Текст книги "Не по воле богов (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

========== Введение ==========

Желание достоверно написать исторический роман об обществе Древнего мира неизбежно сталкивается с современными понятиями и их однозначным определением: о войнах – рассказывайте, а всякие измышления философов о красоте, творчестве и укладе жизни – оставьте в тени, поскольку их «инаковость» не соответствует принятым законам о нравственности.

Поэтому пришлось переработать уже написанный исторический роман в соответствии с духом времени (историки меня поймут). Остальные приводимые мною факты тщательно выверены, а в художественной части – передо мной стоит задача переосмысления событий и отношений между действующими историческими персонажами.

Это любовный роман, выдержанный в тех рамках, которые позволяют писать об общественных отношениях в Древней Греции, когда однополая любовь была явлением обыденным. Известные нам мифы наполнены такими историями, а отношения «эраст» (любящий, старший) и «эромен» (любимый, младший) возвеличивались в идеал. Братья по оружию, связанные нерушимыми воинскими обязательствам, сражались бок о бок, жили в одном шатре, делили стол и постель – и это явление было превыше всех прочих социальных и родственных связей. Характерный для древнегреческого общества соревновательный дух, одинаково сильный и в спорте, и в политике, порождал напряженную потребность в эмоциональном тепле и самораскрытии, однако приниженное социальное положение женщин делало это невозможным, поэтому завязывались длительные дружеские и любовные союзы между мужчинами. В этих условиях гомоэротическая дружба-любовь становится уникальным и незаменимым инструментом для выстраивания отношений в обществе, и была исключительно значима для обеих сторон.

Хотя зрелый мужчина социально стоит выше юноши, любви которого он домогается, он не имеет над ним власти. Он может предлагать ему деньги, преподносить богатые подарки семье юноши, чтобы добиться от него любви. Поведение свободнорожденных юношей подчинялось строгому этикету. Самые красивые пользовались почетом, но они обязаны были проявлять сдержанность и строгость. Юноша, слишком легко или из корысти согласившийся на такие отношения, терял репутацию, и это могло помешать его будущей политической карьере. Таким образом строго регулировалось поведение свободнорожденных мужчин. Например, в Афинах легально существовала мужская проституция; однако афинянин не мог заниматься этим ремеслом, но на военнопленных, рабов и иностранцев (приехавших эллинов из других городов) подобные запреты не распространялись. Законы Солона запрещали связи с мальчиками до 12 лет. По свидетельству Платона и Аристотеля, половая зрелость наступала в 13-14 лет, а переходный возраст от детства к взрослости продолжался в среднем от 16 до 20 лет.

Еще одна идея, которая почти незаметно проходит через всё повествование: в современности мы назвали бы ее «метемпсихоз» – переселение душ, реинкарнация, соулмейты (но без всякой мишуры типа меток). Обсуждается в одном из диалогов Платона о Сократе.

Источники. Неоднократно горели рукописи, стирались каменные надписи, один историк переписывал у другого, по-своему интерпретируя события, как отличить правду от вымысла, когда прошло 2300 лет?

Для сбора сведений о походе Александра Македонского можно использовать корпус источников, изложенный в «Источниковедении Древней Греции (эпоха эллинизма)» 1982 года, «горячую» информацию можно черпать из Эфемерид, доставшихся Птолемею Лагиду, откуда он и брал сведения для своего труда (не сохранился). На основании воспоминаний Птолемея писал известный нам Арриан, написавший свой Анабазис спустя 400 лет. Так же Арриан опирался на труд Аристобула (не сохранился), архитектора, участвовавшего в походе Александра. Он создал свой труд в 84 года и не был военным. Труды Каллисфена, которые тот частями отсылал в Грецию, насыщены идеологическими вставками и рассказами о пророчествах и чудесных знаках, в которых проявлялась благосклонность богов к Александру. Харет из Митилены (сохранились фрагменты) был церемониймейстером Александра и описывает придворные события, но уже после взятия Персеполя. Онесикрит, ученик Диогена, был кормчим во время плавания по Инду, его фрагменты касаются только Индии. Неарх, друг детства Александра, опять же – пишет только об Индии (скорее всего, остальное не сохранилось). Клитарх, о жизни которого ничего не известно, является основным творцом фанфиков об Александре: царица амазонок и Таис Афинская – его рук дело. Из сохранившихся писем – многие считаются подделками, тем более что огромный архив Эвмена, секретаря Александра, сгорел еще в походе.

