Текст книги "Minority (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Эта ночь, как и последующие, не принесла желанного отдыха. Халил стойко переносил боль, многократно усиливающуюся, стоило только ему пошевелиться в объятиях Джованни, полулежащего рядом и, подобно мягкой подстилке, принимающего на себя груз тела.

***

Все оставшиеся дни путешествия Джованни даже не хотел брать в голову, на каком жире была составлена мазь кормчего «Святого Януария»; потом, правда, осторожно расспросил, перед самым прибытием в Пизу, записал состав и убедился, что был прав в том, что не стал объяснять своим спутникам её свойства, и на следующий же день добавил в неё крошки благовонного ладана. Осторожно наносил на кожу, размазывая и втирая, а затем прятал горшочек в глубине лекарской сумки.

В сердце Джованни постоянно жил страх, что Халил может с собой что-либо сотворить, поэтому флорентиец и принял решение проявить суровость, и даже в чем-то жестокость, скрыть свою жалость при виде немощи. Точно так, как поступал с ним Михаэлис, заставляя в насильственных трудах бороться со своим недугом. Хотя в тайне и понимал, что таким отношением доставляет мучения им обоим.

Халилу же пришлось пережить телесный стыд за то, что мочиться приходилось в подставленный между бедер сосуд из-под вина, и опорожнять кишки, когда Джованни опускался на колени позади и крепко поддерживал за талию. Сидеть, широко расставив ноги, и наклоняться вперед, чтобы укреплять спину. Повторять бессчётное количество раз, до хрипоты, чтобы запомнить: «я иду, ты идешь, мы идем» или «я существую, ты существуешь, мы существуем». Покорно и откровенно подставлять тело под влажную тряпицу, а волосы под густой гребень. На четвертый день Халил не выдержал:

– Почему ты не избавишься от меня? Я не понимаю. Я больше не приношу тебе радости, ты мучаешь себя, избегаешь поцелуев, обнимаешь, затаив холод в груди.

Джованни внезапно осознал, что перестарался в своем желании показать себя суровым хозяином, которого не волнуют стоны и мольба. Однако, в отличие от Халила, он в своё время верил, что все испытания, которым подвергал его Михаэлис, принесут благо, и он вновь обретёт здоровье. Флорентиец положил свои ладони на спелёнутые предплечья своего спутника, нежно погладил. Почувствовал волнение в теле, утонув в созерцании облика, желанного взгляду и невыраженным поцелуям. Две живых забронзовевших на солнце спелых виноградины, с которыми можно было сравнить словами поэтов цвет и выражение глаз Халила, смущенные чтением противоречивых откликов тела флорентийца, пытливо требовали ответа.

– Не хочу, чтобы ты решил, что я забочусь о тебе из жалости. Я твёрдо знаю, что не успеет закончиться лето, как ты вновь обретешь силу в руках, но нужно терпеливо трудиться, а ты решил, что твоя смерть – наипростейший способ избавиться от мучений. Нет! Ты не обуза мне, Халил! Я рассуждаю так: все трудности, с Божьей помощью, можно преодолеть, как и вылечить твою болезнь. И ты будешь рядом, когда мы ступим на твердую землю, помогать по мере своих сил. И не забывай о моем желании, – Джованни решил разбавить некоторой долей веселья свою суровую речь и улыбнулся, чувствуя, как откровенность беспрепятственно слетает с его языка. – Я все еще хочу почувствовать тебя изнутри своим членом, увидеть, с какой страстью ты можешь отвечать на мои ласки и стонать от удовольствия подо мной. Трахаться можешь? Значит, почти здоров! – Халил опустил голову, пряча свой взгляд и заливая щеки стыдливым румянцем. – Много лет назад меня не спрашивали, хочу ли я – это было платой за лечение. Мой ответ был неважен. Но я всё же решусь задать такой вопрос: скажи мне от своего сердца – ты согласен?

Их губы встретились на половине пути друг к другу, так и не решаясь на глубокий поцелуй. Над «Святым Януарием», подплывающим к уже хорошо различимым каменным башням Порто Пизано [1], светило яркое солнце, и тайна, предназначенная для луны и звёзд, скрылась в радости улыбки и переливчатом звоне колокольчиков смеха. Или так показалось?

