Текст книги "Не по воле богов (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Калас же был весел, помыслами он был уже дома: строя планы о том, как встретят его родные, перебирая подарки, какие он им привез. Ему очень хотелось увидеть подросших детей. Из рассказа Гелипонта я понял, что в последний раз он видел их слишком давно – около года назад, когда близнецы только родились, а до воцарения Александра он почти год провел под командованием своего родственника по линии македонской жены – Пармениона [1], далеко от этих мест. Неожиданная смерть царя Филиппа потрясла Македонию, посеяв смуту, а военные действия в Эолиде против персидского полководца Мемнона [2] были неудачными. Взойдя на престол, молодой царь оказался в кольце врагов, и только опираясь на перешедших на его сторону Антипатра [3] и Пармениона, он смог получить большинство голосов на военном совете [4], уничтожить почти всех претендентов на Македонский престол по мужской линии и начать завоевывать и усмирять восставшие земли. Внимательно слушая Гелипонта, я подозревал, что Калас сыграл немаловажную роль в этих событиях, являясь помощником и исполнителем указаний Пармениона, но подобные тайны были настолько скрыты от посторонних ушей, что Гелипонт иногда прерывал свое повествование, раздумывая, не выболтал ли он чего лишнего.

Наконец, нашим взорам открылся дом, скрытый тенью плодовых деревьев. Довольно большой, но не такой, как в Фессалии. Нас радостно приветствовали жители маленькой деревни, расположенной на землях Каласа. Несколько мальчишек гонцами побежали сообщить весть о приезде своего господина. На пороге главного дома собралась целая толпа – члены семьи, слуги. Калас спешился и тут же оказался в их окружении. Клейте – молодая македонка, живая и веселая – обняла его за шею, расцеловывая в обе щеки. Рядом две служанки держали ревущих полуголых детей, видно было – их только что выдернули из постели. Старшие дети дергали отца за одежду и повисали на руках, изо всех сил стараясь обратить на себя внимание.

Первая жена Каласа, фессалийка Алкмена, печальная даже при виде вернувшегося из дальних краев мужа, стояла поодаль, ожидая своей очереди. Она перевела свой взгляд на нас с Гелипонтом, тихо сидящих в возке. Время тронуло черты ее прекрасного лица, кожа, казалось, была иссушена, под глазами залегали тени. У этой женщины не было счастья, она была как статуя, в которую заключили умерщвленную душу. Мне стало жаль ее, ведь у нас было общее прошлое под именем Кассандр.

Я помог Гелипонту и другим слугам перенести вещи из повозки в мегарон, постоянно ловя на себе любопытные взгляды. Каласа отвели в перистиль, где окружили всеобщей заботой и рассказами о жизни семейства за весь последний год. Он умилялся при виде нетвердо стоящих на ногах близнецов, рассматривал вышивки дочерей, слушал жен, попеременно обнимая то одну, то вторую. Но каждый раз, когда мой взгляд невольно задерживался на них, привлеченный шумом и радостными вскриками, в мое сердце вгрызалась тоска. У меня не осталось ничего, даже внимания Каласа, и это чувство вдруг сделалось выше моих сил.

Когда вещи были перенесены, я спрятался в дальнем углу комнаты, за какими-то занавесями, и дал волю собственным слезам. Каким же несчастным я себя тогда чувствовал! Мои тихие рыдания все-таки не остались без внимания Гелипонта, он обнаружил мое тайное убежище и начал успокаивать просьбами немного потерпеть. Калас, по его словам, скоро наиграется в хозяина большого семейства и потеряет к нему всякий интерес. Я попробовал возразить, что Калас, быть может, вообще забудет обо мне, чем вызвал улыбку на лице Гелипонта, а под конец он вообще расхохотался, впервые за все наше путешествие, заявив, что еще никогда не видел такого упрямого и глупого раба, который решил, что разбирается в чужих чувствах. Слова Гелипонта успокоили меня, я молча последовал за ним на кухню, где предпочел тихо сидеть, не привлекая внимания других слуг, но развлекая себя наблюдениями за жизнью дома.

