие угощения, и я заметил, что женщин не было, но было много юношей, младше меня, и мальчиков в хитонах или набедренных повязках, красиво подстриженных, веселых, уверенных в себе. То, от чего я всегда был огражден моей семьей, вызывало острейшее любопытство.

Мы расположились на месте, отведенном для старика, по его левую руку встал преданный Пелию слуга и принялся ухаживать за своим господином, поднося еду и питье. Мне тоже кое-что перепадало. Слух у старика был очень острым, он откликался на реплики соседей, высказывая собственные, очень ясные мысли в духе мудреца Солона. Всем гостям подливали вина, разгорались споры, какой из сортов приятнее на вкус. Перед нами выступали певцы и поэты, соревнуясь в своем искусстве. Я радостно приветствовал Каласа, вскоре присоединившегося к нам. Он прилег на подушки позади меня, попивая из килика [1] темное вино, и вскоре я почувствовал его руку, поглаживающую мою спину. Некоторые гости уходили, но приходили новые, наконец и Пелий встал, попрощался и, поддерживаемый слугой, прошел к выходу из перистиля, а я остался с Каласом.

Праздник продолжался. Запели свирели, возвещавшие о том, что прибыли танцовщицы, и подогретые вином гости сразу оживились. Полунагие девушки по очереди исполняли танцы, подыгрывая себе на свирелях, иногда обнажаясь полностью, они совершали приглашающие к совокуплению жесты и движения. Мужчины оценивали их танцы, бросая им под ноги монеты, кричали непристойные слова. Авлетриды [2] охотно отвечали на призывы гостей присоединиться к той или иной компании, где их угощали вином и заваливали на скамьи, срывая пояса, прикрывающие их лона. Я обернулся и взглянул на Каласа – ему нравилось подобное зрелище, древко его копья было напряжено, он поглаживал его рукой, взирая на очередную гетеру, изгибающуюся в центре перистиля. Наконец он приказал слуге, стоявшему рядом с нами, позвать женщину. Тот привел трех на выбор, мой господин спросил меня, какая мне больше нравится. Я попытался ответить, что любая, которую выберет Калас, но он ответил, что выбор за мной. Я указал на смуглокожую женщину, чем-то напомнившую Сурью, и мой господин остался доволен таким выбором.

Калас встал, а женщина опустилась перед ним на колени и захватила ртом его возбужденный фаллос. Оглянувшись вокруг, я поразился действию, разыгравшемуся в перистиле: гости совокуплялись с танцовщицами в разных позах, которые я даже не мог себе представить, но голос Каласа вернул мое внимание ему – он опять велел мне наблюдать, но не только за тем, что делает гетера, но и как она это делает. Он даже попросил женщину проделывать все медленнее, чтобы я мог внимательнее рассмотреть ее движения. После того как Калас излил свое семя прямо ей в рот и опустился на подушки, восстанавливая силы, гетера рассказала мне, подкрепляя жестами, как именно она доставляет удовольствие мужчине таким образом. Для подтверждения собственных слов, она склонилась надо мной и, приласкав мой фаллос рукой, мягко и нежно обхватила губами его навершие. Я задрожал от испытанного возбуждения, но женщина продолжала свои движения, подводя меня к вершинам экстаза.

Пока гетера трудилась над моим копьем, Калас обнял меня, целуя в губы, а я отвечал на его ласки, и они еще больше усиливали мои ощущения. Я стонал и метался в объятиях моего господина, мое сознание помутилось, но сладостная пытка продолжалась, пока мое семя не вырвалось наружу. Потом я лежал и отдыхал, наблюдая за Каласом, который трудился над лоном гетеры, стоящей перед ним на четвереньках. Так он показал мне то, что может быть и между нами, если мы полюбим друг друга. Я не уловил в лице гетеры ни тени боли, только удовольствие, когда твердый фаллос Каласа вошел в ее proctos и начал там свои осторожные движения. По лицу фессалийца я заметил, что мой господин получает при этом невиданное удовольствие. Потом он сказал мне, что хочет, чтобы я испытал такую же любовь, но не здесь, а там, где будем только мы вдвоем.

