Текст книги "Не по воле богов (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Птолемей, тут сейчас в каждом доме будет такая оргия, и продолжится, пока войско не уйдет дальше, вглубь страны. Поэтому диктерий надо бы подобрать заранее, иначе потом не найдем даже за большие деньги.

– Да, – согласился со мной мой хозяин, обдумывая, как бы ему быстро решить вопрос с количеством шлюх на ближайший месяц и подешевле. – У тебя есть ответ? По глазам вижу, иначе бы ты этот разговор не затеял!

– Давай так, – начал рассуждать я, – у меня два замка есть, поэтому я сильно не нуждаюсь, но сколько нужно тебе? Еще двое? Трое? На выбор? Через неделю или две в городе будет уже нечего есть. Нет, войско голодать не будет, но простые горожане будут нуждаться: и не золотом с ними нужно расплачиваться, – я позвенел перед его глазами цепью, – а хлебом. Поэтому, сколько ты сейчас зерна в этот дом соберешь, столько ты себе женщин и сможешь выбрать. За еду. А Мидас укажет на те семьи, которые смогут отдать свою дочь или чистую рабыню, и все они будут под твоим покровительством. Понимаешь?

Птолемей кивнул:

– Правильно мыслишь, – и сразу начал раздавать свои приказы. – Ты, Мидас, собери слуг, пусть они подготовят для меня комнаты и принесут туда мои вещи. Мне нужны два человека, которые знают тут торговцев и смогут с ними разговаривать. Деньги я им выделю. Пусть несут мешки с зерном сюда, всё, что найдут. А ты, – он обратился ко мне, –поправляйся поскорее, скучно мне будет без тебя по царским пирам ходить. Чтобы к вечеру уже мог встать, лекарей позови, сделай что-нибудь, царь Александр обязательно захочет тебя увидеть.

Они вдвоем ушли, хотя Мидас был явно недоволен нашим разговором. «Ну и пусть! Потом поймет, скольких я сейчас людей облагодетельствовал, его же соседей, играя на желании Птолемея иметь как можно больше женщин вокруг себя. Скоро он поймет, что его обученные шлюхи, гораздо приятнее, чем испуганные голодные девчонки из завоеванного города. Зато у нас у всех будет хлеб». Я закрыл глаза, положил руку на увядший фаллос, и понял, что во мне сейчас нет никакого желания кем-то обладать, а есть сильная усталость, будто я сегодня не головой своей работал, а таскал эти самые мешки с зерном.

Приходил лекарь, но я помнил его прикосновения только сквозь сон: опять давил, мазал, вливал в рот горький травяной отвар. Сказал кому-то, что у меня жар. «Какой жар? Мне так холодно, будто нагишом в снег зарыли!». Я застонал, силясь открыть глаза, попытался натянуть на себя покрывало, которого на мне не было. Почувствовал, что тело мое растирают чем-то с резким запахом уксуса, и опять впал в небытие. Проснулся только ночью от дрожи во всем теле, пот катился с меня полноводной рекой, рана не болела, я открыл глаза и уставился на тусклый свет маленького светильника, стоящего в нише стены напротив меня, пару мгновений соображая, где вообще нахожусь. Рядом на подушках ничком спал Мидас, приобнимая меня рукой. Его черные волосы были распущены и разметались кольцами по спине, ресницы подрагивали над веками, он видел сон. Мы никогда не спали с ним вместе – вот так, в одной постели. В конце каждой нашей встречи в Пелле, удовлетворенные друг другом, мы снова одевали наши одежды и расходились в разные стороны: он в купальню, а я домой.

Дрожь в теле постепенно успокаивалась, но простыни подо мной были мокрыми, я пошевелился, поняв, что не смогу так заснуть. Хотелось облегчиться куда-нибудь, но не в кровать же, поэтому разбудил Мидаса. Он помог мне встать, подвел к узкой нише в стене, откинул полог, показав кувшин, и тщательно закрыл полог за мной. Начал бормотать какие-то слова благодарности за помощь, говорил, что душа моя уж точно очистится благими деяниями и легко уйдет в свет к Ормазду [1]. Но покидать этот мир не входило в мои планы.

