Текст книги "Minority (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

========== ЧАСТЬ I. Глава 1. Две дороги ==========

От автора: любой путь от пункта А в пункт Б в условиях Средневековья требует определённой логики, поскольку при этом должен учитываться рельеф местности, погодные условия, транспортное средство и длина светового дня. Если нет моста через реку – ищи брод или путешествуй до ближайшего, гору или холм обходишь стороной, ночлег ищешь заранее и помнишь, что тебе в спину дышит еще толпа таких же путников, как ты. А еще и кушать где-то нужно, значит предприимчивые граждане должны поставить на дороге трактир и гостиницу. Карт нет. Местные расскажут только как добраться до соседней деревни или города. В общем, без затей.

Описания древних дорог существуют, но нужно перерыть массу литературы или архивов, чтобы понять, где именно шла нужная дорога. Поэтому в своём повествовании я больше буду опираться на логику и историю городов.

***

Дорога, ведущая на юг из империи [1] к землям Лангедока, была проложена с незапамятных времён. Кто-то говорил, что ее строили «римляне», когда владели этими землями, другие утверждали, что «сам Домициан», правда, затруднялись ответить, кто это такой. Паломники утверждали, что дорога сама появилась за одну ночь по велению Господа Иисуса Христа, чтобы люди могли достичь далёкой Компостеллы и очиститься, поклонившись месту упокоения святого Якова [2].

В любом случае, огромные камни, истёртые до блеска тысячами ног и колёсами повозок, казались будто созданными еще с момента сотворения мира. Когда-то они лежали тесно пригнанные друг к другу, сейчас вокруг них зияли широкие щели, в которые порой могла провалиться ступня ребёнка, но путники продолжали держать этот ориентир, хотя многое вокруг превратилось уже в бесформенные груды камней, которые местные жители понемногу растаскивали для строительства своих домов. Поля расширялись, наделы дробились, семьи расселялись, захватывая всё новые пространства. Между этими новыми островками жизни завязывались связи, или какой-нибудь холм привлекал местного синьора настолько, что он решал построить именно на нём свой замок. Под защитой сильного хозяина сразу из маленькой деревеньки вырастал город – родовое гнездо должен был кто-то обслуживать.

Неизменными оставались лишь места переправ через широкие реки. Постройка моста «как у римлян» была дорогостоящей, занимала много времени и сил, и где сыщется такой благотворитель?

В одном конном переходе от Монпелье лежал Ним, а затем еще день нужно было потратить на путь до Авиньона по прямой, двигаясь на север или, свернув восточнее, – через Тараскон. Пеший путь растягивался на четыре-пять дней с остановками на полуденный отдых.

Однако, покинув Монпелье и Михаэлиса ранним утром, Джованни остановил лошадь под тенью полуразрушенной башни умирающего города Секстанция [3]. В давние времена это место было шумным и гостеприимным: здесь останавливались путники, устремлённые на юг, но с активным ростом Монпелье, порождённым двумя деревнями, стоящими друг против друга, Секстанция, будто старая дева, начала ветшать, поглядывая на проходящих сквозь пустые заколоченные окна. Брошенные дома разрушались, а количество жителей таяло с каждым годом.

Флорентиец привязал коня к кольцу у покосившейся двери таверны и в одиночестве присел за длинный стол, попросив хозяина налить кружку пива. Когда тот поставил перед ним требуемое, Джованни постарался натянуть капюшон плаща пониже на глаза, чтобы скрыть за тенью блеск своих невольных слёз, пересев так, чтобы упираться взглядом в сточенные временем камни стены таверны и не видеть улицы, по которой спешили по своим делам прохожие.

