Текст книги "Minority (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Пей. Это притупит боль.

– Куда мне лечь? Или встать? – вода была горькой на вкус. Джованни поморщился, выпив залпом предложенное снадобье – вытяжку из маковых зёрен.

Мавр быстро взглянул наверх, прикидывая, где самое освещенное место. Положил две подушки одну на другую, уселся сверху, широко расставив ноги:

– Иди сюда, встань передо мной на колени. Вот так. Обними меня, подбородок на плечо. Этот лекарь очень опытный. Наше врачебное искусство лучше вашего. Раны быстро заживают.

Лекарь вложил в рот Джованни деревянную палку, сказал, чтобы тот сжал ее крепко зубами. Обратил его внимание на то, что все ножи чистые, и он будет каждый раз их прокаливать на огне. Настойка начала действовать, глаза закрывались, а сознание уже еле цеплялось за слова мавра, указывающего лекарю на места шрамов на правом плече и там же под лопаткой, ближе к позвоночнику:

– Сначала здесь лекарь сделает несколько проколов иглами, вотрёт краску. Затем там же сделает надрезы кожи. Просто срежет шрам. Часть краски останется, это будет указывать на то, что клеймо было.

Смоченная раствором, по запаху похожим на дистиллят брата Беренгария, тряпица приятно холодила и иссушала кожу. Уколы множества игл, приделанных к дощечке, которую лекарь вбил в спину маленьким молоточком, не оказались столь болезненными, краска щипалась и жгла, но вполне терпимо. Лекарь вновь очистил место нанесённой раны и взялся за нож, устроив Джованни путешествие в Преисподнюю. Лишь одна мысль спасала и поддерживала посреди кипящей боли, слёз, сдерживаемых деревяшкой криков, застревающих в сведенных челюстях, треска ткани раздираемых одежд аль-Мансура, что Господь Иисус Христос получал схожие мучения, когда били его плетьми у столба. Лекарь прикрыл рану влажной повязкой, и пытка повторилась снова. Руки и колени аль-Мансура, будто путами, крепко удерживали тело флорентийца, не давая тому дёрнуться. На ухо мавр шептал ободряющие слова, но на своём колдовском языке, которые Джованни не понимал, лишь улавливая их ритм, и старался дышать одним вздохом вместе с аль-Мансуром.

Когда же всё было закончено, а лекарь закрепил повязки на теле и исчез, аль-Мансур умыл опухшее от солёных слёз лицо Джованни, усадил измученного флорентийца верхом на свои бёдра и долго с нежностью целовал, пока тот не пришел в себя, потрясённый тем, что всё, наконец, закончилось.

– Если опять вернётся боль, будешь пить по капле, – мавр вложил ему в пальцы маленький флакон с густой коричневой жидкостью и сжал. – Лекарь оставил истолченные травы, ромашку, иссоп, смолу бделлия, масло абрикосовых косточек. Знаешь, как смешать, нанесёшь на раны. Али, может, еще мал, но Халил разберётся, чем помочь. Прости меня за всё, мой золотой тигр, – он запустил пальцы в волосы Джованни, отводя их назад, открывая лицо и расправляя вьющиеся локоны по плечам, – но я всё сделал, чтобы вложить ключи от дверей сокровищницы в твои руки. Буду ждать от тебя добрых вестей.

***

К полудню марсельских порт не утратил своей крикливой пестроты и деловитой суетливости, просто утренних продавцов свежей рыбой сменили те, кто привёз свои товары, предназначенные для перемещения морем в другие города, в основном – некрашеное сукно, пеньку, кожевенные изделия, железные заготовки, древесину, сыры, воск, домашнюю птицу. И на вырученные деньги здесь же можно было закупить соль, зерно, пряности, оливковое масло, чьи запасы в северных городах истощились за время зимних месяцев. Солнце уже разогрело серые камни отмостки, зловонный запах разлагающейся рыбной требухи собрал крикливых чаек, которым устраивали настоящий пир, выливая бочки с помоями прямо рядом с берегом. Море поглощало и забирало в себя всё.

