Текст книги "Minority (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Восточный раб поднялся и вновь впился в него взглядом, стараясь предугадать желания. Джованни смягчился: «Может быть, и вправду – не понимает?». Он вновь начал с нежного поцелуя, прижав к себе Халила. Затем медленно развернул его к себе спиной и осторожно подтолкнул к кровати. Заставил привстать на неё на колени, широко расставив бёдра.

– На руки не опираешься, я уже предупреждал не раз. Тебе еще рано так мышцы напрягать, – предупредил Джованни и налил в ладонь масло. Прикосновения и поглаживания вызывали в теле Халила дрожь. Растянутый анус легко впустил скользкий член.

– Придвигайся ко мне ближе, и медленно… мне важно, чтобы ты не чувствовал боли, – и вновь чувства захлестнули флорентийца: живое и желанное тело отдавалось власти поцелуев, поднимающихся вдоль линии позвонков, ладоней, оглаживающих рёбра и мышцы груди. Вздрагивало и затаивало вдохи, отвечая пальцам, прихватывающим соски, раскрывалось, позволяя проникать и насаживать себя всё глубже, пока Джованни плотно не соприкоснулся грудью со спиной своего любовника и не обнял скрещенными руками. Халил закинул голову назад, открывая шею поцелуям, и часто задышал, вторя вожделенному голосу тела своего любовника и привыкая к распирающей нутро боли, смешавшейся с наслаждением, когда флорентиец заставил его положить руки на собственный член.

– Я должен давать наслаждение, а не получать! – попробовал возразить Халил, прерывая речь рваными вздохами, когда Джованни начал двигаться небольшими толчками внутри него.

– Заткнись, дурень! – до распалённого действием флорентийца не сразу дошел смысл сказанных слов. – Вот и давай! Я тоже… должен… его давать! Клиентам, патронам, любовникам! Но есть… и другое. Когда ты сам… вкушаешь, теряешь рассудок. Боже, как ты прекрасен!

Джованни отстранился, надавил на поясницу Халила, заставляя его распластаться грудью на кровати и дать ему больше места. Вновь вошел в уже приятно скользящую тесноту, позволяющую двигаться размашисто и свободно. Тело превратилось в оголённый узел скрученных нервов, и вот он – долгожданный экстаз, звенящий, разрывающий и выплёскивающий вовне накопленную силу, медленно оставляющую после себя оболочку дрожащего каждой частицей от удовольствия тела. Халил сжал его член внутренними мышцами, выдаивая до конца и мягко отпустил.

– Дурень, а сам? Ты же всё чувствуешь! – почти разочарованно воскликнул Джованни, схватил Халила за волосы и разогнул, продолжая медленно его дотрахивать. Встретился с испуганным взглядом, впился в рот жарким поцелуем, накрыл своей рукой застывшую руку Халила и заставил двигать ею вдоль взывающего к довершению чувственного наслаждения зрелого стебля мавританского лотоса. Восточный раб издал два полувскрика или полустона и обмяк в объятиях флорентийца.

Потом они опять сидели в лохани, в почти остывшей воде, и Джованни объяснял молчащему Халилу, которого прижимал полулёжа к себе, что любовные отношения могут не только приносить обоюдную радость, но и двое любовников должны хотеть друг друга с равной страстью.

– Синьор, – неожиданно откликнулся Халил, вернувшись из своих размышлений, – я могу вылизать твоё тело языком, с пальцев ног до головы, так, что ты получишь несказанное блаженство, и это принесёт мне радость. Можно?

Джованни не знал, что на это заманчивое предложение возразить, и согласился. Очнулся он уже на закате дня. Халил спал на его плече и обнимал поперёк груди. Флорентиец попытался вспомнить, сколько раз он успел излить свою страсть, соединившись с восточным рабом и просто от ласк, но сбился. Следовало признать, что восточная шлюха обставила флорентийскую на несколько ходов вперёд. Не просто превзошла своим искусством, но и отняла разум. И еще очень мучил голод.