Это расставание давалось Джованни намного тяжелее, чем прошлое – в конце весны. Тогда он следовал своему пути в компании францисканцев, старающихся увлечь его разговором, и с нескрываемым интересом ждал исполнения своего будущего. Теперь же он будто хоронил свои надежды, возводя в своём сердце глухую стену, которая будет хранить лишь тепло последних поцелуев того, кто его искренне любит. А палач… вернётся обратно к своим горожанам, тюремным казематам, вкусным обедам, приготовленным влюблённой в него Раймундой. Будет целовать и обнимать на людях названную женой, играть с детьми их общего друга, улыбаться и легко обращаться со словами, будто жизнь его наполнена счастьем и умиротворением. Запрёт подаренную розу в железный ковчежец, где уже хранит свои тайны из прошлого, и никогда его рука не наполняется желанием открыть несложный замок.

Слёзы уже бесстыдно катились по жесткой щетине щек, плечи подрагивали с каждым разом, когда не хватало воздуха, а беззвучный крик топился в пенном и хмельном напитке.

Из оков черного страдания Джованни вывел неожиданный шум конских подков за его спиной. Какие-то всадники остановились позади него, двое спешились. Сил обернуться не было, Джованни лишь поднял голову и посмотрел, что хозяин таверны вышел на порог, ожидая того, что пожелают новые клиенты.

– Эй, хозяин! – уже по грубому звуку голоса и акценту было заметно, что остановившиеся всадники сами не местные. – Мы ищем одного человека. Он должен был проехать тут верхом с час назад. Римлянин со светлыми волосами. Не видел его? Он не останавливался?

Уже при слове «ищем» рука Джованни потянулась к внутреннему потайному карману в плаще, служившему еще и кошелем. При слове «видел» между пальцев флорентийца сверкнул золотой флорин, но зрелище это было предназначено лишь для хозяина таверны.

– Не видел, добрые люди, – он покачал головой, – у меня тут утром мало кто бывает, только соседи, – он махнул рукой в сторону своего единственного клиента. – А на улицу я не смотрю. Вы в следующем постоялом дворе спросите.

– А сколько ехать до него? – не унимался в своих расспросах спешившийся всадник.

Хозяин наморщил лоб, как бы пытаясь оценить расстояние:

– Если поспешите, то треть церковного часа до города Люнель-Вьель, там все останавливаются на отдых, кто из Монпелье утром выехал. «Приют рыбака» называется. Там уж точно все обо всём знают.

Благодарности в ответ он так и не дождался. Джованни осторожно повернул голову, скосил глаза на тех, кто сейчас, несомненно, его разыскивает. Воины, но явно не стражники из Агда. Один их них сдвинул колено, прилаживаясь к стремени, и обнажил полустёртое изображение креста на попоне. Такое же, но поменьше было вырезано на седле у другого.

«Бывшие тамплиеры. Люди Понче!» – пронеслось в мыслях Джованни, но страшно ему не было. Наоборот, появился какой-то азарт, смысл…

Ценная монета благополучно перекочевала в руки нового хозяина:

– Если господин будет столь же щедрым, я пошлю своего сына – он укажет другую дорогу, – возбуждённо проговорил трактирщик.

– Я буду столь же щедрым, – пообещал Джованни. – Мне нужно добраться в Авиньон. Эти рыцари скоро вернутся и опять будут искать меня по дороге или решат устроить засаду у моста Аброзия [4].

– Реку Видорль можно переплыть на лодке у Люнеля, – подсказал хозяин. – Лошадей там тоже перевозят. Мой сын проведет: окажетесь намного впереди и к вечеру будете в Нимаусе [5].

– А если не через Нимаус?

– Спросишь перевозчиков, как тебе добраться до города Поскьерес [6], а после него – на Сен-Жиль.

– Спасибо! – Джованни решил довериться своей судьбе. Когда-то Готье де Мезьер использовал своё положение и силу оружия, чтобы похитить флорентийца прямо в городе и вывезти его, но в городах обычно действовали свои законы, защищающие граждан. А вот захватить по дороге, принудить к покорности или связать, запихнув в повозку, и провезти тайно, как это уже проделали Раймунд с Брианом, было вполне осуществимо. Алонсо Понче он нужен живым, рассуждал Джованни, везти в Арагон своего пленника он не будет. Значит, уже подготовился, получив вести, что его тайное обвинение в содомии не сработало.