***

[1] Пиза в 1318 году находилась в торговом упадке, побережье контролировалось Генуей, а с другой стороны давила Флоренция, с которой была общая река Арно.

Город Пиза не находится на побережье, а стоит на реке Арно. На побережье в месте выхода реки в море был построен Порто Пизано – просто порт, а оттуда на галерах или на более мелких кораблях можно было подняться вверх по реке к самому городу Пиза.

Роковой для Пизы стала битва при Мелории 6 августа 1284 года, когда у маленького песчаного острова к югу от порта она потерпела поражение от генуэзцев. Пять тысяч пизанских моряков были убиты, еще тысяч семь оказались в плену в Генуе. Город обезлюдел, а в Порто Пизано разрушены все три башни, обозначающие гавань, а земля посыпана солью.

Следующим поворотным событием стала битва при Монтекантине (посредине пути между Флоренцией и Пизой) 29 августа 1315 года с флорентийцами и неаполитанцами. Обе стороны понесли достаточно тяжелые потери.

========== ЧАСТЬ IV. Глава 1. Не спрашивай! ==========

От автора: я переписал в предыдущей главе одну реплику Халила, сместив акценты. Мои герои разные по способу мышления, и я хочу это показать. Джованни родился свободным человеком, принимает решения сам за себя, любое стороннее давление воспринимает как несвободу или подавление воли. Подчиняется, но только прямому физическому насилию или сильному психологическому (страху). Али также родился свободным, но для него власть отца (покровителя) превыше всего, он настроен подчиняться старшему, но при этом имеет свободу на суждения. Его личное пространство достаточно широкое: на толпу поглазеть и в камешки поиграть. У Халила иная ситуация: у него никогда не было права на проявленное личное – желания, суждения, чувства. От его мнения (здоровья, настроения) никогда ничего не зависело. Именно на этом, забегая вперёд, его «ловит» аль-Мансур, пообещав отнюдь не физическую (юридическую) свободу, а «корабль» (корабли), то есть место, где Халил сможет беспрепятственно «выпустить» своё личное.

***

Толстые канаты натянулись, удерживая судно ближе к пристани Порто Пизано. У одного борта уже нетерпеливо столпились бывшие пассажиры, готовящиеся ступить на твёрдую землю, а затем вновь погрузиться в лодку и добраться до города. На Джованни внезапно накатила усталость, и он прикрыл глаза. Это плавание на «Святом Януарии» далось слишком тяжело, а последние дни вспоминались будто блуждания в тумане: бессонные ночи, болезненные раны, протухшая вода, страхи и беспокойство за спутников, не выпускавшее сердце из железных тисков ни на мгновение. Как же хотелось, чтобы все тяготы закончились и наступило, пусть и временное, послабление! Даже та радость, которой одарил Халил, ответивший поцелуем на поцелуй, казалась теперь бледной тенью угасающего пламени. Найти место для удовлетворения своей страсти было несложно, но внутри всё возмущалось и восставало против того, чтобы поступить с новым любовником, как со шлюхой. Любовный напиток хотелось пить медленно, пробуя заново, вновь и вновь, распознавая весь букет вкуса с каждым новым глотком.

Джованни приоткрыл веки и скосил взгляд на своих «слуг». Они представляли собой жалкое зрелище: сгорбленный Халил с рассыпавшимися по плечам и склеившимися прядями черных волос, подсеребрёнными морской солью, одетый в бесформенный длинный халат с пустыми рукавами, скрывающий сложенные на груди руки, и запуганный мальчик с тёмной кожей, цепляющийся за одежду своего старшего товарища. Окончание пути сказалось на их умственном состоянии не с лучшей стороны, породив страх в сердцах и сделав беспомощными. «Найти еду, найти ночлег, отвести в баню», – Джованни мысленно перебрал всё то, что ему необходимо сделать. Будь он в одиночестве – закинул бы суму на плечо, купил бы свежий хлеб и жареную колбасу прямо на пристани, подставил бы кружку водоносу, а затем быстрым шагом направился в знакомый постоялый двор или в цирюльню. Флорентийцу привиделись свежие простыни, пахнущие горьковатыми травами, и мягкая постель, в которую он бы с наслаждением улёгся, ощутив спиной блаженство, потянулся, затем медленно расслабил мышцы, погружаясь в сон, словно в тёплую, наполненную водой до краёв, лохань.