Мое появление было встречено с огромным любопытством, поначалу меня окружили люди, незнакомые и задававшие слишком много вопросов – как зовут, откуда я, почему я здесь, но Гелипонт прикрикнул на них, не в меру любопытных женщин и мужчин, сказав, чтобы занимались собственными делами и не лезли в хозяйские. Я решил, что, по всей видимости, Гелипонт был не последним человеком в доме моего господина – он сел на резной табурет посредине кухни и принялся расспрашивать слуг и рабов о том времени, что Каласа не было дома: его интересовали урожаи, заготовки олив и меда, много ли козы дают молока и разное другое. Так я узнал, что старшая дочь – Тиро – вступила в возраст молодой женщины, и ее пора выдавать замуж, что Клейте часто ездит повидаться с семьей своего отца в сопровождении доверенной служанки и молодого раба-возницы. Алкмена почти не выходит из гинекея [5], часто сказывается нездоровой, а Клеопа грезит о замужестве и вышивает ткани, даже с большей охотой, чем ее старшая сестра. По словам Харета – могучего бородатого мужчины, ведающего тяжелыми работами в доме, – он не раз замечал, как сын хозяина соседнего поместья – Аминта – обращает на Клеопу особое внимание. Полидевк не так прилежен в учении, часто убегает от своего наставника и общается с такими же малолетними проказниками из соседней деревни. Близнецами восхищались все, потому что уход за ними всецело лежал на домашней прислуге.

Потом все метались по дому, подавая хозяевам обильный обед и подготавливая комнаты для вернувшегося хозяина. Меня отправили таскать воду из колодца для омовений, но Гелипонт, случайно увидевший меня во дворе, приказал прекратить подобное занятие, потому что я еще не совсем здоров. «Еще наработаешься!» – кратко сказал он, указывая рукой в сторону кухни. Там было хорошо – пахло свежим хлебом и мясной похлебкой. В кухню ворвался вихрь – служанка Клейте:

– Хозяин приказал подать вино! – воскликнула она, потом понизила голос: – Сегодня он ночует у моей госпожи. А это Эней? Какой красивый юноша! – Опять громкий возглас восхищения из ее уст при виде меня, и молодая женщина исчезла. И жизнь на кухне вернулась обратно к своему сонному существованию.

Солнце клонилось к закату, я наблюдал, как заводят коров и коз обратно в стойла, как их доят. Гелипонта нигде не было видно, поэтому мои передвижения – из кухни к хозяйственному двору, а потом в тенистый сад и на пригорок, поросший высокой травой, – не привлекли ничьего внимания. Глядя на золотую ладью Гелиоса, скрывающуюся за холмами, чтобы достичь своего дворца, я молился богам об упокоении моей души, о ниспослании милости. За последнее время я пережил столько бед, о которых не мог даже помыслить, я не знал, что будет со мною через день или два, останется ли мой господин так же приветлив или забудет о моем существовании. Я вспоминал и собственную семью: представлял, что мать и сестёр не разлучили, и все они попали в богатый и щедрый дом. Неразгаданные тайны томили меня, тревожные ожидания стирали краски уходящего дня.

Я вернулся и застал Гелипонта сидящим в кресле в перистиле, рядом никого не было ни из семьи, ни из рабов, поэтому он удобно расположился на хозяйском месте. Я спросил, оставил ли Калас какие-либо распоряжения относительно меня. Он лукаво взглянул на меня, продолжая пить вино из килика. Потом ответил, что я буду спать сегодня в комнате моего господина, но Калас будет слишком занят и устанет, поэтому я смогу хорошо выспаться. Краска залила мои щеки при этих словах, но Гелипонт, видимо, забавлялся, ведя столь двусмысленные речи. Он сказал, чтобы я совершил омовение, а потом он наложит целебную мазь на мои раны.