Чтобы добраться до нужного корабля, пришлось сначала спуститься на берег, пройти шагов пятьдесят вдоль набережной сквозь людскую толчею к следующей пристани и цепочке из кораблей и лодок. Али нёс на себе все запасы продовольствия и чистой воды. За ним, стараясь не отставать, Халил и Джованни, тащившие тяжелый сундук, обмотанный теперь и толстыми верёвками, чтобы не рассыпался по дороге. Кошели с монетами были уложены на дно, флорентиец забрал себе около ливра, спрятал на теле и в своей лекарской сумке, которую перебросил через здоровое плечо. На спину Халила тоже был взвалены две свёрнутые в трубу толстые циновки и плащи для обустройства места для ночлега.

Джованни шел с осторожностью, пребывая во власти выпитого настоя. Окружающий мир размазывался яркими пятнами, то ускоряясь, то замирая, только спина Халила, идущего впереди, просматривалась очень чётко, хотя мысли были ясными. Ощущение жара во всём теле заставляло сильно потеть. Флорентиец с чувством отвращения вспоминал своё прошлое путешествие из Марселя в Пизу в трюме корабля, наполненного крысами. Обратная дорога тогда была полегче: он заплатил больше, но за место на верхней палубе рядом со сложенными сетями. От них пахло тиной и тухлыми мидиями, но это было намного лучше, чем кормить блох и наблюдать за жизнью крыс.

«Святой Януарий»! Джованни рассмеялся, насколько смог из-за ноющих ран, увидев, что они направляются именно к этому кораблю. По всей видимости, его владелец неплохо зарабатывал на перевозке людей и их грузов, не отклоняясь от курса и не опаздывая. Хотя, как выяснилось, корабль задержался именно в ожидании Джованни и его спутников, за которыми сразу убрали мостки и принялись отвязывать удерживающие канаты и расправлять парус. Плата за проезд была внесена аль-Мансуром заранее, и, к великому счастью флорентийца, капитан указал им на место ближе к носу корабля, где лежали мешки и узлы со свёрнутой кожей, приготовленной для более тонкой выделки:

– Здесь будет всегда тень и мало ветра, – им выделяли самое лучшее, что можно было предложить. Из раскрытого зева трюма доносилось блеяние коз, утомлённых жарким и спёртым воздухом. Другие пассажиры, около двадцати человек, в основном торговцы и одна семья с двумя детьми-подростками, не спешили забраться внутрь, и, столпившись со стороны кормы, наблюдали за отплытием.

Кинуть прощальный взгляд на судьбоносный город у Джованни не было никакого желания и сил, Али же, напротив, чуть ли не вытанцовывал рядом, умоляюще теребя его рукав.

– Иди, – понизив голос до полушепота, согласился Джованни, – только осторожно, мы уже не на корабле аль-Мансура. Здесь нет твоих соплеменников.

Вдвоём с Халилом они разложили, принесённые с собой циновки, покрыв их сверху плащами. Джованни по достоинству оценил щедрость капитана: с одной стороны путников прикрывал борт судна, с двух других, делая почти невидимыми, – сложенные грудами товары. Очень хотелось лечь на живот и заснуть, заговаривая зубы боли в спине, но флорентиец развязал мешок с припасами, достал из него свежие пироги с рыбой, отрезал несколько кусков от головки сыра, налил в глиняные кружки воду из бурдюка. Халил тихо благодарил на мавританском за всё, что Джованни ему передавал, ел жадно, видно было, что очень голоден.

– Спасибо, – флорентиец повторил это слово несколько раз на своём родном языке, заставляя Халила его выучить. Тот выглядел сильно уставшим, хотя и сидел напротив с выпрямленной спиной. Наблюдая за ним, Джованни переносил мысли о своём спутнике на самого себя, что именно так и его всегда воспринимают окружающие люди – соблазняющим, вызывающим томление, независимо от того, какая боль или упадок сил терзают изнутри. Несколько раз ловил на себе быстрый взгляд нового товарища, выпущенный из-под густой занавеси ресниц, всё больше убеждаясь в своей правоте, что их роли поменялись, и он сам становится жертвой тайных желаний.