Мать с отцом давно должны были прийти домой, а возвращение сына, который последний раз гостил более года назад – это большой праздник, не только для семьи, но и соседей. «Наверно, в харчевне уже накрыт длинный стол. И ждут теперь меня. А Райнерий оправдывается – мол, устал брат после дороги. Если мать вернулась раньше, то поставила пирог…»

– Поднимаемся! – внезапно подскочил Джованни. – Нас ждут на праздник!

Халил быстро перетёк в сидячее положение, высвобождая флорентийца, однако сам дальше не двинулся, наблюдая, как хозяин разыскивает на полу брошенные части одежды и кидает на кровать.

– Синьор, ты уверен, что мне там можно появиться? Это же христианский праздник!

– Это мой праздник, Халил! – Джованни резко остановился и вздохнул, понимая, что не сможет утаить правды. Его спутники видели Райнерия, увидят и Пьетро, и мать с отцом. Они не глупы, пусть и не знают языка, и легко догадаются, что семья их «синьора» живёт в этом доме, а не в Венеции. – Я… я намеренно прошу звать меня синьор, это слово переводится как «господин». Вы с Али не должны привыкать к моему настоящему имени. Я его скоро сменю, и тогда вы будете обращаться ко мне совсем по-другому. Это опасно для вас, понимаешь?

– Понимаю, – серьёзно и осмысленно кивнул Халил, выдавая своим видом, что знает многое, что не произносится вслух, но будет в будущем объединять. Восточный раб медленно слез с кровати и подошел к своей одежде, которая лежала аккуратно сложенной там, где он её оставил, когда обнажал тело.

***

На длинном столе, покрытом серой скатертью, стояли зажженные светильники. На блюдах лежали тушки жаренных на вертеле каплунов, переложенные розмарином, и уже своим запахом заставляли обильно выделять слюну. Тёмно-рубиновое вино, что делалось только на винодельнях между Флоренцией и Сиеной, наполняло кружки, подставленные под узкое горлышко кувшина. Густое оливковое масло выливалось прямо на мякоть половинки хлеба и посыпалось солью. Душистые колбаски – флорентийские с чесноком, нурсийские с трюфелями, перуджийские с пряными травами – были порезаны тонкими кольцами и подавались по кусочку, на каждый тренчер [1] гостя.

Фиданзола их поймала еще на лестнице со второго этажа. Наобнимавшись с Джованни, мать внезапно обратила внимание на Халила, желающего больше превратиться в бесплотную тень, чем явиться перед гостями.

– Это же не Михаэлис! – она чуть отстранилась и с подозрением вгляделась в лицо сына.

– Всё верно, – спокойно, прямо ей в глаза ответил Джованни. – Михаэлис сейчас в Агде, а я еду к его брату в Болонью. У Халила есть общие дела с Мигелем Мануэлем, и он отправился со мной. Под моей защитой.

– Джованни, когда ты найдёшь себе жену? – он не ожидал от матери такого вопроса, и сказанного достаточно суровым тоном. – Да, ты грешил, всё верно. В прошлом. Но ты уже взрослый мужчина, – Фиданзола рассеянно развела руками по сторонам, – уже как-то стыдно перед людьми… перед Господом!

***

[1] тренчер – это общее название для прототипа индивидуальной тарелки. Иногда это круглый сухой хлеб, на который накладывали еду, или круглая плоская тарелка из дерева. Здесь я имею в виду прямоугольную деревянную дощечку.

========== Глава 8. Христианский праздник ==========

Внизу раздались приветственные возгласы Райнерия-старшего, и Фиданзола поспешила спуститься. Это пришло семейство Гвичарди, их соседи и друзья, которым принадлежала пекарня напротив постоялого двора Мональдески. У самого синьора Гвичарди было двое сыновей, невестки, куча подросших внуков и еще трое племянников от почившего брата, которые тоже пришли с женами. Племянникам принадлежала мельница вверх по течению Арно, поэтому эта семья была достаточно зажиточной и уважаемой.

Джованни пришлось слепить улыбку на лице, и пока он раскланивался и ритуально целовался со всеми пришедшими гостями, бдительный Райнерий незаметно увёл Халила на кухню. Соседям был показан только Али, сияющий любезностью как серебряный солид, непрерывно кланяющийся и приглашающий присесть за стол: «Prego, signori!». Вторыми приглашенными были члены семейства Рамполли – родители Кьяры.