– Не торопись, – я откинул полог и оперся рукой о стену, преодолевая головокружение. – я еще никуда не собираюсь, у нас, эллинов – Гадес, совсем мрачное местечко, в Элизиум меня не примут. Лучше к Мазде?

– Странный ты… – Мидас, кликнул раба – тот стянул мокрую простынь с ложа и постелил новую, – будто не веришь, что своими добрыми делами в жизни, ты облегчаешь своей душе дорогу к свету.

– Я просто не верю, что мы рождаемся один раз.

Мидас покачал головой:

– В такие сказки люди верят только в варварских землях за Индом, но не персы, эллины, египтяне и другие народы всего нашего мира! В Пелле ты доказывал, что боги эллинов – справедливее всех. Что произошло?

Он снова уложил меня на кровать, прикрыл покрывалом, сам тоже прилег рядом, оперши голову на согнутую в локте руку, приготовился слушать. И я рассказал ему о Сиве. Конечно, не всё – умолчал о главном задании: убить оракула, если что-то пойдет не так. Мидас внимательно слушал, хмурил брови, соотнося мои откровения с тем, что знал сам, но потом вынес свой вердикт:

– Есть у нас такие травы, которые можно воскурить, и разум твой затуманивается. Ты начинаешь видеть странные вещи, далекие от понимания. Но все это игра тёмных сил, дэвов, рабов злого бога Аримана, с которым каждый человек должен постоянно сражаться. Не верь!

– Но жрецы-то мне поверили, даже рисунки нанесли. Назвали «зановорожденным»! – я ни с кем не говорил о своих видениях, и Мидас, единственный, кому я открылся, мне не поверил. – Я все помню: как умирал, как рождался, жил и опять умирал. Что я могу поделать, если все эти знания – внутри меня? Что-то я помню ярко, что-то уже совсем стерлось из памяти. Даже если это воздействие злых сил, то зачем? Я не перестал отличать добро от зла, даже больше – я стал опытнее, увереннее в себе, изменился так, что ты уже не узнаешь во мне прежнего Энея.

– По мыслям и делам – не узнаю. А вот тут, – его рука заскользила по моему бедру и обхватила фаллос. Я повернул к нему голову, полюбовался совершенным изгибом губ, и не желал отрывать своего взгляда от взгляда его блестящих в темноте глаз, – ты прежний, откликаешься на мою ласку, значит – все еще тот Эней, который хочет отдаться мне в рабство за сладчайшие переживания и стоны наслаждения, которому нравлюсь я, и которым я хочу овладевать с той же страстью, которую дарит мне он, когда владеет мной. Я буду молить своего бога о твоем скорейшем выздоровлении и пусть он даст мне смирения его дождаться.

Спящий рядом Мидас, вызывал умиление, но и, в тоже время, такая близость меня беспокоила: я не привык к тому, чтобы рядом со мной, вот так, уткнувшись щекой в подушку, лежал не совсем знакомый мне, обнаженный по пояс, мужчина, воин, вид которого заставлял закипать мою кровь и смущать мыслями о том, как в моих руках будет трепетать и выгибаться это тело, если я покрою его поцелуями или своим языком обласкаю в самых чувствительных местах. Ну, ладно Калас, и то – тогда перед битвой мы помирились и просто заснули вместе, а до этого просыпались вместе, наверно, еще в Пелле, к тому же для фессалийца, я – эромен, и вынужден ждать, когда его фаллос настолько затвердеет, чтобы быть готовым войти внутрь меня. Мой раб Кадм делил со мной ложе, если было холодно, и нам приходилось согревать друг друга, но он не заставлял мое сердце так часто биться от желания проявить ласку. Наверно, ключевым тут было слово «проявить». Я умирал от желания обладать Мидасом. Он был таким красивым! Спокойным, расслабленным, доверившим мне свою жизнь. Сердце в моей груди замерло от легкого укола сомнения, и я отвернул голову, отвлекшись от созерцания перса и устремил свой взор на прозрачные занавеси, покачивающиеся от легкого дуновения ветра. «А истинно ли это чувство?», – размышлял я, – «ведь, в те минуты, когда мне грозила опасность, я уже не думал о том, что мне нравится, а что – нет, я подстраивался под обстоятельства и душой своей и телом, принимая чужие ласки, отдавал себя в пользование, не ради удовольствия, а лишь бы добиться благосклонности Судьбы. Вот, и Мидас – увидев во мне единственный шанс на спасение своей семьи, готов признать мою власть и позволить делать с ним все, что мне будет угодно, не испытывая при этом никаких нежных чувств». Я нахмурился, вновь повернул голову к персу.