Однако мечты сейчас оставались несбыточными: он не один, их теперь трое, и только Джованни прекрасно знает, что делать дальше, позволяя волнению выжимать из себя последние силы. Чтобы управиться с тяжелым сундуком, пришлось нанять двух носильщиков. Али была поручена забота о Халиле, но мальчик больше жался к нему, затравленно озираясь по сторонам, чем помогал удерживать равновесие, а у Джованни самого еще болели затянувшиеся раны на спине. Окружающие люди не проявляли к ним враждебности, только провожали любопытными взглядами, перешептываясь о том, что, видно, где-то христиане одержали большую победу и захватили в плен много мавров. Да так удачно, что даже одетый в простое платье торговец может содержать сразу двоих. Флорентиец спрятал под шапкой волосы, свившиеся в жесткие мелкие спиральки под воздействием морского ветра и солнца, стараясь придать себе благонравный вид, и потянул носом воздух.

Коптильни были установлены сразу в трёх местах на пристани так, что мимо не пройдёшь: живот всё равно скрутит от запаха чеснока и пряностей, и рот наполнится слюной. Решетки на углях чадили сизым дымом, а поверх них бросали бело-розовые рыбьи спинки, сине-фиолетовых маленьких осьминогов или бледно-серых с коричневыми прожилками на спине сепий. Здесь же жарили мясо и подкопчённые колбаски, могли отрезать кусок вяленого свиного окорока и вложить это великолепие в политую маслом мякоть разрезанной вдоль булки. Всё стремилось к усладе уставших и утомлённых многодневной морской качкой путешественников.

– Vuoi mangiare? * – громко спросил Джованни и приказал носильщикам остановиться.

– Molto! E bere! * – сразу же отозвался Али, перестал бояться, немного расслабился и положил обе ладони себе на живот. Вытянул с любопытством шею, стараясь ухватить взглядом всё, что сейчас шипело и шкворчало на раскалённом очаге.

– А ты, Халил?

– Да, синьор, – восточный раб не смог скрыть промелькнувшего в глазах удивления, которое тотчас сменилось испугом.

– Мне это! – Али уверенно ткнул пальцем в каракатицу. Джованни выбрал себе два куска мяса. Халил хранил молчание.

– Ты что себе выбрал? Решай скорей! Нам еще до города добираться, – нетерпеливо потребовал ответа флорентиец.

– Ты, синьор, лучше сам реши, – вынырнул из-под его руки Али, расплываясь в ехидной улыбке, ласково, но бесстыже: то прищуриваясь, то широко распахивая глаза, обрамлённые густыми завитками ресниц. – У раба разве спрашивают?

– У такого наглого, как ты, – точно не спрашивают! – возмущенно прошипел на мальчика Халил.

– Да пока ты решать будешь, лунный серп успеет родиться и заново умереть! – продолжил насмехаться Али.

– Мне еще два куска мяса приготовьте! И потом нарежьте помельче, – спокойно попросил Джованни торговца, пока его товарищи продолжили ругаться и шикать друг на друга за его спиной.

Некоторое время спустя, когда они сидели в большой лодке, посередине дружно работавших вёслами гребцов, а Джованни кормил с рук Халила хлебом и мясом, то не преминул отругать своих спутников, назвал «малыми детьми» и пообещал разобраться с ними позднее и выпороть в следующий раз обоих, если еще раз услышит неуважительный тон по отношению друг к другу.

– У нас говорят: каков хозяин, таковы и слуги! Не позорьте меня!