Пока шумные гости рассаживались за столом и приступали к трапезе, Джованни оказался допрошенным с пристрастием главами семейств о своей жизни в Авиньоне. Фиданзола и Пьетро скрыли истинную цель своей поездки, поэтому пришлось вдохновенно подыграть матери и брату, рассказывая о непогоде и морских штормах, что так надолго задержали путешествующих, и о собственной мнимой болезни, приковавшей к постели почти на целый месяц. За это время гости успели распробовать щедрое вино и перешли к обсуждению городских дел. Джованни с удивлением для себя узнал, что Ванни Моцци щедро ссуживает деньги, пытаясь набрать влияние в сестьерах, и выкуп пустующей башни семьёй Мональдески состоялся именно благодаря помощи влиятельного патрона.

Джованни не преминули вручить на руки его «крестника» – Джованни-младшего, сына Райнерия. Ребёнок вовсе не был похож на ангелочка: задумчивый, с большими залысинами на черепе, «фамильными» яркими глазами и постоянно мусолящий жесткий хлебный сухарь из-за режущихся зубов. Флорентиец попробовал его заинтересовать блеском серебряной монеты, но ребёнок ухватил пряди его волос и резко, до боли, дёрнул на себя. Угукнул и радостно заулыбался. Кьяра поспешила к ним с другого конца стола, чтобы спасти положение, но Джованни жестом её остановил. Ухватил младшего за вихрастый чуб и тоже потянул. Ребёнок перестал улыбаться, на его лице отразилось удивление, и он еще крепче сжал кулачок, получая в ответ от Джованни равнозначную боль. Волосы флорентийца были отпущены, но схвачены вновь, как только младший оказался на свободе. Эта игра повторилась несколько раз, пока ребёнок не захныкал и не запросился на руки к матери. Голову Кьяры скрывал чепец, но запускать под него пальцы и дёргать за волосы можно было без болезненных последствий.

Передавая ребенка в руки матери, Джованни невольно задержал взгляд на проёме открытой двери, после которой начинался тёмный коридор, ведущий в кухню. И готов был поклясться, что в его сумраке пряталась, скрытая тенями, фигура восточного раба, не сводящего с него глаз. Джованни подозвал к себе Али, занимавшегося тем, что доливал вино в кружки. Шепнул на ухо, чтобы никто не заподозрил, что он говорит на мавританском языке:

– Узнай у Халила – он сыт, вдоволь наелся? Если нет, то скажи, что я буду недоволен, если он станет голодать, чтобы держать свои кишки пустыми.

Али кивнул и исчез. Джованни отвлёкся на весёлый рассказ синьора Гвичарди, порядком раскрасневшегося от вина, о том, как один суконщик был обманут нищим монахом, попросившим у того всего лишь ленту, чтобы прикрыть наготу.

– Синьор, – зашептал Али на ухо. – Халил просил передать, что набьет брюхо до отвала, если его господин изволит отдыхать этой ночью. И еще просил дать ему чудодейственную мазь, которой ты его лечил в первый день плавания. Но он мне так и не сказал, что именно, ты, синьор, ему лечил.

– Занозу в пальце, – с равнодушным видом ответил Джованни, удовлетворяя любопытство Али. – Передай, что всё получит!

Их перешептывания не ускользнули от внимания гостей, и пришлось рассказать историю о чудесном исцелении сицилийского рыцаря молитвами Его Святейшества, за что тот подарил мавританского мальчишку Джованни, который всячески поспособствовал тому, чтобы просьба рыцаря дошла до понтифика. Слухи об осуждении францисканцев-спиритуалов уже долетели и до Флоренции и были восприняты по-своему: раньше в проповедях на площадях говорили о том, что ради спасения души необходимо отказаться от богатства и вести жизнь в крайней бедности, теперь же заговорили больше о делах милосердия и пожертвования, не осуждая каждодневных трудов для приобретения богатства. Изменение настроений означало внутреннее освобождение от гнетущих мыслей, что каждое заработанное сверх меры сольди таит в себе опасность приблизиться к роскоши, а не к спасению души.

