Текст книги "Minority (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Пока они сосредоточенно ели похлёбку, флорентиец размышлял над словами Николо об употреблении вина, но больше его волновало не то, что соблазнённые напитком мавры станут христианами, а трактат о свойствах вина Арнальда из Виллановы. Учитель Михаэлиса, споря с самим Авиценной [1], говорил, что при умеренном потреблении укрепляются мышцы и сосуды, улучшается кровообращение и кровоснабжение, укрепляется дух, снимается печаль. Вино не только улучшает качество пищи, но и является ценным лекарством. А Михаэлис вообще считал, что всякую воду лучше разбавить винным уксусом перед тем, как её пить.

– Я хочу с тобой поговорить, Халил, – Джованни накрыл ладонью кружку с водой, что принёс по его просьбе хозяин, – как лекарь, – флорентиец давно заметил, что Халила мучает жажда, и как тот до последней капли влил в себя похлёбку, но не мог допустить, чтобы его спутники пострадали от болезни. – Ты своими глазами видел, откуда хозяин принёс нам эту воду? Нет! Он мог опустить ведро в колодец где-нибудь на заднем скотном дворе, мог налить дождевой воды из кадки, подставленной для сбора под крышу, а мог зачерпнуть из ведра, что принесла его жена с берега Арно для мытья полов.

Халил сглотнул и уставился на Джованни удивлённым взглядом. Восточный раб, сменивший одни одежды на другие, воспринимался теперь совсем по-иному: проходящие мимо люди уже скользили по нему довольно равнодушными взглядами, а трактирщик принял путников как обычных клиентов. Флорентиец разглядывал восточного раба с интересом, в который раз заново познавая: длинные вьющиеся пряди волос, которые в беспорядке свисали со лба, теперь были убраны под шапку, открывая лицо, чисто выбритые щеки уже утратили юношескую припухлость, но гладкая тёмная кожа изящно очерчивала скулы, под глазами хотя и лежали тёмные тени усталости, но не было видно тонкой сеточки морщин. Из объятий своей болезни Халил выходил достаточно легко и изо дня в день наполнялся живительной силой.

– Сколько тебе… – Джованни запнулся, вдруг осознав, что по Пасхалиям мавры время не считают. – Ну, лет? Я как-то слышал. От слуг в одном доме. У вас тоже большой праздник бывает один раз в год.

Халил задумался, сцепил пальцы рук и уткнул их в подбородок, и будто считал что-то про себя. Наконец, решился ответить:

– Хижрах, мы считаем большой праздник, а потом идёт Мухаррам, первый месяц. Тогда – двадцать три великих праздника. Так мне говорили.

– И когда был последний?

– Сейчас третий месяц, когда родился пророк Мухаммад, а Хижрах был три луны назад [2].

«Не старше моего бедного брата Стефано!» – мелькнула мысль, заставившая Джованни тяжело вздохнуть и опустить глаза. Судный день неумолимо приближался, и уже завтра он встретится с семьёй, и, конечно, речь зайдёт о пропавшем брате. А мать спросит, как бы невзначай: стоит ли молиться за него, как за усопшего, или есть еще место для Стефано в мире живых? А Джованни промолчит и вновь вспомнит то ужасное мгновение, когда тело погибшего брата, чуть раскачав за руки и за ноги, выбрасывают в тёмные, сочащиеся пеной морские волны. Или иное: как его рука сжимается на горле, забирая жизнь из милосердия.

– Синьор, ты здоров?

Джованни вздрогнул, вопрос Халила заставил его очнуться. Устало потер ладонями лицо, сделал вид, что не расслышал вопрос и опять обратил внимание на кружку с водой:

– Я не закончил. Один мудрый человек, мой учитель, рассказывал об опыте своего учителя. В ваших землях люди не умирают от жажды, потому что пьют воду из чистых колодцев или горячие травяные настои. Поэтому могут обойтись и без вина. Но у нас хотя и много воды в реках и в ручьях, от неё может скрутить кишки. Вот и решай, будет ли столь значимым, если ты нарушишь еще один запрет? Ты должен сопровождать меня и быть со мной, но если не досмотришь, то можешь заболеть! Я не заставляю тебя пить вино или пиво вместо воды, – Джованни сурово вглядывался в лихорадочно блестевшие беспокойные зрачки Халила, – но воду можно пить, если ты уверенно знаешь, что она чистая, и в колодце не подохла кошка или крыса. Поэтому употреблять вино нужно не для увеселения, а для здоровья. Понятно?