По всей видимости, Калас хорошо знал этот дом, потому что провел меня в купальни. Там никого не было. По дороге он попросил о чем-то слугу, который незамедлительно расставил лампады, принес на подносе еды и вина, а также какой-то бальзам в маленьком кувшине, и исчез. Я следовал указаниям моего господина, подчиняясь его воле. Не было ни страха, ни мыслей в голове, я был как под воздействием Гипноса, бога сладкого успокоения. Калас снял с меня одежду и положил на скамью, теплую, не успевшую остыть от жаркого дневного солнца. Он целовал мое тело, шептал ласковые слова восхищения, многократно принося клятвы в любви. Он вошел в меня нежно, даже та боль, которую я сперва почувствовал, не шла в сравнение с тем удовольствием, что я получал от его ласк. Мы купались в прохладной воде, и призрачный свет Селены [3] играл на нашей коже, страстные поцелуи и признания Каласа заставляли меня отвечать не менее сильными и полными огня. Казалось, что нашими объятиями мы составляем единое целое, восхитительную гармонию, звучащую под сводом небес. Калас входил в меня вновь и вновь, сплетая наши души в любовном порыве, настолько полном незнакомых, но приятных для меня чувств и эмоций, что я дрожал всем телом даже от легких прикосновений его губ. Иногда я молил о пощаде, не в силах больше выносить возбуждения, возносящего меня на Олимп.

Утомленные, мы еще долго лежали и сжимали друг друга в объятиях, пока небо не начало светлеть, возвещая об отступлении ночи.

***

Калас

Мы тихо покинули гостеприимный дом, старательно обходя тела спящих людей, прикорнувших кто на скамье, а кто и на полу. Слуги привели моего коня. Эней сел позади, крепко ухватившись за меня, и мы поехали, вначале шагом, чтобы не будить спящий еще город, а затем поскакали быстрее. Мимо нас проносились возделанные поля, еще мокрые от росы, рощи, наполненные щебетанием птиц. Я был весел и счастлив, и прижимающийся ко мне всем телом Эней дарил мне эти сладостные чувства. Мы подъехали к роще, где – я помнил с детства – тёк родник, чистый, звенящий под сенью старых дубов. Я повел нас невидимыми тропами, желая показать Энею место, что притягивало меня еще ребенком, восхищало своей нетронутостью и силой.

– Моя жизнь сложилась необычно. Мне было немногим меньше, чем тебе, когда я получил свою отметину, – я повернулся к Энею спиной в подтверждение своих слов, хотя и был одет. – Но странным образом судьи [4] не приняли меня в Аид, приказали жить ради любви, теперь я понял их замысел – чтобы встретить тебя, Эней. Женщины влекли меня к себе, я рано женился, потому что решил, что люблю молодую Алкмену. Ее родители не были против нашего союза – мой род знатен и богат. Но вскоре, насытившись, я почувствовал себя обманутым, получив не то, чего хотел, к чему стремился. Не было единения чувств. Сначала думал, что дело в моей неопытности, отправился странствовать, и разные женщины дарили мне любовь – рабыни, гетеры, но даже самые искусные приносили только удовлетворение. Иногда я загорался страстью в погоне за призрачной мечтой, но не было той дрожи, тех переживаний, того колдовского огня внутри, что даришь мне ты. Я перепробовал не все, но многое, и внешне плод был красив и даже на вкус сладок, но не утолял моей жажды.

– А я? Пресытившись мной, ты опять отправишься на поиски! – Эней печально улыбнулся.

– Нет! Ты – это нечто другое! – воскликнул я.

– Я не столь красив, как Аполлон или Ганимед, не силен, как Арес или Геракл, что привлекло тебя во мне, о Калас?

– У меня нет ответа на твой вопрос, – в смятении чувств я покачал головой, – быть может, оракул в Дельфах в силах ответить за меня, но не я. Мне плохо без тебя, но еще мучительнее – с тобой! Мои дочери скоро выйдут замуж, и сыновья растут, у меня семья, богатый дом, влиятельные друзья и власть, а я не могу совладать с собой! Объясни, Эней, ты обладаешь каким-то даром? Я спрашиваю, но ты уходишь от ответа.

Мы остановились на поляне, где бил родник, изливаясь в маленькое озерцо.

– Я искупаюсь? – спросил Эней и, не дожидаясь ответа, начал снимать с себя хитон. Я замер, пораженный его красотой и непосредственностью. Пока он совершал омовение, не пугаясь ледяной воды, от которой, как я помнил, стыли руки, если даже попытаться быстро ухватить камень со дна, я наблюдал за ним, прячась за ствол дерева. Мои пальцы сжимались, сдирая куски коры, утомительная и болезненная лихорадка мучила меня, мое сознание.