Покончив с обедом, Джованни со вздохом притянул к себе лекарскую сумку и принялся перебирать снадобья. Размотал тряпицы на своих запястьях, уже не было смысла скрывать раны. Корабль, подгоняемый гребцами, вышел из марсельского порта в открытое море. Но его пассажиры так и остались на корме, делая вид, что теперь наблюдают за трудом кормчего, управляющегося с рулевым веслом [1].

– Ложись на бок, пока до нас никому нет дела, – Джованни протёр руки смоченной в воде тряпицей и набрал кончиками пальцев немного мази, которая уже много раз помогала ему в лечении собственного зада, склонился над Халилом.

«Талантливый кормчий», как окрестил его про себя Джованни, следующим именем после «восточной шлюхи», повернулся к нему спиной, поддергивая на себя подол камизы и обнажая своё стройное бедро, почти идеально гладкое, покрытое негустыми мягкими волосками, сливающимися по цвету со смуглой кожей. Тавро у Халила располагалось именно там, под выпуклостью ягодичных мышц. Чёрное и вытянутое, по форме напоминающее взлетающего журавля, сплетенного из вязи мавританских букв. Возлюбленный.

«Разве могут так звать хозяина, как и его раба?» – подумал Джованни, запуская руку под ткань.

– В тебя, когда сюда этот аль-Ашраф вёз, проникали, или только сегодня аль-Мансур? – его пальцы осторожно коснулись ануса и начали поглаживать, распределяя мазь по неплотно сжатым стенкам. Халил тихо застонал. – Больно?

– Всё хорошо, господин. Меня не трогали, господин.

– Вот только врать мне не надо! – возмутился Джованни. Он вновь почувствовал внутри себя злость, подогреваемую жаром, исходящем от полученных ран. – Если не трогали, должно быть больно, если каждодневно трахали, то нет.

Халил приподнял голову и упёрся во флорентийца внимательным взглядом. Тот вынул руку, смутившись и воспламеняясь от волны крови, что мгновенно прилила к паху. «Я лекарь, я сейчас лекарь. Проклятие! А мой больной – ходячий, точнее, уже лежащий подо мной светоч притягательного вожделения».

– Я не лгу! Вы не причиняете мне боли, мне приятно. От ваших рук.

– Ладно, – Джованни сглотнул слюну и зачерпнул пальцам следующую порцию мази. – Только называй меня теперь на моём языке – «синьор». Пока без имени.

***

[1] управление кораблём с помощью штурвала и судового руля изобретут через несколько лет венецианцы.

========== Глава 8. Поддавшись плену глаз ==========

Али вернулся, когда Джованни заканчивал заматывать тряпицей второе запястье Халила, тщательно подсушив натёртые железными кандалами открытые раны. Сосредотачиваясь на лекарском искусстве, стараясь не встречаться глазами, но постоянно чувствуя на себе – щеках, губах, руках, – изучающие касания теплой волны чужого взгляда, заставляющей сердце биться чаще, пальцы дрожать, а тело – покрываться капельками пота. Мысли терялись, слова застревали глубоко в горле, но будто читались чудесным образом, стоило шевельнуть сухими губами, чтобы глотнуть освежающего ветра. Халил протягивал к нему запястья и поворачивал по мере необходимости, когда с одной стороной было покончено. Его кисти рук, подвижные, тонкие, но сильные, с цепкими пальцами, крепкими ладонями и мозолями, натёртыми веслом или рукоятью меча – определить точно у Джованни не хватало знаний, – казались созданными как для труда, так и для упоительной ласки.

«Святой Януарий», подхваченный ветром в натянутых парусах быстро плыл вперёд, покачиваясь вверх-вниз и с брызгами рассекая носом зеленые волны. Берег почти скрылся из вида, хотя угадывался со стороны левого борта серой дымкой. Морской ветер был сильный, на открытом пространстве, начинал хватать за одежду и сбивать с ног. Многие пассажиры судна залезли в трюм, на верхней палубе остались лишь те, кто мог держаться за веревки, прикреплённые к бортам, остальное капитан запрещал даже трогать.

