Текст книги "Не по воле богов (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Сегодня ночью я тебя буду согревать? – и послал обратно за своим старым плащом.

Направившись в сторону шума веселой толпы, поющей, танцующей, музыки разноголосых дудок и ярких огней, я пытался понять, что будет делать Калас по возвращении – прикажет поставить палатку и захочет отдохнуть или решит влиться в ряды бодрствующих. Глаза моего раба, крепко вцепившегося в мой плащ, конечно, горели желанием развлечься, но я опять отступил в темноту, вглядываясь в тускло освещенные лампадами палатки и в лица воинов, готовящих пищу возле редких костров. Так я бродил довольно долго, кружил, не имея четкого плана действий. «Чего я хочу? Увидеть, поговорить? Обнять? А как вернуть обратно доверие и чувства? Как соединить в себе старые воспоминания о сущности Каласа и то, кем он является сейчас, осознавая себя фессалийцем, гиппархом, отцом большого семейства? И, наконец, мужчиной?» Меня привлек давно забытый звук – острое лезвие маленького ножа с разбитой, обвязанной тонкими ремнями рукояткой, легко и точно снимало стружку, грубые мозолистые руки до блеска отполировывали поверхность, являя на свет диковинную птицу с большим клювом или зверя длиннорогого и тонкорунного, пышногривого льва или тучного быка с звездами во лбу. Я замер, спрятавшись в тени, затаил дыхание, опасаясь, что Гелипонт услышит меня и обнаружит. Но он не прервал своего занятия, пару раз покряхтел, поправил светильник, где курились травы, отгоняющие ночную мошкару. Потом отложил свою работу в сторону, взялся за другой кусочек дерева, внимательно его осматривая.

– Не прячься, сынок, – услышал я тихий голос Гелипонта, – неужто, хочешь обмануть старого вояку, особенно, когда еще кого-то с собой притащил. Шмыгающего носом.

Я вышел из темноты и встал перед ним. Он тронул меня руками за плечи:

– Дай-ка поглядеть на тебя, Эней. Подрос, возмужал. А этот, – он кивнул на раба, – сын твой или внук?

Я рассмеялся:

– Нет, этого раба мне Птолемей вчера подарил. Приказал, чтобы хорошо за мной присматривал, – тот вздрогнул, понял смысл моих слов, но постарался не подать и виду, что взволнован.

– Возьми, – Гелипонт протянул ему резную фигурку, – пойди вон туда, поближе к огню и поиграй. Никуда твой хозяин отсюда не денется.

Раб послушно исполнил его указание. Я присел рядом с Гелипонтом на толстое одеяло, расстеленное на земле.

– Опять вернулся тревожить Каласа? Никак не можешь забыть к нему дорогу? Уж сколько сделал он для тебя и ради тебя, а ты…

– А я, – прервал его я, – неблагодарный мальчишка, что не чтит авторитет отцов! Гелипонт, я это все уже слышал, но все это – домыслы, а не правда. Мы просто не сумели понять друг друга, решить, возникшие вопросы мирным путем, договориться, в чем-то научиться прощать.

– А сейчас? – покачал головой Гелипонт, – Ты пришел, чтобы продолжить наносить ему обиды, испытывать чувства на прочность. Что изменилось в тебе, Эней?

– Многое, слишком многое, – я закусил губу, иначе не смог бы сдержаться, и полились бы на Гелипонта все откровения оракула Амона. – Хочу попробовать еще раз. Я изменил свое отношение к Каласу, теперь сам хочу его любви и близости. И готов, если придется, сражаться не только за его чувства, но и за душу.

– Зачем тебе его чувства? У тебя, вон, есть красивый раб, а за богатства свои можешь нанять любого мужчину, если предпочитаешь, чтобы кто-то находился позади.

Обида ударила мне в лицо, но я сдержался:

– Ты испытываешь меня Гелипонт! Да, у меня были женщины, а раб этой ночью одаривал меня ласками, но и Калас тоже никогда не сдерживал своих желаний. Я говорю об ином. Я и Калас – две половины одного целого, едины в чувствах, что нам до утех плоти, когда ты получаешь удовольствие не телом, а душой! Гелипонт, ведь и ты когда-то любил! Так же и я люблю Каласа и очень хочу вновь с ним воссоединиться!

