Текст книги "Minority (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Джованни обернулся к Антуану и уткнулся тому в плечо, больше не в силах сдержать рыданий.

– Ну, полно тебе! – кифаред утешал, как умел. – Ты же сам участвовал в подготовке этого осуждения. Сам понтифик принял такое решение, а те, кто не раскаялся, не выбрал спасение души, сами виноваты. Это их выбор!

– А если Папа ошибся? – прошептал Джованни и испугался того, что сказал.

– Ты мне ересью голову не морочь! – сурово осадил его Антуан. – Я таких, ох, скольких наслушался! Или Змей тебя тогда всё же смутил? Он может! И если взойдёт на костёр, то по стойкому убеждению, а не по дурости, как ты! Идём досмотрим.

Всех четверых спиритуалов поставили на колени, на брёвна, приковали к центральному столбу и обложили вязанками хвороста. Их окружили священники с крестами в руках, призывая к покаянию, но, получив от каждого отрицательный ответ, отошли на безопасное расстояние, пропуская вперёд стражников с зажженными факелами. Осуждённые молились, было видно, как их губы двигались, даже сквозь языки пламени. Они были ещё живы, но уже не могли кричать, когда огонь добрался до их бород и волос, быстро уничтожив то, что до этого мыслило, питалось, мечтало и любило.

«Они – святые мученики!» – проносилось в умах многих из собравшихся людей.

– Тела святых не горят! – громко объявил епископ Раймунд и призвал всех к общей молитве.

***

[1] 7 мая 1318 г.

[2] Антипасха или Красная горка

***

От автора: наконец-то я их сжег и довершил то, о чём замыслил написать ещё в начале осени прошлого года. Теперь прерываюсь на обдумывание дальнейшей интриги своего повествования («Жду продолжения» меня очень на это дело стимулируют), а пока – возвращаюсь к «Королю-монаху».

========== Глава 11. Мудрость старой шлюхи ==========

Джованни придирчиво изучал свой живот, на котором явственно выделялся рельеф накачанных мышц, гладил, проверяя на гладкость и упругость. Потом его руки скользнули вверх по рёбрам, обтянутым загорелой кожей, провели по шелку светлых волос на груди, выгоревших и почти неразличимых, прикоснулись к соскам, оживляя в них чувствительность к ласкам:

– Что во мне не так, Фина? – он обернулся вглубь комнаты.

Мадам, медленно ступая, вышла из полутьмы на залитый солнцем балкон и остановилась рядом, прильнув к плечу подбородком. Яркий свет очертил её увядшую кожу, которую уже тяжело было скрыть белилами, проявил сеточки глубоких морщин вокруг рта и на шее. Щеки и лоб женщины еще оставались ровными, но стоило Фине поднять глаза и встретиться с Джованни взглядом, и там проявились складки стареющей кожи:

– Что тебя беспокоит, мой мальчик?

***

После казни спиритуалов, когда их тела, еще охваченные огнём, перестали дёргаться в путах, горожане, удовлетворённые зрелищем, медленно двинулись обратно в город. Джованни и Антуан дошли до дома Фины Донати. Кифаред вывел из ворот уже осёдланного коня и отправился в Авиньон. Флорентиец вздохнул, поёживаясь будто от ледяного ветра, и проводил глазами спину своего друга. Потом поднял глаза наверх и заметил в окне Фину, пытающуюся спрятаться за занавеской. Мадам была в большом долгу перед ним. Решение пришло в голову достаточно быстро: в заведении Фины всегда была горячая вода для купания, её девицы стирали бельё, а постели в комнате гостиницы, примыкавшей к борделю и принадлежавшей мадам Донати, были мягкими, не то что доски на палубе корабля.

Аль-Мансура не пришлось упрашивать: Джованни объяснил, что не привык к такому грубому обращению с собственным телом, и жизнь на корабле только его портит, а у Фины остался к нему долг, который невозможно стрясти звонкой монетой, но можно получить иным способом. Более того, «хозяин» в любой момент может посетить своего «раба», как только пожелает, и эта встреча останется в тайне.

– Я запрещаю тебе работать на Фину и встречаться с другими мужчинами или женщинами, – напутствовал мавр, соглашаясь.

– Клянусь, что не нарушу ваш приказ, хозяин! – с достоинством ответил Джованни и, кипя от еле скрываемой радости, бросился разыскивать свою сумку с книгами и одеждой.