В купальне я оказался один, захватив с собой из кухни масляную лампаду. Сняв тунику, я попытался разглядеть в бронзовом зеркале при столь скудном свете состояние собственной спины. Шрамы были еще свежи, но не так болезненны, как в первые два дня. Я забрался в наполненную свежей прохладной водой лохань и очистил тело от дорожной пыли. Когда я стоял обнаженным посредине комнаты и вытирался, за моей спиной послышался шорох одежд. В дверях застыла величественная, как статуя, Алкмена, из-за ее плеча выглядывал Гелипонт. Я замер от неожиданности. Фессалийка, не оборачиваясь, взяла из рук слуги лекарство и приказала ему оставить нас наедине. Она решительно развернула меня к себе спиной и осторожными движениями рук принялась накладывать мазь на мои раны.

– Калас рассказал мне, что сделал с тобой Кассандр, – заговорила Алкмена тихим, по-матерински ласковым голосом, – только здесь я чувствую себя спокойной и свободной, окруженной любовью детей, но муж мой холоден. Что он нашел в тебе? Он радуется каждому твоему взгляду, слову, движению, он все время смотрит на тебя, он забыл про нас. Сколько бессонных ночей я провела в ожидании, что мой муж вновь воспылает ко мне любовью? Но он изменился. Не связано ли это с тобой?

Я молчал. Мне было жаль эту прекрасную женщину, но чем я мог помочь? Пальцы Алкмены между тем скользили по моей пояснице:

– Доверься мне, немного наклонись. Если бы у нас с Каласом был старший сын, то он был бы того же возраста, как и ты. Я его не понимаю и тебя не понимаю. Он влюблен? Рядом с ним столько женщин, готовых дарить ему свою любовь, а он всех отвергает.

Я что-то прошептал про сегодняшнюю ночь и Клейте.

– Он женился на диктерии и относится к ней как к диктерии, – презрительно ответила Алкмена, – всё – ради почестей, богатых земель и высокого положения, а она еще и детей нарожала, но кто – отец? – Женщина вздохнула. – Всё, Гелеспонт ждет тебя в перистиле.

Наши взгляды встретились. Она искала в моем лице союзника. В любви к Каласу? Но я сам не знал, могу ли я влиять на его решения, люблю ли я его? Ночь была жаркой и душной, и хотя широкое ложе Каласа позволяло раскинуться на нем, спал я беспокойно, иногда просыпался и прислушивался к ночным звукам: пению цикад, шороху листвы, незнакомому мне миру, куда я попал волею безжалостных богов. Рано утром Калас разбудил меня своими поцелуями. Я не хотел просыпаться, полушутя отталкивая его настойчивые руки, касающиеся моей восставшей плоти.

– Вставай, мой эромен! Нас ждут великие дела, – мой господин был бодр и весел, как будто сладко проспал всю ночь.

После утренней трапезы мы поехали верхом осматривать поля, принадлежащие Каласу, потом, до наступления дневного зноя, устраивали бои на мечах в перистиле. Лежа на клинэ [6] в тени, когда Калас дремал рядом со мной, приобняв рукой за талию, я размышлял об Алкмене, могу ли я вмешаться в их отношения и просить Каласа быть более ласковым с его же женой. Мой господин будто прочел мои мысли – он сам стал рассказывать о своей первой любви, как она зарождалась и как потом угасла, погребенная под ворохом других воспоминаний. Алкмена, по его словам, была слишком спокойна и безответна, в то время как ему хотелось огня. Калас уехал из Фессалии надолго, побывав в наемниках не у одного господина, пока, однажды вернувшись, не застал собственную семью в крайней нужде и услужении у Кассандра. Тогда брат его давно покойного отца клялся перед ликами всех богов, что всё исправит. В то время царь Филипп привечал многих людей из других земель при своем дворе, поэтому Кассандр помог устроить Каласу выгодный брак с македонкой из знатного рода. Филипп тотчас даровал ему земли за верную службу, но и Калас своим опытом в военном деле смог завоевать хорошее положение в армии царя и встать во главе большого отряда конников-фессалийцев. Я поддержал его в разговорах об Алкмене и старших детях, поэтому Калас продолжал свой рассказ дальше, но был краток: он выполнил свой долг отца и мужа, дав своей первой семье достойную жизнь.

– Ты считаешь, что они всем довольны и счастливы? – спросил я.