Халил спрятал взгляд за тенью ресниц и прикусил губу. Кивнул:

– Послушаюсь твоего приказа, синьор.

Джованни жестом позвал к себе трактирщика и попросил принести кувшин с вином и приготовить горшочек с горячей похлёбкой, чтобы они взяли все это с собой. На лодке своих товарищей ждал голодный Али. Перед Халилом была поставлена пустая кружка, которую Джованни наполнил на две трети вином и долил водой до края. Сам он предпочёл довольствоваться чистым вином: оно здесь было знакомого вкуса, выдержанное в бочках в холодном погребе и не успевшее забродить за зимние месяцы.

– Пей медленно, глотками. Ты можешь почувствовать головокружение или увидеть мир вокруг немного иным. Но это быстро пройдёт.

Конечно, Халил, не привыкший к такому напитку, быстро опьянел, хотя и перемежал его с мясом кролика, запеченным в муке и политым сверху горчичным соусом. Джованни невольно вспомнил, как они когда-то с Гийомом де Шарне предавались вкусовым изыскам в Тулузе: за всё платил де Мезьер, и нормандцу всё же удалось привить флорентийцу знания о том, что приготовленная пища может быть вкусной, сложной по составу и запоминающейся надолго.

Вид нетвёрдо держащегося на ногах Халила, поддерживаемого Джованни за талию, порадовал Николо. Он научил восточного раба выражениям «я пьян», «налей ещё» и «хочу проблеваться», пока тот сидел расслабленно на скамье для гребцов, а Джованни раскладывал принесённую с собой еду перед Али.

– Синьор, что это с Халилом случилось? – Али ткнул в сторону хихикающих друг над другом хозяина лодки и восточного раба, к разговору которых уже подтянулись гребцы. Николо двумя руками выписывал завихрения, через которые теперь предстоит пройти лодке, если Халила сейчас усадить за руль. Тот же что-то отвечал, указывая на парус, сам смеялся и, видно, бахвалился, что сможет удержать лодку ровно, стоит только поставить его управлять парусами.

– Так всегда бывает в первый раз. Когда вина выпьешь, – спокойно, наблюдая за реакцией Али, ответил Джованни.

– Зачем ты так, синьор, с Халилом обращаешься? – неожиданно с укоризной в глазах спросил Али. Он посерьёзнел, сделался даже чуть старше своих лет. – Да, он – раб, и должен исполнять всё, что ты ему прикажешь. Но он… очень добрый! И любит тебя!

«Да что ты, мальчик, знаешь о любви?» – мысленно возразил ему Джованни.

– Гораздо добрее, чем ты?

– Да! – убеждённо и взволнованно ответил Али. – И он не может…

Их разговор прервал подошедший Николо и сказал, что пока лодку поведёт сам, а Джованни с Халилом вдвоём сядут за весла. Флорентийцу пришлось поведать о роковом шторме, когда был спасён «Святой Януарий», и о тех ранах, которые получил восточный раб. Николо только удивлённо присвистывал, внимательно слушая его рассказ.

– Доверь ему руль, а сам приглядывай, – довершил свою речь Джованни. – Халил – парень молчаливый, на боль редко жалуется, но я замечаю, как ему бывает трудно. А то, что я его вином напоил – так это всё как лекарство!

Джованни вновь сел за вёсла рядом с Николо, и их лодка продолжила путь. Они напрасно волновались, Халил и в опьянении верно угадывал направление. Поделился с Джованни, что, мол, видеть вперёд стал острее, хотя, когда под ноги смотрит, то палуба неровная. До моста через Арно в Капрайе они доплыли еще засветло, но он был сооружением, что назвать мостом не поворачивался язык. Старинные колонны из камня, построенные с незапамятных времён, надёжно торчали из воды, а верхнюю часть, сделанную из дерева, приходилось из года в год чинить, потому что иногда её сносило наводнениями. Переправка людей и товаров с одного берега на другой давала лодочникам неплохой приработок за то время, пока мост в очередной раз восстанавливали.