Мальчик, хотя и явно был голоден, не мог усидеть на месте, отломил себе несколько ломтей хлеба и намеревался опять умчаться прочь. Лишь осторожно спросил, где здесь можно помолиться, поскольку полуденный час был безбожно пропущен. Джованни тяжело вздохнул, продолжая прятать взгляд за полуопущенными ресницами, пальцем указал сесть рядом и внимательно выслушать.

– Ты помнишь, как мы плыли сюда, Али? – тот нетерпеливо кивнул, когда флорентиец на него требовательно посмотрел. – Все на корабле соблюдали время молитвы, а я сидел в стороне. Очень тихо и незаметно. Никто не подозревал, что в это время я тоже обращаюсь к своему Богу. Теперь и ты, и Халил будете делать точно так же. Иначе смерть, – глаза Али расширились от ужаса, – да, только так! Вы называете нас «неверными», а мы – вас. Это христианский корабль и земля, к которой он пристанет, христианская. Пока вы рядом со мной, вам не посмеют причинить вред, но стоит отойти на пару шагов в сторону… А обещал помочь научить вас нашему языку. Повторяйте прилежно.

– И грамоте? – с любопытством спросил Али. Видно, аль-Мансур многое ему тоже пообещал.

– Да, – кивнул Джованни, – как смогу. Но меня совсем не так учили, – он задрал голову вверх к качающемуся над ними парусу и устремился воспоминаниями к далёкому прошлому. «Он тебя будет учить, немого – грамоте», – прозвучал в голове голос Михаэлиса и заставил расчувствоваться. – Как-то несколько человек играли в кости. Один сильно проигрался, и чтобы вернуть долг, научил меня буквам. Я тогда не мог говорить, голос потерял. И очень хотел жить, – грустный вздох отозвался не только болью в душе, но и в спине. – Как и сейчас.

Занимались обучением они недолго, пока Джованни не начал с трудом разлеплять веки, постоянно замирая, утратив сознание, вздрагивая телом, когда упавшая вниз голова, касалась подбородком шеи. Потом он переменил положение, опёрся больной спиной на сложенные мешки, находя положение, чтобы их твердь не касалась его ран. Когда он очнулся в следующий раз, то увидел перед собой Халила и Али, сидящих рядом на коленях. Их глаза были закрыты, а души сосредоточены на молитвенном созерцании. Флорентиец заставил себя встать, обогнуть закреплённые сетями грузы, пройтись до носа корабля, разминая затекшие члены тела, и облегчился с борта прямо в море. Длина теней уже равнялась высоте предметов, которые их отбрасывали. Солнце за кормой висело над горизонтом и не так сильно грело, обещая освежающий холод ночью.

Джованни подумал, что надо бы еще раз поесть и сменить повязки перед сном, пока будет еще светло. Затем вернулся к своим путникам и улёгся на живот посередине их устроенного ложа, намереваясь еще немного поспать.

Он проснулся в кромешной тьме с сильным желанием выть волком от боли в спине и с мокрыми от пролитых слёз щеками. Узкий серп луны давал слишком мало света, отбрасывая лишь серые блики от деревянных перекрестий мачты над головой. Джованни лежал лицом вверх, неудачно перевернувшись во время сна, и его стоны поглощали звуки ударов волн в борта «Святого Януария». Его спутники спали рядом, завернувшись в плащи. «Где вода? Где снадобье забвения, что дал аль-Мансур? Где моя сумка? Кто мне поможет?» – пронеслось в голове, затуманенной лихорадкой.

Флорентиец попытался перевернуться на левый бок, и ощутил, что кто-то помогает ему это сделать, положив руку на талию. Его губы внезапно встретились с чужими губами, мягкими, ласкающими, призывно манящими к ответу.

– Синьор, тебе больно? Где? – прошептал из темноты Халил.

– Мне… да. Спина. Убрали два рабских клейма, – ответил Джованни, не в силах сдерживать слёзы жалости к самому себе, и понял, что погружается дальше в горячечный бред, отвечая на поцелуи и сам желая сейчас ласкать губы и тело, что казались настолько волнующе прекрасны каждый раз, когда он бросал на них свой взгляд. – Я не желаю насилия, – остатками разума сопротивлялся соблазну флорентиец, заваливаясь сверху на Халила. «Я ничего не вижу в этой темноте! Дарить поцелуи сейчас, это как нежничать с любым, кто оказался снизу. Именно так я соблазнился видениями, когда аль-Мансур отдался мне». – Останови меня! Мне нужен свет. Если любить, то поддавшись плену твоих глаз.