Теперь же в выигрыше был и сам Джованни – он мог обратиться к властям любого города и заявить, что его преследуют еретики. Доказательство – признание, сделанное инквизитору в Агде. Однако именно этот отрезок пути по старой дороге до самой переправы таил опасности – кроме города Люнель-Вьель путников встречали лишь хозяйства, разбросанные по холмам, и старые развалины.

Расторопный хозяйский сынишка лет двенадцати по прозвищу Волк, как он просил себя называть, презирая имя Николя, быстро оседлал лошадь и деловито, по-взрослому махнул рукой:

– Следуй за мной!

Сначала они быстро ехали вслед за людьми Понче, от которых еще не успела осесть пыль по обочинам дороги. Затем свернули налево к морю, где посередине невысоких, почти плоских холмов, разбитых полями и небольшими рощами, лежал город Магелон [7]. Он был очень приметным: в центре его, будто на рукотворно возведённой горе, стояли башни замка, а вокруг кольцеобразно лепились дома, чьи каменные стены служили надежным укреплением. Городская церковь была ниже замковых сооружений, что удивляло – обычно храмами отмечали самое высокое место.

Дальнейшая дорога вела мимо города, обводя холм по касательной, и опять устремлялась между полей в сторону города Люнель. Сын хозяина молчал, но на половине пути принялся болтать, рассказывая о том, как в эти места пришли иудеи с юга, бежавшие от мавров. Именно они отстроили города Люнель и Поскьерес, и многое там названо на их языке. А когда десять лет назад по указу короля Филиппа их семьи были изгнаны и переместились под защиту понтифика в Авиньон, города, казалось, обезлюдели и торговля на какой-то момент совсем остановилась. Однако за эти годы всё опять наладилось, и местные жители, если им не нужно ехать далеко в другие земли, активно используют налаженную лодочную переправу.

Город Люнель, лежащий на равнине в пределах видимости своего прародителя Люнель-Вьель, представлял собой маленькое собрание каменных домов, между которыми почти прямой линией проходила дорога к переправе, прерываемая лишь центральной рыночной площадью. Здесь лёгкими полунамёками еще сквозила чужая культура: в цветочном или ромбическом орнаменте, украшавшем входы в дома, синих красках, изяществе каменной резьбы городского источника, переплетениях рисунков на ставнях, полустёртых необычных буквах, оставшихся в надписях на стенах.

– Нужно поспешить, – Волк окликнул Джованни, засмотревшегося на блестящую лазурь изображения цветка, вмурованного в стену. – Твои недруги уже точно разобрались, что тебя на той дороге не было, а соседний город – рядом.

Ощущение опасности воспламеняло кровь получше крепкого вина. Все мысли о Михаэлисе и одиночестве были отброшены прочь. Сердце сжималось теперь каждый раз, как Джованни окидывал взглядом холмы – не едут ли за ними четверо всадников? Не ждут ли они их появления, спрятавшись в засаде под тенью густой листвы? Спина уже сделалась мокрой от пота, и поводья соскальзывали с рук.

Мальчишка присвистнул, ударяя пятками в бок своего коня. И быстро вывел их на пологий берег реки, топкий от грязи, замешанной ногами путников. Деревянные мостки вели к нескольким лодкам и широкому плоту. Через реку между двух каменных столбов была протянута железная цепь, к ней крепились судна, чтобы не быть снесёнными быстрым течением. Противоположный берег был такой же топкий, поросший кустарником и низкими деревьями.

Они подоспели вовремя. На плот уже была погружена тяжелая повозка горшечника с впряженными в неё двумя быками. Несколько клетей с домашней птицей, две козы, корзины с луковицами и репой. Для Джованни и его лошади едва нашлось место. По сигналу с той стороны натянулись верёвки и цепи, тянущие плот, и он медленно отошел от берега, подталкиваемый длинными шестами перевозчиков.