Николо со своими людьми ушел ужинать в затянутый туманом маленький городок на невысоком холме, а его клиенты остались сторожить лодку и товар, расположившись спать на палубе. Вновь, как и во время морского путешествия, расстелили циновки и плащи, улеглись, прижавшись друг к другу. Только оставили один горящий светильник, чтобы Николо, вернувшись, смог опознать своё судно среди других похожих.

Усталые мышцы благодарно откликнулись ощутимой болью в локтях и плечах, когда Джованни опустился на ложе. Халил хранил молчание, лишь трепетно обвил своими руками предплечье флорентийца и уткнулся лбом в плечо.

Когда начинаешь прислушиваться к ночной тишине, то мир вокруг становится намного громче: в реке резвятся рыбы, с громким всплеском отбивая хвостом круги на воде, в прибрежных зарослях прячутся лягушки, подпевая хору цикад, лодка мерно покачивается, то натягивая крепкие канаты, то ослабляя. За правым плечом мерно засопел уснувший Али. Джованни повернулся на левый бок, притягивая к себе теплое тело Халила. Восточный раб чуть приподнял голову, и губы Джованни в темноте встретились с его переносицей.

– Отдыхай! Спи! – тихо прошептал флорентиец, безошибочно угадывая направление, и нежно поцеловал Халила в край рта.

– Спасибо, синьор, тебе тоже доброй ночи, – ответил Халил, податливо позволяя Джованни прижаться еще теснее.

***

[1] у Арнальда из Виллановы («Книга о вине», «Liber de Vinis») и Авиценны («О пользе и вреде вина», «Сиёсат ал-бадан ва фазоил аш-шароб ва манофиъих ва мазорих») есть отдельные трактаты о вине. Оба схожи только в том, что вино – это лекарство, но расходятся во мнении: когда и как его можно употреблять. Авиценна вообще считает, что «питье вина сразу после еды или прием пищи после питья вина – самая вредная вещь!», «Что же касается опьянения, то оно вредно при всех обстоятельствах, особенно если оно происходит постоянно, ибо оно оказывает разрушающее действие на нервы; поэтому если оно бывает постоянно, то ослабляет нервы и расслабляет дух».

[2] исламский календарь строится на лунном цикле, поэтому начало года (Хижрах) праздник «плавающий» по отношению к Григорианскому календарю, которым мы пользуемся в современности. Началом месяца считается «неомения», то есть тот день, когда серп Луны можно видеть в вечерние сумерки впервые после новолуния. Обычно неомения наступает через 1—3 дня после новолуния.

Теперь считаем: в 1318 году Хижрах приходился на 13 марта. Пасха у католиков была в этот год 1 мая. Однако вопрос «сколько тебе лет?» без привязки, например, к месяцу ничего не значил. Например, Халил мог родиться 16 ноября 1295 года, благополучно отпраздновать 17 ноября исламский Новый Год, но в 1318 году в описываемое время (конец мая 1318 года) ему еще 22 года.

Тоже самое относится и Джованни, который считает по Пасхалиям: дата Пасхи колеблется между 21 марта и началом мая, соответственно, можно родиться как за месяц до Пасхи, так и за 11 месяцев до Пасхи по григорианскому исчислению.

Считать по месяцам – тоже было привилегией учёных людей, гораздо проще запомнить: родился, когда «рожь цвела» или когда «рожь колосилась».

========== Глава 6. В родном городе ==========

Николо со своими людьми вернулся достаточно быстро – все были уставшими после дня сидения за вёслами, да и сама Капрайя была тем местом, где они останавливались постоянно, следуя из Пизы во Флоренцию. Джованни, привлеченный светом лампад, чуть приподнялся, разлепил веки, удостоверился, что на лодку вернулись его же спутники, и опять провалился в сон.