Казалось, он почувствовал мой взгляд на себе: просыпаясь, поводил ладонью по моему животу, как бы проверяя – здесь ли я, потом подернул плечом, все больше переворачиваясь на бок, глубоко вздохнул и открыл глаза. Мы скрестили наши взгляды, пытаясь прочитать мысли друг друга. Мидас заговорил первым:

– Почему ты так смотришь на меня, Эней? Напряженно, не доверяя… без страсти…

– Скажи… – я решился на откровенный разговор. Зачем прятаться за тенями уловок, недомолвок и взглядов, если можно обсудить те отношения, в которых завязли мы оба, изначально, не таясь. – Почему ты спас меня в Тарсе? Я был уже почти мертв, когда лежал со связанными руками в темном погребе, но ты намеренно причинял мне боль? Зачем потом лечил, давая надежду? И почему не оставил при себе, отвез туда, где мне опять могла грозить мучительная смерть?

Мидас пошевелил губами, обдумывая свой ответ. Протянул руку, пытаясь пальцами разгладить невидимые морщины на моем лбу. Его пальцы были теплыми, гладкими, нежными. Потом он погладил ими меня по щеке и коснулся губ:

– Не держи зла в своем сердце! Я делал то, что чувствовала на тот момент моя душа, полагая, что совершает добрые дела: подарил тебе жизнь, дал тебе боль – и ты нашел в себе силы не дать своему рассудку омрачиться, втирал лечебную мазь, чтобы здоровье вернулось в твое тело, и оставил там, где только воля моего бога и сила твоих богов могла решить твою судьбу. И когда я делал это – будущее было сокрыто для меня. Тебя же это тревожит?

Казалось, что он читал мое сердце, словно большую табличку, на которой четко были выведены те самые мысли, что точили меня изнутри, вызывая недоверие ко всему, что давно зародилось между нами.

– Ты не знаешь меня теперешнего, Мидас! – слова давались мне с трудом.

– Как и ты меня, – спокойно ответил он. – Но мой внешний облик рождает в тебе страсть, в той же степени, что и твой во мне.

Я поймал его ладонь и прижал к своей груди, прямо рядом с раной, покрытой повязкой:

– Только страсть? Почему же ты провел ночь рядом со мной? Мог бы оставить раба, – продолжил свои расспросы я, пытаясь развеять свои сомнения.

Мидас весело улыбнулся и привстал, опираясь на локоть:

– Это моя постель, поэтому еще неизвестно, кто и с кем провел ночь! Ты уверен, что нам, чтобы проявить свои чувства, нужна шлюха или твой раб?

– Ты про то, что мы, эллины, называем – оргия [2]? – я тихо рассмеялся, насколько позволяла рана на груди. – Вот в этом как раз и есть одна лишь страсть. Возбуждение и удовлетворение. Но я не хочу, чтобы именно так было между нами.

– Кажется, я начинаю тебя понимать, – он потянулся ко мне и поцеловал в губы. – Тебе важно, чтобы я хотел сам делать это вновь и вновь. Так, вот, Эней, – его ладонь поднялась вверх, прошлась по шее и легла на мой затылок, Мидас, приподнялся, наклоняясь надо мной, – я хочу!

