355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марко Гальярди » Minority (СИ) » Текст книги (страница 4)
Minority (СИ)
  • Текст добавлен: 6 августа 2019, 09:30

Текст книги "Minority (СИ)"


Автор книги: Марко Гальярди



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

– Я пока не хочу видеть Фиданзолу! – жалобно простонал Стефан. – Она постоянно плачет. Это невыносимо!

– Хорошо, – согласился Джованни, ощущая, как тяжелая ноша падает с его плеч. «Теперь всё будет хорошо!» – мысленно успокоил себя флорентиец, наклоняясь над Стефаном и с силой заставляя того выпрямиться. Обнял за шею и не расцеплял своих объятий, пока не почувствовал руки брата, робко обнявшие его за талию. – Я первым приду к тебе, и мы еще раз поговорим. О многом. У меня есть чем с тобой поделиться!

***

[1] Мф. 19:29

От автора: упоминание о цветах является очень интересным и отличительным элементом в творчестве францисканских авторов. Например, в «Послании из Греччо»: «Мы не намеревались, однако, писать Житие, поскольку о жизни его и чудесах, какие Господь совершил через него, уже составлены «легенды»: мы же собрали, как на многоцветном лугу, букет цветов, которые показались нам краше других…». Здесь я использую этот элемент в контексте такого же «букета», в который попадают деяния спиритуалов.

========== Глава 8. Кого люблю? ==========

Джованни не смог выбраться в город ни в первый, ни во второй день после освобождения Стефана из тюрьмы. Сначала пришлось весь день помогать писарям готовить поздравительное обращение понтифика по случаю Рождества и разбирать письма до мельтешения мошек перед уставшими глазами, а на следующее утро, в день накануне праздника, брат Доминик предложил прогуляться в окрестностях Авиньона.

Копыта их коней оставляли четкий след на свежем белом снегу, устлавшем землю, морозный воздух щекотал ноздри и раскрашивал щеки в алый цвет. Джованни был счастлив от осознания того, что тайные труды его были не напрасны, и Стефана, следуя просьбам семьи, удалось вытащить из заключения. Что делать с братом дальше, флорентиец не представлял: он не мог предложить ему тихую обитель в Римской империи, если брат захочет опять вернуться к духовному служению, поскольку неповиновение буллам Папы везде каралось осуждением или отлучением. Единственный путь – возвращение к мирской жизни – будет долог и тернист. Захочет ли Стефан на него встать?

Когда же утром он пришел в «Приют праведника», то ему сказали, что Стефано Мональдески покинул их на следующий же день, забрав с собой деньги, оплаченные Джованни на неделю вперёд.

Услышав такое, Джованни побледнел, окружающий мир вокруг него померк, а ноги потеряли опору. Когда он очнулся, то увидел перед собой служанку, брызгающую водой ему в лицо:

– Господин, господин! Вы больны? Упали прямо посередине зала!

Джованни, с помощью девушки, с трудом встал и присел на скамью, всё еще плохо понимая, где находится. Ему протянули чашку с вином, начали предлагать позвать лекаря.

– Выведи меня на улицу, добрая женщина, – попросил флорентиец, продолжая хвататься за руки служанки, словно в ней искал опору для непослушного тела.

Джованни прислонился спиной к стене дома напротив постоялого двора. Над ним, словно упрёком, нависало хмурое небо с еле проглядывающим сквозь серые облака желтоватым диском солнца, к ногам липла грязь подтаявшего снега, перемешанного с уличными нечистотами.

«За что?» – хотелось кинуть упрёк Небесам. «Я не хотел сделать ничего дурного – всего лишь защитить брата!» Все эти ночные бдения над манускриптами, судороги пальцев, держащих стило, боли в согбенной спине, резь в уставших глазах, нежеланные поцелуи и объятия Ричарда, растраченные сбережения, которые так тяжело зарабатывались – ради чего? Чтобы сполна прочувствовать вкус предательства родного брата? Чтобы погибнуть, окажись тот вновь в руках инквизиции? Джованни жаждал ответа, но не находил его в своей душе.

