Текст книги "Не по воле богов (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Почти каждый вечер войско, устраиваясь на ночлег, пировало, а уж, если удавалось дойти до какого-нибудь города, то его улицы превращались в нескончаемую реку праздных людей – воинов, местных жителей, торговцев, что всегда следовали за обозом, в поисках наживы. Прекраснейшие обнаженные женщины танцевали завлекающие танцы, позвякивая огромными серьгами и множеством браслетов на руках, музыканты подыгрывали им на инструментах, доселе невиданных мной, актеры развлекали толпу на перекрестках узких улиц, множество огней от светильников и факелов бросали причудливые тени, приглашая присоединиться к общему безумству. Именно тогда я почувствовал свою силу и принял решение, касающееся наших отношений с моим эрастом. Я сидел с кубком вина, в котором плясало пламя костров, слова перекатывались, словно виноградины на моем языке, я прочувствовал вкус каждого из них. Перед нами танцевала пленная персиянка, тонкая и гибкая, словно тростинка на ветру. Длинные черные и рыжие подкрашенные пряди волос, с вплетенными в них монетами разлетались и сплетались в продолжение каждого ее движения, темные глаза горели волнением жриц самых потаенных мистерий, оливковое тело изгибалось и рассыпалось волнами, подобно течению быстрой и горячей реки. Я, как завороженный, следил за танцем, плоть моя восставала и желала овладеть этой женщиной прямо здесь, на этих пыльных узорчатых коврах, пусть даже на глазах у всего войска.

Я вышел из возраста эфебства [1], что заставляло переосмысливать мою жизнь и собственные желания, плен и угроза смерти закалили мой характер, страшнее уже ничего не может быть. Да, Калас многое мне дал, благодаря чему я возвысился, став доверенным лицом Птолемея, близкого друга царя, выхаживал меня после Исса, но предательская память цеплялась и за самые трагические и ранящие душу детали прошлого. Нежность Каласа могла смениться неудержимой страстью, в такие моменты его не останавливало мое – «Нет. Не хочу!». Запах конского пота постоянно возвращает меня к воспоминаниям о Гордии, как я лежал, уткнувшись лицом, в груду чепраков, сваленных в конюшне, мне не хватало воздуха, я почти задыхался, но Калас, заламывая мне руку, утолял свою страсть, называя многими хулительными именами. После такого, он долго извинялся, клялся, что такого больше не случится, но его мольбы все больше отдаляли меня. Я не мог простить насилия со стороны человека, заклинавшего меня в своей безграничной любви. И если бы это случилось только раз!

Вернувшийся из Дамаска Калас, смог разыскать меня и заключить в объятия после длительной разлуки. А не виделись мы с ним, так, чтобы остаться наедине, по-настоящему вспомнить друг друга, слишком давно. Около года прошло с тех пор, как мы расстались, пока он не спас меня после сражения при Иссе, не выходил, чтобы опять воля богов развела нас еще на месяц. А теперь, мы стояли друг против друга, не зная с чего начать, замечали следы времени и тягот пути на лицах, гадали о том, что творилось в наших душах, как тогда, в Гордии. Я смотрел на Каласа и не узнавал, ловил признаки отчуждения в собственных мыслях, будто стоял передо мной не тот возлюбленный, с кем делил я когда-то ложе, а незнакомый воин, взрослый и сильный, но не родной и близкий. Калас протянул руку и легко коснулся моего плеча. Я вздрогнул. В этот миг, он прочитал все тайные письмена, начертанные в моей душе. Сердечная боль и обида согнули его, будто ударили в грудь отравленной стрелой. Плечи его поникли, колени подогнулись, руки закрыли глаза полные слез и черной тоски, будто не Калас-фессалиец стоял сейчас передо мной, а сломленный жестокой судьбой старик. Я поспешил обнять его, как делал это прежде, но несмело, не крепко, отстраненно, почувствовав вину за то, что душа моя молчит и не идет навстречу собственной судьбе. Но я принял решение – не подчинюсь больше воле Каласа, я больше не его «нежный мальчик», как он ко мне постоянно обращается. И готов был следовать своему пути до конца.