– Ты просишь помощи, сочувствия?

Я махнул рукой, вставая с места. Вгляделся в ночную темноту, глубоко вдохнул прохладный воздух, в горле стоял горький комок обиды, но я постарался с ним справиться, несколько раз сглотнув. Понял, что мне больше нечего сказать Гелипонту, ведь не просить я его пришел – просто поговорить по-дружески, по старой памяти.

– Я пойду, – голос мой был глух, – ты устал, а я тут тебе надоедаю своей пустой болтовней.

– Иди, – Гелипонт взял кусочек древесины и принялся его обстругивать, как будто и не было ни разговора, ни меня. Я кликнул раба, и мы отправились в путь. Я видел, как он попытался вернуть Гелипонту фигурку, но тот отвел его руку, пробормотав что-то про подарок.

Комедиант, обращаясь к зрителям, строил гримасы, заразительно смеялся, отпускал грубые шутки, указывая на тех, к кому были обращены его реплики. Сладкоголосый хор подпевал ему каждый раз, как только он поднимал руку вверх, обозначая кульминацию. Хору вторили дудки и барабаны, заглушая выкрики и хохот зрителей. Калас улыбался, смеялся вместе со всеми, но я видел, как пусты были его безжизненные глаза. Рядом с ним, по правую руку сидел Эсон. Я поежился от собственных воспоминаний о том, что претерпел от родственников Каласа. Прибыл с новым ополчением? Возможно, но эта новость и близость ненавистного мне человека к моему возлюбленному взволновали, я почувствовал укол ревности.

– Что с тобой, мой господин? – раб осторожно принялся дергать меня за плащ – увидел, как изменился я в лице. – Пойдемте отсюда, быть может, ты устал, мой господин?

Но я продолжал стоять и смотреть на Каласа. И не видел уже ночи, и огней, и лиц толпы, лишь любимый профиль, освещенный розоватыми закатными лучами, легкий силуэт, струящиеся волосы – игрушка нежного морского ветерка, белую пену зеленоватого бескрайнего моря, ласкающую ступни наших ног. И тут Калас внезапно повернул голову, будто услышав мой немой зов, встретился со мной взглядом, в котором хрупким огоньком зажглось незримое, волшебное пламя. И время, будто остановилось.

Представление окончилось, гомон толпы ураганным ветром ворвался в мое сознание. Волшебство исчезло. Вскочившие с мест зрители закрыли от меня Каласа, а раб уже повис на мне, тихо постанывая и моля уйти. Я легко стряхнул его, заметался в поисках любимых глаз, но Калас исчез, растворился среди воинов, среди ночного мрака, где-то на краю земли.

***

У тебя есть план? Да, у каждого человек, который хочет достигнуть своей цели, он есть. Как еще можно вновь добиться доверия и внимания, возжечь в сердце чувственную любовь и безграничную нежность, если не использовать некий хитроумный план? Я знал, что, постоянно попадаясь Каласу на глаза, конечно, вызову в нем чувства – от любви до ненависти, воспоминания о нашей близости вновь вернутся, но что делать дальше, как пробудить в нем ощущение истинного родства наших душ?

– Кадм, – обратился я к своему рабу, – теперь это будет твоим именем, оно каждый раз будет напоминать мне о родине. Найди торговца амфорами и спроси его, сможет ли он начертать то, что я пожелаю.

Лучшим подарком на свадьбу или похороны, с пожеланием процветания дома или спокойного упокоения в Элизиуме считался расписной сосуд, разный по назначению и размеру. Изображение выдерживалось в определенных канонах – образцы такой росписи всегда были у торговцев, но можно было сделать на заказ, что потребовало бы более длительного времени, однако подарок приобретал особый смысл в руках дарителя. Более всего я боялся, что местный художник неспособен нарисовать прекраснее, чем орнамент из кругов и треугольников, но Кадм, вот смышленый малый, выпросил у горшечника черепки, чтобы показать мне «товар лицом». И он мне решительно не понравился. Только потом я понял, что этот чернобородый финикиец с серыми от вечной работы с глиной руками, языка которого я не понимал, единственный, кто вообще сможет расписать сосуд – у остальных купцов товар был только привозной. Общались мы жестами или через Кадма. Я показал горшечнику рисунки на плече и просил в точности их повторить, потом я сам нарисовал на земле подобие цветка родона [1].