Наконец мой любимый вышел на берег. Капли воды стекали по нежной коже Энея, золотистой и свежей. Он прикоснулся ладонями к своему подбородку, стирая влагу, легкий румянец горел на его щеках; взглянул на меня своими серыми глазами, полными томной неги, и я затрепетал. Эней соблазнял меня, как прелестная наяда [5], внезапно застигнутая Паном [6] за купанием в сокровенном лесу, таинственном и загадочном. Мне привиделся зеленый сад, напоенный любовью, плодовые деревья, благоухающие диковинные цветы, тонкие белые колонны, увитые плющом.

– Эней, Эней, ты сводишь меня с ума… – шептал я, не в силах оторвать губ от безупречного изгиба шеи моего эромена. Эней не шевелился и, закинув голову назад, всецело отдавался моей власти. Я как скульптор гладил совершенное творение природы, изучая каждую ложбинку на его податливом теле. Это были высшие мгновения божественного откровения, снизошедшего на меня. Фаллос моего эромена наливался силой, я понял, что ему нравятся мои ласки, и с каждым разом при моих прикосновениях он уже предвкушает удовольствие. Мы опустились на мягкую траву, я сидел, а Эней, положив мне голову на колени, нежился, согретый лучами солнца. Его глаза были полуприкрыты, а улыбка, такая невинная, будто детская, скользила по губам. Мое сердце часто билось в груди, но я сдерживал себя, не желая беспокоить. На следующий день мы покинем этот благодатный край, родину, которую я давно не посещал, хотя любил всем сердцем. Я не мог предвосхитить волю богов: когда нам еще будет подарено столь волнующее время? Меня тревожили воспоминания, как Кассандр вчера, когда мы ехали в Лариссу, просил меня устроить встречу с Энеем. Он сам хотел понять, что так привлекло меня, разделить мое восхищение. Он клялся, что примет Энея как родного сына, если я позволю прикоснуться к рабу всего лишь раз, единственный раз. Я задумался, смогу ли я разделить свою привязанность к Энею еще с кем-либо? А с братом, который приветлив и мною любим?

***

Я хорошо выспался в роще под щебет птиц, Калас, как мне показалось, все это время бодрствовал, погруженный в какие-то свои, неведомые мне мысли. Мы вернулись в дом его семьи и, обнявшись, растянулись на подушках в перистиле. Калас спал, я иногда приподнимался и наблюдал за жизнью дома. К середине дня из Лариссы вернулся Кассандр, он несколько раз проходил мимо нас, проверяя, спит ли еще мой господин. Потом Калас проснулся, и нам принесли еды. Мы вдоволь насытились, восстанавливая утраченные силы. Мы смеялись, но я чувствовал, что моего господина тревожат какие-то сомнения. Он их высказал под вечер.

Мы прошли в покои Пелия, он молча выслушал внука, потом приказал позвать Кассандра. Калас сказал, что не знает, как поступить, находясь в двойственном положении – с одной стороны, он взял меня в ученики, с другой – они выросли вместе с Кассандром, и он по-родственному близок ему. Кассандр же торжественно заверил, что клянется перед лицом Гестии, что впредь я не испытаю нужды, и он будет заботиться обо мне, как о собственном сыне – всего лишь за единственную ночь, проведенную со мной наедине.

– Может быть, эромен сам ответит? – робко спросил он Пелия.

Множество мыслей роилось в моей голове, я помнил назидания старика, что не стоит нарушать мир в семье и становиться причиной раздора, мои ощущения от близости с Каласом были настолько приятны, что, возможно, и Кассандр так же нежен, и его проникновения не причинят ни малейшей боли. Размышляя об этом, я пропустил мимо ушей высказывания Пелия, что Кассандр слишком изменился за время долгого отсутствия Каласа в стенах родного дома. Мой же господин был мрачен, он прохаживался взад-вперед по комнате, ожидая моего ответа. Я согласился.