– Я так рассуждаю, – заговорил Витторио Рамполли, делая размашистый жест рукой и обводя стол. Эта семья занималась изготовлением дорогой конской сбруи. – Я продаю свой товар в Болонью, Сиену, Урбеветери и Витербо, у меня известные клиенты. Если они могут заплатить на сотню сольди больше, то часть этих денег я могу потратить на новую одежду и обувь, часть – на свежее мясо. Заработают и сапожник, и мясник. И я еще смогу выделить долю от этих денег церкви святой Маргариты. А если мы все сложимся, весь наш приход, вот из таких остатков от прибыли мы сможем купить золотые подсвечники на алтарь. И все станут участниками богоугодного дела, чем кормить мнимых нищих и всяких беглых монахов! Монахи должны жить в монастырях, молиться. И это – их главная работа!

Речь синьора Витторио была радостно поддержана. Джованни украдкой взглянул на свою мать. Фиданзола улыбалась через силу, сминая в руке край своего платка. Ее стало жалко: их семья насильно стёрла воспоминания о Стефано из своей жизни. Мать сходила с ума в молитвах и напрасных надеждах. Нерастраченные силы, которые раньше предназначались на волнения за одного сына, переполняли ее, и Фиданзола теперь вознамерилась устроить благополучную судьбу своего второго сына. Джованни нахмурился, чутко ощущая, что простым разговором всё это не закончится: «Я вспомнила! – донеслась до него реплика синьоры Гвичарди, – дочь моей сестры недавно овдовела, от предыдущего брака остались две девочки, а её отец, то есть муж моей сестры, он в Пистойе нотарием работает, как раз будет не против. Там и приданое хорошее».

Джованни вновь устремил своё внимание в тёмный проём, но там было пусто. Отвернулся, пытаясь сосредоточиться на разговоре Райнерия-старшего с младшим Гвичарди о предполагаемых поставках зерна и рассуждениях, будет ли этот год урожайным.

– Вот, попробуй сладкое! – Пьетро внезапно оказался у него за правым плечом и подсунул под руку маленькое деревянное блюдце с запечёнными в тесте сухими яблоками в меду. – Райнерий ждёт у входа в дом, нужно поговорить.

Они расположились снаружи за небольшим столом прямо напротив освещенного окна харчевни. Изнутри доносился громкий гул голосов и отдельные фразы, способные надёжно скрыть то, о чём пойдет разговор между братьями. Джованни обеспокоился, что его сейчас попросят покинуть родной дом из-за содомии, но речь пошла совсем о другом. Братья хотели знать, что он думает об исчезновении Стефано: жив или мёртв?

– Молитесь как об усопшем, – уверенно ответил он. – Стефано сел на корабль, плывущий на Майорку, корабль утонул во время шторма, никто не выжил. Не спрашивайте меня, как я узнал, но наш брат – погиб.

Братья выглядели расстроенными. Замолчали надолго. Затем Райнерий вновь заговорил:

– Отец хочет, чтобы ты остался жить во Флоренции. Открыл с Пьетро нотариальное дело. У тебя есть право работать нотарием, вступишь в гильдию, сделаешь Пьетро своим помощником. Отец собрался поговорить с синьором Моцци, чтобы тот ссудил вам денег и оказал покровительство. В нашем доме уже лежит одно обязательство от синьора Моцци, что тот оплатит твоё обучение в университете. Если он так хочет дать тебе денег, то ты можешь их забрать иным путём.

– Как здоровье синьора Моцци? – недовольный этим общим семейным замыслом Джованни решил переменить тему. «Райнерию постоялый двор, Пьетро – своё дело». И опять родная семья собирается, себе в угоду, принести в жертву мечты именно Джованни.

– Ходит с палкой, но почти полностью выздоровел. Уж очень крепкий старик! – восхитился Райнерий и продолжил рассуждать дальше. – Но ты не ответил. Зачем тебе Болонья? Чтобы получить диплом лекаря, а потом вновь искать себе место? Спать с покровителями? У тебя будет своё дело! Не хочешь заводить семью? Сделай своим домом башню. Пожалуйста! Тебя никто не упрекнёт, что ты творишь грех с рабом-мавром!