Остальные, более поздние авторы – Диодор Сицилийский, Помпей Трог, Курций Руф, Плутарх, Арриан – опираются на эти источники или упоминают произведения «неизвестных греческих солдат».

События моего повествования начинаются в 335 г. до н.э., поэтому ниже я привожу описание и возраст некоторых героев на этот момент:

1. Калас – историческая личность. Другое произношение имени – Калат, но последний звук th – произносился древними греками, как свистящее «с». Он был командиром фессалийской конницы и ставленником военачальника Пармениона. В источниках он упоминается крайне редко, но «его» история полностью соответствует «моей». У Арриана было упомянуто – «Калат, сын Гарпала», но «в Бразилии тоже много Педро», поэтому, возможно, отца Каласа и звали Гарпал, но это был совсем не тот Гарпал, что был казначеем Александра Македонского. То, что Калас оказал некие «услуги» царю, тоже не вызывает сомнения, потому что первую же завоеванную сатрапию получает не сын Пармениона, ни гетайр царя, не любой другой македонец, а именно фессалиец – Калас. В данном случае Александр идет на риск – фактически обезглавливая собственную конницу, стремясь отдать «долг» как можно скорее. Наиболее весомой его «услугой», на мой взгляд, может быть участие в убийстве Аттала, дяди последней жены Филиппа Македонского.

Каласу тридцать четыре года, жена – Алкмена, фессалийка (дочери: Тиро и Клеопа, сын Полидевк), вторая жена – Клейте, из рода Пармениона (близнецы – Александр и Филота).

2. Эней – родился и вырос в Фивах. Если назвать его просто «тенью», то он бы обиделся. Этот герой был не только очевидцем этих событий, но и некоей ключевой фигурой, от которой напрямую зависело их развитие. Он сыграл в чем-то немаловажную роль, не только в истории, но и в судьбах других людей. Официально заявляю, что он достиг «возраста согласия», и его участие в «откровенных» сценах не нарушает законодательства РФ.

3. Царь Александр Македонский – 21 год (родился в 356 г.)

4. Олимпиада – мать Александра. Из книги в книгу перепечатывается фраза, что «двор царицы погряз в мелких интригах и склоках», когда она осталась в Македонии. Потом она переехала в родной Эпир, выгнав оттуда собственную дочь. Это – все, что пишут историки о царице, начиная с 334 г. до смерти Александра, даже в войне наследников о ней упоминается с неохотой. Конечно, властная и умная женщина, способная драться за собственную жизнь и жизнь своей семьи, никому не интересна, лучи славы сына затмевают ее. Да, отношения с Александром могли быть напряженными, но не испорченными. Она была рядом с ним в изгнании, она была той силой, на которую он опирался.

Александр не оставил Македонию матери, потому что общество было патриархальным. Правящая женщина – нонсенс по тем временам, поэтому ставленником оказался Антипатр, с которым Олимпиада сразу же принялась враждовать. Ее жизнь достойна отдельного описания. В 335 г. ей было всего 40 лет – это мало, уверяю, если их не убивали раньше, то греки доживали до преклонных седин. Олимпиада была убита в возрасте 59 лет, когда потерпела поражение, командуя войсками, в войне наследников. Но цель ее была не в захвате власти – она яростно защищала собственную семью (потомков Александра) от неминуемой гибели.

5. Кратер – сын Александра из Ореста (35 лет), историческая личность, военачальник. Его род был знатен.