Ступив на вязкий берег Арно, укреплённый камнями, Джованни не смог отказать себе еще в одном удовольствии: купил свёрнутую в спираль колбасу и теперь шел последним, на ходу откусывая от неё кусочки. Халил и Али, узрев перед собой множество снующих вокруг людей, вновь прилипли друг к другу, и их иногда приходилось даже подпихивать в спину, чтобы не отставали от носильщиков.

Путники сначала пробирались по довольно широкой улице, на которой могли разминуться две груженые повозки, затем, по известному Джованни пути, свернули в узкую боковую улицу и прошли по ней еще с десяток каменных трехэтажных домов и высоких башен с массивными дверьми и широкими окнами на первых этажах, являющими любопытному взору мастерские кожевенных дел мастеров: изготовителей одежды и обуви, ремней, поясов, сёдел, уздечек, сумок и прочего. На втором и третьем этажах маленькие окна закрывались плотными ставнями, сохраняя прохладу летом и тепло зимой. Над головами можно было увидеть каменные аркады, балконы или целые комнаты-перемычки. Их создавали, чтобы укрепить внешние стены [1]. Иногда ряд домов прерывался высокой стеной чьего-либо сада.

В этом квартале находилась гостиница, в которой Джованни останавливался в прошлый раз, предлагающая услуги и банщика, и брадобрея, и женщин для утех. Ее хозяев больше интересовал перезвон монет в кошелях постояльцев, чем внешнее благочестие. Благополучие города держалось на торговцах, прибывающих морем и по суше, и ревниво наблюдало за соседней Флоренцией, чтобы празднично-нарядному собору Успения Святой Марии из серого мрамора даров доставалось не меньше. Благословенная фигура Христа, сложенная из золоченой мозаики в главной апсиде флорентийцем Ченни де Пеппо, казалась величайшим чудом для гостей города, как и великолепные резные работы местного скульптора по имени Джованни в соборе и в баптистерии.

Хозяин гостиницы предложил было отдельную комнату флорентийцу и общие полати в подвале для его спутников, но Джованни ответил, что его слугам могут причинить обиду, поэтому пусть хозяин принесёт в комнату два свежих соломенных тюфяка без насекомых. Заодно выспросил, как можно найти лодку до Флоренции, поскольку путешествовать дальше так было бы сподручнее, чем нанимать повозку и трястись по дороге.

Городские бани граничили с постоялым двором одним общим садом. Еще один сольди хозяину, и троих путников провели через неприметную дверь в отдельную комнату с большой лоханью и широкой кроватью под балдахином. Пока две служанки таскали вёдра с горячей водой, Джованни, Халил и Али сидели рядком на скамье, терпеливо наблюдая за работой. В сторону кровати флорентиец пытался не смотреть, иначе разыгравшееся воображение начинало рисовать перед ним податливое тело, распростёртое на белых простынях, менее тёмное, чем у аль-Мансура, но более желанное. Если бы они сейчас оказались в Марселе в доме Фины, то Джованни бы не сомневался в том, что непременно с этим телом что-нибудь сотворил. Однако сейчас сильно устал. Да и пизанцам не доверял: давняя вражда въелась в кровь.

– А зачем кровать? – нарушил молчание Али, вновь впуская озорные искорки виться внутри его глаз.

– Вымоешься и ляжешь на ней спать, – невозмутимо ответил Джованни, запирая дверь на крепкий засов. – Так, – он окинул своих слуг задумчивым взглядом. – Али, лезешь в лохань первым, – он подошел к мешку с чистой одеждой, последней, которая еще осталась «про запас»: три короткие камизы с плеча Джованни, одинакового размера. Длинные куски полотна, чтобы обтереть тело, и неаполитанское мыло предлагались клиентам в счет платы за пользование баней. – Сейчас раздеваемся, грязную одежду отдаём прачкам, к вечеру она уже успеет высохнуть, – он собственноручно снял с Халила одежду, затем присоединил свою и протянутую Али, уложил бесформенной кучей за дверью и вновь затворил засов.