С первыми лучами солнца все проснулись практически одновременно, пробуждая друг друга и разминая затёкшие, отдающие тянущей болью мышцы. Гребное весло оказалось вновь в руках Джованни вместо завтрака и ощущения приятной неги на тёплом ложе в объятиях любовника. Халил и Николо были заняты тем, что выставляли паруса. Взгляд флорентийца невольно задержался на руках восточного раба – длинные и сильные пальцы, перебирающие грубые верёвки и парусину, представлялись такими же напряженными и сжимающими до боли мышцы на плечах или сминающими простыни на вершине экстаза, когда тело чуть выгибается и вибрирует натянутыми струнами кифары в нежных объятиях музыканта. Рот Джованни наполнился слюной, а в паху заметно потяжелело – Халил сейчас полностью завладел грёзами и заставлял постоянно размышлять над тем, где бы найти место во Флоренции столь уединённое, чтобы всласть напиться восточного вина, текущего с его губ.

Кустарник на берегах Арно редел, по обе стороны поднимались невысокие холмы, увенчанные каменными строениями и засаженные виноградником в ложбинах. Городские стены Флоренции появились внезапно из-за поворота, и меньше чем через час судно остановилось у пристани в торговом квартале.

Джованни замер на краткий миг, пропуская сквозь тело знакомую, родную, чудесную и заставляющую частить сердце суету. Солнце целовало щеки чуть жалящими лучами. Вдыхаемый воздух нёс в себе свежесть речной воды с запахом ярко-зелёных водорослей и хрупких панцирей полосатых улиток. С черепичных крыш вниз, на улицы города, опускалось марево, замешанное на разогретой глине. Высокие каменные башни старого квартала манили прохладой полутьмы, в которой можно было спрятаться и подолгу созерцать узкую полоску синего неба над головой. И флорентийский говор. Он песней вливался в уши, настолько естественно, что являлся отражением любой мысли.

– Синьор, – Али осторожно дёрнул за рукав, заставляя вернуться с небес на землю. Перед Джованни уже стоял человек, предлагающий услуги носильщиков. Чуть дороже, чем в Пизе, но флорентийцы не снизили бы цену ни на одно денье, а заниматься поисками нищих бродяг не было времени. Джованни назвал адрес, сердечно распрощался с Николо и первым сошел на берег, жестом приказывая спутникам не отставать ни на шаг. С главной улицы они свернули в короткий проулок, ведущий на маленькую площадь. Там Джованни вновь затопили чувства и волнительное ожидание встречи, а перед глазами вереницей мелькнули лица матери, отца, братьев, племянников.

Внутри дома их встретила Кьяра, спускавшаяся по лестнице с ворохом отглаженных простынь. Привычно улыбнулась новым постояльцам и вздрогнула, узнавая.

– Райнерий! Джованни приехал!

Брат спустился вслед за своей женой, подхватил за плечи и, лучась радостью, увлёк в соседнее помещение еще пустой харчевни. Быстро заговорил, сбиваясь на полуслове, чтобы перевести дух, и вывалил на Джованни все новости, что произошли с того времени, как Фиданзола с Пьетро вернулись из Марселя. Семья Мональдески выкупила дом-башню напротив и теперь собирается расширить своё дело. Правда, здание еще пустует и приведено в порядок всего два этажа, но когда в него все переселятся, то свободные комнаты в старом доме можно будет предложить гостям.

– Синьоры Мональдески! – возмущенная Кьяра стояла в проёме двери. Ставшая хозяйкой постоялого двора и матерью, она всё меньше походила на скромную соседскую девочку, которую Джованни помнил смутно и то только по исключительному случаю, когда ревущих пятилетних Стефано и Кьяру долго не могли успокоить всем кварталом. Дети подрались. – Мне что с маврами делать?

Райнерий, чуть наклонившись назад и вбок, внимательно изучил взглядом пространство позади Кьяры, где продолжали стоять неподвижно Али с Халилом. Женщина даже отодвинулась, чтобы не мешать мужу. Затем Райнерий повернулся к Джованни, разводя руками и взглядом спрашивая: «Что? Кто?». Тот положил локти перед собой на стол и подался вперёд, чуть привставая с места:

– Я с юными мальчиками в одной постели не сплю, – прошептал придвинувшемуся Райнерию почти на ухо.