Халил не прервал своих поцелуев, сливая боль и наслаждение в распалённом сознании Джованни в единое целое, но и не раскрылся навстречу, принимая движения тела флорентийца между сомкнутых бёдер, скрытых камизой и еще завернутых в плащ. Тот ничего этого и не замечал, отдаваясь утонченному чувству удовольствия, когда оба ингредиента соединяются вместе настолько в идеальной пропорции и кажется, что отлетает душа, устремляясь к божественному, мерцающему мириадами звёзд мраку. Его ключ, его тайна, умноженная на искреннее желание, творили с ним безудержное безумство.

Джованни очнулся, когда знакомая горечь освежила рот, забирая выводя боль из тела. Воздуха в лёгких не было, сердце гулко и ритмично билось в висках. Опорожнив кружку до последней капли, он сделал несколько судорожных вздохов и услышал шепот Али:

– Аль-Мансур дал мне капли, сказал, что если новому хозяину будет плохо…

«Мне уже хорошо», – подумал Джованни, внезапно понимая, что член его излил себя, а Халил продолжает сжимать его в объятиях. Обмяк, с блаженной улыбкой уткнувшись восточному рабу в плечо.

«Почему не сказал?» – «Я не знал!» – «У синьора раны на спине и горячка, мы должны были разбудить его на закате и проверить!» – «Я не хотел будить, вдруг рассердится! Ты сам всё проспал!» – «А кого я сторожить нас оставил?»

Над головой флорентийца яростным шепотом ругались оба его раба.

– Ха! – продолжал Али. – Зато он удовольствие получил, на нас не в обиде. Он весь день с тебя глаз не спускал. А тут такой подарок!

– Да что ты понимаешь? Он от боли страдал, а я ему помог.

– Еще скажи, что целовался с ним по принуждению! Что тебя, несчастного, с визирева ложа украли, сюда намеренно привезли и подложили под неверного.

– Заткнись! – достаточно громко прикрикнул на зарвавшегося мальчишку Халил прямо у Джованни над ухом, так, что тот вздрогнул от неожиданности, заслушавшись взаимных обвинений своих спутников. Халил замолчал на время, обдумывая свой ответ, затем сжал флорентийца в объятиях и поцеловал в висок. – Нет, синьор красивый, с белой кожей, добрый. По согласию было!

Джованни только порадовался такому ответу, погружаясь в мир ночных грёз. А с первыми проблесками лучей солнца оба его раба уже недвижимо сидели на коленях, лицом на восток, и тихо молились. «Слишком заметно!» – недовольно отметил про себя Джованни, приподнимаясь на локтях. Его пробуждение на осталось незамеченным: первым подполз на четвереньках Али и заглянул в лицо, ожидая приказаний, затем поднёс лекарскую сумку и глиняную плошку для питья. Флорентиец, продолжая лежать на животе, сам насыпал травы в ступку в нужных пропорциях, добавил оливкового масла и мёда из своих запасов, вложил в руки Али пестик и сказал всё осторожно перетереть вместе и добавить немного воды, чтобы получилась нежидкая кашица. Халил тоже не остался без дела – помог подняться и присесть на ложе, снять верхнюю одежду и размотать повязки. Руки его были горячими, и казалось, что часто скользят по телу намеренно, поглаживая и исследуя рельеф мышц на обнаженном торсе. Джованни прикрыл глаза от удовольствия и сдержал стон, лишь частым дыханием выдавая себя.

Ткань, что покрывала раны, присохла, и пришлось потратить воду, чтобы ее отмочить и убрать. Джованни не имел возможности исследовать свою спину, но на повязках с удовлетворением отметил, что сгустки засохшей крови смешиваются с желтовато-прозрачной слизью, источаемой телом. Пришлось поморщиться и постонать от боли, пока Халил протирал открытую поверхность ран дистиллятом брата Беренгария, разбавленным напополам водой. За это время Джованни припомнил все подробности прошлой ночи, испытывая стыд и смущение за то, что совершил в бреду.