Он очнулся, когда тело начало пробирать от холода до самых костей, а зубы принялись выбивать дробь, хотя голова показалась ему такой горячей и болела, словно стиснутая раскалённым в огне обручем. В этом полубреду его нашел Пьетро, обеспокоенный тем, что Джованни, ушедший проведать Стефано, долго не возвращается в архиепископский дворец. Услышав новости, Пьетро поддерживая и обнимая, провёл его по улицам и передал в руки стражников, а те уже оповестили брата Доминика.

Три дня Джованни пролежал в лихорадке, не вымолвив ни слова. Брат Доминик же корил себя за ту прогулку верхом, на которой флорентиец мог простудиться. Приглашенный авиньонский лекарь поил больного отварами солодки, горечавки и медуницы, добавляя в них мёд. Братия из скриптория молилась о здравии. Наконец жар спал, и остался лишь частый мучивший кашель, стоило Джованни хоть немного напрячь телесные силы. Уже сколько времени минуло с тех пор, как он в последний раз так сильно заболел и очнулся в повозке с бубенчиками? Частое присутствие брата Доминика у постели смущало:

– Если ты не против, Паоло и Петруццо закончат с твоими бумагами, их через два дня уже нужно отвезти в Марсель. Потом комиссия от брата Михаила вновь прибудет к нам, и ты продолжишь.

– Давай так, – приступ кашля опять скрутил Джованни, – мне нужен час, чтобы собрать все записи, и я отдам их Паоло. Пусть продолжают.

Ближе к вечеру брат Доминик проводил его в скрипторий, усадив на стул, обложенный подушками. Бумаги Джованни всегда содержал в порядке, и не было бы сильной нужды настолько подвергать себя страданиям, но одно дело оставалось незавершенным. Джованни макнул стило в чернила и вывел еще одно имя в конце общего списка, подготовленного для инквизитора – Иоанн Тоста. Затем открыл сплетённые вместе листы со сведениями о схваченных спиритуалах, нашел подходящее пустое место посередине и вписал: «Иоанн Тоста. Происхождение неизвестно. Тоскана? По слухам общался с группой брата Умбертино из Казале».

Теперь даже если Стефана-Иоанна будут искать, то он мог вполне умереть еще в конвенте или в тюрьме. А если Стефан окажется таким глупцом и вновь попадётся, то вины Джованни в том, что он скрыл своего брата, не будет. Иоанн Тоста теперь значился в общем списке, а откуда Джованни было знать, что этот монах – его кровный брат?

Он опять задумался, наблюдая, как за окном затухает закат. Из-за всех этих волнений, связанных со Стефаном, важно было не упустить ни единой детали, что может связать каким-то образом исчезнувшее имя с вновь появившимся и чудом избежавшим должного участия со стороны братьев-францисканцев и инквизиции.

Месяц назад Михаил Монах, низенький, хрупкого телосложения францисканец, уже приезжал в Авиньон вместе с епископом Марселя Раймундом. В главной церкви францисканского конвента они собрали комиссию из тринадцати богословов и внимательно выслушали двадцать пять братьев, которые продолжали упорствовать в своей вере [1]. Остальные же братья, по общему списку, не пожелавшие выступить публично, считались раскаявшимися в своих грехах. Каждый из них получил письмо к настоятелю и назначение в какой-либо монастырь.

Более сведущие Паоло и Петруццо рассказали, что письма запечатаны так, что их невозможно вскрыть и прочитать, не сломав печати. В самом тексте письма содержится обвинение в преступлениях того, кому это письмо дано, и приказ, подписанный рукою самого магистра Михаила из Чезены: содержать такого брата в заточении пожизненно на хлебе и воде.

Быть может его земляки и чего-нибудь приврали или приукрасили, но «прощенные» спиритуалы не были дураками: письма вскрыли и ударились в бега. Отголоски этих событий доносились до Авиньона. Говорили, что король Сицилии Фредерик, будучи обиженным Папой Иоанном, охотно принимает у себя этих еретиков.