Свои условия Фине Джованни выставил прямо с порога: мадам полностью получила оплату за последний визит, когда его с Антуаном заманили в ловушку, поэтому до возвращения кифареда из Авиньона будет кормить, поить, мыть и всячески ублажать флорентийца. И это будет честным исполнением их дружеских отношений. Фина с улыбкой согласилась на всё, перемежая свои извинения обращениями «мой бедный мальчик» и «прости старую глупую женщину». Когда же Джованни достаточно размяк при виде всех унижений, что показала перед ним мадам, Фина приступила к жалобам на то, что «осталась совсем одна», «кифаред наш сладкоголосый уехал» и «не откажи в помощи». Ночным клиентам кто-то должен был открывать дверь и приглядывать за гостиницей.

– Нино, ну, ты же прекрасно знаешь, как это делать! – мадам перешла на их родной италийский. – Вся твоя семья занимается этим во Флоренции. Ты всегда был добр ко мне. Разве я в чём-то тебя обделяла? Обижала?

– Аль-Мансур запретил мне на тебя работать, – твёрдо произнёс Джованни, но мадам гладила его и обнимала, заливая слезами грудь.

– Да разве же это работа? – вопрошала Фина. – Работа – у моих девочек, а это – дружеская помощь старой немощной женщине.

– Хорошо, хорошо, – нехотя согласился Джованни, – только перед мавром будешь объясняться сама: что такое работа, а что такое помощь. А он, кроме своего мавританского, ничего не понимает!

Фина удивлённо поджала губы, выдержала паузу, а потом поцеловала Джованни в щеку:

– О твоём мавре мы обязательно потом поговорим!

Джованни была выделена лучшая комната, просторная и с балконом, выходящим во внутренний двор. Служанки Фины утащили стирать всю его одежду, а потом отмыли в лохани, обрили щеки и уложили волосы так, будто готовили к приёму клиентов. Переполненный пережитыми волнениями за этот день, Джованни проспал глубоким сном до наступления ночи, открыл дверь двенадцати клиентам, а потом проводил их обратно, и с первыми отблесками зари опять вернулся в свежую постель.

***

Мадам разбудила его днём и сама принесла завтрак в кровать, одаривая нежнейшими улыбками:

– Давай поговорим о тебе! – предложила она, проводив глазами последний кусочек свежей булки с маслом, который Джованни запихнул в рот.

Невинный вопрос заставил пережить бурю эмоций, пронёсшихся в голове флорентийца и до сих пор не имевших ответа. Фина слыла умной женщиной, может быть, она смогла бы что-то подсказать?

– Всё не так! – продолжил Джованни. – Посмотри на меня. Разве я похож на тех молодых мальчиков, что тревожат похотливый взгляд этих любителей засунуть свой член в анус, а не в вагину, с толстыми кошельками? Что привлекает их ко мне? Что нужно аль-Мансуру? По словам матери, мне уже двадцать восемь Пасхалий. Я не мальчик, не юноша…

Фина вгляделась в его лицо и ответила весьма откровенно:

– Да, если бы я впервые увидела тебя, то сказала бы, что ты красив, но годы оставили уже свой след: когда ты хмуришься, то видны первые морщины, под глазами пролегли тени, и хотя тело твоё продолжает оставаться совершенным благодаря твоим заботам, ты плохо питаешься. Мышцы слишком твердые и жилистые, в них нет мягкости. Но разве в том твоя ценность, Джованни?

– А в чём ценность шлюхи, Фина? В умении или опыте?

– Вот глупый! – в сердцах воскликнула Фина, отпрянув, а потом опять прильнула к Джованни и обхватила ладонями его щёки. – Шлюхой ты был много лет назад, когда впервые попал в Марсель, в этот дом. Здесь ты учился, оттачивая до совершенства мастерство. Я учила тебя многому, но ты, видно, позабыл часть моей науки! Это ремесло, умение, то, что ты продаёшь другим за деньги. Но именно им ты можешь распоряжаться и как деньгами. Вспомни тех, с кем ты встречался в последние годы! Разве ты брал с них монеты?

– Нет, – неуверенно ответил Джованни, стараясь распознать, к чему клонит мадам.