6. Птолемей (32 года). Дата его рождения разнится: Яндекс дает 360 г. до н.э., а западные источники – 368 г. до н.э. Я склоняюсь ко второй дате. Птолемей на тот момент не мог быть одного возраста с Филотой и старше царя всего на четыре года, вот разница в двенадцать лет уже дает право на получение статуса советника. Многие, следуя Ефремову, заявляют, что Птолемей был сводным братом Александра. Ни в коем случае! Взойдя на трон, македонский царь вырезал всех возможных мужчин-претендентов (кроме слабоумного Арридея, да и того потом убили) – не только детей Филиппа, но и дальних родственников – Линкестидов.

7. Артабаз (54 года) – бывший сатрап Геллеспонтской Фригии, еще до воцарения Дария и его предшественника. Имел 11 сыновей и 10 дочерей от разных жен. Во время изгнания жил в Пелле с семьей. Потом вернулся в Персию.

Дочь Барсина вышла замуж за Ментора, потом, овдовев, за его брата – Мемнона. Дочь от Ментора. Александр Македонский встречал Барсину при дворе (с 354 г.), пока она не уехала к мужу в 341-340 гг. Его сын Мидас жил в Пелле, перед походом царя Александра вернулся в Персию.

8. Филота (25 лет), Неарх (25 лет), Кен (25 лет), Гефестион (22 года) – друзья и военачальники Александра.

9. Парменион (65 лет), Антипатр (64 года), Антигон (49 лет) – «старая гвардия» Филиппа Македонского.

10. Арридей – товарищ Энея по палестре.

11. Филократ – товарищ Каласа по «боевому прошлому».

========== Фивы, глава 1. Фессалиец ==========

Воспоминания – это то сокровище, которое мы храним всю нашу недолгую жизнь. Каждый – свои, и иногда, взяв вещь в свои руки, мы помним, каким образом приобрели её. Но только мы. Наши сыновья или внуки уже посчитают её бесполезной – выбросят или избавятся, или положат в дальний угол сундука, на самое дно, запрут от чужих глаз и скажут своим детям – эта старая и порванная сандалия вашего предка хранит пыль чужих дорог, а кости и пепел его – мы уж и подзабыли, где похоронены. Пройдёт еще немного времени, и этот сундук сожгут вместо дров, даже не открыв, любопытствуя, что за старая рухлядь содержится в нём.

***

Я родился в славном и благодатном городе Фивы, сильном и влиятельном, где часто вспоминали походы Эпаминонда [1], подчинившего себе всю Элладу, и гордились «священным отрядом» [2], способным дать отпор даже воинственным спартанцам.

Мой отец был торговцем, как и двое моих старших братьев, один из которых держал несколько лавок в Афинах, а второй водил караваны в Спарту. Моя судьба не должна была сложиться иным образом, чем положено в нашей семье – стать торговцем. Для этого я получил лучшее образование по тем временам, мой отец не скупился на учителей. Я говорил на нескольких диалектах, легко переводил с персидского, умел читать и писать. Я был еще юн, когда отец уже практически полностью переложил свои дела в Фивах на мои плечи, а сам целыми днями просиживал в саду за молодым вином, говорил о путешествиях и политике с другими влиятельными гражданами нашего города.

Я как сейчас помню его тонкий профиль, длинные волосы с проседью, почти белые усы и бороду. Изящное движение, которым он подносил дорогую, раскрашенную дивными птицами пиалу к своим губам.

Город восстал. На главной площади, где было оборудовано возвышение, собрались люди и принялись, перекрикивая друг друга, спорить – должен быть город под властью Македонии или он опять станет свободным: гонец привез от Демосфена [3] из Афин приятную весть – царь Александр погиб где-то в горах на севере. Вспомнили всё – как его отец, еще будучи мальчишкой, был заложником в Фивах, как он потом высокомерно говорил с послами, как угрожал армией. Молодой отпрыск царя Филиппа был не лучше – первый раз ему подчинились, но не сейчас! Потом все вспомнили, что македонский гарнизон еще находится в городе. Более воинственно настроенные люди схватились за оружие, однако македонцы заперлись в Кадмее [4] и приготовились к осаде.