– Был ли ты искренен, Эней, когда звал меня? Был ли ты правдив, к каждой строке письма, что посылал мне? Я храню их всегда при себе, – он приложил руку к груди, – ты околдовал меня любовью, ты сплел сети, из которых мне не вырваться, ты ранишь всякий раз, когда я представляю тебя в своих объятиях. Чем я заслужил подобной холодности, такого обмана моих чувств? Я рвался к тебе все это время, лишь бы тебя увидеть, посылал на неминуемую гибель невиновных людей [2], чтобы быть с тобой, – он замолчал, освободился от объятий моих рук, присел на дифрос [3]. – Ты не хочешь больше делить со мной ложе?

Я не знал, какой дать ответ. Калас молчал, смотрел на меня, исполненным болью взглядом. Я присел на корточки перед ним, схватил поникшую руку, прижал ее к себе:

– Калас, – он вздрогнул при звуках моего голоса, – нет, я не забыл тебя, поверь, но прошло слишком много времени, я уже не тот юноша, которого ты спас в Фивах, не тот, кто начал поход с царем для завоевания Персии. Я изменился…

– Что изменилось? Чувства?

– Не только. Я сам. Я познал, кто я есть и кем хочу быть, собственные силы и слабости. Я хочу быть равным тебе. Я люблю тебя, но хочу познать силу любви, ту, которая рождается из единения, а не из подчинения. Быть страстным, когда мне того хочется, дарить наслаждение тогда, когда сам того пожелаю.

– Но ты не хочешь…

– Хочу, хочу любить тебя, Калас, страдать от чувств, томиться ожиданием близости, но так, чтобы и во мне горело это пламя, нет – полыхало, пожирало меня изнутри. Понимаешь? – я почти кричал на него, стремясь донести свою простую истину.

– Эней, но я думал, что нам с тобой хорошо… – ошеломленно начал Калас.

– Нам и было хорошо любить друг друга тогда, в прошлом, но уже не сейчас!

– Я не понимаю тогда, что изменилось?

Я дал Каласу затрещину, изо всех сил, так, что он свалился со стула и отлетел к стене:

– Вот, что!

– Хочешь драки? – Калас криво усмехнулся, проводя ладонью по больной щеке. Он мгновенно поднялся и следующим отлетел уже я. Мы сцепились и катались по полу, не желая уступать друг другу в силе, выкручивая друг другу руки и наставляя синяки. Калас рычал, как загнанный лев, я же, напротив, кипел молчаливой яростью. Наконец мы оба утомились в нашем желании побороть друг друга. Нас заставил расцепиться Филократ, привлеченный страшным шумом. Он обхватил Каласа сзади за плечи, пока тот не успокоился в его руках, еле переводя дыхание, вытирая кровь, смешанную с пенной слюной, капавшую с разбитых губ. Так мы расстались. Было ли мне тяжело? Нисколько. Казалось, что я скинул с плеч тяжелую ношу, которую давно уже не хотел нести, но все никак не решался оставить. Зачем мне его богатства, его покровительство, за которые приходится платить собственной свободой?

Земли Финикии почти на год задержали наше победное шествие в Египет. Все полагали, что после победы над войском царя Дария при Иссе, многие племена, нет, целые народы будут восторженно принимать нас, победителей и их освободителей от гнета персидских сатрапов, но не здесь. Персидское царство было настолько раздробленным и, в то же время, единым в своей преданности царю царей, что, если некоторые страдали от непомерных налогов и презрительного отношения к своим священным обычаям, то другие – предпочитали договариваться, выторговывая себе часть свобод. Так произошло и с Финикией, разобщенной на несколько сильных городов-полисов, охваченных ненавистью и завистью друг к другу. Жители Сидона, Арада и Библа предпочли заключить договор с царем Александром, но не тирийцы…