С этой короткой фразе было заложено всё: и чувства, и желания, и страсть, заставившая напряжение в моем теле исчезнуть и раскрыть губы, впуская язык эромена в свой рот, переплетаясь с ним своим языком в поцелуе, так, что перехватило дыхание, а в паху мгновенно разгорелся жаркий огонь. И сразу рана отозвалась болью. Мидас прервал поцелуй:

– Знаю, пока нельзя, – шепнул он, запуская кончик языка гулять по моей ушной раковине, вызывая во мне такой щекоткой еще больший ответ на прикосновения. Мне пришлось положить ладонь на свой фаллос, который наливался силой, не смотря ни на какие мои внутренние призывы к спокойствию. Прядь волос перса упала мне на плечо, и я уже громко застонал, когда его напряженный фаллос толкнулся мне в бедро.

– Не могу остановиться, прости! – вид у Мидаса был виноватым. Он осторожно погладил повязку на моей груди и выпрямился, присев на коленях. – Я сейчас прикажу позвать лекаря.

– Постой, – я поймал его руку, – что произошло вчера? Я долго был в беспамятстве?

– Раб твой приехал, привез зерно. Этот наглый финикиец решил, что он – твоя нянька, ревнует ко всем.

Я улыбнулся, вспомнив обычное выражение лица Кадма, когда он бывал озабочен тем, чтобы нам досталось место для повозки или палатки получше, и «распускал перья», петушился, перед другими юношами, не обращая внимания, кто из них эллин из знатной семьи, а кто простой раб:

– Ты его за злой язык из дома не выгнал?

– Сказал, что пожалуюсь тебе и попрошу наказать.

– Этим его не напугаешь! – хмыкнул я, внутренне испытывая гордость за выучку и находчивость своего раба.

– Ты прав. Пришлось запереть, – Мидас вопросительно взглянул на меня, – или приказать выпустить?

– Пусть еще посидит. Ты сможешь еще раз отвести меня в комнату за занавеской?

Узнав, что болезнь моя отступила, в то утро меня посетил не только лекарь, но и Птолемей, которого ничуть не смутило присутствие рядом со мной Мидаса, который старался не выпускать мою ладонь из своей. Впрочем, перс предпочел быстро покинуть нас, сославшись на дела по дому.

– Что сказал лекарь? Когда сможешь встать? – Птолемея почему-то сильно интересовало мое здоровье, но он сразу же перешел к объяснениям. – Царь Александр не любит ждать, поэтому, если ты сегодня сам не встанешь, то придется принести тебя во дворец на руках.

– Он все еще желает меня видеть? – я почему-то чувствовал себя неуверенно, раздумывая над возможностью встретиться с Македонцем лицом к лицу.

– Ты слишком много себе вообразил, – заметил Птолемей. – Необходимо только твое присутствие рядом со мной. А захочет ли говорить с тобой Александр или ему скажут, что ты пришел его поприветствовать, это следующий вопрос. Если не хочешь получить приказ поехать с сыновьями Абулита в Сузу, то тебе нужно показать, что ты серьезно ранен.

– А почему он не захочет послать тебя? – я не совсем понимал, чего замыслил мой хозяин.

– Ты успешно провел переговоры в Вавилоне, почему бы тебе не съездить в Сузу? А Птолемей пока продолжит свое дело здесь – нужно восстановить храм… как его… Мардука, узнать подробнее, как здесь передается царская власть, – Птолемей будто повторял те слова, которые мог бы сказать македонский царь. – Или ты, все-таки слаб здоровьем и останешься в Вавилоне с Птолемеем и поможешь ему?

– Я понял, – ответил я и нахмурился, – нужно выспросить у Мидаса, все, что он знает: как получить власть царя царей и поддержку персидской знати, не будучи самому персом, а лишь завоевателем.

– Да, Вавилон – захваченный когда-то персами город, тут можно смело говорить, что Александр пришел и освободил его от гнета, но впереди нас лежит Персида с ее несметными богатствами, как установить над нею власть? И еще – как добраться до этого самого Персеполя – столицы персов?

– То есть – как? – я опять перестал понимать замыслы Птолемея.

– За Сузой тоже самое, что Киликийские ворота, вспомни, как долго мы шли по этим горам, этой узкой расщелине, опасаясь, что сверху на нас полетят камни и стрелы? А свою землю они будут оборонять до последнего воина.