Флорентиец взял в руки маленький обрывок листа и написал послание для Пьетро и матери: «Уезжайте. Вам здесь больше нечего искать. Встретимся в конце весны». Эту краткую записку он передал через одного из мальчишек, которые вечно крутились на площади перед дворцом архиепископа. Проследил за ним взглядом, увидел, как Пьетро ее прочитал и начал искать среди проходящих мимо людей. Джованни лишь кивнул брату, повернулся к нему спиной, опять вошел во внутренний двор, зацепился руками за колонну и долго стоял, переводя дыхание в ожидании очередного приступа кашля.

На следующий день, полулёжа в постели, Джованни вчитывался в строки очередной буллы верховного понтифика «Sancta Romana atquie universalis Ecclesia…». Предшествующая булла Quorumdam, как и предсказывал брат Доминик, вызвала настолько живой отклик, выразившийся в недовольстве не только братии, но и народа, что Папа Иоанн решил упредить разраставшийся бунт. Он сразу отлучил от церкви всех фратичелли и бегинов, кто называет себя третьим орденом блаженного Франциска [2].

Слабость и кашель заставили Джованни провести в кровати еще десять дней под неусыпным надзором лекаря и брата Доминика. Спасали только грёзы: флорентиец представлял, что рядом с ним постоянно находится Михаэлис – и в ночном сне, и наяву. Иногда томило призрачное болезненное ожидание: вот-вот, через три вздоха или пять, откроется дверь, и палач войдёт в комнату. Конечно он примчался из Агда, как только узнал, что его любимого терзает болезнь, неважно как – был ли то сон, глас с Неба, случайный разговор с гонцом из Авиньона, но душа его архангела должна почувствовать!

Однако время шло, недуг отступал, настойки укрепляли, а поцелуи Ричарда излечивали. У лекаря даже нашлись две рукописи из списка Монпелье, которые Джованни успел перечитать, пока лежал в постели.

– Я не хотел тревожить тебя раньше времени, но от отца Бернарда из Тулузы для тебя прислали много работы, – брат Доминик выставил перед собой тяжелую сумку, в которой лежали любовно упакованные в куски кожи сложенные и необрезанные листы и три книги в переплётах. – Должны были доставить к Рождеству с письмом, – брат Доминик протянул ему свиток без печатей, – но, видно, гонец подзадержался из-за непогоды.

По благостному выражению лица брата Доминика можно было верно определить, что письмо он читал и счёл его деловым и вполне уместным.

– И за что к тебе так благоволит отец Бернард? – полувопрошающе тихо проронил брат Доминик, собираясь уходить.

– Всё из-за тебя, забыл? – с усмешкой отозвался Джованни. – Он снял наложенное тобой отлучение. А теперь очень доволен, что его труды и взятая на себя ответственность за мои грехи оказались небесполезны. Он знает, что я теперь работаю у тебя, и ты меня не считаешь еретиком.

– А почему… – брат Доминик замялся, но не смутился и не покраснел, – он советует тебе чаще стирать скапулярий?

Джованни рассмеялся, а потом опять закашлялся:

– Святой отец считает, что я в Авиньоне, подобно тебе, тоже одет в рясу монаха-доминиканца. Когда я был в Тулузе, носил такую же, а отец Бернард постоянно заботился о моём внешнем виде.

– Ты прав, если бы носил на себе рясу, то я бы считал тебя больше безликим монахом, чем Джованни Мональдески, – заметил брат Доминик и поджал губы.

– Братия в Тулузе с тобой бы не согласилась. Я и в рясе смущал их умы, – Джованни заложил руки за голову и соблазняющим взглядом мазнул по брату Доминику, но продолжить ему не дал новый приступ кашля. – Да когда же это закончится!

Брат Доминик подошел к нему и ласково погладил по щеке:

– Дай Бог тебе скорейшего выздоровления! – он поцеловал Джованни в макушку и поспешил к началу службы.

Джованни обратил внимание на сумку, привезённую из Тулузы. Кроме книг отца-инквизитора там был один трактат о целебных травах и тоненькое сочинение брата Беренгара в кожаном переплёте «О свойствах дистиллята». На втором листе содержалась корявая надпись, осуществленная нетвердой рукой брата: «Моему ученику Джованни: никогда не забывай о свойствах капустного листа».