– Каким мавром? – удивлённо встрял Пьетро. – От меня опять что-то скрываете?

– Не скрываем! – убедительно ответил Райнерий, показывая пальцем на брата. Джованни только плечами повёл. – Вот Джованни теперь уважаемый человек, телом своим не торгует, слугу-мавра содержит. Не мальчика, мальчик второй, а первый – тот парень, которого ты на кухне видел, тебя постарше.

– А-а-а… – многозначительно протянул Пьетро.

– Проклятие! – простонал Джованни и схватился за голову. – Хотел бы я помочь, хоть чем-то, но…

– А ты не торопись! – вкрадчиво продолжил Райнерий. – Подумай! Я матери скажу, чтобы с женитьбой к тебе не приставала. В родном городе куда уж проще жить, чем скитаться. Подумай, мы не торопим. К синьору Моцци сходи, спроси у него совета. Доберись до него раньше, чем отец придёт уговаривать. Может быть, сможем все как-то договориться! А теперь вернёмся, чтобы нас не хватились, – он дружески похлопал Джованни по плечу.

Гости разошлись ближе к полуночи. Мужчины семьи Мональдески дружно убирали столы, расставляли по местам, иногда толкаясь, тащили пустые блюда в сторону кухни, где Фиданзола мыла посуду в большом тазу. Халил помогал – вытирал чистые чашки полотенцем. Кьяра уже давно ушла в комнаты укладывать детей спать и позвала Али с собой. Затем Пьетро остался в общем зале подметать пол. Райнерий расставлял посуду по шкафам. Родители тоже отправились спать.

– Я видел, как ты на меня смотришь, – Джованни улучил время, пока братьев не было на кухне, и прижался к спине мавра, кратко целуя в шею. – Христианский праздник тебя утомил?

– Нет, – прошептал Халил, накрыл его руки поглаживающие по животу своими ладонями и повернул голову в полупрофиль. – Вы очень весёлые. Мужчины сидят за одним столом с женщинами. Все пьют вино. Это так странно! У нас дома разделены на две половины. Друзьям хозяина запрещено заходить на женскую. А уж целовать чужих жён, дотрагиваться до них!

– Но разве ваши мужчины совсем обделены женским вниманием? Или мужским? – игриво продолжил Джованни, от количества выпитого вина в голове еще шумело, хотелось выйти из душной кухни на свежий воздух.

– Только рабы. С чужими женщинами – запрещено.

– А рабам с рабами? Неужели у тебя никого не было, кого бы ты любил? – продолжил допытываться Джованни. Он провёл рукой по убранным в косу волосам мавра, отодвигая в сторону, чтобы добраться губами до чувствительного затылка.

– Запрещено без разрешения хозяина. Не было, – спокойно ответил Халил на оба вопроса, сохраняя достаточно серьёзное выражение лица и не проявляя больше никаких эмоций.

– Какой же ты бесчувственный! – пьяно упрекнул его флорентиец и зевнул. – Пойдём спать.

Деревянные мостки без перил, перекинутые между домами, в кромешной тьме представляли опасность. Пока Халил поднимался наверх за дополнительным светильником, Джованни пытался надышаться свежим ночным воздухом, сидя на одном конце мостков и свесив ноги в пустоту. Хмель не хотел уходить из головы и казался спасением от того роя мыслей, что в ней появлялись и кружили. Разговор с братьями окончательно смутил то, что было простым и понятным враньём как самому себе, так и окружающим. «Если я сейчас неожиданно просто подамся вперёд, не удержавшись, то что случится? Это же совсем непредсказуемо – вот так оттолкнуться и отдать себя в руки Господа!» А затем ужаснулся своих же мыслей.