– Но ты им платил своим телом. За что? Какие умения ты получил от палача из Агда? Перечисли!

Джованни задумался, возвращаясь тёплыми воспоминаниями к поросшему миндалём низкому берегу, зелёным холмам и серым каменным стенам города, ставшего ему почти родным. Ему привиделся стол, заполненный разными вещицами, каждая из которых имела свой смысл.

– Я научился читать, писать, постиг науку врачевания, мавританский язык, игру в шахматы, овладел умением обращаться с мечом, ножом, получил новое тело, которое приводит всех в восхищение.

– Правильно! – подхватила Фина. – А с церковником из Авиньона?

– Работу нотарием, умение переписывать и составлять документы, шахматы, латынь, – Флорентиец продолжал перечислять уже быстрее. – А еще – право и богословие!

– Замечательно! – Фина отпустила его щеки и положила руки ему на бедра, прижимаясь телом. – А с этим королевским советником? Де Мезьер его, кажется, звали.

Перед внутренним взором Джованни предстал зимний Париж и Реймс. И здесь он запнулся. Ему очень мешали воспоминания о пространных рассуждениях Готье о лете, но потом он вспомнил прогулку на лодке по Сене.

– Я знаю! Готье учил меня правильно одеваться, как вести себя за господским столом, как познать вкус утончённых блюд, как правильно вести беседу. И очень многое рассказывал о том, как ведутся государственные дела.

– Ты понимаешь, сколько знаний и умений эти люди в тебя вложили? – воскликнула Фина.

Перед Джованни будто разверзлась земля, и из этого темного провала на него хлынула мощная волна осознанного ощущения переполненности чем-то важным, сокровенным и слишком значимым. Он пошатнулся, но Фина его удержала.

– Ты им за это платил. Не деньгами, а своим ремеслом, – продолжила она. – Мальчик мой, каждый из нас вложил в тебя свои знания и умения. А ты продолжаешь их отвергать в душе и заботишься лишь о теле. Нино, – она протянула руку и пощекотала Джованни за ухом, будто пыталась приласкать кота, но у флорентийца это действие вызвало схожие ощущения удовольствия в теле так, что захотелось замурчать:

– Да, Фина?

– А за что ты платишь аль-Мансуру? Он ведь получил тебя такого готовенького, чтобы использовать. Чем же он тебя так к себе приковал? Что обещал?

– Я поклялся хранить это в тайне, Фина, – Джованни напрягся, задеревенел, не желая отвечать.

– Ага, – не смутившись, продолжила мадам. – Значит, всё-таки существует нечто, что ты очень страстно желаешь, и аль-Мансур пообещал это дать.

Джованни смежил веки, а потом открыл глаза, безмолвно подтверждая догадку Фины.

– Хорошо, не буду выпытывать, – ее руки начали мягко поглаживать спину флорентийца. – Помнишь, что я тебе говорила? Добрые люди не клянутся, никогда! Особенно именем Господа. Это всё – ложь [1]. Мне как-то один торговец рассказывал, что у этих сарацинов и мавров клятва соблюдается только между единоверцами. И если один другого обманет, то потеряет свою честь. Однако обманывать христиан – можно, они им не собратья и в Аллаха не верят. Вот так. Узнал бы ты подробно!

– У нас с аль-Мансуром ещё договор, помимо клятвы. Я принадлежу мавру, как раб. Наверно, Антуан тебе об этом уже успел рассказать, – мадам кивнула. Джованни проглотил слюну, чтобы смочить внезапно пересохшее горло. – Аль-Мансур меня спас, но потребовал за это слишком высокую плату.

– Стронцо! [2] – процедила сквозь зубы мадам. – Да как он посмел! Да как ты на это согласился? – острый кулачок Фины ощутимо ударил Джованни в грудь. – Этот палач из Агда тебя тоже спасал, дважды! Разве он требовал за это плату?

– Не требовал, – согласился Джованни, понимая, в какую ловушку сам себя загнал. И попытался оправдаться. – Но там, где я был, на Майорке, если бы я не принял этих условий, меня бы увезли насильно на другой край света и продали бы на невольничьем рынке, – он замолчал, всё больше мрачнея от открывшихся ему новых смыслов произошедшего. – А сейчас – просто убьют, если я нарушу договор.

– Это дьявольское отродье ещё смеет тебе угрожать? – изумлённо воскликнула Фина. – Вот наглец! Ладно, нино, – она немного остыла, что-то прикинув в своих мыслях. – Ты справишься! Я, может, чем-то тебе помогу. Нужно только… – она опять смолкла и задумалась.

– Фина, я не понимаю, что ему от меня нужно! – взмолился Джованни. – Да, он в меня влюблён, но мог бы найти себе красивую шлюху и помоложе, которая бы сама подставляла зад и его трахала.

– И его… – повторила мадам слова флорентийца, продолжая утопать в глубоких размышлениях, которые никоим образом не отражались на её лице, но полностью захватили Фину. Джованни с тревогой в сердце ожидал, когда она решится отомкнуть уста.

– В тёмное дело решил тебя втянуть, – наконец произнесла Фина. – Он знает про твои умения и знания. Тело он твоё использует для собственного удовольствия, тут ты даже не волнуйся – бери, если даёт. Насколько я о нём слышала, он посредник: нужно найти убийц – найдёт, нужно перевезти товар или что-то особенное – разыщет и привезёт, нужно выкрасть – украдёт, нужно корабль остановить – остановит. Вот и ты кому-то понадобился для каких-то дел: красивый, христианин, говоришь складно, и за рыцаря, и за нотария, и за лекаря сойдёшь.

– Опять интриги? – вздохнул Джованни. – Помнишь, чем кончилось моё общение с тамплиерами? Не верится мне что-то, аль-Мансур – мавр, темнокожий, как он успевает со всеми общаться?

– А ты на на его внешность меньше внимания обращай, больше вслушивайся в смысл речей, – посоветовала Фина. – А на нашем с тобой языке он говорит прекрасно, как на родном!

***

[1] у меня уже говорилось, что Фина скрыто придерживалась еретическим верованиям.

[2] «нехороший человек» на итальянском.

***

От автора: сел за руль, спокойно еду по своим делам, и тут они заговорили… вот так приходит вдохновение на проду.

========== ЧАСТЬ III. Глава 1. Лекарство от страха ==========

Антуан, отправившийся в Авиньон за вещами Джованни, должен был отсутствовать не более четырёх ночей, и первые две из них флорентиец, бдевший привратником, встречавшим клиентов Фины, гадал в ожидании, когда же у аль-Мансура иссякнет терпение и тот явится проведать своего «раба». Джованни засыпал на рассвете, под щебет птиц во внутреннем саду дома, с удовольствием потягиваясь телом на чистых простынях и обнимая подушку. Он очень старался выкинуть все тревожные мысли и страхи из головы и тихо молился о ниспослании спокойных снов. Всё прошлое и будущее казалось ему чёрным густым дымом, пахнущим серой и иссушающим жаром. Точь-в-точь как костёр инквизиции, на котором сожгли бедного брата Понция. В этом пламени затаились и приятные воспоминания, и мечты, сладчайшие и возвышенные, но их нужно было искать сквозь мглу, пронзительной болью пытающую сердце.

«Не думать, молчать, спать!» – приказывал волей самому себе Джованни и зажмуривал глаза в ожидании прихода сна, что не был похож на забвение, а постоянно удерживал флорентийца на грани беспамятства и бодрствования. Малейший звук – скрип несмазанных петель ставен, плач ребёнка, постукивание молотка в мастерской кожевенных дел – возвращал обратно, и вновь приходилось уговаривать разум дать покой уставшему телу.

– Господин, Джованни, проснитесь! – Луча трясла его за плечо, пробуждая. С тех пор, как неосторожность и болтливый язык девушки стали причиной нападения на Джованни и Антуана, Фина навалила на неё всю тяжелую работу, угрожая выгнать из дома. И хотя прошло много месяцев с того времени, как это случилось, мадам не меняла своего сурового решения, а девушка старалась изо всех вернуть утраченное доверие, работая без отдыха то поломойкой, то посыльной, то швеёй, истончившись и превратившись в незримую тень. Днём она еще и следила за звоном дверного колокольчика.

Джованни потянулся на постели, разминая затёкшие от сна члены, и уставился вопросительно на Лучу, потревожившую только-только окрепший сон. По испуганному взгляду девушки он уже понял, что на пороге появился гость:

– Кто? Мавр?

– Мальчик! – пискнула Луча, смущаясь и отворачиваясь при виде наготы Джованни, приподнимающегося с постели и откидывающего в сторону покрывало. – Ваша одежда! – девушка подхватила с табурета камизу и, стараясь не оглядываться, протянула Джованни.

– Ну, Луча, – её волнение передалось и флорентийцу, – будто не в борделе работаешь! Давно пора утратить стыд. Я поговорю о тебе с Финой, пусть смягчится и переведёт служанкой в гостиницу. Раз ты до сих пор не привыкла – это место не для тебя.

– Спасибо, господин, – Луча чуть не расплакалась от счастья.

«Творю добро, пока ещё имею власть, – Джованни горько усмехнулся своим мыслям. – Что понадобилось аль-Мансуру, раз он послал Али? Хотя чего еще мавру желать от меня, кроме удовлетворения собственных потребностей тела? Проклятье! Я опять принимаю себя лишь как шлюху».

Он спустился вниз. Али недвижимо стоял в полутьме под сводами приёмного коридора рядом с входной дверью. Мальчик протянул Джованни свёрток с одеждой:

– Хозяин дарит тебе наш халат и рубашку. Приказывает подготовиться и ждать его, когда будет совсем темно.

– Он не сказал – приготовить постель? Или принесёт с собой шкуру? – съязвил Джованни, принимая подарок из рук Али.

В чёрных глазах мальчика скользнуло понимание, но он постарался затаить его под длинными ресницами и отвёл взгляд:

– Нет, только встретить его, как нужно. В этой одежде, – Али выделил голосом свои последние слова и стал спиной продвигаться в сторону двери. Джованни помог справиться ему с тяжелым засовом и выпустил наружу.

«Рад был увидеть! – слова застряли глубоко в горле. – Или не рад? Я не хочу тебя видеть, слышишь, аль-Мансур! Никогда!» – немым криком пронеслось над крышами домов в сторону марсельского порта. Джованни изо всех сил хлопнул дверью и прижался лбом к холодной железной обшивке. Сведённые судорогой пальцы впились в жесткое дерево, пытаясь оставить след. Ловушка, расставленная Хуаном Понче, всё ещё держала крепко, с каждым разом заставляя увязать глубже в душном болоте страхов. Лишь двое свидетелей знали, как закончил свою жизнь арагонец, но и их голосов было бы достаточно, чтобы привести Джованни на эшафот за убийство.

***

В этот вечер отпирать клиентам осталась Луча. Джованни, вымытый до блеска и облаченный в иноземную одежду, сидел на табурете на внутреннем дворе, ожидая и пытаясь найти сострадания у Фины. Глаза мадам были светлыми, а руки заняты плетением. Флорентиец не сомневался: предложи сейчас мавр ливр, Фина сама бы ждала его под дверью с радостной улыбкой, а так – ей приходилось только разделять хмурый вид Джованни, причину которого она не понимала и лишь надеялась на скорое возвращение Антуана, которое быстро устранит проблему в лице Джованни из её дома.

Четверо посетителей, пришедших один за другим, сдвинули Фину с места и она исчезла в темноте и слышимых неясных стонах, опутавших дом. Масло в лампаде почти прогорело, и Джованни пришлось подняться, чтобы заправить светильник заново. В этот момент в отпертую Лучей дверь и проскользнула чёрная фигура мавра. Он был один и без своей колдовской шкуры. Джованни поднёс тусклый огонёк в железном обруче ближе к лицу, давая себя рассмотреть.

– Ты не надел халат… – проронил мавр, вместо приветствия.

– Мне жарко, – с нескрываемым вызовом ответил Джованни и повернулся к нему спиной, указывая путь к той комнате, где он сейчас обитал.

Однако терпенье аль-Мансура оказалось не безграничным: вступив на полутёмную галерею, с которой вели двери в комнаты, он прижался к Джованни телом, впился жарким поцелуем в затылок, распутывая пальцами завязки и почти спуская рубашку с плеч. Флорентиец дёрнулся от неожиданности и чуть не выпустил лампаду из рук.

– Давай дойдём, – прошипел он сквозь сжатые зубы и двинулся вперёд. – Там и поговорим.

В его комнате горела еще одна лампада, Джованни пропустил аль-Мансура вперёд и тщательно запер дверь, обернулся и, пройдя мимо, поставил свой светильник на короткий стол у простенка, разделявшего окно и плотно закрытый ставнями выход на балкон. Затем, чуть высунувшись наружу и мазнув равнодушным взглядом по стенам и крышам города, залитого отблесками света луны, закрыл ставни на окне. Обернулся.

Аль-Мансур стоял у кровати. Его причудливая шапка была размотана, и ворох ткани лежал на табурете. Тук. Тук. Он снимал с рук кольца, которые с глухим стуком падали на низкий стол рядом с кроватью. Тень мавра, освещенного стоящей рядом на фигурных ножках большой лампадой с толстой свечой, заполняла почти всё пространство комнаты.

Джованни внезапно заметил, что светильник, принесённый им, потух. Он поёжился будто от холода, стало страшно. Он не мог понять настроения аль-Мансура, бескрайнее равнодушие отражалось у того на лице. Мавр не смотрел в сторону флорентийца, лишь задумчиво вертел в пальцах последнее кольцо, оставшееся неснятым.

Собрав волю в кулак, Джованни храбро сделал шаг вперёд и остановился:

– Аль-Мансур! – он громко окликнул мавра, заставив повернуть голову. – Ты понимаешь, что я сейчас могу забыть о слове, чести, клятве, данных обещаниях и просто сказать «нет»? Я на своей земле. Не боюсь ни смерти, ни пыток. Я – не шлюха, и мне нет нужды подставлять свой зад и ложиться под тебя. Я откажусь от Болоньи. Зачем? Меня примут и в Париже, и в Монпелье. У меня есть свидетельство нотария – это уважаемая профессия везде. Я не умру от голода, даже если останусь совсем один. Зачем ты мне? Зачем я тебе? Я уже задавал свой вопрос, но получил в ответ лишь смутную легенду. Ты удерживаешь меня угрозами, не давая взамен ничего, кроме страха.

– Подойди, – мавр махнул рукой, призывая к себе. – Ближе!

Джованни предусмотрительно остановился в шаге от него и встретился глазами.

– Разве, – продолжил аль-Мансур, – избавление от страха – не бесценный дар? У вас даже великие праведники всё равно боятся гнева вашего Бога. Ты странный. Будто не боишься, но главный страх внушают тебе люди и их слова. Страх удерживает тебя даже в желаниях. Как сейчас! Знаешь, что можем вместе получить удовольствие, но отрицаешь это и боишься!

– Мне неприятно то, что следует за удовольствием, – признался Джованни, пытаясь осмыслить слова мавра. Он попытался вернуть распахнутый ворот рубашки обратно на плечи, но потерпев неудачу, просто сложил руки на груди.

Щека мавра дёрнулась, и он усмехнулся:

– Когда я начинаю называть тебя не возлюбленным, а рабом или товаром? Это же всё – слова… – Аль-Мансур с укоризной покачал головой и повернулся в сторону ставней балкона, будто что-то услышал или заметил. Джованни неосознанно последовал за его взглядом и через мгновение оказался прижатым к стене.

Пальцы аль-Мансура медленно сжимались на горле флорентийца, перекрывая воздух и погружая в тёмный мерцающий омут, а потом расслаблялись, возвращая вновь в сознание. Он играл. Джованни схватился обеими руками за его руку, пытаясь оторвать мавра от себя, но только еще быстрее растрачивал силы, оставшиеся на хриплый вздох. Его охватил страх, мавр смотрел ему в глаза не мигая, и ничто, кроме ледяного спокойствия, не отражалось на его лице.

«Он же меня спас! Я не верю, что сейчас он захочет меня убить!» Тело превратилось в мягкий воск, готовый сползти по стене единой большой каплей, отпустив на волю душу. «Мерзавец!» – беззвучно взорвалось в голове, расплёскивая во все стороны яростные и жгучие ошмётки гнева. Джованни заставил себя разжать сведённые судорогой пальцы, опустил руку вниз, а затем резко выпростал ее вперёд, сильным толчком ударив аль-Мансура в пах, захватил в ладонь его налившиеся кровью яйца сквозь ткань длинной камизы и сжал, сминая из последних сил.

Мавр застонал, разжимая свои пальцы и давая вздохнуть, но руку не убрал. По его губам скользнула усмешка, и из горла вырвался натужный смех:

– Наконец-то ты явил себя истинного! Страстного. Непокорного.

– Ты слишком перестарался, призывая меня к покорности, – сипло проговорил Джованни с трудом ворочая языком.

Мавр неожиданно прижался к нему телом, обхватил голову обеими руками и впился в рот сминающим поцелуем, заставляя ослабить хватку. Он крепко прихватывал губы флорентийца своими, требовательно водил языком по сжатым зубам, призывая раскрыться и ответить.

– Отпусти! – наконец, выдохнул аль-Мансур. – Пожалуйста!

Джованни, испытывая жар и возбуждение от такого грубого, но страстного напора, переместил руку, сцепляя пальцы на налитом желанием члене мавра, и потянул на себя. Мавр вздрогнул всем телом, медленно отстранился бедрами, давая пространство для действий:

– Ещё! – он вновь поцеловал флорентийца, не дав ему выдохнуть из себя и слова гневной отповеди, что так и крутилась на языке. – Ещё! Твои щеки алеют багрянцем заката, а губы черны, что зерна спелого граната, тело как натянутая тетива лука, глаза пылают страстью ночного костра. Отпусти себя!

Ладони аль-Мансура скользнули по плечам вниз, прошлись по спине, вызывая волну горячей дрожи, и крепко сжались на обеих ягодицах, побуждая Джованни невольно сомкнуть щель между ними, но это движение вызвало у мавра еще более сильный восторженный вздох:

– Этой ночью я буду пить твое вино, а ты – умирать от удовольствия в моих объятиях.

Джованни почувствовал влагу под пальцами, что пропитала ткань. Аль-Мансур, вырвавшись из плена собственных ощущений, отстранил не сопротивляющегося флорентийца от стены, развернул, подталкивая спиной по направлению к кровати. Джованни ухватился рукой за его спину и дал нежно положить себя на край. Черная ткань свободных одежд мавра накрыла его сверху, и они вновь оказались лицом к лицу, но так и не соприкоснувшись телами.

– Я ненавижу тебя! Предполагаешь, что знаешь, чем меня удивить? – зло и с насмешкой спросил Джованни.

– Не удивить, а распалить, – отозвался аль-Мансур, сливая цвет их глаз. Синева ясного и глубокого неба смешалась с красками расплавленного золота, разлитого по тёмным пескам вечерней пустыни. – Грубость и насилие порождают в тебе гнев, а он – страсть. Твой фаллос, – рука мавра прошлась по поджавшемуся животу флорентийца вниз, и пальцы прихватили полувставший член вместе с тканью рубашки, – всё ещё с вожделением просит повторить то, что я проделал с тобой. Тебе нужно бояться не меня, а самого себя. В твоих глубинах таится ярость и расчетливость тигра. Зверю нужно всего лишь дать свободу. И в этом я тебе помогу.

========== Глава 2. Яд, влитый в душу ==========

От автора: давненько я не писал порно о сексе. Это было предупреждение.

***

– Свободу? – воскликнул Джованни. – Свободу? Ты же сам у меня её забрал! А теперь пользуешься своим положением. Ты внушил мне страх! Ты бросил меня в этот сумрачный лес!

– Ты пожелал спастись и обрести счастье, и Аллах привёл меня к тебе, – рассудительно и спокойно ответил ему аль-Мансур.

– Ты бросил меня в ледяные глубины Ада! – запальчиво продолжил Джованни и внезапно почувствовал головокружение: лицо аль-Мансура перед ним свернулось в спираль, а потом развернулось обратно, но по освещенной лампадой желтоватой стене за ним заискрились зеленовато-золотистые точки. Затем тьма сгустилась и прошелестела над головой сухими листьями, раскачивающимися на изломанных ветвях. От кожи мавра резко пахнуло восточными благовониями, влажным деревом, мидиями, налипающими на днище судна. Вокруг всё зашевелилось и зашуршало, и Джованни мог поклясться, что слышит, как трепещут крылья ночного бражника, бьющегося в узкую полоску света между ставнями, как ползет, перебирая лапками по неровностям штукатурки, паук, кто-то дышит за толщей стены, капает вода в прохудившемся котелке, лают собаки, вздрагивают ночные птицы. Он потряс головой, стараясь освободиться из плена видений.

– Ты вспотел, тебе нехорошо? – участливо спросил аль-Мансур, и его тихий шепот громом отозвался в ушах.