Может быть, настроения в самом городе были неоднозначны, и то одна, то другая партия брали вверх. Сначала город решил принять эллинов, потом заявил, что не делает никакой разницы между нами и персами, а потом и вовсе – закрыл ворота, приготовившись к длительной осаде. Для нашего царя, взятие Тира стало наиважнейшим шагом, без которого он не смог бы удержать власть над другими народами и над настроениями в Элладе – Спарта пыталась восстать, да и в Афинах, ораторы сбивали с толку простых людей. Я тоже не ожидал, что Тир станет «вторыми Фивами», и я сам стану свидетелем того, что произошло в моем родном городе, пока прятался в погребе. Семь месяцев эллины под командованием царя пытались штурмовать город – с помощью постройки плотин, стенобитных орудий и прочих машин, кораблей, заново созданного флота, привлекая войска союзников. Время шло, унося все больше жизней воинов, царь был недоволен, хотя совершил ряд походов, подчиняя окружающие племена, Барсина, под влиянием Птолемея, пыталась скрасить долгие и бесцельные дни Александра, но победа так и не была достигнута. Мой хозяин становился все беспокойнее, он уже мнил себя в Египте, старался больше узнать об этой стране, которая его чем-то сильно привлекла. Он призывал к себе любого, кто мог что-либо рассказать об обычаях, религии, культуре, заставлял и меня разучивать незнакомый и сложный язык, который звучал по-разному в устах людей, населявших одну область. Остальную часть времени Птолемей забывался в объятиях женщин, и я, вкусивший сладкого плода, присоединялся к нему. Между нами не могло быть любовных отношений, Птолемей держал слово, подкрепленное когда-то красноречивым жестом еще в Пелле. Но всякий раз, когда мое сознание просыпалось после ночи, приправленной ласками и вином, я вспоминал слова Каласа, о том, что нет радости и спокойствия для души, если нет единения, что можно получить все чувственные удовольствия, пресытившись ими, но сердце внутри тебя будет требовать того, что будет родным и близким – любви. Порой я испытывал чувство глубочайшего раскаяния, что оттолкнул Каласа от себя, может быть, не стоило все так резко менять, попытаться договориться? Ведь, если вспоминаешь и ощущаешь моменты близости, когда Гипнос посылает тебе его образ во снах, а когда приносишь жертвы Зевсу, внутри себя произносишь другое имя – не признаки ли это любви возвышенной, о которой толкуют философы и учителя, даже почитаемый царем, Аристотель? Я ничего не знал о Каласе, оставшемся в Киликии, не писал ему, не получал известий от него. Мне перестали сниться сны о необычном воине и женщине, о странных землях и странах, каждый раз, закутываясь плотнее в плащ, я проваливался в черную бездну, тяжелую и рваную. Редко живые лица являлись мне, чтобы нарушить душевный покой, утомляя днем – непонятным и беспричинным волнением.

Кратер пребывал, в основном, на триерах, Арридей, подобно сторожевому псу, следил за палаткой своего повелителя, всячески тому угождая. Казалось, что Кратер перестал испытывать ко мне интерес, успокоившись в своих желаниях.

Наконец, город был взят в тиски кораблями с гипаспистами [4], с обеих сторон, где располагались гавани, а машины методично принялись пробивать бреши в стенах, куда сразу же устремлялись фалангиты стратега Кена [5]. Узкие улицы были заполнены телами убитых защитников, длинные караваны уцелевших жителей, проданных в рабство, потянулись на север. Часть обращенных в рабство победители погрузили на корабли. Царь Александр организовал богатые пиры и шествия, принес огромные жертвы в храме Геракла, куда его сначала не пустили тирийцы. Вслед за Тиром такому же жестокому обращению подверглась отказавшаяся покориться Газа. Победное продвижение царя Александра продолжилось.

***

[1] эфебы – юноши 18-20 лет, с этого возраста призывались на военную службу.

[2] речь идет об Александре Линкестиде.

[3] дифрос – табурет.