– Дети – да. Но Алкмена ждет от меня любви, той, что была когда-то. А я понял, что никогда никого не любил до встречи с тобой, Эней. Это – великий дар богов! Ты думаешь о моей семье, жене, я знаю, но что может вернуть ту страсть, что желает она? – Калас замолчал, погружаясь в собственные мысли, а потом его озарила идея – видно, мой господин вспомнил нашу первую ночь: – Вот если я буду знать, что ты рядом, что смотришь на меня, сокрытый занавесью, то, лаская жену, я буду представлять тебя. Тогда, возможно, я смогу вернуться к прежним чувствам.

Мне не очень понравилось его предложение, где-то внутри пробежал и кольнул сердце холодок ревности. Калас мог дарить свои ласки кому угодно и принимать их тоже, но я… не хотел делиться. Однако промолчал, что было принято им за согласие. Мы хорошо поспали, пережидая жаркое время, пока нас не разбудил слуга, приехавший из соседнего поместья, где жил тот самый Аминта, что приглядывался к дочери Каласа. Мой господин уехал, оставив меня на попечение Гелипонта, который решил, что в особом присмотре я не нуждаюсь. Но он ошибался: этот дом жил собственной жизнью, скрытой от посторонних глаз.

Так я увидел Клейте, стоящую на противоположной половине перистиля. Она улыбнулась и поманила к себе пальцем. Стоило мне пересечь двор и подойти к ней близко, как она тут же схватилась за мою тунику и прижала спиной к стене дома. Клейте была одного роста со мной, поэтому, не прилагая особых усилий, она обхватила меня за шею и накрыла мой рот поцелуями.

– Какой ты горячий! – зашептала она.

Мой сразу же восставший фаллос уперся в низ ее живота, а она терзала мои губы жаркими поцелуями, ласкала мое тело сквозь ткань туники. Я быстро потерял разум и отвечал на ее прикосновения, крепче прижимая женщину к себе, ощущая, как знакомый огонь желания разгорается внутри моего тела. Клейте увлекла меня во внутренние покои, заставила подняться за ней по лестнице в спальню. На ее широком ложе уже сидела служанка с обнаженной грудью, в ожидании своей госпожи. Клейте играла со мной, не давая войти в собственное лоно, то сжимая навершие между бедер, то освобождая его. Надо мной меж тем склонилась служанка Клейте, позволяя целовать и ласкать свои полные груди. Мысль о том, что я гибну, стучала болью в моих висках, но я был всецело предан страсти.

«Нет, не надо!» – тихие стоны слетали с моих губ, а тело требовало новых ласк. – «Что скажет Калас?» – вспыхнуло последней мыслью, когда тело Клейте соединилось с моим, и мое копье вошло в нее. В тот же момент мое семя излилось внутрь женщины, я не в силах был себя сдержать, чем вызвал неудовольствие с ее стороны.

– Как ты мог! – расстроенная Клейте сильно ткнула кулаком в мою в грудь. – Ну, чего еще ожидать от глупого раба!

– Госпожа, – откликнулась служанка, – если вам будет угодно, я восстановлю его силы.

Она потянулась губами к моему фаллосу, но Клейте уже в ярости пыталась напялить пеплос, выкрикивая даже непонятные мне ругательства.

– Я прикажу высечь тебя плетьми! Я тебя…

Откуда взялось во мне спокойствие и мужество пред лицом подобных угроз? Наверно, после всех мною пережитых страданий, угрозы Клейте были мне не страшны:

– Накажи, но Калас узнает обо всем.

Она остановилась посреди комнаты и удивленно на меня взглянула, а потом рассмеялась:

– Калас? Ох, он такой страстный, когда сердится! Дурачок, Калас даже не прогневается на меня!

– Кассандр тоже так думал, – бесстрастно ответил я.

– Кассандр, сын Пелия? – Клейте нахмурила свой лоб. – А с ним что произошло?

– Точно не знаю, но по рассказам – он сильно приболел. Намного больше, чем я. – У меня не было цели запугать Клейте или, наоборот, похвастаться моими ранами, но что-то заставило меня развязать пояс и снять тунику. Обе женщины с интересом разглядывали заживающие отметины на моей спине.