– Что произошло ночью? – он всё-таки осторожно решился спросить своих спутников, надеясь вызвать на откровенность и хотя бы как-то себя оправдать. – Со мной такое случается, я теряю память.

Али блеснул в ответ широкой улыбкой, а пальцы Халила, сжимающие тряпицу, замерли над раной.

– Тебе, господин, требуется честный ответ? – с ехидной улыбкой ответил Али вопросом на вопрос.

Джованни прищурил глаза, напустив на себя оценивающий вид. «Этот хитрый мальчишка, который больше всех знает, теперь будет потешаться над нами от скуки! При власти аль-Мансура вёл себя тише воды». Однако Али ему нравился, в его годы он был таким же дерзким на язык, только отца уважал и боялся:

– Конечно, мне нужны правдивые слова. Если мы втроём не будем друг другу доверять, то… – Джованни смолк, внезапно осознав, что им троим есть многое, что скрывать друг от друга и откровенность не так уж важна. Врать будут все, начиная с него самого. – Я не то говорю. Мы разные, но нас зачем-то собрали вместе, чтобы мы, помогая друг другу, добились некоторой цели. Давайте так: заключим договор, каждый из нас поклянется не скрывать своих мыслей о друг друге. Чтобы не копилось внутри недовольство, раздражение или непонимание. Я доходчиво говорю?

Али переглядывался с Халилом, сидящим за спиной Джованни, но все мысли были выписаны у него на лице: пусть начнёт с себя, а нас за дураков не держит! Халил продолжил осторожно прикасаться к ранам сильно щиплющим дистиллятом.

– Хорошо, – флорентиец попытался рассмеяться между шипением от остро возникающей и быстро покидающей боли. – К вам обоим. Я верю в моего Господа, власть Святой Римской церкви и право Великого понтифика, а всех остальных считаю еретиками, но… молча. Справляйте свою веру, как хотите, но об этом никто не должен знать, видеть и догадываться. У нас даже тех, кто в Бога верит, но неправильно толкует священные слова книг, сжигают на кострах. Ищите запирающиеся комнаты, уходите в лес, прячьтесь, там и творите молитвы. И этого не должен видеть даже я. А вас уже будут подозревать в дурных делах: из-за внешности, цвета кожи. Поняли?

Али кивнул и помрачнел лицом. Халил глухо произнёс:

– Si, signor.

– Теперь о каждом из вас. Мне нравится твоя живость ума, Али, но часто появляется желание тебя выпороть. Аль-Мансуру ты так дерзить не смел, почему со мной иначе? А тебя, Халил, – Джованни повернул голову, встретившись с теплым светом тёмно-карих глаз, в которых пряталось нечто притягательное и необъяснимое. – Хочу! Иногда просто трахнуть, иногда поговорить о всех наслаждениях любви. Поцеловать. Вот сейчас… когда вижу твой полуоткрытый рот и зубы, прикусывающие край губы. Но не решаюсь. Без насилия. Я был достаточно откровенен? – Джованни нехотя отвёл взгляд от тёмно-вишнёвой губы и посмотрел на Али. – Я кому-нибудь из вас этой ночью что-нибудь сделал, за что должен покаяться?

– Мне нет, – Али не утратил своего красноречия. Несмотря на юный возраст, он уже многое видел, знал и понимал, поэтому считал себя вполне взрослым. – А Халилу придётся плащ постирать.

========== Глава 9. Укрощающий бури ==========

От автора: мне стоит обратить внимание читателей на корабли и их типы, которые я описываю (в принципе, что вижу, то и пишу:)). Как вы понимаете, мы можем только судить по рисункам и копать «мусор», который выдаёт гугл, поскольку корабли XIII-начала XIV века изучаются крайне смутно: больше известна венецианская галера, генуэзский и ганзейский торговые корабли. А что там еще в море плавало и строилось на верфях в разных странах можно только догадываться. Поэтому, в общих чертах скажу, чем корабль аль-Мансура отличается от «Святого Януария».