[4] гипасписты – пешие воины, вооруженные мечами.

[5] Кен – зять Пармениона.

========== Египет, глава 1. Кадильниц ядовитый дым ==========

После разрушения Газы, царь Александр двинул свое весьма поредевшее войско на Египет, который казался мне дальней и загадочной страной. Еще, будучи ребенком в родных Фивах, я слышал дивные рассказы о дальних землях, где побывали не только торговцы, но и многие ученые мужи Эллады. Жители там были темны лицами, поклонялись неведомым богам и устанавливали каменные изваяния до самых небес. Широкие реки там изливались в огромные моря, напитывая почву влагой, а зерна, брошенные в землю, давали неисчислимый урожай. Египетские торговцы везли в Элладу крупнозерную пшеницу, драгоценные каменья и пестрые ткани, которыми и торговала моя семья. В последние годы отношения с Египтом оказывались трудны и даже опасны, отец мой говорил, что во всем виновны завоеватели-персы, отбиравшие тяжкую дань у египтян, и финикийские торговцы, непомерно завышающие цены.

Может быть, такое положение дел и стало одной из причин войны Эллады с Персидским царством, но ясно одно – после разгрома мощного флота варваров, подчинения финикийских городов и одержанной победой над царем Дарием, богатейшая земля Египта была готова вновь заключить с нами мир и пустить купцов-эллинов на свои рынки. Страна была освобождена бескровно – сами же египтяне договорились с царем Александром. Еще во время осады Тира, были начаты тайные переговоры с правителями некоторых областей [1], которые настолько ненавидели персов, что согласились принять власть царя эллинов, но с условием того, что македонское войско не учинит населению насилия и не устроит грабежей и прочих бесчинств. Мой хозяин принял немало усилий, чтобы этот тайный мир был заключен.

Неприступный Пелузий, прекраснейший Иуну-Гелиополь и, наконец, Мемфис – столица Египта. Жители встречали нас с радостью, поминая, как персидский царь Камбиз заколол священного быка Аписа [2], отвратив от себя этим поступком всех почитателей древних культов. Мы с Птолемеем расположились в одном из дворцов в Мемфисе, и он сразу же бросился в устройство всевозможных планов и замыслов, связанных с дальнейшим походом царя. Еще в то время, как в Гелиополе царь Александр приносит жертвы богу Солнца, а в столице – богу Пта, Птолемей уже разговаривает со жрецами, стремясь укрепить власть македонского царя. Архитектор Динократ чертит мелом план будущей Александрии – Птолемей собирает каменщиков. Казалось, что всеми своими поступками, он тоже пытается завоевать внимание и почтение египтян. Царь Александр сам начертал план будущего процветающего города, больше он заботился о расположении святилищ, ибо в последнее время стал слишком религиозен, но Птолемей с Динократом все сделали по-своему, первоначальные чертежи были утрачены, а новые постоянно видоизменялись. Я еле успевал бегать по городу от восхода до заката солнца, выполняя различные поручения, попутно осваивая язык, наблюдая за людьми и приобщаясь к местным обычаям.

«Чтобы быть правителем Египта, – говорил мне Птолемей, когда я начинал жаловаться на бессмысленность своих трудов, поскольку не все богатые торговцы понимали важность новой столицы, крайне неохотно расставались со своими деньгами даже под обещания высоких процентов и небывалой прибыли в будущем, – мало быть царем, нужно стать богом». Однажды, в поздний час, когда я уже готовился отдать себя во власть Гипноса, Птолемей позвал меня. Я вошел в зал – пристанище Птолемея, где он последнее время проводил долгие дни в размышлениях и молитвах, о чем я сообщал всегда каждому вопрошающему, но охотно сопровождал туда жаждущих внести скромное пожертвование и поговорить с моим хозяином «с глазу на глаз». Там тонкими струями поднимался вверх серый дым благовоний, на полу был разбросан ворох расшитых подушек вперемежку с чертежами будущей Александрии, статуэтками богов, усыпанных драгоценными камнями, золотыми монетами разных царей, свернутыми в трубочки листами тончайшего папируса, источающими сладковатый запах лотоса и мирры. Посредине зала, рядом с очагом, стоял Птолемей и еще двое незнакомых мне людей.