Зыбкий огонёк спускался всё ниже по лестнице, пока с той стороны не появился Халил с двумя лампадами в руках. Он их оставил на пороге, а сам довольно решительно подошел к расслабленному Джованни, чуть встряхнул за плечи, приводя в сознание. Восточный раб чувствовал себя на мостках столь же уверенно, будто гулял по широкому тракту. Джованни и не заметил, как они оказались уже по ту сторону, в башне. Халил раздел его, обтёр тело влажной тряпицей и уложил на кровать. Флорентиец достал из своей лекарской сумки, протянутой любовником, обещанную мазь, предложил помощь: размазать её членом изнутри. Рассмеялся своим же словам и мгновенно затих, погрузившись в сон, подобно задуваемому огню на кончике фитиля.

========== Глава 9. Лекарство для хозяина ==========

Утреннее небо, затянутое серыми тучами, предвещало сырой день и проливной дождь. Джованни с трудом разлепил веки, прислушиваясь к звону колоколов, чуть приподнял голову, разглядывая узкую полоску белёсого света за окном, и вновь опустился на подушку. Спешить было некуда. Он чуть отогнул натянутое до подбородка одеяло, чтобы подставить обнаженную грудь свежей утренней прохладе. Потянулся, обретая чувствительность в теле. «Где Халил?» Джованни испуганно вздрогнул, огляделся. Восточный раб спал отдельно, на самом краю с противоположной стороны кровати, повернувшись спиной. Тёмное оголённое плечо, выглядывающее из-под цветистого покрывала, которым Халил укрылся, полностью отдав тёплое одеяло во владение Джованни, размеренно опускалось и поднималось. Волосы были стянуты сзади лентой, открывая взору соблазнительный изгиб шеи, к которому хотелось прикоснуться поцелуем. «Эти мавры уж слишком чувствительны к запаху виноградной лозы!» – посетовал Джованни и осторожно сполз с кровати. В лохани была еще вчерашняя вода, оставшаяся после купания, которую они так и не удосужились вылить, в ведре на донышке оставалась чистая, и её хватило для умывания.

На два пальца, обмотанных влажной льняной тряпицей, он положил немного мёда, добавил в него уксуса, и тщательно поводил ими во рту, очищая зубы, десна и язык. Затем сполоснул и пожевал маленькую щепотку засушенной мяты. Расчесал спутанные волосы гребнем, и только когда отложил его в сторону заметил, что Халил проснулся: тихо лежит и внимательно смотрит. Джованни улыбнулся, сразу же получая тёплую волну радости в ответ.

– Э… Халил, я займусь ненадолго моим телом? Ты не удивляйся, но пока мы путешествовали, не было такой возможности.

Восточный раб привстал, опираясь на локти, утоляя любопытство, однако Джованни не испытывал стыда. Михаэлис тоже любил смотреть, но чаще – сам располагался на полу рядом и упражнялся, хотя его суставы уже не были настолько гибкими. Пока флорентиец растягивал собственное тело, Халил умыл лицо и тоже расчесал волосы, смущая своей обнаженной красотой мысли и заставляя постоянно обращать на себя внимание. Джованни даже подумывал: не отложить ли визит к синьору Моцци на завтра, сославшись на непогоду, и остаться в постели. Просто даже ради того, чтобы полежать вместе. Между одним утолением страстного желания и другим. Однако разум твердил, что затягивать встречу с могущественным патроном опасно. И еще одним камнем преткновения был именно Халил. Скрывать красивого мавра от Ванни Моцци не имело смысла, всё равно доложат. Оставить дома – проявить неуважение, оставалось только гадать, насколько далеко Ванни может зайти в своём интересе. И глубоко размышлять об этом совсем не хотелось.

Они опорожнили лохань, попросту вычерпывая воду и выливая в окно. Натаскали еще воды, но Джованни так и не решался откровенно заговорить с восточным рабом, пока они не спустились на кухню завтракать.

– Мы с тобой сегодня пойдём к одному важному человеку, – осторожно начал он, нарезая головку мягкого сыра на ломтики. – Он здесь как хозяин над людьми, проживающими в этом квартале. Деньги даёт, помогает. Мы его зовём синьор Моцци или патрон. Понимаешь?

– Эмир твоего города? Повелитель?