Движение его по реке также было неспешным: удерживающие веревки скользили кольцами по мокрой отшлифованной цепи, удерживающей и не дававшей связанным брёвнам пуститься вплавь по воле течения.

Джованни обернулся, чтобы еще раз помахать вслед сыну участливого хозяина таверны, и обомлел: на берег выскочили три всадника на взмыленных лошадях и резко натянули поводья, чтобы не врезаться в людей, собирающихся сесть в лодки. В одном из них флорентиец узнал Алонсо Понче. Тот напрягся, подобно струне, встретившись своим ненавидящим взглядом с фигурой Джованни, стоящей на плоту, не скрываемой ничем, кроме снующего взад-вперёд паромщика.

Пальцы Джованни торжествующе сложились в красноречивом жесте, указывающем на то, что Понче не может называть себя мужчиной, и флорентиец превосходит его в силе. Пока плот вернётся, на него погрузят лошадей, и он опять достигнет берега – пройдёт немало времени, и преследователям никогда не сократить упущенное расстояние между ними и беглецом, выясняя на перекрёстках разбегающихся дорог, в какую сторону направился флорентиец. Риск же вступить в объяснения с местными властями стократ возрастал.

Понче нашел в себе силы кивнуть, смирившись с поражением, но не преминул сложить руки у рта, чтобы его было слышно за сотню миль в округе:

– Я умею ждать, проклятый ублюдок, твой зад рано или поздно соскучится по крепкому члену.

– Ты лучше про свой зад крепче думай, чем про мой! – задорно прокричал в ответ Джованни, обращая их обмен проклятиями в шутку для невольных зрителей.

***

[1] имеется в виду Священная Римская Империя

[2] Так выглядела старинная Домициева дорога

https://imgs-akamai.mnstatic.com/11/50/11502cd8b540e200e774571a639f435c.jpg?output-quality=75&output-format=progressive-jpeg&interpolation=lanczos-none&fit=inside%7C980%3A880

[3] Sextantio, это древний город, остатки которого сегодня находятся в коммуне Кастельно-ле-Лез

[4] oppidum Ambrosium – древний город на берегу реки Видорль.

[5] городе Ним

[6] город Вовер (Vauvert)

[7] Город Мельгёй ныне известен как Могио (Mauguio) был столицей графства Мельгёй, пока оно не слилось с графством Тулуза (1211 г.). В официальных документах превалировало римское название Магелон. Здесь же была епископская кафедра.

http://archeologiehistoire.fr/images/Maugio/Motte%201988%20aérien.jpg

========== Глава 2. Возвращение в Авиньон ==========

Авиньон был похож на разворошенный улей. Уже в начале длинного моста, переправляясь через Рону, Джованни заметил, что количество людей и повозок, спешащих в город, заметно прибавилось. Всё чаще мелькали рясы – коричневые, черные, серые, короткие и длинные, будто монашеская братия со всех земель собралась в одном месте за каким-то важным делом.

«Уж, не на Вселенский ли Собор? Говорят, нынешний понтифик стар и слаб здоровьем. Может, помер?» – но Джованни отогнал эту крамольную мысль прочь и попридержал коня. Мимо него в роскошных носилках слуги пронесли епископа, расчищая путь в толпе громкими окриками.

У дворца охрана была усилена: появилось много незнакомых стражников в разноцветных одеждах. Флорентиец показал свою сумку для писем с вышитым вензелем понтифика и футляры с манускриптами: всего их было шесть. Четыре ему вручили от имени епископа Нарбонны, и два он получил в Агде. Все письма надлежало немедленно принести в канцелярию. По дороге встретился знакомый писарь из Брешии, что работал с ним за соседним столом, схватил флорентийца за рукав, останавливая:

– О, Джованни, ты вернулся! Как раз вовремя. У нас тут такое… – брешианец закатил глаза к небу, его говор был схож с флорентийским, но мягче в шипящих звуках. – Открыли западные покои и зал приёмов. К нам прибыл сам Папа Иоанн. Второй день работаем, не смыкая глаз.