Захваченный собственными чувствами, я и не заметил тогда, как тонко Птолемей влил яд в мою душу.

***

Когда солнце встало в зените, в комнате появился Кадм, принесший свежие лепешки и жидкую похлебку, он был так счастлив увидеть меня вновь, что сразу пожаловался на то, что с ним плохо обошлись, заставив ночевать со слугами, а не у ног хозяина.

– Кадм, – я решил сразу разъяснить ему новые правила поведения, – мы в гостях, хозяин дома Мидас, сын Артабаза, поэтому ты будешь слушаться его, как и меня. Да, ты мой раб, но Мидас… мой близкий друг, с которым я намерен делить постель, так же как я это делаю и с тобой, – глаза моего раба расширились от удивления, но он молчал, внимая моим словам, а я не сомневался в своем решении. – Так же, как и с Каласом. Ты меня понял? – он кивнул. – Поэтому вести себя ты должен почтительно. Хочешь что-то спросить?

– Да, – ответил Кадм, немного поразмыслив. – Мне служить вам двоим сегодня ночью?

– Нет, пока… Мидас против, ты его сильно разозлил своей непочтительностью, он даже предложил тебя наказать. Я этого делать не буду, но расположение Мидаса придется заслужить, если не хочешь спать вместе с остальными рабами. А пока – приготовь мне красивую одежду, сегодня мы пойдем на царский пир. И помоги мне встать.

Когда я насытился и облачился в тунику, с помощью Кадма, то нашел в себе достаточно сил, чтобы отправиться знакомиться с приютившим всех нас домом.

Мидас сидел напротив Птолемея, выпрямив по царственному спину и поджав ноги под себя, в руке у него была пиала, раскрашенная синими и зелеными треугольниками, сплетенными в узор. Я невольно залюбовался его точеным силуэтом на фоне окна, из которого в комнату врывался яркий свет. Мидас был похож на изящную глиняную статуэтку, будто ожившее изображение на барельефе дворца, сошедшее со стены в людской мир. И в тоже время, от моего взора не ускользнули глубокие тени, что пролегли под его глазами, я вспомнил, что Мидас мне признался, что практически ничего не ест с тех пор, как войско царя Дария было разбито под Арбелой. Не смотря на мои уверения в том, что его семья находится под защитой, перс все еще не мог в это поверить и страшился неизвестности. Он заметил, что я стою у входа, и лицо его озарила улыбка, он как бы воспрянул, расточая сияние, отвлекаясь от разговора, что неспешно вел с Птолемеем на македонском языке.

Я присоединился к ним, опустившись рядом на подушки. Речь шла о верованиях персидского народа, об огне, что пылает в храмах с незапамятных времен, о жрецах-магах, что поддерживают его и питают, проводя обряды с медом и молоком, о боге Ахуре Мазде и семи управителях, о дэвах, что мешают приумножать деяния света, о пророке Заратуштре и священных песнопениях. Тогда мы не услышали от него песен, но Мидас потом пел их только мне, говоря, что они никогда не были записаны, а передавались из уст в уста. А у меня перед глазами проносились видения, как их маги, вглядываясь в огонь, поют, раскачиваясь в такт, окутанные паром от молока, льющегося на раскаленные камни. Это завораживало и притягивало загадочной тайной того, что нельзя было увидеть простым смертным.

На царский пир оказался приглашенным не только я, но и Мидас.

***

[1] Ахура Мазда – светлый бог в зороастризме.

[2] групповой секс, был частью религиозных мистерий.