– Астарот, астарот, – произнес горшечник, с интересом разглядывая изображение.

– Что? – обратился я к Кадму, – Он не понимает?

– Все хорошо, мой господин, – откликнулся раб, – это знак любви, важный знак.

– Ну, да, так он сможет нарисовать цветок? – продолжал недоумевать я. Кадм и горшечник одновременно закивали.

– Только, вот, мне нужно столько, – я показал, раскрытую ладонь, – нет, лучше столько, – я прибавил еще три пальца другой руки, памятуя взрывной характер Каласа.

– Столько цветов? – изумился горшечник.

– Нет, столько лекифов [2] с одинаковым рисунком. «Я принесу богатую жертву Зевсу, если Калас не разобьет последний о мою голову!» – мрачно пошутил я про себя. «А если македонский царь завтра выступит в поход, то горшков до Ефрата хватит».

С чувством глубочайшего удовлетворения я весь вечер того же дня перебирал изготовленные сосуды – вертел в ладонях, ощущая кончиками пальцев пористую поверхность обожженной глины, внимательно разглядывал и сравнивал рисунки, смакуя, выбирал первую жертву. На самом деле, все эти лекифы, родоны и письмена не несли в себе никакого смысла, но я, нагромождая одну бессмыслицу на другую, должен был убедить Каласа, что все это имеет некое значение, непонятное и загадочное. Я должен был побудить его проявить интерес, попытаться понять – зачем? И он сам найдет свой собственный смысл, сам объяснит значение, посылаемых мною знаков. Я ничуть не сомневался, что Калас в конце концов начнет искать со мною встречи, и она непременно состоится, вот тут бы мне не оплошать! Чем сложнее задание, чем больше вокруг суеты – тем интереснее становится игрокам: Кадм должен был положить кувшин в мешок, отнести его Каласу, отдав именно в мешке. Потом обязательно подождать, пока Калас не возьмет лекиф в руки, тщательно собрать все черепки разбитого сосуда, вновь сложить их в мешок и принести обратно мне. Первую жертву я похоронил в земле еще подле Тира.

Наше огромное войско тронулось в путь на север, по мере продвижения, к нему присоединялись все новые и новые отряды. Спустя несколько дней я вновь послал Кадма к Каласу. Но первым не выдержал Птолемей – он «сломался» на четвертом кувшине:

– Эней, хотя мы с тобой друзья, ты прекрасно понимаешь, что я всегда должен знать, что происходит за моей спиной. И Кадм не мог не рассказать, когда я его спросил… Зачем?

– Птолемей, ты научил меня многому, – ответил я с улыбкой, – и я совершенствуюсь. Сможешь ли ты поверить, что, посылая простые вещи другому человеку, я тем самым стараюсь привлечь его внимание? Я знаю, что мои богатые дары он отошлет обратно, мои письма уничтожит не читая, меня не пустит на порог своего дома, ибо обижен и ненависть точит его изнутри, но где-то в глубине сердца в нем живет надежда на воссоединение. Что сделал бы ты?

– Оставил бы его в спокойствии, подождал. Принес бы жертву, надеялся бы на покровительство богов, – Птолемей задумался.

– А сколько ждать? Мы не знаем, сколько нам отмерено, тем более, впереди столько битв!

– На все воля богов! – убежденно воскликнул мой хозяин.

– Но наши мечты, надежды и желания принадлежат только нам! – с жаром возразил я, сжимая руку в кулак и ударяя им себе в грудь. – Боги воздают слабым за их молитвы, но покровительствуют сильным, и я хочу быть их любимцем. Калас сейчас изольет всю свою ненависть в пустое, разобьет, разотрет в пыль, уничтожит ее внутри себя, и тогда он будет готов наполниться иными чувствами.

– Эней, я начинаю тебя опасаться, – с подозрением взглянул на меня Птолемей, понявший суть, – после того, как я отослал тебя к Амону, ты изменился. Ты не обо всем поведал мне, но спрашивать не буду. Тебе не нужна власть, но зачем-то нужен Калас. Я хочу быть тебе другом, а не врагом.

– Я знаю, Птолемей, и ты всегда был мне другом, и останешься им! Ты помогал мне, и я могу быть благодарным и верно тебе служить. Не бойся меня нынешнего, – я обнял его в знак дружбы, Птолемей не отстранился, лишь промолвил: «Как же много в тебе силы!»

В тот же день Кадму здорово досталось за его двурушничество – мне не нужен был продажный раб – если он все рассказывает Птолемею, то так же может послужить и третьему и четвертому господину. Я долго размышлял, как поступить – проявить жестокость – значит внушить рабу ненависть к себе и страх.

– Кадм, подойди ко мне, – он послушно встал передо мной на колени, долго я смотрел сверху вниз и не знал, что предпринять. – Тайна перестает быть тайной, если о ней знают больше, чем два человека. Всегда существует опасность, что третий выйдет на агору и во всеуслышание поведает о ней народу. Что должны сделать остальные двое? Убить тебя или убить себя?

– Мой господин, – Кадм со стонами повалился мне в ноги и заплакал.

– Мне не нужны твои слезы! – я с силой поднял его с земли и хорошенько встряхнул. – Если ты не станешь меня слушать – я причиню тебе боль.

Кадм замотал головой, постарался сдержать рыдания. Я продолжил:

– Я с тобой хорошо обращаюсь – ты сыт и одет, свободен в передвижениях. Твоя единственная обязанность служить мне. Другим же не так сладко живется, как тебе! – я рассказал ему и про золотые рудники, и про торговцев рабами на рынке, и про того мальчика, которого насиловали в Пелле на моих глазах. О Кассандре, как ни тяжело было про него вспоминать, про оставленные им шрамы в моей душе и на моем теле. – Я мог бы проделать с тобой то же самое, и никто не заступился бы за тебя. Но я не пожелаю никому испытать, то, чему я был свидетелем. А ты? Хочешь пройти мой путь?

– Нет, господин, нет! – Кадм опять упал на землю и принялся целовать мои ноги, орошая их слезами.

– Тогда поклянись мне, тем, что свято для тебя, что никогда, даже если тебя подвергнут жесточайшим пыткам, ты не предашь меня.

Кадм что-то самозабвенно зашептал на своем языке, выбежал из палатки, я не успел его удержать, но он тотчас вернулся, посеревший от боли, сжимая в ладони раскаленные угли костра. Тут мне самому стало жутко от потребованных клятв.

Кадм стал для меня еще одним испытанием на пути примирения с Каласом. Его пухлые губы опытной диктерии, готовые трудится всю ночь без устали, и узкие бедра – сильные и покорные, приводили меня к ослепительным вершинам экстаза. Я понимал, что с Каласом может быть все иначе, пытался смирить гордость, взрастить в себе желание – не только обладать, но и быть обладаемым. Но не получалось, и я с отчаянием размышлял, стоит ли мое желание вернуть дружбу с моим эрастом всех тех последствий, которые скуют мою свободу крепкими цепями.

***

Рассматривая черепки шестого кувшина, я обнаружил, что не хватает тех, где был нанесен рисунок. Кадм объяснил мне, что на этот раз, Калас не стал разбивать лекиф о землю, а достал свой меч и обтесал, оставив часть себе. Я понял, что наша встреча близка, тем более – искать другого горшечника там, где пролегал наш путь, было бессмысленно – редкие деревушки, горы и выжженные солнцем равнины, где-то впереди должен был шуметь, преграждая нам путь быстрый Ефрат. Седьмой лекиф избежал участи быть разбитым, меня разыскал Гелипонт:

– Эней, что все это значит? – спросил он, протягивая черепок с рисунком.

– Я не скажу тебе – только Каласу, – скрестив руки на груди, спокойно ответствовал я.

– Калас не хочет от тебя ничего! – торжественно провозгласил Гелипонт.

– Тогда отдай мои черепки!

– Не могу.

Я продолжал протягивать к нему руку. Гелипонт плюнул мне под ноги:

– Я больше не приду, разбирайтесь между собой сами! Да вернут вам боги разум!

– Седьмой сосуд нести? – вопрошающе шепнул мне Кадм, глядя вслед уходящему Гелипонту. После того разговора, когда Кадм прожег себе руку, он уже не отходил от меня ни на шаг, готовый исполнить любое желание.

– Калас хочет, чтобы я сам сделал первый шаг к нему навстречу. Пусть будет так.

***

[1] Rhodon– роза (греч.)

[2] Лекиф – сосуд для масла, одноручный кувшин с узкой шейкой и большим вместилищем на низкой ножке.

========== Сожженный дворец, глава 1. Примирение ==========

Границы наших представлений о землях восточных расширялись – мы видели сказочные, переливающиеся на солнце пики высоких гор, равнины, полные быстрых и часто пересыхающих речушек, выжженные солнцем поля, дороги, проложенные за много лет до того, как родились наши предки. Тяжкие сомнения терзали многих, пока мы шли вперед, продвигаясь все дальше от берега понта [1] вглубь неведомых земель. Конечно, жрецы, как могли, поддерживали дух воинов обещаниями скорых побед. Каждый вечер сказители и актеры, переходя от одного костра к другому, воспевали славные подвиги Диониса. Принимались любые шутки о глупости варваров, а купцы из нашего обоза, потирая руки, будто уже держали в ладонях горсти золотых драхм, говорили о мифических богатствах Вавилона – город настолько огромен, что нескольких дней не хватит, чтобы обойти стены его кругом. Воины терпеливо слушали и сердца их наполнялись храбростью, вливавшей жизненные силы в измотанные долгими переходами тела.

Царь вел нас дорогой на север, чтобы избежать выжженных и пустынных земель на юге [2]. У нас вдоволь хватало пищи – и людям, и лошадям, и быкам, тянувшим длинный войсковой обоз. Мы прошли древними путями, по которым торговцы водили свои караваны. По пути нам встретился мирный город на высоком холме, окруженный рощами высоких пальм. Имя ему было Садмор [3]. От него мы пошли северной дорогой к переправе, часть войска была послана вперед, чтобы навести мосты через быстрый Евфрат. Когда мы подошли к Фапсаку [4], то увидели, что противоположный берег и каменную крепость на нем занимают войска персов, которые собираются противодействовать дальнейшему продвижению царя Александра.

На том берегу наше войско поджидал знатный персидский военачальник Арсам [5] с несколькими тысячами всадников. Неведомо мне, когда он решился предать своего царя, но действовал этот хитрый сатрап крайне осторожно. Если верить слухам, то Арсам получил особые милости от царя Дария – богатые сатрапии от Ионии до Вавилона [6] и обещание руки дочери. Арсам приобрел значительное влияние, но сейчас утратил практически все, кроме, пожалуй, Вавилона. Скорее всего, царь Дарий как-то неосторожно обмолвился, что готов уступить македонскому царю все завоеванные земли, а также предложить руку той самой Статиры, что была обещана Арсаму, что весьма не понравилось вельможе, потерявшему все свое богатство и влияние из-за похода эллинов. Наш царь искал союзника и нашел его именно в обиженном Арсаме, которому вернул потом, после своих побед, все, чем этот перс владел, хотя и ненадолго [7].

Переговоры проходили в тайне, и мне неведомы их подробности, но точно знаю, что царь Александр, получил возможность пересечь вместе с войском реку Евфрат, хотя путь на Вавилон был ему закрыт. Вся Месопотамия была выжжена летним солнцем и путь вдоль Евфрата, как описывал его Ксенофонт [8], был подобен дороге в Аид. Войско повернуло к северо-востоку, стремясь как можно скорее пересечь равнину, ближе к предгорьям, переправиться через реку Тигр и достичь прямой дороги через богатые персидские города на Вавилон. Этот путь стал очередным испытанием – мы были вынуждены передвигаться как можно быстрее, чтобы основное войско царя Дария, выдвинувшееся из Вавилона, вдоль Тигра, не успело помешать нашим планам.

Я знал от Птолемея, что персидский царь собрал огромное войско. В письме от одного купца, который прислал его со своим рабом царю Александру, говорилось, что на равнине Вавилона собрались многие народы – бактры [9], согдианцы [10] и индийцы Кавказа во главе с Бессом, саки [11] и дахи [12], народы Арахозии [13] и Дрангианы [14] с сатрапом Барзаентом, арейи [15] с Сатибарзаном, гирканские [16] и тапурийские [17] всадники с Фратаферном, мидяне [18] с Атропатом, народы Гедросии [19] и Кармании [20] с Окоптобатом и Ариобарзаном, сыном Артабаза, сузианцы и уксии [21] с Осафром, армяне с Ервандом [22], каппадокийцы [23] с Ариарафом. Были с ними и наемники-эллины. Все воины – хорошо вооружены и только ждут приказа перейти в наступление. Я так подробно перечисляю все народы, что встали у нас на пути, чтобы знание о великой битве и величайшей победе внушало эллинам гордость за их стойкость перед лицом врагов-варваров.

Мы почти достигли Тигра, когда узнали, что царь Дарий с войском приближается с того берега реки, и нам не удастся перебросить мост [24]. И войско направилось еще дальше, вдоль Тигра, хотя, берега его становились еще более отвесными, а дно еще глубже. Царь Александр понял, что нужно осуществлять переправу как можно скорее. Вперед были посланы люди, чтобы разведать путь, но глубина воды в реке сначала достигала груди лошади, а на середине русла – шеи. Воины были испуганы, подняв оружие над головой, они осторожно входили в воду, но все же нельзя было идти твердым шагом, камни выскальзывали из-под ног, и людей подхватывало сильное течение. Особенно тяжелым оказалось переносить грузы, перемещая войсковой обоз на другой берег. Многое было потеряно, а все – охвачены страхом, крики плывущих воинов заглушали приказы их командиров. Эта переправа надолго запомнилась нам и была похожа на паническое бегство, на беспорядочное спасение с тонущего корабля. Некоторые воины получили увечья. Калас, каким-то образом, повредил бедро, да так, что с трудом мог держаться на лошади. Птолемей приказал мне разложить весь наш скарб по мешкам и осторожно, держась за гриву плывущей лошади, в несколько приемов перевезти его на другую сторону.

Только когда всё войско оказалось на противоположном берегу, тогда царь Александр разрешил отдохнуть своим людям. Лагерь решено было не разбивать, большая часть припасов размокла или пропала, ведь каждый берег свои личные вещи. Вечером глашатай царя объявил, что всех нас впереди ждет большая награда – великий Вавилон. Думаю, что каждый первый воин был готов плюнуть вестнику в лицо и объявить его лживым псом. Когда стемнело, страх опять вернулся в наши сердца – черная тень закрыла Селену [25], и, если бы не жрецы, поспешившие объявить о счастливом знамении, не знаю, что произошло бы с храбрыми людьми, но они готовы были в панике бежать, а кое-кто, припав к земле, усиленно молился богам. На утро мы опять двинулись в путь, хотя, ручаюсь, даже сам царь Александр, не знал, где мы теперь находимся: слева были Гордиевы горы [26], справа Тигр, и ни каких признаков близких селений, а те, что мы находили в последующие четыре дня, были сожжены дотла, а колодцы в них засыпаны.

Потом царю Александру доложили о персидских всадниках, показавшихся впереди. Чтобы не допустить обнаружение нашего войска врагом, он приказал начать преследование. Произошло конное сражение. От пленных мы узнали, что царь Дарий с многочисленным войском находится неподалеку – за ближайшими холмами [27], и готовится к битве. Потом мы еще четыре дня оставались на месте, разбив лагерь и укрепив его палисадом. Перс Арсам вначале преграждал нам путь, расположив свои отряды в холмах, но, видно, призванный своим царем, оставил их, поэтому дал нашему войску хорошую возможность рассмотреть долину, где произошла великая битва, решившая исход похода в восточные земли.

Оба войска провели ночь в ожидании. На долину впереди нас, с влажных гор опустился сильный туман, поэтому невозможно было узнать, как построятся войска. С персидской стороны до самого утра слышался неясный гул, который вселял страх в неокрепшие в битвах сердца эллинов. Наступал двенадцатый день после того, как Селена полностью скрыла свой лик [28].

Будучи воином, я прекрасно осознавал, что завтрашний день может стать последним для меня или для Каласа, или для нас обоих, поэтому мое решение о примирении уже требовало безотлагательных действий, и я направился в сторону палаток, в которых разместились фессалийские всадники. Сама Судьба в ту ночь была на моей стороне – мне не пришлось пререкаться с Гелипонтом, которого в тот час не было рядом, и я скрытый мраком тихо вошел внутрь. В моей руке был лишь маленький масляный светильник, поэтому глаза, из-за скудости света, долго не могли привыкнуть к темноте. И мне оставалось лишь подивиться проворности моего эраста, ибо острие его меча сразу нацелилось прямо мне в горло.

– Пришел посмеяться надо мной или посочувствовать, – рот Каласа был искривлён в зловещей ухмылке.

– Ни то, ни другое, – я постарался ответить без дрожи в голосе. – Нужно поговорить.

– Так говори, не стесняйся, – спокойно ответствовал он.

– Мирно…

– Тогда опустись на колени и возьми в рот мой фаллос, чтобы я захотел с тобой разговаривать!

– Если видишь во мне очередную диктерию, то я это сделаю, но, если завтра боги даруют мне жизнь, клянусь – мы больше никогда не встретимся.

Моя отповедь несколько смягчила настрой Каласа – он убрал меч и боком, неловко опустился на ложе:

– Ты – шлюха, Эней, повзрослевшая, знающая себе цену диктерия!

– Тогда ты – насильник! Если повзрослевшая шлюха не хотела раздвигать перед тобой ноги, то ты выламывал ей руки и вбивал свой фаллос, с упоением распаляясь от ее мольбы остановиться.

– Я был не в себе, обижен на всех за то, что меня оставили в самом начале пути.

– И мстил мне за то, что я его продолжил? И почему я при этом шлюха, а ты – благонравный эллин? Ты вымещал свою злобу на мне и, разве я – покорно не перенес все твои обиды? Но стоило мне сказать, что больше не стану покорным твоим прихотям, то сразу превратился в диктерию, знающую себе цену, – рука Каласа все еще сжимала опущенный меч, но я смело склонился над моим эрастом. – Пойми же – ты! Насилием ты убиваешь любовь к себе, а любовь и страсть не выражаются насилием и жестокостью. То, что надо мной творили в Тарсе – разве это любовь? Почему ты уподобляешь себя этим персидским зверям? Куда исчезла вся твоя нежность?

Калас хотел что-то возразить, но я быстро протянул к нему руку, прикрыв пальцами губы:

– Не говори ничего! Слова о любви или ненависти – это пыль. Если ты сильно ненавидишь меня, то убей, а если любишь – прими таким как есть, не пытаясь исправить. Я слишком люблю тебя и готов услышать любое твое решение.

Я приблизил светильник к нашим лицам, мы долго глядели друг другу в глаза. По лицу Каласа пробегали отражения разных эмоций: то появлялись складки на лбу и сдвигались брови, смеживались и расслаблялись веки, подергивалась щека, он закусывал губу, рот его кривился презрением или уголки губ летели вверх, пытаясь изобразить улыбку. Я же терпеливо ждал, сохраняя спокойствие, но с радостью замечая, как мой эраст становится все более растерянным, каким-то по-детски беспомощным. Звук удара железа о камни земли разрешил наши споры – Калас отшвырнул от себя меч и подался вперед, я обхватил рукой его затылок и ответил поцелуем. И как же сладок был его вкус! Будто я нашел то, что всю жизнь искал, о чем мечтал, и не мог выразить скопившуюся страсть и нежность, потому что Калас был в моих грезах наивысшим воплощением чувств, сродни богам, в которых я больше не верил. И этот поцелуй заставил меня стонать от сладости огня, вспыхнувшего и поглощающего изнутри, наливал силой и горячим теплом фаллос, кружил голову восхитительной дрожью, поднимающейся от кончиков пальцев ног по бедрам, вдоль спины и ответным сжатием и расслаблением мышц, заставляя тело выгибаться. Рука Каласа скользнула мне под одежду и обхватила ствол моего фаллоса, чья твердость возбудила моего эраста еще больше. Он притянул меня к себе стараясь захватить оба наших фаллоса и прижать их друг к другу, дабы показать и свой отклик на наш поцелуй. Я прервался и вывернулся, чтобы отставить светильник, который все еще держал в руке. Калас откинулся на спину и хлопнул себе по правому бедру:

– Я не смогу взять тебя как раньше, Эней, прости. Проклятые мойры поймали меня в свои сети, меня – познавшего лошадь, раньше, чем научился ходить, сбросил конь! Теперь хожу, держась за зад, как Геллеспонт за свою спину, которая от сырости начинает болеть.

– И не нужно, Калас, – я улыбнулся, услышав жалобу из уст моего сурового эраста, и склонился над ним, – просто быть рядом с тобой – вот, что для меня величайшее сокровище! Выздоровеешь, еще нажаришь мне зад, поработаешь своим молотом получше Гефеста! – я попытался его развеселить, но не получилось.

– Почему ты тогда ушел? – к Каласу вернулось былое недоверие.

– Глупец, – ответил я просто, – гордый был…

– А сейчас?

– Поумнел. Не принял меня Харон на свою лодку. Мне египетские боги все очень доходчиво объяснили.

***

[1] моря.

[2] На юге располагалась Сирийская пустыня.

[3] Тадмор – Фадамера. Этот город Эней мог называть Садмор, потому что иногда изменяет в своей речи звук th [т][ф] на [с], так же, как в имени Каласа – Kala[th]. Современная Пальмира.

[4] Фапсак – (Тифсах, Типсах – евр), современная крепость Ана (Anah, Ирак). Войско Кира переправлялось через Ефрат – по грудь, но жители обычно использовали лодки. На этом месте существовала крепость, город и важная торговая переправа через Евфрат.

[5] Арсам (Arsames, Arshama). По версии автора, позже источники начали называть этого человека – Мазда (Маздай), так по-арамейски звучит имя, известного русскоязычному читателю Мазея.

[6] Киликия (Тарс, Исс), Сирия, Ливан, Финикия и все Междуречье.

[7] Мазда умер в 328 г до н.э. правителем Вавилона.

[8] Ксенофонт «Анабазис».

[9] Бактрия, Бактриана, историческая область в Средней Азии, по среднему и верхнему течению Амударьи (ныне территория Афганистана и частично Узбекистана, Таджикистана и Туркменистана).

[10] Согд, Согдиана – область в бассейне рр. Зеравшан и Кашкадарья (ныне на территории Узбекистана и Таджикистана). На территории находились города Мараканда (Самарканд), Кирополь и др.

[11] Саки (Sacae), многочисленное племя скифов в нынешних киргизских степях.

[12] Дахи – кочевое племя на территории Туркменистана.

[13] Арахозия – древняя провинция персидского царства; ныне область Кандагара в Афганистане.

[14] Дрангиана – область в бассейне озера Хамун (Зарех) и низовьях Гильменда (в соседних районах современного Ирана и Афганистана).

[15] Арейя – область на северо-западе Афганистана, рядом с оазисом у р. Герируд.

[16] Гиркания – область на южном берегу Каспийского моря.

[17] персидская провинция Хорассан, на р. Теджене, северо-восточная Персия; главный город – Мешхед.

[18] в этом случае – народы малой Мидии – Атропатены (греч, Atropatene) области Южного Азербайджана, охватывавшей зону Талышских гор, р. Аракc и оз. Урмия.

[19] Гедросия – древнее название современного Белуджистана, юго-восточная часть Ирана. Пустынное плато внутри области расположено на высоте 1 000 м над уровнем моря.

[20] Кармания – прибрежная страна, вдоль Персидского залива, к северу до степного оазиса Исатиды, к югу до торгового порта Гармосы; главный город Кармана (ныне – Керман).