Пока Али блаженно фыркал в лохани и растирал маслами своё тело, Джованни занялся высвобождением рук Халила от обременительного плена. Затем заставил его сжимать кулаки, распрямлять пальцы, удерживать руки на весу, считая себе на италийском. Восточный раб безропотно исполнял всё, но ни разу не оторвал взгляд от пола. Джованни начал терять терпение: другому бы возрадоваться, начать двигаться, пробуя и пробуя предел своих возможностей, а Халил – даже не улыбается, стоит напротив, почти с закрытыми глазами.

– Что ты чувствуешь? – нарушил молчание Джованни. – Хочешь меня обнять? Мы сейчас выгоним Али и сядем вместе в лохань, хорошо? Я тебя вымою и, – Джованни сделал паузу, сглотнув слюну, что заполнила рот при созерцании перекатывания крепких мышц, в такт частому дыханию, под тёмной и влажной от пота кожей на груди восточного раба и ощущения стройных поджарых бёдер под ладонями. Он приблизил губы к уху Халила: – Немного приласкаю, согласен?

– Я не понимаю! – Халил смотрел на него затравлено, и Джованни показалось, что он вот-вот расплачется. – Не понимаю, почему ты, синьор, меня всё время спрашиваешь? Ты злишься на меня и хочешь наказать?

Флорентиец решил, что ослышался, ошарашенно посмотрел и потряс головой:

– Это я теперь не понимаю! – слова Халила смущали, глаза о чём-то молили, но не подсказывали. – Я же тебе объяснил еще на корабле, что хочу тебя вылечить, что ты мне очень нужен, что… – Джованни запнулся, он и так наговорил достаточно откровенных слов о своих желаниях, что растерял уверенность, нужно ли их повторять. – Халил, ты вызываешь во мне желания, я знаю, что ты не раз ложился в постель с мужчинами, – восточный раб кивнул и опять опустил взгляд, краснея. – Что не так? Ты же тоже этого хочешь! Отвечай!

Халил вздрогнул, поднял голову, встречаясь взглядом. Теперь в нём отражалось нечто, похожее на грусть. Восточный раб вздохнул и решился:

– Не спрашивай меня, синьор! Ты рассказывал, что тебя не спрашивали. Твой ответ не был важен. Мой тоже. Делай то, что ты пожелаешь. Разве бог спрашивает нас о том, чего хотим мы? У раба не может быть своей воли, ты правильно сказал. Только воля его хозяина.

– Но я… – Джованни запнулся, понимая, что Халил прав. Он сейчас – хозяин. Аль-Мансур, перед тем, как передать раба в руки флорентийца, просто воспользовался своим правом, утолил желание, нагнув Халила задом кверху. И это вовсе не те привычные отношения, когда шлюха работает за плату или кусок хлеба, сознательно отдавая своё тело в чужое владение. Клиенту всегда можно отказать, поставить свои условия. И даже подумать: понравилось ли тебе, встретишься ли с этим человеком вновь? А с рабом… Никакого отказа. «Где хочу и когда хочу. Не спрашивая». Джованни уже слышал в своей жизни такие слова и не только от аль-Мансура. «По согласию», – так может поделиться сокровенным раб лишь со своим собратом, таким же рабом, чтобы оправдать свою невольно выпущенную на волю страсть. – Я буду нежным, обещаю! Со временем ты меня поймёшь.

***

* – Хотите кушать? – Очень! И пить!

[1] если все четыре стены в доме сложены из камня, то это не значит, что дом крепкий. Поэтому у зданий старинных церквей в форме «вагонов» можно увидеть аркообразные дополнительные сооружения – контрафорсы. Позднее (готический стиль) научились распределять груз стен и купола между арками другой формы. В обычном доме стены могут сложиться внутрь или выпасть наружу. Поэтому нужен каркас из деревянных балок или такие штуки, которые можно еще увидеть в старинных городах: на каменной стене висит толстый железный прут или железный диск, в центре он соединяется с цепью или прутом, идущим сквозь весь дом и крепится к такому же, но на противоположной стороне.