========== Сожженный дворец, глава 4. Не всегда ошибается молва ==========

Из двух своих гетер Птолемей не взял ни одной, вечных его спутниц заменили мы с Мидасом, что заставило меня задуматься о каких-то неведомых и далеко идущих планах моего хозяина, но ни к какому окончательному выводу прийти так и не удалось. Потом я быстро выкинул эти мысли из головы, когда Мидас стал моим поводырем: положил одну ладонь на бедро, другую на живот и так вел, придерживая до самого царского дворца. Мы не спешили, часто останавливались, разглядывая городские здания, барельефы и статуи, а перс рассказывал нам с Птолемеем об их предназначении. И далее всего в вершины неба простиралась огромная, но кое-где разрушенная, башня местного бога Мардука, квадратная в своем основании и сложенная из длинных террас-ступеней, называемых «зиккуратом». Сам же Мардук жил в этом городе с незапамятных времен и воплощался во многих других божествах, которых разные народы называют своими именами. Последний вавилонский царь по имени Набонид пытался восстановить все храмы священных божеств, но по решению богов, которые были сильнее, уступил свою власть персидскому царю Киру, который после основал великое царство, включив в него все завоеванные земли. И власть над Вавилоном, которому он не чинил обид, а всячески покровительствовал, получил «из рук бога Мардука», и принял титул царя Вавилона, царя стран.

Тут Птолемей тронул меня за локоть, и я, повинуясь его мысленному приказу, принялся выспрашивать у Мидаса, как можно встретиться со жрецами Мардука, поскольку мне очень хотелось бы забраться на вершину такой высокой башни, чтобы получше разглядеть звезды, смотрящие на нас с небес. Мидас пообещал помочь, как только ко мне вернутся силы. Тогда Птолемей тоже задал свой вопрос: знает ли перс, почему вавилоняне, как и другие народы, приняли царем именно Кира? Мидас слегка улыбнулся, поскольку сразу разгадал его замысел:

– Народы долго терпят, а потом устают от несправедливости своих властителей, преумножающих злые дела и обиды. Они ждут спасителя, исцелителя, и того, кто вернет миру привычный порядок. Возвратит статуи богов в их храмы, отпустит людей в их родные земли.

– Хорошо, допустим, – Птолемей прищурил один глаз, – македонский царь установит порядок и законы, такие, чтобы все жители этих земель стали равны эллинам, а бог Мардук одобрит это, то, что случится тогда?

– Царь Александр станет царем Вавилона и земель, где уже установил свою власть.

– И Персии? – продолжил спрашивать Птолемей.

– Нет, – Мидас покачал головой. – Чтобы быть великим царем Персии, нужно нести в себе семя рода Теиспа, сына Ахемена [1].

– А если не останется этого самого семени? Ведь, у царя Дария нет детей мужского пола! Династии уже нет!

– Тогда не будет и Персии, – голос Мидаса дрогнул. – Начнется новая династия, македонская. Поэтому я и поддерживаю твоего царя: один наследник уже есть, и он – от моего рода по сестре [2]. Если он объявит ее своей женой, то получит власть…

– Одного из персидских родов, – продолжил Птолемей, – чем вызовет распрю. Так что, пока твой отец Артабаз не приобрел сильного влияния, не доказал своей преданности моему царю, никакой свадьбы не будет. Есть еще и Статира, дочь Дария…

– Не надо так! – персу совсем не нравился наш разговор, я телом чувствовал, как он напряжен, как кулаки его сжимаются, под хлестким напором слов человека, которому я служу. – Мы всегда старались помогать, и будем в дальнейшем заверять Александра в своей преданности. А пока иного ребенка нет, мы остаемся единственными родственниками.

Последние лучи заходящего солнца скрылись за зубцами стен города, и с той стороны, где лежала пока не тронутая Персида, подступала тьма. Мы продолжили свое движение, поддерживая вежливый разговор уже совсем на иные темы, пока не оказались перед воротами дворца, в котором всего два дня назад решилась дальнейшая судьба целого царства.

Строение было наполнено людьми как тогда, но сейчас в нем пировала уже другая армия. И в огромном зале в резном кресле на возвышении уже сидел иной царь, принимавший почести. Рядом с ним расположились его гетайры, кто, полулежа на низких кушетках, кто на принесенных скамьях или табуретах, а кто – просто стоя. По центру место оставалось свободным для различных актеров и музыкантов, призванных веселить участников праздника. Я заметил, что некоторые персы тоже сидят близко от царя, но группой, однако большая часть персов или вавилонян была оттеснена ближе к выходам из зала или толпилась под колоннадой перистиля. В самом же дворе в больших кратерах готовили вино, блюда с печеным мясом, свежими лепешками, фруктами и сладостями.

Я и Мидас, который продолжал меня поддерживать, медленно двигались вслед за Птолемеем сквозь толпу, приближаясь к большому залу, поскольку законное место моего хозяина было там, рядом с царем. Пока мы шли, меня несколько раз приветствовали знакомые мне люди из той обслуги, которая постоянно была при командирах ил и фаланг, поэтому мы часто общались. Они улыбались при виде меня, а я смущенно краснел, представляя, что они чествуют меня как героя, искусного переговорщика и доверенное лицо самого царя.

Пока Птолемей стремительно перемещался по залу, влекомый только своими целями, здороваясь то с одним, то с другим, Мидас усадил меня на низкий топчан, специально приготовленный для моего хозяина, подложил подушки под спину, а сам встал позади, скрестив руки на груди. Наше появление вместе оказалось весьма заметным, я постоянно ловил на себе взгляды и незнакомых мне людей, но сам старался смотреть в одну точку, и очень страшился повернуть голову в сторону македонского царя.

Наконец, вернулся Птолемей, ведя за руку очередную диктерию. Он сел рядом со мной усадив девицу себе на колени, но казался слишком сосредоточенным для того, чтобы занять себя любовными утехами.

– Эней… – он повернул ко мне голову, укладывая диктерию спиной на мои колени. – Можешь пока подержать ее за грудь, – повинуясь, я положил на нее ладонь сверху, захватывая упругое полукружие, вместе с тканью хитона. – Пока все идет как мы договаривались, кроме одного… – и когда он мне сказал, первым моим порывом было – резко вскочить с места, но этого мне не дало сделать тело диктерии, которое Птолемей положил специально. Я сжал зубы, надул щеки и громко выдохнул, стараясь успокоиться. Девица ойкнула и легко ударила меня по щеке, все-таки я сильно, сам того не желая, стиснул ей грудь.

– Смердящие псы… – только и удалось мне из себя выдавить.

– Мне тоже не в радость, – откликнулся Птолемей, задирая подол хитона диктерии и запуская туда руку, – но не стоит откликаться на то, что слышишь, а смотреть по делам: подарок тебе был очень ценным. А люди всегда будут болтать пустое и про тебя, и про меня, и даже Александра. Такое понятие как «нравственность» осталось далеко позади, а окружающие люди станут еще злее.

– Я все понимаю, но пока никак не могу смириться. Хотя, – я сделал паузу и задумался. В горле стоял горький комок, – если вспомнить, сколько во мне перебывало, с каким унижением пришлось столкнуться, в какой грязи изваляться… Мне нужно перестать себя жалеть, и признать, что я…

– Ты служишь своему царю, – назидательно прервал меня мой хозяин, четко вбивая в разум правильные мысли, – и очень хорошо служишь. А как ты это делаешь – ни царя, ни меня – не волнует. Ты ничем не уронил себя в наших глазах. Если понял, то можешь идти, – он рывком потянул на себя диктерию, и повернулся назад. – Мидас, помоги Энею подняться. Дальше он сам справится.

Задача передо мной стояла не из легких, и была даже весьма болезненной. Я медленно приблизился к группе юношей, которые были моими вечными спутниками на лагерных привалах. Они все разом обернулись в мою сторону, когда я оказался рядом.

– Ну, и кто из вас, доблестных воинов, еще не знает, что я отсосал у нынешнего сатрапа Вавилона, чтобы он открыл ворота города?

– Эней, не кидай молнии, подобно Зевсу! – Арридей встал со своего места, и подошел ко мне. Наверно, он решил, что я сейчас начну использовать кулаки на первом попавшемся мне мальчишке. – Просто у тебя слишком много завистников!

– Не сомневаюсь, что так оно и есть… – процедил я сквозь зубы, и сел на свободный табурет, придерживая здоровой рукой повязку на груди, полный решимости оставаться на месте, поскольку, если я сейчас сбегу, то насмешек мне уже не избежать.

– Шлюха, – четко проговорили за спиной, я повернул голову и увидел рядом Эсона, чьи глаза пылали ко мне такой ненавистью, что могли бы камни расплавить и превратить в воду. Я постарался сохранить спокойствие, прекрасно понимая, что меня провоцируют на драку, – спасибо, э… дядя. Рад тебя видеть в добром здравии!

– Ты позоришь нашу семью, – не унимался Эсон, хотя я про себя отметил, что он назвал меня не рабом, не ублюдком, а «нашей семьей», значит, что-то сдвинулось на небесах, раз Эсон проявляет такую почтительность.

– Неправда, – сказал я, но мой ответ прозвучал как издевка. – Я приумножаю ее славу.

К нам подошел раб и начал раздавать киафы [3], что означало одно – вино в больших кратерах уже приготовлено, и теперь его будут разносить по всему дворцу, чтобы каждый мог зачерпнуть и насладиться его вкусом. Эсон исчез также внезапно, как и появился. Я огляделся, пытаясь понять, кто еще из знакомых мне людей находится рядом.

Персы стояли и сидели поодаль, одной единой группой, молча наблюдая за нами, как за диковинными зверями. Не знаю, как проходили праздники у них, но на симпосиях [2] Эллады можно было многое усмотреть, что шло бы в разрез с их представлениями о морали. За нашим обозом постоянно шла разноцветная толпа разновозрастных диктерий, способных сыграть на кефаре и на флейте, танцевать и петь, а здесь к ней присоединились и местные жонглеры, акробаты, повелители огня, заклинатели змей, глотатели мечей и прочие – гадатели, предсказатели, целители. Все они теперь, сменяя друг друга в центре зала, старались ублажить взоры и тела победителей.

– Говорят, ты был сильно ранен, – Арридей опять завладел моим вниманием. Ему все не терпелось вызнать обо мне побольше.

– Да, – я наполнил свой киаф вином, и продолжил жалобным голосом, – я до сих пор сильно болею. Меня сюда принесли, трудно сидеть, наверно, придется покинуть праздник раньше, – я тяжело вздохнул и вырвал этим у Арридея сочувственный взгляд. – Но это уже как Птолемей решит! А лекарь говорит: лежать нужно, и до следующей Селены никаких физических напряжений, иначе рана вскроется, – я так проникся к самому себе жалостью, что чуть не заплакал. Очень уж мне не хотелось ехать в Сузу! Теперь если мое имя упомянут на военном совете, то сразу вспомнят о том, что я был ранен. На этом миссия моя была завершена. Неспешно рассказав Арридею, как персидские воины ворвались в македонский лагерь, и что там происходило, я переместился к воротам Вавилона, коротко заметив, что все происходящее за ними и каждое мое слово или действие, во время переговоров является тайной, недостойной быть раскрытой на пиру за киликом терпкого вина.

– Так было или не было? – Арридей зашептал мне в ухо, обдав жаром своего разгоряченного тела.

– Откуда мне знать? – я с осуждением взглянул в его светлые, наполненные любопытством глаза. – Кто это видел, пусть и отвечает! Я помню только, что из меня кровь лилась и перед глазами все плыло, пока я говорил. А потом сознание потерял, очнулся на следующий день. И мне тоже интересно, кто в этот момент мог мне свой фаллос в рот пихать, а потом всем об этом рассказать. Так что, идея была яркой, но тот, кто придумывал не знал, насколько тяжело я был ранен.

Я медленно поднялся, оставив Арридею, свой киаф. Пир становился все более шумным, вина было выпито уже достаточно, да и флейтистки отложили свои музыкальные инструменты в сторону, чтобы сомкнуть губы на чем-то потолще их флейт. Диктерия сидела верхом на Птолемее, поила из килика, и бедра ее, скрываемые висящим на талии хитоном, равномерно двигались. Я подошел к Мидасу, обняв здоровой рукой за шею, повисая, совершенно обессилевший, уткнулся лицом в плечо, шепча в полубреду:

– Забери меня отсюда, умоляю!

***

[1] Ахемен – легендарный основатель династии Ахеменидов, правившей Персидским царством.

[2] имеется в виду сын Барсины Геракл, хотя Барсина не была законной женой.