У обоих есть «кормовой руль» – два длинных весла, опущенных в воду, которые придают кораблю устойчивость на воде и управляют его манёвренностью. Использование «навесного руля», привычного нам по картинкам галеонов и бригантин, началось постепенно и приобрело массовость только к 50-м годам XIV века.

Корабль у аль-Мансура меньше, на корме нет выносной площадки, на самой верхней точке – место для рулевого, человека, который управляет вёслами, соединёнными между собой системой рычагов и канатов. Под его ногами закрытое помещение, выходящее на палубу. Там же стоит маленькая мачта. Большая мачта вынесена ближе к носу корабля.

У «Святого Януария» на корме выносная площадка с закрытым помещением-домиком, под ней находится рулевой, управляющий вёслами с помощью рычагов и верёвок. Обе мачты равны по длине: одна в середине судна, а другая ближе к носу у надстройки (выносной площадки) на носу.

Человек, управляющий рулём корабля, обычно сидел на специально оборудованном месте, похожем на широкое кресло, и в двух руках у него были две палки (или верёвки), вставленные в определённую систему рычагов, крепящихся к вёслам. С помощью них он управлял и углом, под которым стояли лопасти, и степенью погруженности рулевых вёсел в воду. То есть движущая сила корабля – ветер в парусах или работа гребцов на бортовых вёслах, а направление и курс задаёт человек, управляющий рулём, «рулевой» или «кормчий».

***

«Значит, мне не приснилось», – с некоторой долей торжества отметил про себя Джованни. Обернулся, чтобы вновь задержать свой взгляд на губах Халила, теперь отмеченных слабой улыбкой. Флорентиец не смог считать эмоции восточного раба по густому кружеву ресниц, пока тот внезапно не поднял на него свой взгляд. Внутренности свернулись в тугой узел и кровь забурлила в венах. Еще мгновение, и Халил вновь рассматривал кисть своей левой руки, остановившую движение на середине пути по спине Джованни, между нижними рёбрами и талией.

«Проклятие!» Плечи захватил прохладный утренний ветерок, заставивший поёжиться от холода. Пылая изнутри, флорентиец и не заметил, что немного подмёрз снаружи, и кожа на предплечьях уже покрылась пупырышками:

– Ты закончил? Покажи, как выглядит, – Али, повинуясь приказу, сунул ему под нос ступку. – Хорошо, передай Халилу, – Джованни достал из лекарской сумки деревянную лопаточку и, не оборачиваясь, протянул через плечо назад. – Али, тебе всё же следует ответить: ты будешь слушаться меня и относиться с уважением? Твой хозяин – аль-Мансур, я – нет. Но аль-Мансур приказал тебе следовать за мной, как младший брат за старшим. А мне приказал заботиться о тебе, как о своём младшем брате. Ночью ты вовремя дал мне лекарство, ты молодец! Проявляй такую же чуткость к своим спутникам. Вспомни, как мы уже вместе путешествовали, и у каждого были свои обязанности. Не было такого, чтобы ты праздно камни в море кидал, а другие ветки для костра собирали.

– Я всё понял, – согласился мальчик, и всё же посмотрел на флорентийца с озорным прищуром, – только вот и тебе, господин, нужно учесть: мне всё интересно и тяжело уйти от искушения. Меня аль-Мансур редко в города одного отпускал, боялся, что украдут.

– Правильно, что боялся, ты уже в возраст вошел, – внезапно строгим голосом проговорил Халил, размазывающий снадобье по ранам, медленно и осторожно, будто растягивал время. Его тёплая ладонь теперь переместилась на живот Джованни, заставив непроизвольно его поджать, и теперь поглаживала выпуклые мышцы. «О стирке плаща теперь можно не волноваться. У нас взаимное согласие!» – с радостью подумал флорентиец и попытался защитить весь христианский мир в своем лице:

– В моих землях детей не крадут. Ради таких целей. Смертный грех. Но продают, их же отцы, – добавил он, немного подумав.

– Так чего же мне тогда бояться? – удивлённо воскликнул Али.