Споры продолжались четыре дня, были посланы вестники в Афины и Пеллу с посланиями, что Фивы отказываются теперь признавать Коринфский союз [5] – этот проклятый «Филиппов договор».

Увы, я знаю, чем закончились такие настроения – горожане начали потихоньку остывать и расходиться, потянулись обычные, ничем не примечательные дни. А потом, на рассвете, громкий стук в дверь разбудил отца. Он растолкал меня, велел умыться и привести себя в чувство, затем достал из плетеного сундука два коротких меча: один взял себе, второй протянул мне.

– Что мне делать? – спросил я, с сомнением разглядывая меч. Я лучше владел пишущей палочкой и цифрами, чем оружием – меня не учили, как бы я ни просил, считали, что мне совершенно не пригодятся такие знания, а на заработанные деньги я всегда смогу нанять себе охрану.

В доме находились еще мать и две мои младшие сестры.

– Никуда не выходите, заприте окна и двери, спрячьтесь в погребе, внизу, и ждите, пока я не приду, – ответил мне отец, стоя в дверях нашего дома. Я запомнил его таким – взволнованным, поспешно одетым – и больше никогда уже не увидел.

Мы не знали, что происходит за стенами, два дня и две ночи мы сидели тихо. Сестры иногда плакали, мать постоянно молилась. Длинными ночами только огонь ее жертвенника теплился в кромешной темноте. Иногда извне доносились пронзительные крики, и было слышно, как огромные камни катапульт сотрясают городские стены. Мы плотнее прижимались друг к другу и молили богов о милосердии и избавлении от страшной неизвестности.

Мы не сопротивлялись, когда дверь погреба рухнула под мощными ударами, и внутрь ввалились несколько солдат. Один схватил за волосы мать и поволок наверх по лестнице, не обращая внимания на ее жалобные стоны. Другой легко закинул моих сестер на свои широкие плечи, по одной на каждое, и с довольным видом вышел из погреба. Я тоже их больше никогда не увидел. Мне связали руки за спиной и, ради развлечения подталкивая окровавленными остриями мечей и тычками, погнали в направлении к главной площади. Сердце сжалось у меня в груди – мой родной прекрасный город пал и лежал, мучаясь, в агонии, наполненный чадящим дымом, хрипами умирающих, телами убитых и торжеством пирующих стервятников. Я ненавидел их всех, жалел, что замешкался и не смог взять оружие в руки и попытаться, хотя бы попытаться дотянуться до горла одного из моих мучителей.

Площадь была оцеплена копьеносцами, между ними ходили воины с короткими мечами и зорко следили за сидящими на земле людьми, которых приводили сюда. Женщин и детей отводили на одну сторону площади, связанных мужчин – на другую. Я заметил, что вокруг меня нет стариков, кроме одного, прячущего лицо в складках плаща, но он казался крепким, поэтому его, возможно, пощадили. Так мы сидели долго, примерно до полудня, боясь пошевелиться, и только обреченно наблюдали за победителями. У меня онемели ноги и руки, в голове шумело, губы трескались от жажды, жара сводила с ума.

Но вот на площади началось движение – это уводили женщин и детей, группами, их не связывали и не сковывали, что вселило в наши сердца надежду на спасение. Потом, когда уводили последних, на площадь въехал всадник с коротким копьем и в шлеме с развевающимися красными перьями – наверно, это был кто-то из военачальников. Он по-хозяйски огляделся вокруг, громко отдал какие-то распоряжения по-македонски, но я не понял его слов. Нас распределили попарно, накинув веревочную петлю каждому на шею. Так я оказался связанным с тем самым стариком. Нас подгоняли пиками. Теперь если он задержится, то петля туже стянет мою шею! С трудом передвигавшихся людей вывели за стены города и погнали по дороге.

Петля захлестнула мое горло так, что я не мог дышать. Старик, шедший сзади, все-таки упал, воины стали поднимать его пинками. Цепочка пленников проходила мимо нас, мы оказались за ее пределами. Я стоял и ловил ртом раскаленный воздух, задыхаясь, действия стражников все туже затягивали петлю. Уже в бреду я увидел, что старик не шевелится – он умер или его убили, у меня подкосились ноги, и я рухнул в пыль, прямо под копыта лошади подъехавшего всадника. Где-то вдалеке, как замирающее эхо, раздался его грубый голос, а я уже возносил хвалу богам, что избавили меня от дальнейших мучений. Однако боги не приняли меня – кто-то перерезал петлю на горле и сильным рывком поставил на ноги. В плывущем разноцветном мареве я увидел сначала перо, а потом того самого человека, что приезжал на площадь. Слезы полились у меня из глаз, смывая колючую пыль. Всадник кружил вокруг меня, почему-то пристально вглядываясь мне в лицо. Я четко видел лишь острие копья, которое он держал наперевес.

Мир вращался перед моими глазами, а македонец управлял этим миром. Он опять что-то сказал стражникам, стоящим над телом старика. Я внезапно понял, что воин говорит не на македонском, а на фессалийском [6] наречии – эти языки очень близки.

Воины сняли петлю с мертвого старика и надели ее на мою шею, другой конец веревки всадник накрутил вокруг своего левого запястья. Веревка вновь сдавила мое горло – я запаниковал, мне опять показалось, что я задыхаюсь, – и начал шумно и часто дышать. Македонцы захохотали, а один из них подтолкнул меня ближе к лошади. Всадник больно схватил меня за волосы, и это привело меня в чувство. Потом он знаком показал следовать за ним и повел лошадь шагом.

Мы вновь вошли в разграбленный город. Несколько фиванцев под надзором воинов собирали изувеченные трупы и складывали их в повозки. Я тихо заплакал: мертвых было много, слишком много, а я общался с ними живыми – на улицах, в лавке. Сцены жизни города яркими воспоминаниями проносились мимо моих глаз, пытаясь заслонить то, что стало с Фивами сейчас. Вокруг суетились македонцы – как коршуны, терзающие свою богатую добычу, но мой теперешний хозяин спокойно взирал на это с высоты своей лошади.

Я назвал его «мой хозяин», потому что моя дальнейшая участь была решена. Из свободного, образованного и богатого гражданина я превратился в бесправного раба, военную добычу, судьба которой зависит только от воли господина. Он подвел меня к колодцу, расположенному на маленькой площади в тени деревьев. Мои руки наконец-то получили долгожданную свободу, но утратили чувствительность. Я принялся растирать их, не обращая внимания на вернувшуюся боль и кровавые рубцы на моих запястьях. Веревка все еще предусмотрительно сдавливала мое горло, но хозяин отпустил достаточно длины, чтобы я мог свободно передвигаться. Я вдоволь напился и умылся прохладной водой, промыл раны и царапины, полученные, пока меня вели на площадь.

– Воздай хвалу богам, ты последний, кто прикасается к этому источнику, – высокомерно сказал мой господин.

Кровь ударила мне в голову, я все понял и ужаснулся собственным мыслям – у меня теперь больше нет родного города. Я посмотрел на всадника, едва сдерживая слезы:

– Фивы разрушат? – спросил я, стараясь правильно выговаривать слова.

В ответном взгляде воина я уловил удивление, но он не успел ответить – раздался дробный стук копыт, и мимо нас пронеслось несколько всадников в золоченых доспехах. Я почувствовал, что среди них был царь Александр – только так едет победитель: светлые глаза взирают на все без сожаления, осанка торжественна и величественна. Царь был еще совсем молод. Покатый лоб, массивная переносица, глубоко посаженные глаза – он не был красив, однако заражал аурой силы и могущества.

«Но царь, мой царь! Эллины никогда не забудут этот день, когда ты не смог остановить своих солдат и пролил невинную, родственную тебе кровь! Ни богатство твое, ни истребление варваров, ни славные победы не заставят наши сердца забыть о том, что ты сотворил с Фивами, провозгласив свою власть!»

Мой хозяин нетерпеливо дернул конец веревки, показывая, что процедура омовения завершена. Тем же шагом, который иногда убыстрялся так, что мне приходилось бежать, мы направились в македонский лагерь, расположенный неподалеку, в роще на холме. Я прекрасно знал это место – иногда приходил сюда в детстве, но теперь часть деревьев была срублена и пошла на поддержание костров, и везде стояли палатки из прутьев, обтянутых тканью.

Мы подошли к одному такому временному жилищу, где моего хозяина встретил слуга. Насколько я разобрал фессалийский, переделав его на эллинский манер, слугу звали Гелипонт. Мой господин вручил ему свой конец веревки и умчался в сторону города.

Слуга приоткрыл полог палатки – она была маленькая, но высокая, слева от входа, у одной стены там было устроено широкое ложе, а до другой оставалось не так много места. Гелипонт указал мне на циновку, расстеленную вдоль свободной стены, потом он обмотал веревку вокруг поддерживающего палатку столба и объяснил, чем ограничиваются свобода и пространство моих передвижений. Спросил, хочу ли я есть, на что я утвердительно кивнул. Он принес мне молока в маленьком глиняном сосуде и две лепешки.

С едой я управился быстро, потом лег на пол, головой к входу – только там можно было дышать свежим воздухом, потому что внутри было жарко и душно, – погрузившись в свои мрачные мысли, а потом в сон-забытье. Я подозревал страшное – слуга у моего хозяина уже есть, а вот мне, может быть, уготована иная участь – делить ложе с господином, ведь я теперь стал его рабом. Это было бы против моего естества, и я внутренне готов был терпеть какие угодно муки – голодом, жаждой, побоями, но только не подобным унижением.

Меня разбудил монотонный стук, доносящийся со стороны города – это разрушали таранами стены. Я снова заснул под щемящие сердце удары, пока не услышал громкий голос фессалийца, доносящийся снаружи, с требованием воды и еды. Мой хозяин зашел внутрь палатки, казалось, даже на меня не взглянув. Он отстегнул плащ и пояс. Бросив их на пол, он взялся за ремни доспеха, потом его остановило воспоминание о моем присутствии. Он повернулся и, чуть склонив голову, спросил:

– Тебя как зовут?

– Эней, – чуть слышно пролепетал я, дрожа от страха.

– Громче! – прикрикнул он.

Я уже более решительно повторил собственное имя.

– Сними с меня доспех.

Я поднялся и на непослушных ногах подошел к нему, мои пальцы путались в ремнях, но хозяин терпеливо ждал, когда я справлюсь. Наконец, я помог ему разоблачиться. Фессалиец был взрослым мужчиной, раза в два меня крупнее. Его плечи и грудь уже пересекали белесые шрамы, ярко выделяющиеся на смуглой коже, сильная мускулатура выдавала в нем человека, привыкшего к походной жизни и битвам. У него были жесткие волосы, почти до плеч, темноватые с рыжиной и выбеленными солнцем прядями, обрамлявшие выбритое лицо. И еще у него были странные глаза – зеленоватого цвета с коричневатыми искорками внутри. Я опустил голову, запретив себе разглядывать моего хозяина настолько откровенно, замер с его хитоном в руках, а фессалиец просто отодвинул меня со своего пути и вышел наружу, где Гелипонт уже наполнил лохань водой. Я стоял, прижимая к себе влажную от пота одежду хозяина, не двигаясь, прислушиваясь к шуму плещущейся воды. Гелипонт зашел внутрь палатки, отобрал одежду из моих одеревеневших рук, сунул мне чистую рубашку вместе с поясом, потом отвязал конец веревки и вытолкал меня наружу. Мой хозяин уже вытирался, стоя обнаженным. Блики костра играли на его коже, и он казался сродни Аполлону, если бы тот снизошел посетить наш жестокий мир.