– Ясно. Мелкого разместим с детьми.

– И приставишь к работе, чтобы без дела не болтался и наш язык учил. Я прикажу, чтобы он тебя слушался во всём. Что предложишь мне? – скрывать что-либо от Райнерия не имело смысла. Все хозяева постоялых дворов Флоренции прекрасно знали, о чём речь, когда один синьор, сопровождаемый безусым другом, предлагает плату за два часа по цене целой ночи.

– Для тебя – верхний этаж башни. И попроси своего друга без повода на улицу не выходить и постояльцам на глаза не показываться. Кто они, если спросят?

– Мальчик Али. Раб, отданный мне одним рыцарем в плату за лечение в Авиньоне. Второй – тоже раб. Халил. Ну, – Джованни задумался на краткий миг, – скажешь, что искусный резчик по камню, что я его хочу показать Ванни Моцци. Всё равно к патрону придётся зайти в ближайшее время, о здоровье проведать.

– Ты к нам надолго?

– Нет, – покачал головой Джованни, отодвинулся и вновь расслабленно сел на скамью, – за несколько дней до Пятидесятницы уйду в Болонью. Там буду учиться. Али, подойди к нам!

Забота о мальчике была поручена Кьяре, но прежде Джованни разъяснил Али на мавританском, что никто в этой семье обид чинить не будет, однако поработать придётся. Таким способом можно быстрее освоить язык – в постоянном общении. Али расплылся в хитрой улыбке и повернул голову к Халилу, все еще скромно стоявшему в передней комнате.

– Ага, – Джованни проследил за взглядом мальчика, – и чтобы прекратить все твои дальнейшие расспросы и ёрничания, отвечаю откровенно: с Халилом я буду заниматься моим родным языком лично. Ему нельзя выходить на улицу без сопровождения с такой приметной внешностью. Кстати, тебе тоже запрещено одному покидать этот дом и тем более – выходить за пределы квартала, разговаривать с незнакомцами, воровать, – Джованни нудно и, как ему казалось, весьма назидательно продолжал перечислять, загибая пальцы.

– Да понял я, понял! – насупился Али и шмыгнул носом. – Вас когда в следующий раз смогу увидеть? Дня через три? – и опять в глазах мальчишки, старающегося сохранить серьёзное выражение лица, играли озорные огоньки.

Джованни шумно выдохнул и задрал голову вверх, мысленно успокаивая себя и рассуждая, какой ответ дать правильнее, чтобы избежать очередной насмешки. Он потряс головой, приводя мысли в порядок:

– Али, о том, что между мной и Халилом есть какие-то отношения, кроме дружеских, никто не должен знать и даже догадываться. Всё это только в кругу моей семьи, – он обвёл руками стены комнаты. – Ты теперь часть этой семьи, поэтому ни звука не должно проникнуть за пределы этого дома. Между нами, членами семьи, тоже не принято что-либо обсуждать. Поэтому запри рот свой на замок и веди себя почтительно. А теперь скажи правильно, как нужно отвечать?

– Si, signor! – бойко воскликнул Али, проясняясь в лице, будто услышал над собой ангельскую песню.

На радость Джованни, мысленно молившего Господа дать ему еще немного времени, мать с отцом ушли на праздник к соседям в другую часть города, а Пьетро подрабатывал писарем у какого-то нотария, поэтому обычно возвращался поздно, на закате дня. Постоялый двор соединялся с башней посредством деревянных мостков, перекинутых над узкой улицей на уровне второго этажа между дверными проёмами. Братья с трудом, обливаясь потом, затащили дорожный сундук вверх по лестнице, под самую крышу башни. Здесь не было ничего, кроме широкой кровати с плотным балдахином, пары скамеек и стойки с умывальными принадлежностями. Остальное огромное пространство, не разделённое перегородками, было пустым, каменные стены очищены от старой штукатурки, а под ногами блестели половицы свеженастеленного пола. Джованни удивленно присвистнул, понимая, на что красноречиво намекал Райнерий: эта уединенная комната сдавалась для определённых нужд, семейный бизнес процветал.

– И где бы нам теперь обмыть тела с дороги? – рассеяно пробормотал Джованни, проверяя вид из двух узких окон, полузакрытых ставнями. С обеих сторон можно было обозреть Флоренцию, не утыкаясь взглядом в соседский балкон.

– В подвал спустишься, там колодец. Мы его расчистили, поэтому воду теперь не нужно таскать из городского источника. Только светильник не забудь разжечь, там темно. А подогретая вода – пока на кухне. Сами справитесь? – Райнерий вложил в ладонь брата связку ключей. – Один от этого этажа и остальные – от двух внешних дверей. Держите их ночью закрытыми на засов.

– Ты делаешь мне настоящий подарок! – с благодарностью воскликнул Джованни.

– Есть за что, – вдруг посерьёзнел Райнерий, неожиданно притянул к себе и обнял. – Я знаю, что ты в этот Авиньон только ради Стефано поехал. Мне Пьетро всё подробно рассказал, ты сделал всё, что мог. Ну, ладно! Отдыхай. Вечером тебя еще успеем измучить вопросами в нашем семейном кругу.

Райнерий бросил прощальный оценивающий взгляд на Халила, стоящего рядом с ними неподвижно соляным столбом с опущенной головой, и поспешил вернуться к своим оставленным делам. Джованни встал перед восточным рабом и коснулся пальцами подбородка, заставив на себя посмотреть. Взгляд Халила прожег и опьянил, а губы оставили на запястье Джованни лёгкий поцелуй. Сладкий мёд обещали эти гранатовые уста, заставляя следовать за собой, руки осторожно перебирая складки камизы, пока не коснулись локтей, притягивали, потемневшие глаза завораживали, обещая все наслаждения райских садов. наполненных ароматами мирры, корицы и фимиама. Черные кудри рассыпались по плечам, пальцы ловко справлялись с завязками, освобождая от одежды. В этот час Халил из кроткого ягнёнка, каким представлялся с самого начала путешествия, превратился в страстный пылевой смерч, увлёкший за собой на мягкий шелк покрывала. Заскользил поцелуями по животу, сдернул камизу с плеч Джованни, заставив того чуть слышно застонать от предвкушения скорой близости. Однако присутствовало в этих ласках нечто иное, едва уловимое, чего за накатывающим, подобно волнам прибоя, наслаждением невозможно было прочувствовать и осознать – восточный любовник изучал, исследовал ответ каждого кусочка тела, каждой мышцы, что оказывалась тронутой и обведённой его языком. Он старательно лепил свой образ флорентийца, сотканный из удовольствия, которым можно было управлять.

– Постой! – заставил себя выдохнуть Джованни, останавливая своего любовника над поясом брэ, хотя тугой стебель цветка страсти уже заметно поднялся под тканью и настойчиво льнул к щеке Халила. – Мне всё же накрепко вбили в голову, что тело должно быть чистым! – он приподнялся и сел, запустил пальцы в тугие кольца цвета воронова крыла и заставил Халила на себя посмотреть. – Хочу… – его ладонь скользнула вниз по смуглому плечу. Халил чуть привстал, давая ей спуститься еще ниже, до тёмной ареолы соска. Его тело пришло в движение, вожделенно потираясь о подставленные пальцы, дыхание участилось, а глаза полузакрылись в неге. Восточный раб умел соблазнять. И вновь Джованни с трудом удалось подавить в себе желание тотчас распластать Халила поверх кровати и утолить свою жажду. Он притянул его к себе и поцеловал. – Набрать воды не займёт много времени, и я… очищу тебя так, что ты испытаешь много наслаждения и мало боли.

Они обнаружили на нижнем этаже лохань для купания, где мог бы разместиться сидя один человек, чуть согнув в коленях ноги, и несколько пустых вёдер. Лохань сразу же затащили наверх и простелили изнутри куском ткани. Наполнили сначала холодной водой до половины, затем Джованни сходил на кухню и принёс кипятка. Бычий пузырь с тростинкой или железные воронки были делом прошлого, на Майорке лекари вводили лекарства через анус с использованием длинной полой медной трубки с затупленным концом и небольшими отверстиями на стенках. Продвигать снадобье по трубке помогал плотный поршень. Для очистки кишок это изобретение пришлось очень кстати [1].

***

[1] Изобретение шприца для введения препаратов, отсасывания жидкостей и гноя, промывания разных полостей организма произошло давно, но не на христианском западе, Хотя первые поршневые шприцы применялись в Риме в течение I века. Гиппократ использовал мочевой пузырь свиней в который вставлял тростниковую или деревянную трубку. Шприц с полой иглой, сделанный из стеклянной (!) трубки, упоминается при отсасывании мягкой катаракты Абу Аль-Касим ибн Аммар Али, врачом IX века из Мосула (Ирак).

========== Глава 7. Стан твой, мой синьор… ==========

От автора: на этой главе у меня чуть не случился длительный творческий «затык». Джованни откровенно «динамил» Халила, я не мог понять, почему бы моим героям не устроить жаркую НЦу, когда все условия для этого имеются. И мне в очередной раз приходится допрашивать своих героев об их мыслях в отношении друг друга. Джованни Халил нравится чисто платонически, но он ему не до конца доверяет, не любит, поэтому не хочет допускать к себе ближе. Халил и так занял собой все его мысли, но что будет дальше, когда придёт пресыщение и секс превратится в чисто механический акт?

Халил же, наоборот, всё сильнее влюбляется в Джованни и разрывается между тем, имеет ли он право проявить инициативу (личное), или должен откликаться только на желания Джованни, который сейчас занимает по отношению к рабу положение господина. И еще у него есть огромная потребность в ответных объятиях и любовных чувствах, которые он никогда не получал в награду за своё искусство.

И здесь у героев есть совпадение, которое их как раз и разъединяет: возбуждать и соблазнять любовника – работа, искусство шлюхи, получать ласку – внутренняя потребность. Соответственно, им для получения удовольствия нужно быть одновременно и шлюхами, и искренне друг другу доверять.

***

Джованни убрал железный поршень обратно в лекарскую сумку и так же не торопясь вынул из неё маленький кувшин с маслом. Обернулся. Голый Халил сидел теперь на коленях на самом краю мокрой, расстеленной на полу ткани, и не сводил глаз с флорентийца, пытаясь предугадать его дальнейшие пожелания. «…чистить твои кишки мне не в удовольствие, но я это буду делать, чтобы получить собственное наслаждение», – Джованни вспомнились слова Михаэлиса, произнесённые в далёком прошлом. Всё верно – проделанные манипуляции не распаляли желания, за ними должны следовать долгие ласки, чтобы тело вновь запылало огнём, а член наполнился силой. Джованни, храня затянувшееся молчание, подошел к лохани, поставил рядом кувшин, снял с себя башмаки, медленно разделся, оставив шоссы и брэ лежащими на полу, и залез в горячую воду.

– Иди ко мне! – он махнул рукой восточному рабу, пытаясь подтянуть согнутые ноги так, чтобы осталось достаточно места. Однако Халил сначала двинулся к стойке, где стоял таз для умывания, взял с неё короткое полотенце и, обойдя кругом лохань, присел рядом на колени. Он опустил полотенце в воду и принялся растирать им плечи и грудь Джованни, при этом постоянно пытался заглянуть в лицо, как бы спрашивая: «всё ли верно я делаю»? Вот этот взгляд тёмных глаз как раз и сводил с ума, заставляя мечтать о сладких поцелуях. Халил внезапно улыбнулся, трогательные ямочки появились на его щеках, их так и хотелось лизнуть кончиком языка, чтобы почувствовать вкус кожи, странный, казалось – годами питавшийся благовонными восточными маслами. – Нет, ближе!