– Ух ты! – подивился Джованни, никогда не видевший понтифика вблизи. – А служба в церкви будет в его присутствии?

– Уже одну отстояли. Но Папа приехал не за этим, – монах приблизил губы к его уху и взволнованно зашептал: – Говорят, он призвал к себе всех францисканцев и их министра – Михаила из Чезены. Суд будет.

– Над кем? – Джованни предпочел изобразить на лице полное непонимание.

– Спиритуалы приехали. Самые известные. Спор будут вести.

– Как интересно! Мне бы туда! Одним глазком… – загорелся азартом флорентиец, так, что лицо раскраснелось.

– Куда уж нам! – вздохнул брешианец. – Мы же – канцелярские. А у понтифика свои переписчики есть.

– А как там брат Доминик? В здравии? – Джованни решил отвести разговор от опасных тем. Однако, как выяснилось позднее – этот вопрос был не менее неоднозначным.

– Господь с ним. Не недужит, только нервный из-за прибытия папского двора. На нас срывается. Тебя ему не хватает, – со скабрезной улыбкой продолжил монах. – Он с тобой таким ласковым становится.

– Хватит болтать о том, чего нет и быть не может! – возмутился Джованни, но покраснел теперь до корней волос. Понял, что все знают и молчат. И не скрыть тех влюблённых взглядов, что порой кидает в сторону своего протеже брат Доминик.

– Не обижайся! – притворно протянул брешианец, теснее прижимаясь к нему и не отпуская рукав. – Ты же для нас всех – как лучик света. Будто заместо ангела с фрески сошел. Вот и вниманием не обделяем, – он подмигнул и сделал шаг за спину Джованни, делая вид, что отходит, спеша по своим делам. Однако не преминул скользнуть незаметно рукой по талии флорентийца, скрытой тонким плащом.

«И кто еще знает или догадывается?» – вопрос застрял в горле Джованни, замершего посередине двора соляным столбом. Флорентиец нахмурил брови, теперь еще предстояло пережить целую зиму в обществе этих людей, что теперь полунамёками заявляли о своём смущении и тайном вожделении. Но скабрезности и перемалывание бескостными языками пустых слухов было частью жизни братии, вынужденной находить ежедневные радости в размеренной жизни по церковным часам.

Брата Доминика он обнаружил за письменным столом в рабочей комнате рядом со скрипторием. Чопорно поклонился, протягивая футляры с письмами, вынутые из сумки. Бывший инквизитор оторвался от созерцания строк документа, лежащего перед ним, и расплылся в счастливой улыбке:

– Джованни, как я рад тебя видеть! – он поймал хмурый взгляд флорентийца, основательно подготовившегося к их встрече.

– Ричард, я больше не в твоей власти и не во власти церковной. Мне теперь единственная дорога – на родину, во Флоренцию, – сквозь сжатые зубы неласково проговорил Джованни.

– Ты хочешь уехать? – брат Доминик, привстал со своего места, подавшись вперед. Опёрся вытянутыми руками о крышку стола, будто ощущая на спине огромный груз. На его гладко выбритом лице отразились печаль и почти детская обида.

– Нет, – Джованни сложил руки на груди, сосредотачивая твердость в голосе. – Я пока останусь, но хочу, чтобы ты знал: я свободный человек. Если решу, что мне в Авиньоне жить опостылело, то я с лёгкостью могу его покинуть.

– Но Джованни, ты же сейчас находишься в самом сердце всего Божьего мира! Разве можно вот так отказаться? – брат Доминик двинулся, выходя из-за стола и почти вплотную приблизился к флорентийцу.

– Всё возможно, брат Доминик. Но продавать своё тело и душу за разрешение покинуть Авиньон я больше не буду! – он внимательно наблюдал за тем, как внезапный страх на лице брата сменился любопытством и недоверием.

– Неужели тебе больше незачем стремиться в Агд? Как там Михаэлис поживает? – брат Доминик впервые припомнил ему о том крючке, на который поймал Джованни весной.