Он представил меня длиннобородому жрецу-египтянину. Светлокожий юноша-раб, стоявший поодаль с табличками в руках, оказался переводчиком. Египтянин плохо говорил на эллинском, коверкая слова, поэтому часто обращался к своему спутнику за помощью. Я понимал местное наречие не лучше жреца, пытавшегося выразить собственные мысли на языке Эллады.

Великому царю, освободившему Египет, необходимо обрести откровения в храме бога Амона в Сиве [3], что укрепит его дух и власть. Потом, вдохновленный Александр может идти дальше, к новым завоеваниям. Верховный жрец, со смешным именем Птах, по крайней мере – именно так я его могу воспроизвести, кланяясь, обещал Птолемею, что оракул Амона скажет именно такие слова: «Ты сын Солнца, царь всех царей, я вручаю тебе ключи от неба и ключи от земель, на которые пока не вступала твоя нога. Иди, и народы склоняться перед тобой». Заготовленная речь включала в себя много хвалебных слов, Птолемей заставил Птаха повторить ее при мне, сверяясь с листом папируса. Еще раз предупредил о жестоких карах, которые обрушатся на Египет, если жрец что-либо напутает. Слова «сын Зевса» были тщательно повторены помногу раз. Потом жрецы покинули нас, в полутемном зале повисло молчание. Я вопросительно смотрел на моего хозяина, понимая суть его действий, но не ход его мыслей.

– Ты отправляешься со жрецами к оракулу, вы сможете на один день опередить царя Александра, если покинете город уже сегодня ночью.

– Я исполню твой приказ, Птолемей. Что мне делать в храме Амона?

– Если оракул не повторит то, что только что прочел жрец, ты убьешь оракула. Я знаю, что ты в точности сможешь исполнить мои пожелания. Больше я не доверяю никому.

– Ты посылаешь меня на смерть, потому что больше никому не доверяешь? – Изумился я, не веря тому, что услышал, но Птолемей сам был не рад, такому щекотливому делу, хмурился, сжимая в руках стило:

– Нет, я вынужден ставить государственные интересы превыше личных. Если царь узнает о нашем сговоре со жрецами, весь его гнев обрушится на меня. Езжай, не медли! – он обнял меня как близкого друга, который очень дорог ему. Ах, если бы это придало мне хоть каплю смелости!

Переступив порог комнаты, я слышал, как стило, брошенное сильной рукой Птолемея, ударилось о стену и раскололось. Наконец, я понял – чтобы стать царем Египта, нужно быть богорождённым, и к этому стремиться царь Александр, и высший судия – оракул должен объявить волю богов.

Но это были не все тайные гости, что посетили Птолемея в ту ночь. Я замешкался, собирая вещи, прикидывая, что же взять в опасное путешествие? Птолемей, скорее всего, рассчитывал на то, что я буду более расторопным, поэтому условился о другой встрече в этот час. Тихий разговор, два мужских голоса, я почти ничего не мог расслышать сквозь перегородки. Осторожно, стараясь не шуметь, я взял свой дорожный мешок и спустился вниз, затаившись в густых кустах в саду. Я был уверен, что таинственный посетитель должен будет пройти мимо и, быть может, я смогу разглядеть его. Ночь была темная, надо мной висел узкий серп Гекаты и огромные звезды, но я надеялся, что в руках у незнакомца будет светильник. Вскоре по лестнице спустились двое – мужчина и женщина, завернутая в покрывало, она и несла лампаду. Мужчина уверенным шагом прошел вперед, скрываясь в темноте и совершенно не заботясь о своей спутнице, которая задержалась на ступенях, поправляя гиматий на голове. Я узнал ее – гетера, подобранная в Дамаске, Антигона, наложница Филоты, сына Пармениона. Однако неизвестный мужчина был выше и шире в плечах, чем Филота. «Странно, – пронеслось в моих мыслях, – что Птолемей, который всегда мне доверял, на этот раз решил что-то скрыть. Может быть, я слишком хорошо знаю мужчину, чтобы сделать определенные выводы? Или их общая тайна настолько ужасна, что мой хозяин, наоборот, не хочет подвергать меня опасности? Но что может быть страшнее быть убитым на месте, в далеком храме, на глазах у царя Александра, который не дождался приятных ему откровений?» Я терялся в догадках, намереваясь по возвращении разобраться во всем, да дарует мне Зевс еще немного жизни!

***

Мы ехали на верблюдах по пустыне. Для меня наш путь был и интересен, и труден одновременно. Я никогда не ездил на этих животных, и мне было чуждо море раскаленного песка, растекавшееся до горизонта, в каменных чашах невысоких гор.

Воистину загадочная страна Египет! Я думал, что мы, эллины, можем гордиться своей историей, но эти земли – намного древнее, чем мы можем представить. А еще большие сокровища скрывают пески. В самом начале пути мы продвигались на север, вдоль полноводного Нила, следуя шумным караванным путям, пока не вступили на равнину, ведущую на запад. Затем нам повстречались гигантские каменные сооружения – пирамиды – гробницы великих царей, как объяснил мне жрец. Но грозный лик древних правителей был воистину ужасен, если передали они его гигантскому зверю с телом льва, лежащему на страже покоя фараонов.

Самые жаркие часы мы пережидали, лежа в тени, но и там воздух нагревался так, что иногда становилось трудно дышать. Я старался понять местный язык, обычаи и религию. Однако верховный жрец был немногословен, а его молодой спутник, не слишком охотно отвечал на мои многочисленные вопросы. У нас только успешно получалось взаимообогащение новыми словами, правильное звучание которых, мы старались сразу же сохранить в памяти. Нас сопровождало несколько воинов, кожа некоторых из них была чернее ночи, но они общались между собой на каком-то другом языке. Этим людям были не страшны опасности – песчаные бури, ночной холод и жажда.

Наконец мы увидели землю, на которой росли деревья. В маленькой долине среди песчаных холмов располагалось святилище, окруженное рощами пальм, где усталые путники могли найти приют. Само святилище было сложено из гигантских валунов, его вход венчали два огромных обтёсанных камня, поставленные углом друг к другу, опирающиеся на столбы. Меня даже провели внутрь, но, как объяснили жрецы – пророчества здесь творятся только во время особых богослужений. Своего бога они представляли в образе человека с головой тельца, на стенах святилища я заметил искусно высеченные барельефы, раскрашенные яркими красками. Посредине храма, на возвышении стояла статуя их бога, у ног ее лежал округлый большой полупрозрачный камень. С этого места и готовился предсказывать будущее оракул. Я запомнил, отметил в памяти все укромные уголки храма, в которых можно укрыться и остаться незамеченным. Царь Александр прибывал завтра ранним утром, и, как я полагал, он не собирался задерживаться надолго. Значит, в святилище мне придется проникнуть на рассвете.

Я ждал, скрывшись за грудой камней у входа, пока жрецы, готовящие храм к служению, не покинули его, удостоверившись, что все приготовления сделаны и священные предметы расставлены по своим местам. В храме горели светильники, отбрасывая длинные изогнутые тени. Холодок страха пробежал у меня по спине – древние инстинкты шептали, что я совершаю нечто опасное, рискую собственной жизнью, но я еще крепче сжал рукоять меча, прикоснулся к амулету на шее и заставил себя войти. В боковых стенах напротив алтаря были узкие темные ниши, именно в одной из них я и спрятался. Прямо передо мной лежал священный камень, возле которого и будет стоять оракул. Наверно утренние сумерки и бессонная ночь так утомили меня долгим ожиданием, что я заснул.

Меня разбудил шум, он доносился извне. Царь приехал! Внезапно я увидел, как в стене напротив открывается проход, и бог Амон… нет, человек в одеждах их бога входит в святилище. Он расправил длинный темный плащ, закрывающий его торс и начал обходить храм по кругу, подбрасывая в светильники какую-то траву или коренья. Зал сразу же наполнился ароматным белым дымом, который проникал повсюду, щипал глаза, но не препятствовал свободному дыханию.

Мои глаза наполнились слезами, я позволял им катиться по щекам, это приносило облегчение. Затуманенным взором я увидел, что жрец стоит на возвышении, а напротив него – царь Александр, в алом плаще, снимающий с головы шлем. В этот момент дым вызвал у меня новую порцию слез, я принялся вытирать их руками, и понял, что практически ничего не вижу – все расплывалось, голос царя гулким эхом доносился откуда-то сверху, но я не мог разобрать его слов. Тело ослабло, мне стало трудно пошевелить даже пальцами, которые удлинялись и закручивались в виде спирали, вокруг плавали прозрачные шары, наполненные голубоватым ярким светом, они лопались, и свет стекал по моему телу, внутри меня будто глухо звучали барабаны, отбивая причудливый ритм.

***

Я проваливался в черную бездну, глубочайшие чертоги Аида. И вдруг – я застыл в вспышке белого света. Смертельный холод сковал мое тело, тысячи ледяных кристаллов, вонзились в него, раздирая на части. Я попытался крикнуть, но все вокруг светилось безмолвием. Легкий толчок, и глаза стали видеть четче. Я лежал засыпанный снегом, а на моем плече покоилась голова Той, что мне была дороже всего. Я попытался вспомнить имя, но от моих усилий только свет вокруг начал мерцать. Нас окружили безмолвные тени: почему они оплакивают Ее, а не меня?

Нет! Не забирайте у меня мою любовь! Я попытался пошевелиться, но мое тело не слушалось. На моем плече остался лишь серебряный след части моей души. Потом и меня подняли и понесли. Черные тени скользили вокруг, прикасаясь и исчезая. Я увидел вращающийся золотой диск перед моими глазами. Я содрогнулся, будто меня пронзили тысячей молний, из тела вырвался сноп ослепительного света, увлекая меня за собой. И я умчался, влекомый этим светом, в бесконечность.

***

Слабый свет лампады выхватывал из темноты цветные образы неведомых существ. Вокруг меня, в тягучем зыбком воздухе еще продолжали плавать серые шары. Темнокожий жрец в красных одеждах склонялся надо мной, юноша в углу комнаты монотонно переводил его слова на знакомый мне язык Эллады. Мне подносили к губам воду, заставляли сделать глоток. Я отказывался. Тогда вливали сквозь сжатые зубы. Мое тело обтирали влажными тряпицами, чтобы успокоить нестерпимый жар, прогнать прочь леденящий холод, растирали сведенные судорогами мышцы душистыми маслами. Память сохранила лишь обрывки воспоминаний, я не помнил, сколько времени продолжалась моя болезнь, пока комната и ее диковинные росписи не остановились в своем круговороте, и я не смог вздохнуть с облегчением.

Жрец медленно переворачивал листы пергамента и говорил о том, что для кого-то один день может быть сотней лет, что наши души так стары, что мы не помним своих корней. Утоляя жажду водой Леты [4], мы забываем, кто мы на самом деле, рождаясь вновь и вновь в разных мирах, чтобы, наконец, вернуться туда, откуда пришли. Я совершил смертельную ошибку, оставшись в святилище их бога Амона. Я мог умереть и уйти из этой жизни. Куда? В Аид? Они не знали. Темных чертогов не существует, ничего вообще не существует. Весь пантеон моих богов рухнул в одночасье, чтобы я познал суть самого себя. Меня расспрашивали, что я помню, мои сны. Жрец слушал внимательно, иногда обращая свой взор к потолку, будто там были начертаны ответы. Рядом еще один юноша записывал каждое мое произнесенное слово. Я не Эней, так назвали меня люди, родившие мое тело в Элладе, потому что я ничего не помнил и не мог назвать своего настоящего имени. У меня было несколько других имен, которыми меня называли в других жизнях, которые я вспомнил.