Восточный раб чуть подался вперёд, не отводя взгляда, и внезапно заговорил:

– Стан твой, мой синьор, подобен газели, пьющей воду из ручья. Кожа – белее молока, волосы – стадо золоторунных овец, глаза – как отражение неба в прозрачном озере, уста подобны соцветьям лилий, с которых капает мёд, – он осторожно протянул руку к лицу Джованни. Потрогал волосы, провёл пальцами за ухом, как бы заворачивая за него прядь, коснулся лба, разгладил бровь большим пальцем, очертил скулу, провел по кромке губ, спускаясь к подбородку. – Твоя красота совершенна, и мне, твоему рабу, не нужно ничего большего, чем созерцать её! Служить тебе! Возьми меня так, как ты захочешь.

Мелодия мавританских слов завораживала, тихим напевом вливаясь в уши. Кроткая покорность и полное согласие казались чем-то новым и неизведанным: восточный раб вручал ключи от всех дверей, заведомо соглашаясь на любой исход – от грубого насилия до утончённых ласк.

Повинуясь жесту, Халил уместился коленями между ног флорентийца, выгнулся и упёрся руками в его плечи. Джованни поддержал его за бёдра. «Давай!» – мысленно побуждая к действию, он сам потянулся за поцелуем, сплетаясь языками с любовником, посасывая будто зрелый плод с чуть надорванной кожицей и тающей во рту мякотью. Его руки гладили упругое тело Халила, заставляя всё ниже прогибаться в пояснице, почти укладываться сверху, задевая затвердевшим членом не менее крепкий и наполненный желанием член флорентийца. Гибкий восточный раб податливо склонялся и двигался навстречу проникающим в него пальцам, чуть постанывая. Джованни приоткрыл сомкнутые наслаждением глаза, и с удивлением обнаружил, что Халил свои не закрывает, только мутнеет взглядом, отрешаясь сознанием. «Ну, хватит!» – Джованни прервал поцелуй.

Вода остывала медленно. Яркие лучи солнца, прорывавшиеся в комнату, освещали место, где стояла лохань. В воздухе золотились пылинки, и казалось, что тёмное тело Халила подсвечивается со спины, купаясь в чудесной метели то и дело вспыхивающих искр.

Восточный раб без слов догадался, что нужно флорентийцу. Он осторожно приподнялся, придерживаясь за стенки лохани, позволив Джованни встать во весь рост, жадно слизал капли воды, стекающие по внутренней стороне бёдер, вырывая из груди своего хозяина лёгкий вздох. Прикосновение губ и языка вызвали дрожь в коленях. Джованни откидывал непослушные пряди волос, собирая их в горсть на затылке Халила, и не мог оторвать взгляда от головки собственного члена, то исчезающей в гладких, чуть ребристых глубинах, то вновь появляющейся на свет из плена твёрдых и умелых губ. Восточный раб отсасывал тщательно, не проливая ни капли слюны. Гладил и перекатывал пальцами тугую мошонку, задавая ритм, и пару раз натужно дышащему и уплывающему сознанием Джованни показалось, что он подошел к той черте, когда выплеснет семя. Однако пальцы Халила управляли им не хуже пут, что накладывал аль-Мансур.

– На кровать! – прошептал Джованни, пытаясь мысленно остудить себя и насладиться долгим соитием. Он немного перевёл дух, вылез из лохани, наклонился, чтобы поднять оставленный кувшин с маслом, повернул голову к кровати и замер. Халил уже стоял поверх покрывала на четвереньках в той самой развратной позе, на которую способна только шлюха. Внутри, словно громкий колокол, прогудел привычный вопрос: «Желаете взять меня так, синьор, или на спине?» Джованни застонал от пронзившей его внутренней боли и затряс головой. «Гадко! Отвратительно! Восточная шлюха!» Халил внезапно повернул голову, мгновенно прочитал мысли и отчаяние отразилось в его глазах. Он быстрокрылой ласточкой слетел с кровати и кинулся в ноги флорентийцу:

– Простите, синьор! Я сделал что-то неправильно! Я не понимаю!

Джованни склонился и погладил Халила по спине:

– Мы не в борделе! Не там, где продают себя за горсть монет. Встань, давай начнём заново.