«И этот просит чего-то там не забывать!» – улыбнулся Джованни и насторожился. Брат Беренгар предпочитал рассказывать о свойствах дистиллята, а свежий капустный лист присутствовал лишь в одном эпизоде… Джованни внимательно осмотрел переплёт, он совершенно не подходил к этому хлипкому сочиненьицу.

Флорентиец встал с кровати, нашел свой нож и осторожно поддел его острым кончиком стык переплёта. Вся его жесткость создавалась письмами. Их было много, сложенных в несколько раз, написанных в разное время, на мавританском, латыни, провансальском, но каждое из них начиналось: «Моя роза!».

Дрожа всем телом как в лихорадке, он принялся вытаскивать содержимое переплёта, разрывая толстую кожу руками, стараясь добраться до каждого из писем, а потом еле остановил себя, с сожалением понимая, что уже обнаружил все послания. Он их целовал, прижимал к груди, орошал слезами, вчитывался в каждую строку.

За окном стемнело, и письма пришлось собрать, надежно спрятав наполненный ими холщовый мешочек посреди одежды в сундуке. Когда вернулся брат Доминик, Джованни сделал вид, что спит, потом зажег лампаду и половину ночи вновь читал о чувствах к нему Михаэлиса, излитых в изящных буквах.

Его возлюбленный не забыл о нем, расстояние и невозможность обнять только обостряли сердечную тоску, заставляя любящее сердце страдать и грезить. Михаэлис спрашивал: следует ли Джованни их договоренностям? Удалось ли уладить дела семейные? Не сильно ли досаждает ему брат Доминик? Флорентиец неслышимым шепотом отвечал на все вопросы, будто подробно исповедовался, представляя внутренним взором отклик Михаэлиса на своё повествование.

«Я помню обо всём, amore mio, я исполню всё, что обещал. Люблю только тебя!»

***

[1] 22 ноября 1317 г.

[2] Secta et religio Fratricellorum, sive Beguinorum, qui se dicebant de tercio ordine beati Francisci, cassatur, quoniam inter ceteros errors Ecclesiastica sactamenta despisiebant: Et sub poena excommunicationis omnibus insungitur, ut nulli de cetero talem vitam assumans, et ne Episcopi ipsum concedere presimans. Авиньон, 30 декабря 1317 г.

========== Глава 9. Письмо из Марселя ==========

Письма, полученные от Михаэлиса, благостно сказались на выздоровлении и дали сил для того, чтобы продолжить напряженную работу над книгами по медицине. Вопрос со спиритуалами тоже был закрыт и передан в Марсель, и Джованни показалось, что тяжелая ноша скинута с его плеч. Теперь интересным было только узнавать о новых донесениях в папскую канцелярию, наполненных слухами о волнениях в народе.

Беглые спиритуалы продолжили свои проповеди, и теперь их насильственное усмирение породило предсказуемый ответ: настали времена, предсказываемые в Апокалипсисе святого Иоанна, и правит Римской церковью Антихрист со своими прислужниками. Всё повторялось, как и много лет назад: всё те же спиритуалы, всё те же речи, всё та же мысль о порченности Папы. Но тогда за спиной бедной братии стояли силы клана Колонна и французского королевства, а теперь они остались в одиночестве, хотя еще продолжали сильно волновать Святой престол.

Не успело пройти и месяца, как в десятые календы февраля Папа Иоанн сделал еще один наступательный шаг, подводя черту в развязавшейся войне. Буллой Gloriosa Ecclesiam [1] он проклял всех: Bizochorum, что путешествуют с сумой по дорогам Франции и просят подаяние, тех, кто называет себя бегины и фратичелли, тех, кого теперь можно счесть лжебратьями святого Франциска Ассизского и прочих отступников от католической веры.

Оправившись от болезни, Джованни не покидал архиепископского дворца – в том не было нужды, но неожиданно получил письмо, переданное привратнику и адресованное лично. Скрыть его получение было невозможно, и он смело развернул его за собственным столом, и строки, написанные на латыни, заплясали у него перед глазами.