– Женился, прижил детей.

– Неужели?

– Можешь сам проверить. Ему больше красивые помощники не нужны! Я больше… не нужен, – Джованни убедительно постарался отразить в голосе величайшую скорбь.

– Ну, Джованни, не горячись! Не принимай скорых решений! Я тебя всегда рад видеть. Если ты останешься…

– До весны, может быть, – осторожно откликнулся Джованни, отстраняясь от потянувшихся к нему рук брата Доминика. Монах поспешно спрятал ладони за спиной и окинул флорентийца внимательным взглядом, о чём-то глубоко раздумывая:

– Что же сможет тебя удержать? Какой ещё интерес? Постой! – брат Доминик громко щелкнул пальцами в воздухе. – Я придумал. Ты же продолжаешь переписывать сочинения для отца Бернарда? Значит, знаком со всеми формулярами. А не устроить ли мне так, чтобы ты занял себя делами одной комиссии, что приказал собрать Его Святейшество по делу об уставе ордена святого Франциска?

Брат Доминик намеренно завлекал разными речами и посулами, прекрасно зная о том, о чём предпочёл умолчать: от выполнения прямых указаний понтифика, единожды согласившись, отказаться до окончания срока было невозможным. Слишком многое было связано с тайными переговорами, намёками и рассуждениями, и эти намерения должны были быть сокрыты до того момента, как сам понтифик решит обнародовать их.

– Как это возможно? Я же светский! – удивился Джованни, но проявил интерес, который сразу же был использован братом Домиником в личных целях: удержать Джованни подле себя.

Ничто не должно было измениться, рассуждал он внутри себя. Будучи человеком осторожным и практичным, он навел справки о некоем Мональдески из Флоренции и, подлавливая на неосторожном слове в течение всех летних месяцев, раскрыл всю цепочку обстоятельств, которая привела его из Агда сначала в Париж, потом в Пуатье, затем опять в Париж, куда Джованни прибыл из Марселя. В этом городе он будто возник из небытия среди близкого круга Жака де Моле, магистра осужденного ордена тамплиеров.

Влияние Мигеля Нуньеса, одного из круга блестяще образованных людей, что знал брат Доминик, сыграло решающую роль, и из грубого ошмётка простой глины, которой был Мональдески во время инквизиционного расследования в Агде, получился совсем иной человек – способный поддержать беседу, с хорошими манерами, ученый в других языках. Это стоило признать. Но каким образом этот простолюдин превратился в рыцаря Храма?

Тут брату Доминику сыграла на руку хорошая память местного министра ордена иоаннитов и бывшего министра ордена тамплиеров в Провансе – Джакомо Монтеккуо, который теперь часто проживал в Авиньоне. Тот рассказал при личной встрече о плане Гийома де Ногаре посвятить в рыцари некоего мальчишку, который даже не достиг положенного возраста [1], но оказался слишком привлекательной фигурой, чтобы следить за магистром де Моле. «Мальчик из Марселя оказался слишком красив, – Монтеккуо красноречиво посмотрел на брата Доминика, – надеюсь, вы понимаете, о каком малакии [2] я веду речь?»

Брат Доминик прекрасно знал определение слова «малакия» – изнеженный юноша, лежащий внизу в содомском грехе. Что уж скрывать: в портовом городе таких заведений было немало, но местные власти смотрели на них сквозь пальцы, получая свой негласный налог. Да и упоминание Флоренции уже само по себе несло иной смысл своими распущенными нравами.

Знание о прошлом Джованни Мональдески возбуждало своей соблазнительной тайной. Однако брат Доминик решил сокрыть его в своём сердце – при любых сторонних наветах можно было сказать: мол, смотрите, флорентиец под влиянием веры встал на путь исправления. А то, что он являет собой сгусток соблазна – так это всё влияние прошлого.