Джованни застонал, и на его лице отразилась мука. «Будто опять белладонну попробовал! Но не совсем…» Он жалобно и непонимающе посмотрел на мавра. Тот разогнул руки в локтях и медленно слез с неподвижного тела. В руках у аль-Мансура оказался небольшой мешок. Джованни и не заметил в темноте, что мавр притащил его с собой. В свете блеснул своими гранями маленький флакон, наполненный тёмной жидкостью. Флорентиец попытался оттолкнуть от себя видение мавра рукой, но не смог. Удивлённо уставился, рассматривая: пальцы показались прозрачными и двоились. Тело плохо слушалось, зато член стоял, будто в него кол вбили.

– Всего одна капля, – ухмыльнулся ему в лицо аль-Мансур, вновь склоняясь и поднося флакон к губам, – и тебе станет легче. Даже не нужно глотать.

Содержимое флакона было горьким на вкус.

– Что это? – прошептал Джованни. Горечь пропитала язык, рот заполнился слюной. Пришлось сглотнуть, чтобы вновь раскрыть губы и словить ими воздух.

– В рубашке – афродизиак и немного яда. Ты потеешь, а они впитываются в кожу. Зря ты не надел сверху халат, мне не пришлось бы тебя душить. А то, что во флаконе – развязывает язык, – не испытывая и тени смущения, заявил аль-Мансур и принялся снимать с Джованни рубашку, как с тряпичной куклы.

– Зачем ты так со мной? – флорентиец был потрясён до глубины души. – Мы бы и без этого занялись с тобой любовью!

Аль-Мансур смял рубашку и кинул на пол, затем начал освобождать Джованни от обуви.

– Ты еще никогда не пробовал, да? Я только в светильниках жег травы, а это – намного сильнее, – с громовым стуком башмаки упали на пол. Джованни поморщился, всё еще пребывая в растерянности. Мавр принялся раздеваться сам. – Что касается содержимого флакона: ты слишком крепко держишь свои тайны, я не смог тебя разговорить, а мне сейчас важно знать о тебе всё. Для твоего же блага. Чтобы ты не попал в беду, когда окажешься там, куда я тебя привезу.

– Ты слишком заботлив! – Джованни застонал и схватился за свой член, вожделеющий и мучимый желанием скорейшего удовольствия, но аль-Мансур легко отбросил его руку в сторону:

– Не торопись! Нас двое, а ты под действием яда. Вон как расширены твои зрачки! – Джованни начало трясти мелкой дрожью. Тело ломало от жаркого желания доставить себе удовольствие, сердце было готово выпрыгнуть из груди. Флорентиец упрямо поднял руку и опять потянулся к своему паху. Аль-Мансур легко заставил его приподняться и встать на колени, завёл руки за спину и связал кисти заготовленной верёвкой. Джованни выплеснул на мавра поток грязных ругательств, которые знал, и тут же получил кляп из ткани головной повязки мавра, накрепко заткнувший рот.

– Еще не время болтать. Тш… – аль-Мансур приложил палец к губам, встречая яростный взгляд флорентийца, который изо всех сил дергал руками, пытаясь высвободиться от пут. – Скоро твоя злость спадёт, и я освобожу твои уста для поцелуев, ласк и признаний. Потерпи!

Джованни попытался достать его ногой, затем упасть ничком, чтобы хоть на миг потереться о жесткие простыни, но мавр удерживал, с нежностью гладил по плечам и груди. Хотелось выкрикнуть: «Ну что ты медлишь? Возьми меня! Не мучай!». Однако мавр продолжал накладывать новые путы, будто обучился у Михаэлиса вязанию узлов на члене, которые только ещё больше усиливали пытку наслаждением, заставляя сознание отрешиться о всего, что происходит вокруг, и сосредоточиться на неутолимом желании вырвать внутренности из телесных оков. Аль-Мансур проверил смоченными в масле пальцами, хорошо ли растянуты стенки ануса для проникновения, и начал медленно входить, усаживая Джованни на себя, прижав спиной к груди. К пыткам наслаждением прибавилась знакомая распирающая боль. Флорентиец застонал, опрокидываясь вперёд и выгибаясь, чтобы раскрыться шире навстречу мавру, и внутренне молился, чтобы всё это прекратилось как можно скорее.