========== Глава 2. Объясниться в чувствах ==========

В узкие, похожие на бойницы окна под потолком ярко светило солнце. Обнаженный и склонённый до земли восточный раб выглядел еще более привлекательно, когда каждая напряженная мышца преломлялась тенью на его совершенном теле. «Чем обидел?» Не успел Джованни завершить окончание фразы, как Халила будто ударили чем-то сзади в спину и сокрушили, он рухнул перед флорентийцем, весь сжавшись в тугой узел, и прикрыл ладонями лицо. «Проклятие!» Джованни, совершенно сбитый с толку, смотрел на подрагивающие плечи восточного раба, не зная, что еще предпринять.

– Али, поговори с ним! – нечто хрупкое и недоступное пониманию Джованни сломалось в их отношениях с Халилом. До памятного шторма восточный раб вёл себя более привычно: соблазнял, настраивая на любовную игру, задавал вопросы и даже по своей воле проявлял желание приласкать и поцеловать. Что же произошло после отказа выбросить его за борт, как испорченную и ненужную вещь? «Что я делаю не так? Я забочусь, ухаживаю, а в ответ получаю только отторжение и безбрежное горе в глазах. Стараюсь проявить нежность и уважение к чувствам, а ощущаю покорное равнодушие, лишенное страсти». Джованни обратился к мальчику, как к последней надежде установить мир. – Мои слова ему непонятны. Может быть, через тебя мы сможем прийти к согласию?

Мальчик мгновенно отвлёкся от игры с пузырьками на поверхности воды, посерьёзнел и будто испугался, увидев коленопреклонённого Халила, распростёршегося на полу. Али быстро вылез из лохани, подхватил кусок полотна, подвязывая чресла, и зашлёпал босыми ногами по направлению к восточному рабу, оставляя после себя мокрые лужи. Джованни повернулся к ним спиной и сел в воду, с удовольствием ощущая всей кожей тела накатывающее блаженство. Из полуприкрытых век он долго наблюдал, как Али, обнявший Халила за шею, о чем-то с ним шепчется, а тот отвечает, иногда поглядывая в сторону лохани, но выражения его лица было не разобрать: свет от узкого окна падал чётко позади, наводя густую тень.

Джованни поёрзал ягодицами по плотной ткани, прикрывавшей дно лохани, и выгнулся в пояснице. Опустил затылок в воду и чуть подтянул к животу согнутые в коленях ноги. Кожа головы соприкоснулась с еще горячей водой, пряди волос частью утонули, а частью расплылись по поверхности золотыми островами, в ушах будто шумело море, убаюкивая разум, освобождая от суетных мыслей и навевая сон.

Флорентиец вздрогнул внезапно ощутив прикосновения к своей голове и груди. Распахнул глаза, оторопело заметавшись взглядом. Али поддерживал его затылок и осторожно лил тонкой струйкой мыло [1] прямо на лоб у границы волос, а напротив между разведённых ног стоял в воде на коленях Халил, опираясь одной рукой о край лохани, а второй – губкой [2] водил по груди и плечам, очищая кожу своего синьора и превозмогая собственную боль и слабость. Ловкие пальцы Али массирующими движениями заскользили по затылку, темени, вискам, Джованни зажмурился от удовольствия: спутники точно сговорились сегодня его замучить райскими плодами, а он с превеликим желанием отдавался в их опытные руки.

Тело будто пронзило томительными змеиными жалами, когда ребристая и жесткая губка нарисовала замысловатый узор на груди и очертила соски. Джованни застонал, разум застлала плотная пелена, сотканная из чувствительных прикосновений, утонченных, плавящих кровь, быстро заструившуюся по венам. Это яркое пламя разгоралось с каждым мгновением, заставляя флорентийца лишь обрывочно осознавать, какую власть над собой он вручил руке Халила. Она спустилась вниз по животу и мягкими, потирающими движениями обласкала пах. К ней присоединились пальцы второй руки, осторожно поглаживающие, возбуждающие, легко помявшие затвердевшую мошонку, а затем оттянувшие кожицу на головке члена. Джованни глубоко вздохнул и открыл глаза, чуть привставая.

– Халил! – негромко позвал Али, который уже перетёр волосы Джованни с мылом, промыл в воде и распределил на пряди. Подобной сноровки от мальчика флорентиец не ожидал. Аль-Мансур слишком скромно описал таланты своего подопечного.