– Он сам решил, пусть так и будет, – зло бросил Калас сквозь зубы и стремительным шагом покинул комнату, я было бросился за ним, но Кассандр удержал меня. Я вырвался из его объятий и заметался по дому в поисках моего господина, но Гелипонт, встреченный мною в конюшне, сказал, что Калас вскочил на первую же лошадь и умчался неведомо куда. Гелипонт начал допытываться, что случилось, я с грустью поведал ему о нашем разговоре и моем решении. Слуга покачал головой, он осуждал мой неразумный поступок – я сам согласился, обидев Каласа до глубокой сердечной раны, чего, я понимал, не следовало делать ни при каких обстоятельствах. Получается, что я предал наши отношения, принизил любовь моего господина, показав, что согласен отдаться любому, кто предложит щедрое вознаграждение за мои услуги. В Элладе многие юноши так и поступали, меняя любовников и отдаваясь тем, кто больше заплатит. Мои щеки горели от стыда, я сожалел о несдержанности и собственной глупости. Я собирался остаться там же, в конюшне, рядом с Гелипонтом, но нас обнаружил слуга Кассандра – Лисимах. Он передал приказ явиться в покои его господина.

Я пошел за слугой, внутри меня рос страх, выжигающий изнутри, я не мог представить, как этот чужой мужчина будет касаться меня. Кассандр полулежал на скамье, попивая вино, он отщипывал куски лепешки, медленно кладя их себе в рот, и рассматривал меня. Лисимах закрыл позади двери, и я невольно вздрогнул, будто пораженный молнией Громовержца. Кассандр обращался со мной, как с рабом: подозвал к себе, приказал раздеться. Его руки ощупали мои ягодицы, провели по бедрам. Меня бил озноб, я проклинал самого себя за глупость, но человека, способного защитить меня, не было рядом. Кассандр посадил меня рядом и прижал к себе, его правая рука тронула и сжала мой фаллос, но когда он заключил меня в объятия и начал довольно грубо целовать – я взмолился, чтобы он не причинял мне боли, хотя должен был оставаться безгласным рабом.

Его тело чревоугодника, хотя и хранившее былую силу мускулов, навалилось на меня, но я оттолкнул, пытаясь освободиться из его объятий. Кассандр перевернул меня на живот, заломив руку за спину, я застонал от боли и отчаяния. Не знаю, откуда все взялось – и кляп, чтобы закрыть мне рот, и веревки, крепко стянувшие спереди мои запястья. Лисимах помогал Кассандру удерживать меня на скамье, я дрался, изворачивался, пока им все-таки не удалось привязать мои лодыжки к бедрам. В таком беспомощном состоянии я напоминал лягушонка. Так вот откуда у Эсона дурная кровь! Лисимах перевернул меня на спину, заложил связанные руки мне за голову, мое тело напряглось и выгнулось. Он привязал веревку к скамье так, чтобы я не мог изменить положение рук. Теперь я всецело находился в их власти.

Кассандр будто переменился, я видел, как раскраснелось и исказилось его лицо. Он начал кричать, что я – прежде всего бесправный раб, а он мой господин. Калас уехал, и теперь мой господин – Кассандр, а за сопротивление мне положено жестокое наказание. Спросил, помню ли я о том, как воспитывают мальчиков в Спарте, делая их мужчинами – сначала с ними совокупляются, а потом нещадно секут на алтаре Артемиды. Эсон был прав, говоря, что его отец откупится, Кассандр начал вслух размышлять о цене, что заплатит Каласу после того, как вдоволь со мной позабавится. Он прохаживался по комнате, видно, размышляя, с чего начать, живописуя, что сделает со мной, и его фаллос, распаленный такими мыслями, наливался силой в его руках.

Мне было страшно, я корил себя за то, что сам попался в расставленную ловушку. Чужие пальцы мяли мое тело, тянули, входили внутрь, а я яростно рычал от собственного бессилия. Мне было больно от проникновения Кассандра, но я терпел, потом он ускорил свои движения, врываясь, не сдерживая собственного желания. Я тяжело дышал, громко стонал с каждым ударом, пронзающим мою плоть, но это только распаляло огонь внутри Кассандра. Наконец, он с торжественным возгласом излил свое семя.

– Хороший раб! – пока мой мучитель отдыхал, пил вино, Лисимах, стоял рядом и, скрестив руки на груди, спокойно рассматривал меня, ожидая очередных указаний своего господина. Я беззвучно кричал и плакал, когда Кассандр, восстановив утраченные силы, подошел вновь. В его руках появилась плеть. Меня перевернули на живот. Мое тело болело и горело внутри и снаружи от ударов и насилия, и плохо помню, что было потом: в памяти сохранились только какие-то обрывки, не знаю, сколько времени провел на этом жертвенном ложе в безграничной власти Кассандра. От ужаса и боли я терял сознание, пока окончательно не провалился в беспамятство.