– Тебя всегда можно представить послушником, – медово пропел брат Доминик. – Доверься мне, я буду рядом, – он приблизился настолько, что Джованни обдало его разгоряченным дыханием, а по спине поползли струйки пота. Соблазн узнать много нового и принять участие в значимых событиях был велик. Джованни же постоянно терзал себя мыслью о своём брате Стефане, перед которым чувствовал вину за путь, что тот выбрал:

– Хорошо, Ричард, я останусь в Авиньоне, но наши отношения уже не будут настолько близки, как раньше. Я больше не хочу вверять в пользование собственное тело кому-либо.

– Только смотреть и иногда касаться, как мы договаривались вначале, – с полуулыбкой ответил ему брат Доминик, решив, что стойкости у флорентийца надолго не хватит.

«Влюблённый дурак!» – вынес свой вердикт Джованни, замечая, как подрагивают губы брата Доминика, будто в мечтах своих тот уже терзал страстными поцелуями рот флорентийца:

– Будь осторожен, Ричард. Братия, окружающая нас, не слепа!

Однако, видно, у брата Доминика были свои представления о прозорливости братии, сокрытые от понимания Джованни, который тотчас почувствовал жадные руки, шарящие по его телу, сокрытому одеждой, и услышал горячий шепот, прокатившийся мощной волной по его обнаженной шее: «Я так скучал по тебе!».

Брат Доминик волевым усилием заставил себя выпустить причину своего соблазна из рук и вернулся за свой рабочий стол, преобразившись в строгого и отрешенного от суеты жизни церковника:

– Теперь о том деле, что я хочу тебе поручить. Как ты заметил, Авиньон наводнён бедными братьями ордена францисканцев. Не все они считают своим долгом подчиняться министру Михаилу из Чезены в том, что нужны преобразования. Ордену грозит раскол. Это не отступление от правила святого Франциска об абсолютной бедности, а лишь его преобразование. Понтифик даёт устав ордену, в его же силах устав тот изменить. В конце мая те францисканцы, что прибыли в город после Пятидесятницы, уже попытались убедить Папу Иоанна, что их возмутительное поведение и непослушание суть отстаивание незыблемости устава ордена. Тогда по приказу понтифика был взят под стражу некий Бернард Делисье – главный зачинщик смуты на юге Французского королевства. Теперь же наш Папа будет судить других лидеров спиритуалов, как они себя называют, из италийских земель и из Тосканы. И… – брат Доминик немного поразмыслил и подытожил: – Всех остальных!

– Я буду присутствовать на этой встрече? – задал вопрос Джованни, внутренне надеясь на положительный ответ. Ему очень хотелось воочию увидеть тех, о ком рассказывал Понций Роша.

– Да, чтобы скрепить своей подписью официальные документы. Ты будешь там не единственным нотарием, но это исполнение твоего желания об интересном деле, что может удержать тебя в Авиньоне.

***

Две долгие седмицы истекли с тех пор, как Джованни вернулся в Авиньон, пока не был, наконец, определен день аудиенции, и он вместе с двумя писарями из канцелярии не вошел под своды огромного зала приёмов епископского дворца и не задержал восхищенного взгляда на его высоких расписных сводах. Перекрестием балок, по которым вились нарисованные золотые листья, потолок был исчерчен будто шахматная доска. Ромбические вставки располагались между выпуклых балок наподобие сложных звёзд.

Сам зал представлял собой прямоугольник с глухими стенами, но лишь с одной стороны высокие окна от пола и почти до потолка вели в сад. Их полупрозрачные витражи изображали сцену из Священного Писания: слева Вифлеемская звезда протягивала свой шлейф средь облаков, под ней – ясли, в которых родился младенец-Христос, над ними головы осла и быка. В середине были изображены пастухи, а справа – волхвы или цари, которые пришли вслед за светом звезды, чтобы поклониться чуду.

***

[1] в рыцари посвящали в 21 год.

[2] Άρσενοκοίται – активные или вообще, кто практикует противоестественные отношения, μαλακια – пассивные или вообще изнеженные люди.