Восточный раб будто очнулся ото сна, услышав оклик, и совершил деяние ещё больше возбудившее Джованни: положил его ногу себе на плечо и принялся водить губкой и свободной рукой по бедру, разгоняя кровь. Флорентиец схватился ладонью за свой налитой желанием член и заскользил возбуждённой головкой между пальцев, сжал зубы и уставился пристальным взглядом в лицо Халила, сосредоточенное, опущенное, скрытое густыми прядями волос, свисавших со лба. «Подними голову! Посмотри на меня!» Сердце громко билось и отдавало в голову глухим набатом, грудь разрывало от спёкшегося внутри воздуха. Восточный раб чуть подался назад, склонил голову набок, прикасаясь губами и целуя нежную кожу почти под коленом. Его язык прошелся по сочленениям мышц и сухожилий, выпуская тысячи молний. Только после этого ресницы Халила дрогнули, и он ответил своим проникновенным взглядом на немой призыв Джованни. Флорентиец содрогнулся всем телом и излил семя. Судорожно схватился за бортики лохани, тяжело дыша, переживая головокружение и телесную слабость.

В этот момент Али принялся поливать водой сверху, чтобы смыть остатки мыла. Она ослепила, заставила закрыть глаза. Сладкий и горячий поцелуй неожиданно запечатал уста. Халил медленно опустил ногу флорентийца со своего плеча, всё дальше продвигаясь, почти прижимаясь телом, чуть уперевшись руками в предплечья Джованни, чтобы удерживать равновесие. Прохладная вода стекала по щекам, воспламеняясь, и становилась похожей на слёзы радости, заблестевшие в уголках глаз Халила.

– Синьор, с тобой мы закончили! – деловито объявил над ухом Али. – Вылезай, мне еще Халила мыть!

Джованни медленно поднялся, не в силах разорвать ту крепкую цепь, что соединила сейчас его сердце с душой восточного раба. Али обернул бедра флорентийца куском ткани и помог выбраться из лохани. Усадил на скамью рядом.

– Может быть, синьор, приляжешь на кровать? – участливо осведомился Али, всё еще не выходя из своей роли личного слуги.

– Нет, – капризно мотнул головой Джованни. – Хочу смотреть!

Мальчик передвинул маленькую скамеечку поближе к Халилу и сел так, чтобы не закрывать обзор. Заставил его прогнуться в спине и несколько раз макнул головой в воду. На четвёртый раз восточный раб чуть не ушёл под воду с головой и судорожно схватился за бортики. Дело в руках Али спорилось слишком искусно, что Джованни не смог совладать с любопытством:

– Где всему этому научился?

Али остановился на несколько мгновений, вздохнул и задрал взгляд к потолку, всем своим видом показывая, что синьор ему попался тугодумный:

– Если меня к тебе в услужение приспособили, то неужели не рассказали и не показали, как заботиться о своём хозяине? Я тебе, синьор, сейчас еще и волосы расчешу и ногти укорочу, даже побрить сумею, если бритву здесь дадут.

Джованни от удивления раскрыл рот, потом вновь его захлопнул. Теперь он вообще не понимал, что происходит, и почему всё настолько переменилось. И спутников его будто колдовским образом подменили: они дружно бросились проявлять заботу о своём господине, хотя на корабле одного нужно было заставлять что-либо сделать окриком, а второй слишком страдал от болезни и чувства никчемности и только сбивал с толку.

Халил встал в лохани во весь рост, порозовевший и вымытый до блеска. Руки еще плохо его слушались, он уже привычно скрестил их на груди, подставляясь под последние струи чистой воды, которой его поливал Али, привставший на скамейку. Затем еле удержал кусок полотна, который мальчик обернул вокруг его тела и завязал узлом на боку. Джованни получал удовольствие от собственных грёз, исследуя взглядом волшебную игру теней на выпуклом рельефе мышц, и терпеливо ждал, когда эти двое подойдут к нему и усядутся рядом на скамью, но мальчик, подведя Халила, сразу же ухватился за гребень и зашел флорентийцу за спину.

– Али, – нарушил установившееся молчание Джованни, продолжая рассматривать, как по телу восточного раба пробегают струйки воды, скатившиеся с волос, – я хочу получить объяснение. Хотя бы от тебя.

– Мы перед тобой виноваты, синьор, – начал мальчик. – Совсем немного. Чуть-чуть!

– Очень виноваты! – требовательно перебил его Халил. – Мы забыли о своих обязанностях!

– Это я – но не забыл, а запамятовал! А ты покалечился и не смог их выполнять! – проворчал Али. – Поэтому сильно переживал, что синьор тобой недоволен. Он тебе сколько раз уже сказал, что хочет, чтобы ты с ним лёг? А он, синьор, – мальчик уже обратился к Джованни, призывая себе в судьи, – считал, что не сможет тебя привлечь и удовлетворить. А еще, – голос Али приобрёл зловещие нотки, – когда Халил крепость рук потерял, он уже не может приготовить себя к ночи, и этим боится вызвать твой гнев. Кто же с таким возляжет?

– Прости меня, синьор, – Халил явно смутился откровенным ответом Али, который сейчас выдал дословно их тайный разговор, и вновь отправил взгляд в путешествие по серым плитам пола. – Но я не смогу ответить на твоё желание: я нечист изнутри и не подготовлен. А сделать ничего не могу! Мне больно и руки еще слабые.

– Идиоты! – воскликнул в сердцах Джованни на родном языке и схватился за голову.

– Ну вот, – недовольно протянул Али, сосредоточенно водя гребнем. – Ты опять нашему синьору испортил настроение. Вставай теперь на колени и вымаливай прощение.

– Нет! – флорентиец сделал упреждающий жест. – Я на Халила зла не держу.

– Значит, синьору понравилось, как мы его помыли? – не унимался мальчик.

«Вот язык без костей!» – посетовал Джованни и поднял руки вверх, предлагая всем замолчать. До него постепенно начал доходить весь смысл происходящего:

– Так, слушайте меня! Каждый из вас получил своё задание от аль-Мансура, и часть его касалась меня. А потом вы остались наедине, когда мне сводили шрамы, и не сошлись во мнении, стоит ли в точности исполнять волю нашего общего хозяина. Ты, Али, решил себя не утруждать: я же раб и еще христианин, правил ваших не знаю, уважения не заслуживаю и по доброте своей наказывать не умею. А ты, Халил, ради своих обещанных «кораблей» взялся за вёсла, чтобы нас спасти, а когда понял, что с такими ранами ты не только больше ни к одному веслу не прикоснёшься, но и даже соблазнить не сможешь, – испугался. И я еще к тебе с вопросами пристал. Нет бы как другие поступали с тобой, как аль-Мансур – на четвереньки и лицом в пол! И тогда всё просто и понятно, используют привычно и по назначению. А я – идиот, всё каких-то чувств ответных хочу: обещаю нагнуть, а потом сам же себя останавливаю. Зачем ты на болезнь ссылаешься? Я что, сам своего любовника подготовить к соитию не смогу? – разочарованно воскликнул, завершая речь, Джованни. Проглотил жесткий комок обиды. Сдвинул брови и отвернулся. Солнце перешло границу полудня и теперь отблески его лучей отражались лишь в зелёной листве растущих за окном купальни деревьев. Там было интересней, чем в тёмных, давящих своим грузом стенах городских бань.

Его спутники, на дружескую поддержку которых он рассчитывал, оставались при своём интересе. Халил со вздохом опустился на пол, а Али, закончив свою работу с гребнем, достал из своего поясного кошеля маленькие ножницы и щипцы [3] и укоротил ногти безучастно сидящего и глядящего в сторону флорентийца. Затем занялся восточным рабом, пересадив того на маленькую скамеечку сбоку от Джованни, но достаточно близко, что при желании они смогли бы соприкоснуться коленями.

За пережевыванием своей обиды, которая возрастала всё больше и становилась больнее, флорентиец почувствовал, что сильно устал. Вернуться обратно в гостиницу и упасть на кровать стало сейчас его единственным желанием. «Что мавры? Поголодают, не помрут!»