– Злых людей. Тех, кто потерял надежду вернуть Иерусалим и Гроб Господень. В них нет мужества взяться за оружие и сражаться с сильными мужчинами, но хватает наглости обижать женщин и детей, кто не может себя защитить. Скромных, миролюбивых или тех, кто отличается от них по вере. Minority. Его всегда можно найти в едином большинстве, объявить врагом и уничтожить. А после – изыскать новое.

– Зачем? – спросил уже Халил. Для Али такое объяснение показалось слишком сложным и он сразу потерял интерес к разговору, принявшись рассматривать камешки, вытащенные из-за пазухи. – Повязку закрепить?

– Нет, снадобье прилипло к коже и будет лечить. Помоги мне надеть камизу, – откликнулся Джованни. Тёплые руки вновь огладили его застывшие плечи, расправляя рукава, и заботливо завернули в плащ.

– И все же объясни мне, – Халил плавно перетёк на ложе, подперев щёку рукой, и сплёл пальцы свободной руки с пальцами Джованни. Он продолжил свою игру: храня молчание в движениях тела, завораживал полуулыбкой и пронзал сладким ядом своих стрел, выпускаемых при каждом взмахе ресниц. – Зачем вы ищете себе врагов?

– Что сделаешь ты, если в твоём прекрасном белорунном стаде заведётся чёрная овца? Ты знаешь, что лечить её от черноты бесполезно. Ты ее зарежешь. Потом тебе покажется, что шерсть у некоторых овец недостаточно белая, густая или шелковистая. Причину найти несложно, когда хочешь видеть перед собой идеальную красоту, радующую твой взор, и только ей служить. Овцы, которых ты зарезал, и есть minority. Понимаешь меня? – Джованни наклонился над своим восточным спутником, услаждая свой взор смуглой и чуть алеющей кожей щек, на которой появились признаки растущей бороды, и перешел на шепот. – Каждый из нас – minority, меньшинство, которое по-своему портит божье стадо. И живы мы пока лишь потому, что настолько ничтожны, что теряемся посреди большинства. Мы имеем власть над людьми, но неявную, и поэтому не так легко нас найти, хотя и ходим постоянно по тонкому волосу, который в любой момент может оборваться.

Хотелось рассказать больше: и о том, как много лет назад в далёкой Кордобе отряд рыцарей убил многих людей в квартале только за смуглый цвет кожи, тёмные глаза и волосы. И о мёртвом городе близ Магелона, из которого изгнали иудеев, поскольку они иноверцы. И о смиренных братьях-монахах, которые всего лишь хотели соблюдать абсолютную бедность, но их заставили покаяться в заблуждениях, самых стойких объявили еретиками и сожгли на костре. Однако прошлая жизнь Джованни Мональдески и его опыт должны были остаться тайной для всех.

Послышался шум, пассажиры начали выползать из трюма на свежий воздух, разбредаясь и заполняя палубу голосами. Корабль уже не так сильно раскачивало на волнах, к парусам добавился труд гребцов. Джованни вынул ладонь из волнительного плена и приложил палец к губам:

– Все разговоры заканчиваем. Утром здесь греют воду, чтобы распарить зёрна для каши. Я пойду принесу, дайте мне котелок и кружку.

Ближе к носу корабля на кирпичи установили железную печь с решеткой сверху, со всеми предосторожностями, чтобы ни одна искра не могла вырваться. В большом котле кипятили воду, а затем черпаком распределяли всем желающим. Путники поели горячей каши, приправленной маслом и солью, а Джованни для себя запарил укрепляющий травяной сбор с парой капель обезболивающей настойки и уснул, не отпуская от себя грёзы до самого вечера.

Его встретил обеспокоенный взгляд Халила, видно, совершившего уже не одну попытку разбудить:

– Синьор, я не знаю, как в ваших землях, но в наших бы сказали: мы движемся навстречу буре.

Джованни поднялся с места, опираясь на плечо восточного раба и, покачиваясь на ослабленных ногах, позволил подвести себя к борту. Непонимающе уставился на розовато-серые облака, скопившиеся на горизонте. Светило предвечернее солнце, несильные порывы ветра раздували паруса, а море было спокойным и пенилось лишь у борта «Святого Януария». Флорентиец покачал головой: