Текст книги "Не по воле богов (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

[21] Сузиана – область древней Персии (соответствует ныне Хузистану), занимала вместе с Вавилонией большую равнину, отделенную от смежных областей высокими горами.

[22] Ерванд (Оронт) – царь Малой Армении.

[23] Каппадокия (греч., Kappadokia), древнее название местности Малой Азии, между Тавром и Черным морем.

[24] Первоначально планировалось перевести македонское войско в районе современного Мосула (в древности – Ниневии).

[25] полное лунное затмение, датируемое 20 сентября 331 г. до н. э.

[26] Курдский хребет.

[27] До места решающей битвы оставалось примерно 27 километров, от начала холмов до равнины, где стояло войско Дария, около 11 километров.

[28] 1 октября – «по-нашему».

========== Сожженный дворец, глава 2. Смерть может быть очень близка ==========

Мои пальцы с нежностью вели широкую дорогу по его груди, обводя соски, поднимались к ключицам, потом, найдя центр, спускались вниз по грудине, к плоскому животу, поглаживали рельеф выпирающих мышц и снова скользили вверх. Я знал, что в прошлом ему это нравилось. Поудобнее устроив голову на плече Каласа, я спросил:

– Ты умеешь охранять обоз? – чувствительный шлепок по обнаженной ягодице был мне ответом. – Ты что?

– А ты? – Калас сдвинул брови, но было заметно, что мой вопрос его развеселил: – Ах ты, изворотливый и хитрый мальчишка, ты со мной помирился, потому что не знаешь, как его охранять?

– Ну, Калас, – я деланно надул губы, будто обиделся, – я просто спросил: у меня сейчас под командованием отряд фракийцев и все остальные, кто остается. Кстати, ты тоже! А я в первый раз… – конечно, душой я тут кривил, я прекрасно знал, как охранять обоз, но у меня сейчас была другая цель: заставить Каласа почувствовать себя значимым и забыть на время про свою болезнь и хандру, проявленные по причине того, что он не вступит в битву вместе с фессалийцами.

– Мой эромен теперь будет отдавать мне приказы! – воскликнул Калас.

– А ты не будешь забывать, кто подставляет тебе свой зад! Ой! – весело ответил я, ощутив очередной шлепок. Эта игра возбуждала, но была внезапно прервана звуками труб – всем был дан приказ приготовиться к бою и занять позиции.

Я проворно вывернулся из рук Каласа, чмокнул в щеку и поспешил в свою палатку, чтобы надеть доспех и взять в руки оружие. Со стороны лагеря мне было не видно: за спинами уходящих и спускавшихся вниз с холма воинов, как именно они располагались на своих позициях, но вскоре я услышал голос царя, который поднимался снизу, чтобы достигнуть и наших ушей. Царь Александр, произнося перед воинами речь, был достаточно краток, хотя и вселил надежду на победу в их сердца. Персидское войско было последним препятствием к нескончаемой славе, ведь столько тягот пройденного пути осталось позади: Граник, Киликийское ущелье, захват Сирии и Египта. Македонцы своим мужеством достигли того, что нет на земле места, где бы о них не знали.

Ко мне подошел Клеандр, командир фракийцев и сообщил, что послал людей по обе стороны – следить за происходящим на равнине и сразу сообщать, если персидское войско будет приближаться. В обозе остались только раненые и больные воины, да и тех немного, потому что, выйдя из Тира, мы практически не вступали ни с кем в прямое столкновение, но там были слуги, женщины, рабы, личное имущество воинов и царя, лишнее вооружение, архив – и все это необходимо было беречь не только от наших врагов-персов, но и от людей с недобрыми помыслами, которые не участвовали в предстоящей битве, но не преминули бы поживиться, пока никто не видит. Фракийцы осматривали развернутые палатки, собрав всех женщин отдельно в одну большую, а мужчин – отдельно на огороженную сомкнутыми возами площадку. Были еще и пленные, которых держали в наспех сооруженном загоне. Так за всеми людьми было легче приглядывать.

Где-то невдалеке от нас шло сражение, слышались крики, звенели мечи, пели лагерные трубы, сыпались стрелы и камни, выпущенные из пращи, но мы должны были сохранять спокойствие и заставлять тех, кто остался под нашим присмотром, следовать нашему примеру. В какой-то момент Клеандр взволнованно сообщил, что оба фланга персидского войска прорвались вперед и далеко выдвинулись, огибая холм, на котором стоял лагерь македонцев.

– Не стоит беспокоиться, – я вздрогнул от неожиданности и резко обернулся: Калас стоял позади меня и слышал слова Клеандра, – у них не хватило места, чтобы захватить нас в клещи, если они сейчас не смогут остановить лошадей, то их ударная конница растянется по флангам и придет в смятение, – он немного подумал и добавил, – а они не смогут остановить лошадей, их слишком много и задние напирают, первым придется скакать вперед.

Все произошло так, как и предсказывал Калас: всадники Бесса и Арсама обогнули холм с двух сторон, уведя за собой воинов и ослабив оборону, куда и ударил своей конницей царь Александр. Левое крыло персидского войска было смято и уничтожено, как и центр. Но тут произошло непредвиденное: между фалангами Кратера и Симмии образовался промежуток и в него хлынули всадники неприятеля, стремительно пройдя сквозь тыловую фалангу, оказались у ворот македонского лагеря. Наш немногочисленный отряд сражался с отчаянием: против нас, пеших, были не только всадники, но и со спины последовал еще один удар – пленники, которых вели в обозе, вырвались и напали сзади.

Полностью обессиленные, покрытые текущей кровью из ран, мы с Каласом прижались друг к другу спинами, ожидая неминуемого конца. Нас окружили чужие воины и, видно, решали – добить окончательно или бежать грабить обоз и не возиться с нами. По моему лицу текли слезы от горечи осознания того, что мы опять расстанемся, и можем уже не вспомнить, кто мы есть на самом деле. Горло сжималось, я тяжело дышал, и смерть смотрела мне в лицо.

– Я люблю тебя, Калас! – крикнул я. – Обними меня! Я хочу умереть в твоих объятиях!

Мы одновременно бросили на землю оружие, повернулись друг к другу и, сплетя в крепком объятии наши тела, соединили наши души в прощальном поцелуе. В этот миг показалось, что мир вокруг перестал существовать для нас, ставших единым целым. Вокруг все замерло, почти пропал звук битвы, топота копыт, криков, стонов, труб – все слилось в еле слышимый гул, будто я ослеп и оглох. Я чувствовал только удары собственного сердца, перекликающегося с ударами другого сердца. Эти удары как путеводная нить, давали надежду, что мы еще живы, что мы еще дышим. И я слушал только этот размеренный перестук, со страхом, что могу больше не услышать следующий удар любимого сердца.

О том, что произошло дальше, стало известно намного позднее. Копьеносцы Ситалка и Керана из тыловой линии, когда увидели, что позади в лагере орудуют персидские воины, добивая последних защитников, поспешили на выручку. Нас так и нашли, лежащих среди убитых воинов, но не расцепивших объятия. Раненых и убитых было очень много, но македонцы победили. Однако царю Александру так и не удалось пленить царя Дария: последовав за беспорядочно бегущим неприятелем, переправившись через реку Лик, в глубокой ночи он достиг города Арбелы, но нашел там только сокровища царя и его вельмож. Персидский царь со своими приближенными и частью войска ушел на север, в Экбатаны, полностью открыв путь к сердцу Персидского царства – Вавилону.

Вавилон – это чужое слово отзывалось в моем сердце ощущением какой-то сказки, древней, как сами эти земли. О нем рассказывали много чудесных легенд, а те, кто побывал в нем, клялись, что красивее Вавилона нет ничего на свете. Стены города, окруженного глубоким рвом, очень высокие, улицы прямые, что же касается дворцов и храмов, то сделаны они будто из чистого золота.

После того, как наши окаменевшие объятия удалось разжать, мы с Каласом оказались разделены: за Каласом ухаживали Гелипонт и Филократ, а за мной – Кадм, Птолемей и его две гетеры, которые теперь неразлучно следовали с нами. Лишь мне удалось прийти в сознание, я сразу же послал Кадма проведать Каласа, тот вернулся новостями, сильно меня опечалившими: мой эраст жив, но на теле его несколько ран, что причиняют множество страданий, но больше всего его беспокоит бедро, которое он повредил еще при переправе через реку Тигр. Поэтому, «если господин только пожелает», то крепкий зад и умелый рот Кадма всегда будут в его распоряжении. «– А если я хочу, чувствовать налитой фаллос в своем заду? И так, чтобы дух из меня вышибал?» – продолжил допытываться я. Кадм задумался, потом ответил, что приятные ощущения он обеспечить сможет, а на «дух» сил не хватит.

Моё настроение окончательно испортилось, когда войско царя остановилось в одном дне пути от Вавилона, а Птолемей послал за мной в обоз, заставив сесть на лошадь и примчаться к нему, несмотря на то, что раны мои еще не затянулись. Поскольку я знал персидский язык, то должен был отвезти прямо в Вавилон послание персу Арсаму с вопросом: как именно будет принято войско македонского царя – с оружием в руках или цветами?

– Ты хочешь устроить мне вторую Сиву? – проворчал я в ответ, прекрасно понимая, что такие указания идут не из головы Птолемея, а от желания царя. Но мой хозяин только пожал плечами:

– Не знаю, но предполагаю, что это будет что-то… – он обратил глаза вверх, подбирая слова, – более… значимое. Если нужно было бы просто доставить письмо, то отправили бы обычного гонца, а ты туда едешь, чтобы понять настроения, с кем мы имеем дело – друзьями или врагами? Если друзьями, то подробно расскажешь, как нужно провести встречу жителей города и его правителей с царем Александром, так, чтобы ему понравилось. Если же они запрут ворота, как было в Галикарнасе или в Тире, то ты станешь заложником. Один плен ты уже пережил, и второй – переживешь.

– А если меня сразу обезглавят? Не спрашивая? – продолжал настаивать я.

– Не думаю. Что-то мне подсказывает – с царем Александром все эти персидские вельможи смогут сохранить и власть, и богатства, так им и передай! Один царь ушел, а следующий царь царей уже стоит под стенами. Можешь рассказать истории о всех прорицателях и знаках, которые тебе известны. В общем, тебе должны довериться, – он намеренно сделал ударение на последнем слове.

«Ну, уже не верблюд, а лошадь, – думал я, покинув Птолемея, – и опять за моим плечом сума с важным письмом, и опять меня посылают в полную неизвестность. И опять я еду не один – со мной два персидских заложника, которые если не прирежут меня по дороге, то благополучно отдадут в руки палачей».

– Если ты, эллин, готов, то отправляемся! – они оба подъехали ко мне, вальяжно, наслаждаясь полученной свободой.

– Меня зовут Эней, – я заговорил с ними на их языке, – я дрался с вами в недавней битве, и сильно страдаю от ран, но царь Александр посылает именно меня. Значит, я очень важный человек. «Короче, ехать будем медленно, чтобы я не истек кровью по дороге!» – так и вертелось у меня на языке.

Пока мы тряслись на лошадях по совершенно плоской равнине, обрамленной двумя могучими реками, я пытался рассуждать о неведомом мне будущем и ответить на главный вопрос – почему я? Ясно, что у царя Александра было много помощников и друзей, готовых исполнить его волю, но в последнем сражении часть из них получила ранения, и теперь пребывала в опытных руках лекарей. Не сомневаюсь, что царственный взор обратился тогда на Птолемея, как на опытного переговорщика, а тот, осторожный во всем, что касается его драгоценной жизни, отправил меня. Меня – не жалко! Я ругал себя за то, что смалодушничал и сразу согласился. Ведь только несколько дней назад моя жизнь висела на волоске, который был готов оборваться от всего лишь точного удара меча. Получается, что я так цепляюсь за жизнь Каласа и совсем не ценю собственную, будто играю с собственной судьбой, полагаюсь на волю богов, как сказал бы Эней, живший в части моей личности.

Доспех, который был на мне во время сражения, уберег от многих ран, но глубокий порез, протянувшийся от плеча к груди, шириной в ладонь, доставлял беспокойство. Кадм помог наложить бинты – неправильно, но намеренно, крепко притянув плечо к торсу, так, что я мог двигать своей правой рукой, начиная от локтя, и управлению лошадью это не мешало. Но, когда она шла рысью, то тело мое сотрясалось, понемногу сбивая с места повязку и причиняя сильную боль. Мои спутники пытались разговорить меня на протяжении всего пути, но им это удалось только тогда, когда вдалеке мы увидели стены города. Я был поражен: еще нигде за время нашего пути я не видел таких протяженных и высоких крепостных стен. За ними возвышались еще стены и еще, а потом высокие ступенчатые башни храмов… Мне стало грустно – осаждать этот город будет очень тяжело, и вся теперь надежда на мое красноречие и жадность бывших слуг персидского царя.

Мои спутники оказались братьями и сыновьями наместника Абулита, сатрапа Сузианы. Им хорошо был известен Вавилон, они восхищались этим городом, хотя постоянно жили в городе Сузы, который, по их хвастливым словам, был еще богаче Вавилона, поскольку этот город, лежащий перед нами, неоднократно подвергался разграблению в прошлом, но еще имел крепкие стены.

Мы подъехали почти вплотную к реке Ефрат и въезжали в город по дороге Процессий – прямой улице, огражденной высокими стенами, сложенными из кирпича. С обеих сторон нас встречали изображенные на стенах быки, львы и существа со змеиными шеями, рогами и когтями.

– Мушруш, – сказал один из персов, заметив мой интерес, – мушруш, – повторил он, показывая пальцем на неизвестное существо. Я подъехал ближе и прикоснулся к стене: сине-черный цвет кирпичам придавала гладкая и скользкая на ощупь заливная облицовка, скрывая под собой все неровности. По этой причине стены казались монолитными и сияли в лучах яркого солнца.

Внутрь первого круга обороны нас впустили беспрепятственно, хотя ворота внешней стены хорошо охранялись, поэтому торговцы и путники, прибывшие ранее, поворачивали свои караваны, обходя город вокруг, в надежде, что их впустят с южной стороны или уходили прочь, поскольку судьба этого места была известна только их богам. По дороге Процессий мы проследовали в полном одиночестве, и имена моих спутников опять оказались ключом к следующим воротам в город. Миновав их, мы сразу повернули направо, где располагались кирпичные строения, похожие на огромный дворец или мощную крепость. Там уже собрались вооруженные люди, которые были предупреждены о нашем приезде. Когда я ступил на твердую землю, то страх вновь захватил мое сердце: ко входу в дворец вел узкий проход, образованный вооруженными воинами, вставшими в две шеренги. Ручаюсь, они были немало удивлены, увидев перед собой только одного молодого и безоружного юношу, а не толпу седых македонских царедворцев, прибывших просить о мире. Столь сильная охрана казалась неуместной, а я почувствовал себя осужденным на казнь и сделал шаг.

Мои спутники опередили меня под сводами дворца и провели вперед, через прямой коридор, большой мощеный двор, ворота, опять коридор, пока мы не оказались в зале, где на возвышении стояло большое и пустое кресло, украшенное резьбой и золотыми вставками, являющее взору распахнутые крылья персидского орла. Никто из присутствующих здесь в зале не решился в него сесть – они толпились рядом, сидели на маленьких табуретах и смотрели на меня, – все те военачальники, которые повернули в сторону Вавилона, спасаясь бегством, а не остались в свите своего царя. В комнате было достаточно светло: солнечные лучи проходили через узкие щели в крыше, на стенах висели лампады. Под моими ногами деревянный пол устилали толстые яркие узорчатые ковры. Я остановился при входе, осторожно вынул свиток с письмом моего царя и передал его человеку, который подошел ко мне. Он был эллином и заговорил на родном мне языке. Пока он читал послание, переводя его на персидский, я внимательно осматривал лица воинов передо мной и узнал в одном из них, сидящих в центре, того самого человека, который распоряжался всем в Тарсе и с чувством превосходства рассуждал, что победа царя Дария – близка. Он жестом подозвал к себе эллина-переводчика и что-то ему сказал, но я не расслышал – на меня нахлынули яркие воспоминания о том, как плеть гуляла по моим плечам, о той боли, что пронзала меня каждый раз, когда я передвигал ноги, и о тех страшных воплях пытаемых воинов за моей спиной.

– Мой господин просит склониться в приветствии, – услышал я на языке Эллады.

Я только внутренне усмехнулся: никогда свободный эллин этого сам не сделает, нужно только подождать, когда тебе поможет незримая стража, стоящая сзади. Меня действительно сильно подтолкнули под колени, а потом, упирая в спину, прижали лбом к полу. Правое плечо пронзила острая боль, кажется, открылась моя рана.

– Мой господин говорит, что ты слишком молод, не похож на посланника македонского царя.

– Да, – согласился я на языке варваров, и мне позволили немного подняться, – в такой позе я больше похож на продажную эллинскую девку, которая плохо сосет.

Я поглядел прямо на того знатного перса, который вынес нам приговор в Тарсе. В его лице что-то дрогнуло, будто он меня вспомнил. Перс вытянул вперед свой указательный палец с массивным золотым кольцом:

– Ты тот посланник, у которого нашли письма!

– А потом насиловали всю ночь. Раб царя Александра достаточно унизился перед рабом царя Дария, чтобы быть выслушанным?

Высочайшим кивком головы мне было позволено говорить. Я опустил голову, собираясь с мыслями и с ужасом увидел красное пятно крови, расплывающееся на моем хитоне. Я зажал рану рукой, боль отрезвляла, пока я расписывал все преимущества, которые получат персидские военачальники, если примут македонца своим царем.

– … один царь царей бросил все, проиграв битвы, а новый царь царей, явивший свою силу и покровительство богов, стоит перед вашим порогом, и если вы признаете его власть, то все ваши земли и титулы останутся при вас. Александр хочет дойти до края света, его гетайры последуют за ним, кого он оставит позади себя? Только тех, кто явил ему свою верность! Никто не причинит вам обид, если вы выйдете навстречу в праздничных одеждах, осыплете его лепестками цветов, дадите его воинам отдохнуть и залечить раны в довольстве. Потом все они уйдут…

В голове шумело, сознание уплывало в неведомые дали, а я продолжал говорить, пока не услышал:

– Позовите лекарей, позаботьтесь о посланнике царя Александра!

Меня, почти теряющего сознание, подхватили под руки и повели куда-то в глубины дворца. Глаза мои были закрыты, я только чувствовал, как с меня быстро сняли одежду, уложили на скамью, разрезали набухшую от крови ткань бинтов и осмотрели, зажимая пальцами рану. Кто-то сказал о совершенно варварских способах лечения «у этих эллинов», рану промыли, и, судя по ударившему мне в нос резкому запаху – коровьей мочой. Всем понравились мои рисунки на плече. Потом наложили мазь и повязку, предложили перенести на постель и долго решали на чью, потому что свободные комнаты дворца были заняты воинами, пустовала только женская половина. Чей-то низкий голос сказал, чтобы несли на женскую, о больном там есть кому хорошо заботиться. Вспомнив богато украшенные покои для женщин, увиденные в Дамаске, я мысленно согласился с этим голосом. Под меня подложили простынь и бережно понесли, опустили на мягкое ложе, со всех сторон подоткнув подушки, укрыли легким покрывалом. Я невольно погладил пальцами вышивку, было приятно осознавать, что моя речь достигла цели, раз я сейчас не лежу на соломе в каком-нибудь мрачном узилище. Потом меня напоили горьким отваром, ввергнувшим меня в глубокий сон без сновидений.

Я проснулся только на следующее утро, разбуженный криками ликующей толпы и представил, как ворота неприступного города раскрываются, и мой царь въезжает в них, следуя дорогой Процессий, приветствуемый венками из цветов и богатыми дарами, как величественно за ним, в боевом порядке, шагают эллины, изумленные красотой внутреннего убранства города и грандиозностью храмовых построек. Рядом со мной сидел раб женской половины – толстый, в одной расшитой золотой каймой набедренной повязке, и с массивными кольцами в обоих ушах. Он о чем-то молил своих богов, но сразу поднял голову, услышав, что я шевельнулся. Спросил, как я себя чувствую и ненадолго исчез, приведя с собой длиннобородого лекаря, который опять раскрыл и ощупал мою рану, причиняя боль и выдавливая пальцами сукровицу. Потом опять чем-то ее обмазал и наложил повязку.

– Мне нужно идти! – сказал я, но лекарь отрицательно покачал головой.

– Тебя приказали отнести в другой дом, – вмешался раб и щелкнул пальцами. В комнату вошли еще двое слуг, таких же, как и служитель женской половины: они несли носилки, устланные мягкими тканями. Сверху над этим ложем возвышался полукруглый каркас из прутьев, который потом закрывался плотной тканью, так, что человека можно было запросто куда-нибудь унести, и никто бы об этом не проведал. Я решил не сопротивляться, предположив, что, раз войско уже вошло в город, то Птолемей узнал, где я, и приказал доставить к нему.

В носилках трясло не хуже, чем на лошади, хотя уверен, что со мной старались обращаться бережно. Я потерял счет времени и опять закрыл глаза, стараясь добрать остатки сна. Когда, наконец, мы прибыли, и ткань, скрывавшая меня, была откинута, то мои мысли опять пришли в смятение. Мягкая кушетка, задернутая полупрозрачным пологом, и никого рядом: носильщики исчезли сразу, как положили меня на ложе. Однако я не долго пребывал в одиночестве – мягкие шаги, кто-то подошел сзади и откинул полог.

– Мидас! – он улыбался, и я улыбнулся ему в ответ. – Как ты меня нашел?

Перс уселся мне в ноги, халат, одетый на голое тело и поддерживаемый широким поясом, распахнулся, открывая широкую, покрытую жесткими черными волосами грудь. Потом Мидас навис надо мной, одаряя долгим и сладким поцелуем в губы.

Я, наконец, понял, что для меня значит Мидас. Наученный искусству любви с детства, евнухами и опытными мальчиками-рабами, как мой раб – Кадм, он знал, на какие точки следует надавить, где остановиться, а где действовать более жестко и напористо. Поэтому я, побывав в его искушенных руках, настолько отвергал простые ласки Каласа, не понимая, что тот не знает и не может проявлять свои чувства по-иному.

Язык Мидаса скользил по моему животу, вылизывая и приятно щекоча чувствительную кожу, от этого я медленно, по капле, возбуждался. Мне нравилось, как он губами ласкает мой фаллос, проводит языком вдоль головки, потом обхватывает и сжимает губами, отпускает на миг и опять направляет себе в рот. Ловит мой взгляд, видит, как я прикусываю губу, потом приоткрываю рот, зову к поцелую, тихо постанываю от наслаждения – знаю, что его это возбуждает. За подобное наслаждение я готов многое ему позволить проделать с собой.

– Что же ты творишь! – простонал я. – У меня сейчас рана откроется!

– Я осторожно, – Мидас оторвался от своего занятия. – Я же не собираюсь заняться сейчас с тобой любовью. Просто ты мне нравишься, и я дарю тебе свою ласку. Или ты хочешь сбежать из моего дома сразу, как почувствуешь выздоровление?

– Я? – я задумался. Сейчас меня будет искать только Кадм, оставленный в обозе. Калас еще долго будет оправляться от ран, а Птолемей забудет о моем существовании до следующего сложного задания, полученного от царя. Губы Мидаса на моем твердом копье быстро вышибли все эти мысли из головы: я вспомнил Пеллу, когда я впервые вступил в мир этих чувственных наслаждений, ведомый персом, как слепой котенок. С тех пор я тосковал по этим временам, потому что покорный и послушный Кадм не мог мне заменить страстного и уверенного в своих действиях Мидаса. «Чтобы дух вышибало», – вспомнил я свое высказанное в слух желание. Мидас мог заставить меня содрогаться от наслаждения с помощью ласк, не прибегая к насилию и помощи рук. «Не будь я столь помешан на Каласе и моих видениях в Сиве, то отдал бы мою жизнь в руки Мидаса. Верным другом или рабом, целующим пыль у ног своего хозяина за полученное наслаждение, но я никогда его бы не покинул».

– Мидас!

– Ммм?

– Я твой. Весь, без остатка. Зачем мне от тебя бежать, когда я готов добровольно стать твоим рабом?

========== Сожженный дворец, глава 3. Кто – ключ, а кто – замок? ==========

– Свободный эллин – моим рабом? – Мидас громко рассмеялся: – Учитывая сегодняшний день, это я должен стать твоим рабом! Это мне нужно смиренно встать перед тобой на колени и молить о защите. Эней, ты, видно, не понимаешь, что из постельного мальчика ты превратился в личного посланника нового царя царей и открыл перед ним ворота Вавилона, нет… ворота, ведущие к древнему сердцу наших земель.

– Личный посланник – это Птолемей, – заворчал я, – а меня было не жалко отправить в пасть ко льву, все равно мог умереть от ран где-нибудь по дороге.

– Но не он стоял у ворот города, – спокойно отвечал Мидас. – Твой царь об этом узнает и наградит тебя.

– Да, за твою сестру мы награду получили. Сполна! У меня зад разорван в клочья, а я еду в Дамаск, потом обратно – лишь бы всех опередить и доставить «жемчужину царя» прямо к порогу его шатра.

– Барсину? Вот это интересно! – Мидас выпрямился и сел на колени, теперь только его пальцы, сомкнутые на фаллосе, руководили моим возбуждением, – когда я увидел тебя вчера в тронном зале, то не мог поверить, что ты жив. Рассказывай! А я пока прикажу принести нам кушанья – такие ты еще не пробовал, – он два раза хлопнул в ладони.

Нам было, что поведать друг другу. Вскорости нас прервал домашний раб Мидаса, сказав, что какие-то македонские воины стучат в дверь и требуют их впустить.

– Гони их прочь! – я опередил Мидаса, не успевшего ответить, – скажи, что этот дом уже занят гетайром царя Птолемеем, пусть ищут себе другой. Слуга исчез. – Ты не будешь возражать, если что – принять Птолемея с его двумя диктериями?

– Не буду, – взгляд Мидаса как-то потух, но я не понимал, что за тягостные мысли его тревожат, поэтому спросил:

– Тебе мой вопрос неприятен? Твой дом большой, нам никто не будет мешать.

– Я не об этом, – Мидас протянул мне маленькое блюдо со сладостями. – Представь, что ты в своем доме, в Фивах. Когда пришли македонцы, то им свободно открыли ворота города. Что делают воины, которым запретили убивать мирных жителей? Что делали наши, персидские воины, когда зашли в Тарс?

– Грабили, – уверенно ответил я, – насиловали других женщин, если не было диктерий.

– Правильно. Вот и я себя чувствую также как любой житель города, в который вошла армия. И имя моего отца уже ничего не значит! Он с братьями остался с царем Дарием, он – предатель в глазах твоего царя. А я здесь, потому что в женской половине этого дома находится одна пожилая женщина, четыре молодых и три девочки разных возрастов, а еще четыре мальчика, старшему из которых нет еще двенадцати. Как мне их защитить? У меня единственные надежды – это на мольбы своей сестры и на твою ответную благодарность за спасение от казни в Тарсе.

Его слова вернули меня к давно забытым воспоминаниям о своей собственной семье. Я очень ярко увидел то, как македонские воины забирают моих сестер и тащат за волосы рыдающую мать, цепляющуюся за их одежду.

– Я так потерял собственную семью, – горло мое сжалось от испытываемых мук. – Я не допущу, чтобы и с твоей семьей поступили так же, Мидас! И это в моей власти! Ты можешь послать слугу к Птолемею и передать, что я жив и пусть разыщет в обозе моего раба Кадма и приведет его сюда с вещами, – перс вызвал своего слугу и передал ему мои указания.

–Тебе провизии хватит, чтобы всех накормить? – я повернулся к рабу, увидев раздумья Мидаса, – и передай Кадму, чтобы взял с собой как можно больше зерна. Пусть купит, пока оно еще не столь дорогое, поможешь ему: в нашей собственности есть повозка, на ней все и привезете. Со мной была дорожная сума, где она? – раб проворно выбежал из комнаты и вернулся с моими вещами. Я достал из сумы стило, которым постоянно пользовался, и протянул рабу. – Так он узнает, что тебя послал именно я. И скажи другим рабам: пусть никому не открывают двери, даже если будут приказывать именем царя Александра, пока Птолемей сам не появится на пороге этого дома.

Именем царя Александра кляли двери дома Артабаза еще пару раз, пока не появился Птолемей со всем своим скарбом и женщинами. Пока он следил за тем, как многочисленные сундуки вносят и расставляют у стен внутреннего двора, Мидас подложил мне под голову еще пару расшитых подушек, укрыл покрывалом, а сам переоделся в длинную тунику с широким поясом, сменил халат на более плотный и простой, темного цвета, с узкими полосками вышивки на рукавах и по нижнему краю полы.

Мой хозяин рассматривал цвет моего лица недолго, потом вынул руку из-за спины и положил мне на грудь, поверх покрывала, массивную золотую цепь и еще прибавил кольцо с крупным зеленым камнем. Благодарность царя была тяжелой и сразу сдавила мою повязку, скрытую покрывалом.

– Ну зачем же прям на рану, Птолемей? – я издал стон и заворочался в постели, поднимая здоровой рукой цепь и рассматривая ее кольца.

– Прости, забыл! – ответил он. – Зачем позвал именно в этот дом?

Я посмотрел на Мидаса, стоявшего, сложив на груди руки, чуть поодаль, но мой хозяин будто его не замечал:

– Это дом отца Барсины, Птолемей. Она будет молить за его сохранность царя Александра. А мы будем охранять царских заложников.

– Их тут много?

– Целая женская половина!

– А это кто? – Птолемей кивнул в сторону Мидаса.

– Это Мидас, сын Артабаза, брат Барсины, и он спас меня от смерти.

– Тот, что тебя из Тарса вытащил? – Полемей снисходительно покачал головой. – Ну и вертлявая же у тебя, Эней, задница! И где же ты ей успел так навертеть? В Пелле еще? – я кивнул. – А Калас?

– Не знает. У меня с Каласом другое…

– Ладно, – Птолемей еще раз обернулся и посмотрел на Мидаса. Потом задумался: – вот мне интересно, кто из вас кого пользует? Ты его или он тебя?

Вопрос был задан провокационный, Птолемей что-то решал в своей голове, и пока не пришел к окончательному выводу. Поэтому пришлось его немного к нему подтолкнуть.

– Спрашиваешь, у кого ключ, а у кого замок? Сейчас ключ от Вавилона в моих руках, вот только бы рана зажила поскорее!

– Не врешь? – он поднял бровь.

– Гетеру свою рядом посади, пусть проверит, – я улыбнулся.

– А я вам сразу двоих пришлю! – Птолемея наш разговор начал веселить.

– Нет… – с деланным недовольством потянул я, – лучше сразу троих. И у нас еще Кадм есть, а из него только замок и получается: ключом быть – сил не хватает.

– Устроишь оргию в честь победы? – по-видимому, подробности этой встречи уже начали проноситься перед его взором и распалять воображение.