– Эней, – Клейте провела языком по моей шее, – я думаю, что нам нужно еще попробовать, в другой раз, когда твои силы восстановятся. Я решила, что ты более опытен в ласках, но обещаю, что смогу сделать из тебя прекрасного любовника. Калас, бывает, отлучается на несколько дней, даже если живет в этом доме.

Она провела рукой по моим волосам и поцеловала в губы.

***

[1] Парменион – (400-330 гг. до н.э.), полководец Филиппа и Александра Великого, принадлежал к благородному македонскому роду. В 356 г. он отличился в войне с иллирийцами, в 346 г. осадил г. Гал, взятый несколько месяцев спустя Филиппом. В 342 г. он действовал против Эретрии и Орея на Эвбее, а в 336 г., накануне смерти Филиппа, открыл военные действия против персов в Эолиде. Зимой 335-334 г. Парменион вернулся в Македонию, после борьбы с Атталом, и принял участие в совещании о новом персидском походе. Он всегда стоял во главе фаланг; в битвах при Гранике, Иссе и Арбелах Парменион командовал левым крылом. Умер в 330 г. от меча убийцы, за участие в заговоре против Александра; тогда же пал и сын его, Филота, казненный по суду македонского войска. Заговор этот был результатом недовольства против Александра, усвоившего персидские обычаи и обращавшегося со своими полководцами как династ.

[2] Мемнон – полководец, эллин с острова Родос на службе персидских царей.

[3] Антипатр – (397-319 гг. до н.э.), македонский полководец, регент Македонии с 334 по 323 гг. до н.э. и регент Македонской Империи с 321 по 319 гг. до н.э., чья смерть положила конец могуществу Македонии.

[4] право быть царем в Македонии передавалось по наследству, но претендента утверждали на специальном военном совете.

[5] гинекей – женская половина дома.

[6] клинэ – ложе, скамья.

========== Пелла, глава 2. Вкус яблока раздора ==========

Калас вернулся только на закате, с весьма довольным видом сообщил, что сосед – достойный человек, и если обстоятельства не изменятся, то можно будет отдать Клеопу замуж за его сына. Мы совершили вместе с ним вечернюю трапезу, посетили купальню, потом вернулись в мегарон.

«Я буду знать, что ты рядом, что смотришь на меня, сокрытый занавесью. Лаская жену, я буду представлять тебя». Эти слова несчетное число раз проносились в моей голове. Я сидел на скамье, сгорая от ревности. Не этих жертв я желал себе, впиваясь зубами в руку, чтобы мое горе не вырвалось наружу. Горячие слезы катились по моим щекам. Я ласкал свой фаллос, представляя руки Каласа поверх своих рук. Сквозь полупрозрачную ткань я мог наблюдать, как переплетаются тела в любовном экстазе, слышать протяжные стоны и страстные признания жены мужу. Калас – мой, только мой, и мы любим друг друга – хотелось кричать во весь голос, чтобы эхо разносило такую весть по всему свету до самых чертогов богов.

Удовлетворенная Алкмена, подобрав сброшенную одежду, удалилась. Калас стремительно вскочил и бросился к моему тайному убежищу. Он обнимал и целовал меня, являя живые чувства после исполненного долга. Спрашивал, чего я хочу, каких божественных радостей, чтобы заглушить мои переживания. С Сурьей было все не так! Мы оба хотели эту женщину, деля удовольствие, но простая жалость к любой другой женщине становится помехой на нашем пути. Мы перешли на ложе Каласа, смятое и хранившее отпечатки тел его и Алкмены, и это зрелище меня угнетало. Тогда мы расположились в саду под ночным небом, под светом звезд. Мы обнимали друг друга и целовались, как двое страстных влюбленных, сбежавших от посторонних глаз. Калас был для меня всем – миром, богом, он поглощал мои душевные силы без остатка. Я сам предложил ему продлить удовольствие не с помощью рук, а губ, и он сразу же подхватил мою идею. Тогда мы легли рядом, сплетаясь в объятиях, мои губы коснулись его возбужденного фаллоса, он был сладок на вкус.