«Прости меня, мой брат, – писал Стефан, – за всё прости! Нам нужно с тобой встретиться и поговорить. Приезжай в Марсель. Я снял комнату у синьора Флотти, что владеет суконным складом в порту, и жду тебя там. Никому не говори, держи нашу встречу в тайне. Твой брат Стефан».

Первым порывом, охватившим Джованни, было желание оставить все дела, броситься в рабочую комнату брата Доминика, заявить ему, что отбывает дней на пять, и быстро начать собирать вещи. Однако неприятное чувство скрытой угрозы кольнуло в грудь, прокатилось холодом по спине, заставило стереть ладонью выступивший пот со лба и задуматься. И, наконец, понять, что его смущает – Джованни оставил своего брата Иоанном Тоста, не пожелавшим признать своё старое имя, а получает вновь Стефаном Мональдески.

Сложенный лист бумаги шириной с ладонь пах свежими чернилами и плесневой сыростью, и не был грязным клочком, выдранным откуда-то из книги, или замытым пергаментом. «Где Стефан смог её украсть?»

Письмо казалось приглашением, но какого рода? У Джованни был лишь один враг, желающий подстроить ловушку. Хотя и его сейчас удалось обмануть мнимым расставанием с Михаэлисом, и нет ему особой нужды строить всяческие козни, когда в руках целый орден Монтесы, и замок можно получить любой и из самих рук короля Арагона Санчо. Вопросы роились в голове и мешали сосредоточиться.

«А если Стефана поймали, допросили, признали в нём беглого спиритуала, узнали от него о том, как я хотел помочь, и теперь меня может ожидать в Марселе не Алонсо, а арест инквизиции?» От подобных мыслей Джованни прошиб озноб, будто его болезнь вновь вернулась.

Единственной здравой мыслью было остаться в Авиньоне и сделать вид, что не было письма. Джованни лелеял её до позднего вечера, пока беспокойство за судьбу Стефана не прорвало плотину, выстроенную разумом. Терзаниями можно было довести себя до сумасшествия, и не найти сил посмотреть опасности в лицо.

«Мне же не обязательно идти в дом этого Флотти самому. Можно послать человека, чтобы всё разведал!» Доверенные люди в Марселе были – любая женщина из заведения Фины за горсть денариев согласится не только навестить Стефана, но и ублажить. От шлюхи многого не потребуют, даже если дом Флотти окажется ловушкой.

Вечером флорентиец честно поведал брату Доминику, что в Марсель приехал его брат по каким-то своим делам и хочет встретиться, поскольку они не виделись уже много лет.

– И где тебя искать, если ты вдруг пропадёшь? – нахмурился Ричард, которого явно печалило расставание с Джованни на несколько дней.

– По местным борделям! – весело отшутился флорентиец. – На самом деле я туда и обратно. Мне нет никакой нужды задерживаться, – уговаривал он брата Доминика, на всякий случай возводя для себя надежный безопасный мост. Джованни крепко помнил, как был похищен Михаэлис, когда все поверили в то, что лекарь просто уехал. – Более того, у меня в Авиньоне остаются неоконченные дела, мои вещи и деньги. В конце концов, меня здесь ждёшь ты. С роднёй моей, что во Флоренции, тоже всё в порядке. И если я соберусь их навестить, то только в начале лета. Ты понимаешь меня?

– Ты странно говоришь, Джованни, – еще больше насупился Ричард. – Будто скрываешь что-то. Убеждаешь, что обязательно вернёшься, хотя и так понятно – до Марселя и обратно. Не слишком далёкий путь!

– Хорошо, – Джованни положил раскрытую ладонь ему на грудь, слегка смял пальцами грубую ткань рясы и позволил рукам брата Доминика скользнуть по своим бёдрам. – Если я не вернусь через шесть дней, значит, со мной случилась беда. Какая – не знаю. Заболел, получил увечье, заключён в тюрьму, похищен, но что-то произошло! И я прошу тебя лично убедиться, что это так. Если скажут, что убит – найди моё тело и убедись, что это так. Исчезну – найди!