– Нет. В нашем городе живут несколько богатых семей, которые владеют мельницами, красильнями, кораблями, домами и прочим. Одна из них – Моцци. А люди попроще – такие, какие были у нас вчера на празднике, от них зависят, – Джованни тяжело вздохнул, читая по выражению лица Халила, что тот ничего не понимает. – В общем, он мой первый хозяин! И был первым кто… я был тогда старше Али. Ненамного. Понимаешь?

Халил кивнул. Не поднимая глаз, уткнулся в свою миску с горячей похлёбкой.

– Он уже слишком старый, утратил силы, – нарушил молчание Джованни, пытаясь оправдаться. – У него член слабый, даже если питьё из пажитника и фиников давать. Если тебя и возжелает, то только погладит или потрогает. У нас тут шлюхи уже всё перепробовали, надеясь денег заработать. Только ты себя сам не веди с ним как шлюха! Не пытайся соблазнить.

***

Влажная завесь дождя и сырого тумана висела над городом. Камни обмостки улиц были скользкими и мокрыми, сухая грязь набухла и липла к башмакам. Джованни и Халил откинули с головы плотные капюшоны, когда вошли под своды дома Моцци. Флорентиец отдал кинжал и нож привратнику, у мавра при себе оружия не было. Внутренний двор был на удивление пуст и показался унылым, хотя в нём прибавилось несколько скульптур, расставленных вдоль стен, но цветные флаги и занавеси висели тусклыми мокрыми тряпками.

Ванни Моцци в тёплом, расшитом золотой нитью халате восседал в широком кресле, обложенный подушками и скрытый от накрапывающей сырости балконом второго этажа своего палаццо. Рядом со своим синьором за маленьким столом сидел его секретарь и записывал письмо, надиктовываемое вслух. Казалось, что патрон совсем не постарел за прошедший год: всё те же седые волосы, аккуратно скрытые бархатной шапочкой бордового цвета, и еще тёмные брови, только отпустил усы и бороду.

– Джованни Мональдески! – Ванни тепло улыбнулся флорентийцу, увидев перед собой посетителей, сопровождаемых привратником. – Твоя красота с годами не меркнет! А это… – он обратил внимание на Халила и глаза его хищно блеснули. – Ты привёз с собой лекарство для меня?

– Не совсем, – скромно ответил Джованни, опускаясь с разрешения хозяина на табурет напротив кресла. Восточный раб, повинуясь призывному жесту синьора Моцци, сел возле его ног на низкую скамейку, позволяя руке синьора, свободно оглаживать спину. – Мне нужен совет. – Ванни кивнул и попросил своего секретаря оставить их наедине. – Мой отец собирается к вам прийти: семья задумала оставить меня нотарием во Флоренции. Они не задают правильных вопросов и ничего обо мне не знают. В свою очередь, и я не смогу раскрыть многого, но мавры рядом со мной – не просто так. Я себе не принадлежу, а выполняю чужую волю.

– Хочешь сказать, что тебя втянули в тёмную историю? Сколько тебе обещали заплатить? – казалось, что Ванни читает сейчас всю тайную книгу, написанную в сердце, но которую уста, связанные клятвой, открыть не могут. Глаза патрона прожигали одновременно и с осуждением, и с интересом. Джованни постарался скрыть волнение, хотя его щеки зарделись. В этот момент флорентиец ощущал себя тем самым мальчишкой из прошлого, опалённым тяжким недугом любви, который много лет назад, глотая слова, просил денег на поездку в Медиолан, изо всех сил замалчивая имя своего любезного Франческо:

– Первый взнос – диплом лекаря в Болонье. К концу лета. Я честный человек, синьор, – смущенно и торопливо продолжил речь Джованни, – я очень благодарен вам за помощь, но я не хочу скрывать, что не смогу ею воспользоваться.

Ванни Моцци прикрыл глаза, о чём-то глубоко задумавшись. Он наклонился вперед, и его ладонь весьма откровенно переместилась на низ живота Халила и уверенно оглаживала пах, скрытый тканями одежд. Сам же восточный раб сидел ровно, чуть повернув голову к хозяину дома, и иногда поглядывал в его сторону из-под полуопущенных ресниц.