Но его другие прикосновения вызывали во мне воспоминания ужаса, пережитого с Кассандром. Я понимал, что нам теперь не любить друг друга, как любили раньше, пока я не забуду ощущения от грубых пальцев Кассандра в моем теле. Той ночью Калас предложил мне переехать в Пеллу, там я буду посещать палестру и постепенно смогу все забыть, предавшись новым впечатлениям. Я и сам был рад покинуть этот дом, не нарушив покой его обитателей.

Утром Клейте устроила моему господину целый скандал [1]. Она с воплями носилась за ним по дому, топала ногами, швыряла предметы, ругалась и хулила богов. И все из-за того, что Калас во всеуслышание объявил о моем отъезде в Пеллу. Он поначалу пытался оправдаться, что так будет лучше для меня, что вызвало новый взрыв ярости у Клейте, которую, что меня поразило, поддержала Алкмена. Я был далек от этих странных игр, запредельных для моего понимания, из другого конца перистиля мрачно наблюдал, как мой хозяин в молчании сидит в кресле, а жены кружат вокруг него, как хищные птицы над добычей, подчас сами себе противореча в речах. Близнецы, возившиеся с игрушками посредине перистиля, старались перекричать своим ревом их всех.

Не только это угнетало мою душу – я знал, что неправ, что позволяю пользоваться собой ради удовольствия любому, кто пожелает меня взять. Почему я сразу не отверг ласки Клейте, в самом начале? Что за дурной человек проснулся во мне? Получилось, что воспользовался тем, что мне не принадлежит, обманывая доверие моего покровителя. Или я окончательно сжился с ролью безропотного раба, забыв о том, что был рожден свободным и воспитан в традициях добра и справедливости? Боги обязательно покарают меня за это, как уже наказали, когда я согласился возлечь с Кассандром, но, видно, этой науки оказалось недостаточно. Я размышлял, все больше проникаясь жалостью и к себе, и к моему господину. Он старается сделать мне добро, но я постоянно становлюсь предметом ссор в его окружении, без меня его жизнь протекала бы размеренно и спокойно, но я, как сын Эриды [2], появился здесь, чтобы намеренно вредить.

Наконец, Калас встал перед женами, побледневший от ярости; я видел его таким лишь раз, когда Гелипонт рассказал ему о моей попытке убить себя.

– Мой! И не смейте мне перечить. Жить буду с тобой, Алкмена, а ты, – обратился он к Клейте, – свободна в действиях. Я и так позволяю тебе слишком много, бери любого раба, но Энея я тебе не отдам. Он – мой! Мой эромен, мой возлюбленный!

Обе женщины разом умолкли и поспешили в свои покои. Хозяин принял решение, которое не обсуждается. Служанка Клейте подхватила обоих близнецов и последовала за своей госпожой. Я увидел, как согнулись плечи моего господина, будто на них опустили тяжелый груз. Не обращая ни на кого внимания, он направился в свои покои и закрыл двери, желая остаться в одиночестве. Я увидел Гелипонта, он вышел из-за колонны, где до этого прятался, наблюдая за хозяевами, и направился ко мне. Желая упредить его упреки, я принялся твердить о собственной виновности, но он был по-спартански лаконичен: отвесил мне тяжелый подзатыльник и сказал:

– Верни хозяина.

Я тихо вошел внутрь покоев. Свет пробивался лишь сквозь узор на дверях, являя взору причудливо изогнутые лучи, вычерчивающие завитки на плитке пола. Калас, сгорбившись, сидел на ложе, закрыв лицо своими широкими ладонями. Я присел рядом и погладил его по спине, он вздрогнул от моих прикосновений и поднял голову. Даже в полутьме я почувствовал, что его глаза полны слез. Я обнял его за шею, прижался, но Калас оттолкнул меня:

– Ты ведешь себя как диктерия, даже хуже. Уходи!