– Теперь ты знаешь истоки, откуда началась твоя жизнь, – сказал жрец. – Загляни в прошлое, может быть, ты узнаешь тех, кто окружает тебя в настоящем?

Мидас, Кратер, Сурья, Тиро, Калас… Я громко застонал, схватившись за голову. Как же я был слеп! Все эти люди были со мной раньше. Они совершали поступки, говорили, любили, не осознавая первопричин своих желаний. Они все время шли рядом со мной, меняя имена, лица, пол. Их тянула ко мне слепая жажда решить незаконченные дела, их отношение и в ненависти, и в любви сформировалось задолго, чем произошли наши встречи. А Калас, о, боги, всемогущие силы, я не могу выразить словами – кто он. Точнее – Она. Моя половина, священная половина. Мы живем друг в друге, мы насыщаем друг друга, только так мы можем существовать. Между нами – огромные пропасти, но мы готовы, не оглядываясь назад, лететь в эту бездну навстречу друг другу. К Той, которую я всегда жду, ищу, каждый миг надеясь на встречу.

Вот и объяснение Ее страсти ко мне, проявленное через мужское тело. И объяснение моего сопротивления нашим отношениям – я внутренне постоянно отвергал их, не пытаясь заглянуть внутрь себя, не зная самой сути. Осознавая это, я опять терял сознание, и душа моя скрывалась в небытие.

***

Обрести знание – это не значит принять его в себя, прочувствовать, попробовать на вкус. Воспоминания, всплывающие в моей воспаленной горячечной голове, были сродни жесточайшей пытке. В первое время, когда я очнулся и заново увидел мир вокруг себя, новые знания были пугающе интересны, потом же – сомнения и испытания верой ввергли мысли мои в хаос. Я не хотел засыпать, молил жрецов о снадобье или яде, что дали бы мне покой в беспамятстве, но они не хотели или делали вид, что не понимают моей сбивчивой речи. Юноша, владеющий эллинским, и жрец, словно не ведающие усталости, неотрывно находились подле моего ложа.

Я потерял ощущение времени, испытывая страшную слабость во всем теле, я редко вставал и прохаживался по темной зале, среди огоньков масляных светильников. Их чадящий дым, скручиваясь в причудливые кольца, поднимаясь к темному своду, исчезал, благодаря каким-то скрытым отверстиям, но обратно через них не проникало ни лучика света. Выпускать меня не хотели. Несколько низких проходов вели из зала в темный лабиринт узких коридоров. Мне не отдали одежду, но я был готов обнаженным покинуть эти странные чертоги, но каждый раз, юноша и жрец брали меня под руки и возвращали обратно на ложе. А я был слишком слаб, чтобы сопротивляться.

Любимая моя, я пытался стать ближе к тебе хотя бы на маленький шаг. Калас, возлюбленный мой, прости меня, но я не мог знать… не мог понять твоих чувств!

Иногда из темного прохода появлялся еще один жрец, возможно, самый главный. Он внимательно читал записи на папирусах, говорил с моими тюремщиками на неизвестном языке, брал меня за подбородок, всматривался в глаза, поворачивая мою голову в разные стороны, ощупывал своими цепкими пальцами мускулатуру. Иногда качал головой, сохраняя непроницаемую маску на лице, а потом говорил лишь одну фразу, уже доступную моему пониманию – «нездоров».

Я пал духом и перестал разговаривать, истощая себя бессонницей. Внутри меня будто боролись разные незнакомые люди, говорили разными голосами, смотрели разными глазами. Я старался убедить себя, что, если существует мое тело, значит, я живу и я – Эней, беотиец родом из Фив. Но внутри меня существовал другой человек, который, будто очнувшись от долгого сна, заново знакомился с этим миром.