– Я дам тебе совет, – Ванни вновь открыл глаза, – заплати. Пусть твои новые покровители делают своё дело, но ты думай о своём – и никто никогда тебя не упрекнёт, что лекарем ты стал нечестным путём, и не воспользуется твоим страхом. После Болоньи ты исчезнешь?

– Да, – Джованни затаил дыхание и испугался: как синьор Моцци догадался? – Как вы…

– Просто, всё очень просто, – рука Ванни медленно поднялась вверх по груди Халила, пальцы сжали подбородок, поворачивая лицо раба, которое патрон намеревался подробнее рассмотреть. – Когда дают такого красивого юношу в спутники не менее красивому, то явно хотят что-то скрыть. Это значит, если мы с тобой еще случайно повстречаемся, то мы незнакомы? Хотел бы и я узнать, за что эти мавры бывают так щедры! Эти глаза восточной блудницы меня смущают! Ты уже успел вкусить этот сладкий плод заморских садов? – синьор Моцци упредил ответ Джованни, еще более смутив своим красноречивым взглядом. – Как же замечательно, что нам с тобой не нужны слова, чтобы понимать скрытые желания! С этим юношей мы сейчас поднимемся наверх, ты же волен решать, кто ты – лекарь, предложивший надёжное снадобье, или всё еще шлюха.

Оперевшись на плечо Халила, Ванни Моцци подхватил свою палку и медленно направился вдоль портика к лестнице, ведущей на второй этаж палаццо. Джованни проводил их спины тяжелым взглядом. Восточный раб ни разу не оглянулся, продолжая послушно подставлять руки, пока хозяин дома взбирался по ступенькам лестницы. Стекающие вниз по черепице крыши капли дождя отнимали способность мыслить и чувствовать. Их было много, таких капель, собирающихся полупрозрачной волной внутри желоба, вытягивающихся веретеном вниз, пока узких конец не терял свою силу, не обрывался. Хлюп. Этот звук заставил вздрогнуть и очнуться. Дождь усиливался, по камням двора побежали ручейки, собиравшиеся в желоб посередине и скрывающиеся в тёмной дыре, устроенной для отведения воды.

«Как долго я уже сижу?» – Джованни ужаснулся и покрылся холодным потом. Вскочил с места. Замер, не решаясь сделать и шага вперёд. Сжал кулаки и стиснул зубы, отдавая мысленно себе приказ не вести себя как бесправный раб. Флорентиец быстро поднялся наверх, безошибочно последовал по направлению к спальне Ванни Моцци. Дверь в переднюю комнату не была заперта на засов и открылась без скрипа. Основной вход скрывали тяжелые, бархатистые на ощупь шторы, пропитанные ладаном, который патрон любил иногда жечь в лампадах. Джованни осторожно отвел край, давая себе для обзора узкую щелочку, и внезапно понял, что ослеп и оглох гораздо раньше, впустив восточного раба в своё сердце. Теперь же всё становилось на свои места: голый Халил вожделенно постанывал, бросал полные страсти взгляды назад через плечо, когда прерывал свои основные труды – вливание целительных сил в вялый стебель рода Моцци, в чём значительно преуспел. Ванни же полулежал на мягких подушках, с удовольствием запуская пальцы в анус своей новой шлюхи и весьма активно потрахивая её таким способом.

Грудь Джованни будто до боли сжали железные латы, он постарался выбраться на свежий воздух. Обнял мокрую колонну и прижался к ней разгорячённой щекой. «Шармута!» – прошептал флорентиец сквозь навернувшиеся на глаза слёзы. Затем решительно стёр их ладонями, поймал струи дождя и умылся.

Джованни спустился вниз, устроился в кресле Ванни Моцци, обложившись мягкими подушками, и задремал, пока его не разбудило постукивание палки о каменные ступени. Патрон, поддерживаемый Халилом, восторженно не сводящим с него взгляда, спустился вниз. У начала лестницы они оба нежно поцеловались. Джованни пошевелился, привстал им навстречу, встречаясь с лучившимися счастьем глазами синьора Моцци и закаменевшим в его объятиях восточным рабом, тщательно разглядывающим плиты пола под ногами.