Я проявил настойчивость и опять обнял его, чувство нежности к Каласу переполняло меня:

– Не уйду, можешь ударить меня, убить, но не уйду! Прости…

– Я страдаю, Эней, ты и не должен испытывать ко мне никаких чувств, тем более – любовь, но ты причиняешь мне боль, которую трудно переносить. Все твои слова и признания – ложь! Я представляю, как ты насмехался над моими чувствами, моими словами и желаниями. Я груб и жесток, я держу в подчинении многих людей и готов покарать смертью каждого, кто осмелится встать на моем пути, но ты – еще злее и коварнее, ты наносишь удары туда, где я больше всего уязвим, – он смахнул слезу, скатившуюся по щеке, и замолчал.

– Калас!

– Что? Какой еще лживый мед ты хочешь влить в мою душу?

– Ты прав во многом и в то же время несправедлив, называя меня изменником.

Калас передернул плечами:

– Я не понимаю твоих слов. Разве ты не предал мои чувства?

– Телом – да. Но не духом! Когда я проводил время с женщиной на твоих же глазах, разве я смеялся над тобой? Нет, мы вместе получали удовольствие. Когда ты, чтобы самому не принимать трудного решения, заставил меня подчиниться Кассандру, чтобы не нарушать покой семьи, я изменил твоим чувствам? А когда после разрушения Фив я остался бесправным рабом, целиком в твоей власти, и ты умащивал меня, готовя к удовлетворению своих желаний, ты спрашивал меня, что я чувствую в этот момент? Нет. Даже здесь, в твоем доме, мне не было покоя. Ты говоришь, что я лгал тебе? Да, все эти обиды могли посеять ненависть и злобу в моей душе. Но я готов поклясться перед ликами богов, Калас, что я не испытываю подобных чувств к тебе!

Калас старался не смотреть на меня, сидел, не шелохнувшись, но откровения пронзали его, как удары бичом – видно, он никогда даже не пытался взглянуть на наши отношения моими глазами:

– А что… что ты чувствуешь? – голос его был глух, а тело напряглось в предчувствии очередных неприятных и неутешительных признаний.

– Я люблю тебя, Калас, – я старательно и нежно поцеловал его в губы, – быть может, не так сильно, как хочешь ты, но поверь, каждый новый день приносит в мое сердце больше привязанности и тоски по тебе. Мне нравится ласкать тебя и получать твою любовь в ответ. Я всегда искренен с тобой.

– Ты рассуждаешь так, Эней, будто в тебе живет душа мудрого старца. Но ведешь ты себя, как глупый мальчишка! – Калас улыбнулся.

Наконец-то мне удалось находчиво развеять тучи над нашими головами! Мой эраст опять пришел в веселое расположение духа, которое не покидало его до конца дня.

Солнце стремительно клонилось к горизонту, а я после вечерней трапезы опять слонялся по дому без дела, тщательно обходя стороной гинекей и предвкушая завтрашний отъезд в Пеллу. Я погулял по саду и решил взобраться на уже знакомый мне низкий холм, чтобы проводить солнце, но место на его вершине уже было занято. Я замер в нерешительности, но, увидев приглашающий жест, присел рядом на расстоянии, которое мне показалось наиболее почтительным. Тиро была очень похожа на своего отца: такие же глаза, волевой подбородок, широкие скулы – наверно, это-то и отталкивало женихов, считавших, что она недостаточно красива. Ее мягкий голос очаровывал слушателя, говорила она спокойно, не сильно заботясь, понимаю ли я суть. Речи Тиро были похожи на сказания о богах и стихиях, она находила объяснение всем явлениям – и грозе, и ветру, и штормам, придумывая собственные красочные истории. Я заворожено слушал, перед моими глазами проносились подвиги неведомых героев, рожденных воображением Тиро.

Она коснулась моей руки, и я сжал ее ладонь, когда мы возвращались в дом по темному саду, подумав, что обязательно взял бы в жены эту замечательную девушку, если бы мог. Ночь скрывала внезапное явление моей страсти, я изо всех сил пытался подавить дрожь в теле, чтобы не напугать Тиро. Мы расстались посредине перистиля, она исчезла, оставив на моих губах раскаленный поцелуй. Я еще долго простоял на том месте, переводя дыхание, не в силах сделать и шага.