– У тебя размолвки с братом? – брат Доминик всё не мог взять в толк, и лишь теснее прижимал к себе его разгоряченное волнением тело, почти касаясь своими губами пламенно шепчущих губ флорентийца, но Джованни каждый раз уворачивался, заглядываясь то в сторону, то назад.

– Нет, нет! – возражал Джованни, хотя пурпур на его щеках кричал об обратном. Объятия брата Доминика только усиливали страх в душе и предательскую дрожь в теле.

Ночью он не мог сомкнуть глаз, ворочаясь и сминая простынь под собой. Камин они натопили жарко, но под утро всё его тепло улетучилось, зимний холод неистово набросился на полураскрытое тело только задремавшего Джованни и разбудил, намертво прогнав сон.

Путь до Марселя был неблизким: пешему понадобилось бы четыре дня, а конному в два раза меньше. Сначала в сторону Кавайона, где перекрещивались древние дороги, идущие в разных направлениях: в Апт или в Арль, затем вдоль левого берега реки Дюранс и гор Люберон, мимо города Мерендоль до города Кадене, где можно было расположиться на ночлег.

Дорога была ему уже знакомой, и Джованни поймал себя на мысли, что минул ровно год с тех пор, как он путешествовал по ней верхом, устремляясь мыслями в Марсель. Однако, как и тогда, душа его была неспокойна, хотя всё сложилось просто замечательно: он встретился с семьёй, потом вновь обрёл Михаэлиса, и никто не предполагал, что он будет сейчас бок о бок с тем, кто когда-то обрёк его на мучительные пытки, и кого он спас от смерти. Что он позволит бывшему инквизитору обнимать себя и целовать.

К вечеру следующего дня Джованни достиг Марселя, проехался до улицы, ведущей в порт, поглазел на корабли, мирно покачивающиеся на волнах у берега, подставил лицо холодным порывам солёного морского ветра и, открыв глаза, готов был поклясться, что заметил на корабельных сходнях высокую чёрную фигуру.

Громкий шлепок волны о камни набережной и россыпь звенящих брызг на миг отвлекли его внимание. И образ колдуна, разложившего когда-то флорентийца на полосатой шкуре диковинного животного, исчез. Будто померещилось. И стало как-то зябко в шерстяном плаще, пропитавшемся влагой и запахами зеленоватой тины, гнилой рыбы, морёного дерева и серой плесени, устилавшей все прибрежные камни. Солнце почти зашло за линию горизонта, и на город вместе с белёсым туманом наползали сумерки.

Джованни заставил себя проехать мимо дома Флотти, о чем гласила вывеска над дверьми, запертыми на большой замок. Нижние узкие окна были забраны железными решетками, а на внутренних ставнях серела вековая пыль, окна на верхних двух этажах также были заперты ставнями, через которые не пробивался ни один лучик света. И оттого владение Флотти казалось совсем нежилым и заброшенным, если бы не новая дверь, закрывающая узкий проход между домами во внутренний двор и обложенная камнями выше обзора человека, сидящего на лошади.

Флорентиец оглянулся по сторонам: только редкие прохожие быстро скользили вверх по улице, держась направления к главной городской площади. На противоположной стороне лавочник проверял крепость засовов на окнах, а его жена, закутанная в тёплый платок, сливала из ведра нечистоты в желоб посереди мостовой. Тёмные струйки быстро сбежали по камням и впитались в зловонную кучу лошадиного навоза, оставленную еще с утра.

Чуть дальше хозяин маленького питейного заведения зажег лампады и встречал у входа двух моряков, нараспев предлагая отменное пиво, привезённое от «самого императора ромеев». Те посмеялись, но зашли.

Дом Флотти молчал. Джованни еще раз окинул его внимательным взглядом и тронул коня.

Рабочий день в заведении Фины Донати только начинался. Выпивку мадам предлагала втридорога, да и не сильно приветствовала шумные компании, поддерживая марку недешевых, но качественных услуг для особых клиентов. Дверь открыл Антуан Марсельский и тут же заключил флорентийца в свои крепкие дружеские объятия.