– Калас, – шепнул мне сзади на ухо Гелипонт. Теперь я знал имя моего хозяина.

***

[1] Эпаминонд – фиванский полководец, 418-362 гг. до н.э., в 379 г. содействовал освобождению Фив от спартанского владычества, в 371 г. разбил спартанцев при Лектрах, в 370 г. вторгся в Лаконию, восстановил государство Мессению, построил флот с целью доставить Фивам гегемонию на море, в 362 г. пал в битве при Мантинее.

[2] В древних Фивах существовал особый «священный отряд» из 300 любовников, который считался непобедимым, потому что, как писал Ксенофонт, «нет сильнее фаланги, чем та, которая состоит из любящих друг друга воинов». Обнаружить страх перед лицом возлюбленного, не говоря уже о том, чтобы бросить его в бою, было неизмеримо страшнее смерти. В битве против македонцев при Херонее (338 г. до н.э.) все эти воины погибли.

[3] Демосфен – величайший греческий оратор, 383-322 гг. до н.э.; с 351 г. знаменитыми речами против Филиппа Македонского побуждал афинян к защите независимости Греции; когда Филипп вторгнулся в Фокиду, устроил союз между афинянами и Фивами; но союзники были разбиты при Херонее (338 г.). В 324 г., вовлеченный врагами в судебный процесс, удалился на остров Эгину. Вернувшись после смерти Александра Македонского, убедил сограждан начать войну (Ламийскую) против Антипатра, после поражения отравился.

[4] Кадмея – крепость внутри города Фивы.

[5] Коринфский союз – создан македонским царем Филиппом II после битвы при Херонее (338 г. до н.э.), формально управлялся Союзным советом (Синедрионом), куда входили все греческие государства, кроме Спарты.

[6] Фессалия (Thessalia) – историческая область в средней части Греции.

========== Фивы, глава 2. Разрушенная жизнь ==========

Мой живот довольно урчал, получив в подарок кусочки ароматного печеного мяса. Кости обсасывали и бросали в костер. Мы ели не одни – к нам присоединилось еще несколько воинов, но Калас странным образом не устранялся от нас с Гелипонтом – мы всего лишь тихо сидели в стороне, не вступая в разговор, и ели вместе со всеми. Выпив вина, я начал погружаться в сон, поэтому спросил Гелипонта, где мне позволено уснуть.

– Там, где тебе определено, – ответил он и для убедительности указал на вход в палатку. – Засыпаешь?

– Да, – честно признался я. Гелипонт взял конец веревки, все еще болтающейся на моей шее, отвел меня в палатку и опять привязал. Я позволил себе незаметно ослабить петлю, уснул сытый и в чем-то счастливый. Однако поспать мне пришлось недолго: сначала внутрь палатки зашел Калас, следом за ним – женщина.

– «О, Боги», – сквозь сон подумал я, когда край ее длинной юбки задел мое лицо. Голос хозяина вернул меня к реальности:

– Эней, – позвал меня Калас. Я сел, уставившись на него, с трудом разлепляя веки. – Я хочу, чтобы ты смотрел! – Мое сердце будто скользнуло вниз и разбилось. Я не мог понять – «Зачем?» – Подойди ближе и сядь рядом.

Мой хозяин полулежал, устроив плечи на свернутом валике из одеяла, над ним склонилась одетая молодая девушка. Зачем им был нужен я? Но смиренно подошел и присел рядом, на край ложа. Женщина была красивой – большая грудь, широкие бедра, я заметил золотую цепочку на талии, поблескивающую сквозь тонкую ткань, окутывающую тёмным облаком ее тело. Кожа смуглая. Тяжелые волосы заплетены в две толстые косы. В тусклом отблеске светильника, поставленного на землю, глаза ее казались огромными и чёрными. Женщина очаровывала и притягивала, мне стало жарко от ее близости.

Между тем Калас дал расстегнуть на себе пояс и снял хитон, перевернулся на живот, подставив свою широкую спину под опытные руки женщины, севшей сверху. Она начала медленно массировать его шею, плечи – сначала легкими касаниями, потом сдавливая все сильнее, убыстряя ритм движений. Калас лежал с закрытыми глазами, женщина тоже прикрыла глаза, я смотрел как завороженный на окружности ее грудей, мерно покачивающихся в такт движениям. Меня била дрожь, бросало то в жар, то в холод, внутри поднималась волна несдерживаемого желания. Моя правая рука невольно легла туда, где жар становился все нестерпимее.

Решив, что его мышцы достаточно размяты, Калас перевернулся на спину. Женщина села ему на бедра и начала медленно снимать с себя одежду, обнажая восхитительную грудь с темными и твердыми, как две спелые вишни, сосками. Калас протянул руки и принялся гладить и мять их, возбуждаясь, потом его пальцы скользнули ниже, по животу женщины, и достигли лона. Женщина издала протяжный стон, ее руки начали уверенно двигаться вверх и вниз, подготавливая к бою внушительное копье фессалийца.

Я сидел и смотрел на них, не отрывая взгляда, я был рядом с ними, в них, моя рука под одеждой невольно повторяла движения прекрасной гетеры, подвергая испытанию мой собственный фаллос. В сознании где-то далеко затухали мысли об уместности моего участия в этом действии. Калас, повернув голову, смотрел на меня, я тонул в его взгляде, погибая, погружаясь глубже в пучину страсти.

Женщина переменила позу, плотно обхватив моего хозяина бедрами, начала объезжать его, как непокорного жеребца. Их сладострастные стоны переходили в крики, внезапно я почувствовал, как рука Каласа обхватила мою левую руку, сильно сжав ладонь, но даже не чувствовал боли – только волшебный миг конца.

Моя правая ладонь сделалась мокрой, животворящая влага оросила край хитона, голова закружилась. Я старался не потерять сознания, а Калас лежал в довольном изнеможении, раскинувшись на ложе, продолжая сжимать мою ладонь. Женщина прилегла рядом с ним, восстанавливая силы. Наконец хозяин выпустил мою руку из плена, только тогда я почувствовал и боль, и страх – мой хозяин был силён и запросто мог сломать мне пальцы. Я осторожно посмотрел на Каласа – он мечтательно улыбался, кидая взгляды то на меня, то на гетеру. Потом он протянул руку и взял меня за подбородок:

– Возьми ее, – произнес он спокойным повелительным тоном. – Я хочу видеть твое лицо, когда ты будешь это делать.

Я пал духом – нет, у меня уже были женщины, отец водил меня к гетерам, чтобы, как он говорил, «бурлящая молодая кровь не мешала сложению цифр», но вот так – на глазах другого человека, который будет получать удовольствие, наблюдая за мной! Я слышал о богатых пирах и нравах, там царивших, в Элладе и в других землях, но я никогда не был их участником. Что за человек мой хозяин?

Я еле унял телесную дрожь, поднялся с пола, женщина встала на коленях на ложе, повернувшись ко мне спиной – она была прекрасна и вновь заставила трепетать мое тело. Голова гетеры склонилась над Каласом, ее губы коснулись его опущенного копья, которое ответило на их ласки, наливаясь силой. Калас заложил руки за голову, приготовившись к покорению новой вершины.

– Ну? – нетерпеливо обратился он ко мне, понуждая к действию. Я положил руки на бедра женщины и вошел в нее, вначале осторожно, потом усиливая мощь моих движений.

– Смотри мне в глаза! – услышал я громкий окрик Каласа, вернувший меня из божественных садов Олимпа в тесную палатку. Я старался не отрывать взгляда от моего хозяина, хотя веки закрывались, тело будто плавилось в раскалённом тигле. Казалось, в собственном взгляде я передавал Каласу мои чувства, а он в ответ – свое желание. Меня накрыла волна чувственного удовольствия, со стоном излив живительную влагу в лоно женщины, я отдал все – всего себя до конца.