Ложе Каласа в ту ночь занимала Алкмена – мой господин держал свое слово, поэтому я взобрался по лестнице в отведенную мне комнату и мгновенно отдался чарам Морфея, обнявшего меня своими крылами, чтобы охранять сон. Мне снились поля, покрытые белой снежной пеленой, высокие холмы, поросшие дремучими лесами, ослепительно сверкающие вершины гор. Чистый, слегка голубоватого оттенка снег был повсюду, где останавливался мой взор.

«Сегодня тепло», – подумал я и поймал себя на мысли, что почему-то не задал вопрос – «Откуда здесь так много снега?» Я стоял на высоком утесе, вглядывался в розово-фиолетовый рассвет над долиной, у меня было такое чувство, что я вернулся домой, но не в Беотию, а куда-то еще. Я протянул руку вперед, как бы встречая солнце, и то была моя и в то же время не моя рука, ладонь и пальцы взрослого мужчины, на среднем я даже заметил массивное золотое кольцо с непонятными письменами.

Я проснулся в темноте ночи, долго лежал, стараясь успокоить бьющееся тревожно сердце. Потом тихо вышел в перистиль, через кухню добрался до сада, забрался на холм, где с возвышения открывался красивый вид на долину. Рассвет был такой же нежно-розовый, как в моем сне, вот только руки, которые я тянул, приветствуя его, казались мне уже чужими. Те, что я видел во сне, были роднее. Странные чувства испытал я тогда, лежа на спине в мокрой от утренней росы траве, вглядываясь в светлеющее небо. Тихую радость перед грядущими переменами, освобождение из каких-то силков, связывавших меня с рождения, нарастающую уверенность в самом себе, что я справлюсь со всем, что задумаю. Мои страхи отпускали меня, растворяясь вместе с легкими облачками надо мной. Я постарался прислушаться к сердцу, что сокрыто внутри него? Мир был для меня открытым пространством, а я – частью него, люди, встречавшиеся на моем пути, – тенями, проходящими мимо, вот только образ Каласа оставался живым в моем сознании. Глаза с прищуром, в их темной зелени плещутся завораживающие золотинки… от Каласа, особенно в минуты нежности, исходило особое теплое сияние. Пожалуй, еще Тиро и Сурья были для меня живыми.

С этого дня у меня появился дорожный мешок, где лежали две чистые туники и чаша для питья, Калас еще подарил мне свой поношенный гиматий [3], сделанный на македонский манер [4], а Тиро передала для меня расшитое полотно, которым я мог бы вытирать тело после купания. Я понимал, что прощаюсь с домом Каласа, его семьей, возможно, навсегда, и моя жизнь непостижимым образом приобретает новое начало, отличное от того, что было прежде, незнакомое, волнующее и немного пугающее.

Улицы Пеллы были полны народа: простые жители, торговцы, воины. Меня окружило разноцветье одежд, лиц, многоголосье чуждых наречий. Наши кони продвигались шагом, впереди медленно ехала груженая повозка гончара, я озирался по сторонам, знакомая атмосфера городских улиц вливалась в мое сознание, принося радость и новые ощущения. Калас остановил коня подле ворот одного из богатых домов. Узнав моего хозяина, прислужник, кланяясь, распахнул двери, и мы, спешившись, вошли в небольшой перистиль, оставив коней на попечении того же слуги. Хозяин дома встретил нас приветливо, предложив расположиться на скамьях и отдохнуть с дороги. Мы выехали рано, но солнце уже начало припекать, поэтому на ближайшие часы жизнь в городе должна будет замереть, чтобы дневной зной не был так тягостен для людей, которые будут искать спасительной тени, чтобы подремать в свое удовольствие.

Калас хорошо знал хозяина этого дома – Телемаха, который всячески старался ему во всем угодить. Меня он представил как своего эромена, но сказал, что я близок ему, как собственный сын, отчего сердце мое радостно затрепетало. Теперь я буду жить в этом доме!