========== Глава 3. Папский суд ==========

От автора: последующие главы исторические и описывают события осени-зимы 1317 года.

***

Казалось, что настоящий Джованни с его желаниями и заботами существовал для брата Доминика подобно пыли, скопившейся в темных углах комнат, куда не добиралась рука нерадивого полотёра. Внутренним же своим зрением устремлённые на флорентийца глаза видели некоего иного Джованни – соблазняющего, вожделеющего, послушного в исполнении пожеланий. Именно таковым любил его Ричард, как и свою лошадь Стрелу, которой часто носил в стойло сладости и фрукты, с нежностью оглаживал бока, прижимался губами к гриве, шептал на ухо ласковые слова. В отличие от Стрелы, Джованни был «вечерней» лошадью, которая появлялась в поле зрения главы папской канцелярии, лишь когда за окнами сгущалась тьма и загорался фитиль лампады.

Брат Доминик усаживал его на низкую кушетку подле себя, увлекал разговором о произошедших за день событиях, запускал ладонь под рубаху, поглаживая спину и разминая пальцами мышцы, сведенные долгим сидением за рукописями. Его прикосновения были настойчивыми, уверенными и приятными для тела. Джованни уже давно выкинул из головы попытки понять, что именно фантазирует себе при этом Ричард, просто позволяя себя ласкать. Ощущения были приятными, убаюкивающими и умиротворяющими настолько, что флорентиец несколько раз засыпал под мерный бубнёж брата Доминика, расписывающего всю сладость, что тот чувствует, когда прикасается к обнаженным плечам своего объекта мечтаний или целует в тех местах, где тонкую кожу пронзает дрожь.

Когда же Джованни вскакивал посередине ночи от того, что тело затекло от неудобного лежания, то в это время брат Доминик уже давно рассматривал цветные сны у себя в постели. Тогда флорентиец осторожно поднимался, растирая нечувствительные икры и целомудренно шел в свою комнату, не забывая запереть дверь на засов.

– Да что же я за шлюха! – укорял себя в эти минуты Джованни, избавляясь от нетронутой ничьей рукой шнуровки на шоссах и гульфике. Брат Доминик продолжал приручать к себе и своим пристрастиям, совершенно не обращая внимания на вялое «нет», по просяному зернышку возвращая себе то, что было разрешено в качестве выкупа за поездку в Агд. Ричард не лез пальцами туда, куда не следовало, не пытался заставить сделать то, что могло привести к сопротивлению, но с каждым разом Джованни чувствовал, что желает большего: член наливался кровью и уже нестерпимо давил на плотную ткань исподнего и гульфика, намекая, что получаемое удовольствие может быть во сто крат восхитительнее – только позволь.

Однако и Джованни казалось, что он для самого себя существует в двух ипостасях: одна достаточно терпеливо и расчетливо трудилась не только над документами, но и над книгами из того списка, что дал учитель в Монпелье. Часть этих книг удалось обнаружить в Авиньоне: тут флорентиец впервые ощутил все преимущества статуса нотария папской канцелярии – книги из библиотек монастырей давали в долг охотно. В первые дни Джованни до крови стер себе пальцы: прельстившись тем, что в руках неожиданно оказались целых три манускрипта, он попытался их спешно переписать. С тех пор тратил немалые деньги на работу переписчиков и сделал заказ на книги в Монпелье.

Вторая же ипостась усердно создавала внешний образ послушного ставленника брата Доминика, которому нет никакого дела до кипевших кругом страстей: слухов, сплетен и обсуждений судьбы францисканцев и решений понтифика. Джованни вежливо отметал любые попытки заговорить с ним о том, как понимается бедность Христа, имели ли Иисус и апостолы вещи в собственном владении, должны ли миряне раздавать все нажитое имущество и следовать этим же путём за бедными братьями. Такая линия поведения вызывала к нему большее доверие среди тех братьев, кто приехал вместе с Папой в Авиньон и готовил выписки из сочинений спиритуалов, предназначенные для осуждения их за еретические мысли.