– Где твои длинные волосы, Турский ангел? – хихикнул он, отлепляясь от расцелованного в обе щеки Джованни, изрядно помяв ему бока. – Ты опять к нам работать? – он хитро прищурился. – О тебе спрашивали, помнишь того мавра? И венецианец еще осенью пару раз заходил, в гости тебя к себе приглашал, даже записку оставил, как его разыскать.

– Нет, денег у меня достаточно! – решительно отмёл крамольные мысли Джованни. – А мавра мне тогда хватило с лихвой. Другие у меня теперь заботы. Мне можно у вас переночевать? А я тебе потом всё расскажу.

– Я тебя сейчас в своей каморке размещу, а коня твоего в соседском дворе определю, – Антуан увлёк его в темноту коридора. – Фине пока ничего не скажем…

– Антуан! – громкий голос вездесущей мадам, спускающейся по лестнице, заставил их обоих вздрогнуть. – Кто там пришел? Почему опять не ведёшь сразу ко мне? – она подслеповато уставилась в темноту, пытаясь разглядеть гостя.

– Сладчайшая моя, – приготовился оправдываться Антуан, но Джованни выступил вперёд в свет лампады:

– Это я, Фина, – тихо произнёс он. – Мы не хотели пока тебя волновать.

– Да, какое беспокойство, мой мальчик! – Фина, улыбаясь, раскрыла свои объятия навстречу флорентийцу. Они обнялись, и Джованни не сомневался, что глаза Фины стали темнее, чем безлунная ночь. – Ты к нам надолго?

– На день и две ночи, потом должен уехать. Я сейчас недалеко от вас живу, в Авиньоне.

– Неужто наш ангелочек долетел до Святого престола? – удивлённо присвистнул Антуан.

– Ага, сплю под боком у самого понтифика, – съязвил Джованни.

– Слышишь, Фина, ангелочек наш теперь с кардиналами спит! – кефаред понял всё на свой лад. – Зачем ему наши морячки? Давай я его на ночлег определю, а завтра мы его подробно расспросим.

– Нет, стой! – мадам быстро оправилась от первого впечатления неожиданной встречи и вернулась к собственным расчетам. – Джованни, милый мой, неужели мы не договоримся? Разве можно от такого отказываться?

– От чего, Фина? – теперь уже удивился флорентиец. – Хочешь опять предложить меня тому, кто больше заплатит?

– Да, – честно ответила мадам. – Я тогда помогла тебе, теперь ты поможешь мне, а потом я тебе опять в чём-то помогу. Так мы и существуем! Пусть ты сейчас и обслуживаешь кардиналов, но старых друзей не забываешь. Вот, приехал!

– Фина, я не сплю с кардиналами! – попытался воззвать к ней Джованни. – Это всё Антуан придумал!

– Но ты же с кем-то встречаешься! – продолжила настаивать мадам. – В Авиньон просто так не попадают. Ты нашел покровителя, красиво одет и от голода не страдаешь. Значит, подработать всегда готов. Зачем тогда в Марсель приехал?

Джованни застонал, понимая, что сейчас не в силах переубедить Фину, которая прекрасно разбиралась не только в стоимости денег, но и в людских отношениях. И свою выгоду упускать не желала. Он вздохнул, внутренне соглашаясь с мадам, ведь, чего таиться, сам не раз подумывал сбежать в Марсель в поисках удовольствия:

– Хорошо, Фина. Ты поможешь мне, я тебе, но я сейчас стараюсь не ради денег. В Марселе есть один дом, там должен ждать меня мой брат Стефан, но я боюсь, что это ловушка, подстроенная для меня. Кто ждёт меня там – брат, мой недруг, инквизиция или ещё кто-то, я не знаю. Если ты мне поможешь, я расплачусь с тобой тем способом, который ты укажешь. Мы договорились?

***

[1] Авиньон, 23 января 1218 г.

========== Глава 10. Ловушка ==========

Луча была разумной и очень преданной своей хозяйке, госпоже Донати, которая присмотрелась когда-то к миловидной девчушке, путешествующей в толпе паломников. Накормила, обогрела и дала работу по дому. Вскоре Луча, наслушавшись рассказов других девушек, живущих в общей спальне, стала завидовать тем, кто спал на мягкой кровати и носил на пальцах кольца, а потом и сама решилась вступить на этот путь, лелея тайную мечту стать постоянной полюбовницей заезжему торговцу, что даст потом работу в своей лавке или приживёт с ней детишек. Бытовали среди обитателей дома Фины и такие рассказы, что некоторые клиенты увозили с собой понравившуюся женщину и делали своей женой в другом городе, где о её происхождении никому не было известно.