Я очнулся уже на рассвете в покоях, отведенных Каласу. Меня тошнило, кружилась голова, тело отзывалось нестерпимой болью так, что я не мог шевелиться. Я увидел Каласа, стоящего в дверном проеме ко мне спиной. Он был уже по-походному одет.

– Мой господин! – я смог еле выдохнуть слова. Он вздрогнул и повернулся:

– Ты очнулся! – Калас подошел и присел на край ложа. Его рука нежно отодвинула с моего лба прядь слипшихся от пота волос.

– Мне плохо, Калас!

Он обнял меня и начал целовать, нежно, как будто ничего не было, и я видел просто страшный сон:

– Прости меня, Эней, я ушел, оставив тебя в руках негодяя, но теперь все будет иначе. Я люблю тебя! Чем мне искупить вину?

– Это я, я сам виноват, – только смог прошептать я.

– Нет, я не должен был оставлять тебя, я сейчас пришлю слуг, чтобы помогли тебе умыться и одеться. Нам нужно спешить – мы уезжаем. Геллеспонт уже сложил вещи в повозку.

Меня уложили внутри повозки на мягкое ложе, и медленно поехали в сторону Пеллы, по равнинам, а потом через горные перевалы, где прямо над нашими головами величественно возвышался покрытый снегом Олимп. Гелипонт потом рассказал мне, что неожиданно вернувшийся Калас, увидев мое плачевное состояние, выбил Кассандру два зуба и исхлестал плетьми так, что не осталось живого места. Пелий не осудил внука, лишь посоветовал как можно скорее собраться и отбыть в Македонию. Все произошедшее послужило мне страшным уроком. И я осознал, что Калас меня по-настоящему любит. Он лечил, ухаживал, заботился о том, чтобы мне было удобно в пути. Его страсть ограничивалась лишь ласками и поцелуями, он не пытался зайти дальше. Я же, восстановившись, не находил в себе смелости просить моего господина об иных ласках, чего он, видно, с нетерпением ждал от меня, когда получал удовлетворение от собственных рук.

Так я покинул этот странный дом, в который вернулся лишь спустя тринадцать лет, но уже абсолютно другим человеком, и Полидевк принял меня с радостью, как родного брата.

***

[1] килик – плоский кубок для питья.

[2] авлетриды – разновидность танцовщиц эротического танца, которые занимались проституцией.

[3] Селена – Луна.

[4] Минос и Радамант – судьи, определяющие судьбу души, вошедшей в Аид.

[5] наяда – нимфа ручья.

[6] Пан – козлоногий лесной бог, играющий на флейте для наяд, главный из сатиров.

========== Пелла, глава 1. Новая семья ==========

Три раза солнце восходило, пока мы благополучно не добрались до Пеллы – столицы Македонии. Я разглядывал величественные ворота и крыши великолепных храмов, равнинную местность, окруженную высокими холмами, предвкушая прикосновение к новому укладу жизни. Македония всегда оставалась для меня дикой и неизведанной страной, где люди жили по своим древним обычаям. Они говорили на эллинском, но совсем не так, как по всей Элладе. Только с приходом к власти царя Филиппа торговцы, философы и поэты начали чаще посещать эти земли, принося с собой культуру и знания.

Мы не отправились в город, Гелипонт повернул повозку и поехал дальше, между холмами – оказывается, Калас жил в небольшом имении недалеко от Пеллы. Пока мы приближались к цели нашего путешествия, я с беспокойством вглядывался в окружающий меня мир, я был уже так далеко от родной земли и не знал, как примут меня в новом доме? Я мог полностью положиться на покровительство Каласа, ведь он – хозяин, но как отнесутся к моему появлению жены и дети? Два малолетних близнеца от второй жены – Александр и Филота – никак – в силу своего возраста, но восьмилетний Полидевк или старшие дочери – Клеопа и Тиро? Да и жены могут с подозрением и ревностью принять эромена своего мужа. А слуги? Гелипонт успокаивал меня, утверждая, что воля Каласа в доме непоколебима, и меня примут с должным уважением.