Особенно Луче нравилась история об одной девушке, уроженке северных земель, чьи волосы были мягкими, как тонкорунная шерсть, глаза зелёными, как свежая трава, а кожа белая, как молоко, и полюбилась она заезжему венецианцу, и живёт теперь в Венеции, одевается в алые шелка и носит на голове золотые диадемы. И будто видели ее однажды, когда галера ее мужа останавливалась на день в Марселе, и сходила она на берег, устроившись на мягких расшитых подушках носилок, и обнимала двух златокудрых детей, и улыбнулась встретившимся по дороге двум своим бывшим подругам.

Так и Луча всегда улыбалась своим клиентам, молодым и старым, и всегда надеялась, что за их одеждами вдруг воспламенится жарким огнём сердце, воспылает любовью, и станет она единственной радостью в чужих глазах.

Луча честно и долго стучала в запертую дверь дома, которую ей указали, но так никто и не открыл, пока к ней не подошел молодой мужчина в богатой одежде и не спросил, почему такая хорошенькая девушка так сильно пытается попасть в запертый дом.

– Вы знаете господина Флотти? – спросила она, оценивая взглядом приятную наружность незнакомца и стоимость застёжки плаща.

– Конечно! – отозвался прохожий. – Я же живу с ним по соседству! Но он только вчера уехал. А зачем понадобился?

– Особо незачем, – улыбнулась Луча. – А в его доме больше никто не живёт?

– Нет. Только господин Флотти со своей семьёй.

– А комнаты он не сдаёт? – продолжила допытываться Луча.

– А вы ищете комнату? Могу отвести к госпоже Пульче, которая уж точно сдаст комнату.

– Спасибо, – зарделась Луча, подозревая, что мужчина принял ее за ту самую женщину, что ищет в Марселе работу, которой девушка занималась у Фины Донати. – Но я ищу человека, который снимает комнату в доме Флотти.

Мужчина вздохнул и опустил взгляд на ее беспокойные руки, которые девушка сразу же попыталась спрятать за спину:

– Хотел бы я помочь такой прелестной девушке! Но увы! Вас проводить?

Луча кивнула, пряча за скромно опущенными ресницами свою надежду на волшебную встречу. За засахаренного петушка, купленного по дороге и старательно облизываемого языком, рассказала новому своему знакомцу, чье имя так и не узнала, что работает прислужницей в увеселительном доме Донати. Сама никогда не была наедине с мужчиной, но многое знает и о девушках, и о клиентах. Затем, побуждаемая тонкой лестью о своем искусном языке, миленьком носике и притягательных завитушках волос, выбивающихся из-под платка, рассказала о том, что в доме Донати можно найти себе удовольствие на любой вкус: и женщину, и мужчину. Вот, например, бывает у неё наездами один флорентиец, очень дорогая шлюха, на которого делают ставки все богатые ценители такой запретной любви. Ему платят золотом, и доход он Фине приносит за одну ночь, как весь их бордель за несколько месяцев.

Мужчина заинтересовался, принялся расспрашивать подробнее. Рассказал, что служит одному богатому венецианцу, у которого денег куры не клюют, и он как раз жаловался на то, что в Марселе перевелись обученные шлюхи именно для таких утех.

Так, непринуждённо болтая, они добрались до дома Фины, которая их встретила на пороге. Луча с радостью сообщила своей хозяйке, что нашла ей клиента на следующую ночь, который мог бы хорошо заплатить за флорентийца. У мадам глаза даже почернели, когда в её руки перекочевал увесистый кошель, и незнакомец тихо объявил, что это только задаток, а большее госпожа Донати получит позднее, когда доставит шлюху в дом клиента – небольшой палаццо, стоящий прямо за портовыми складами на главной улице.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю