Текст книги "Соль чужбины"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

Не раз обращался к Николаю Николаевичу и Врангель. Все более прямо и откровенно призывал великого князя к действиям, к объединению монархического движения, хотя подчинение армии бывшему верховному искусно обставлял всяческими оговорками: он ведь и сам был главнокомандующим. Еще в Сремских Карловцах Врангель охотно дал интервью Полю Эрио, корреспонденту парижской газеты «Le Journal». «В свои сорок четыре года, – отмечал журналист, – генерал сохранил удивительную гибкость. Изгнание не изменило его. Его костистое лицо осталось молодым и улыбающимся. Он носит по привычке форму кубанского войска, и на его серой черкеске пришпилен орден св. Георгия, а на шее – «Владимир» с мечами. Он с горестью говорит о необдуманных интригах и происках эмигрантских кругов, которые на руку лишь большевикам...

Поль Эрио: Какую роль будете играть вы?

Врангель: ...«жду момента, считая, что солдаты, которые до сих пор считают его главнокомандующим, пойдут за ним...

Поль Эрио: Считаете, что ваша армия, разбросанная по разным странам, всегда готова идти против большевиков?

Врангель: Вполне.

Поль Эрио: Как может быть освобождена Россия? Внутренний взрыв или освобождение извне?

Врангель: Это будет зависеть от тех затруднений, которые будет переживать Россия, и от поведения великих держав... Что касается меня, у меня нет другой цели, как помочь моим товарищам по борьбе вернуться в Россию. В течение трех лет я звал соотечественников без различия партий объединиться вокруг армии. Это не удалось, но я не теряю надежды, что настанет день, когда голоса разума заставят русских эмигрантов забыть партийные различия, которые делают тщетными все наши усилия, и тогда они все заговорят одним языком. Много раз я уже заявлял, что, если кто из русских, пользующихся доверием армии, сгруппирует вокруг себя все антибольшевистские силы, я к нему присоединюсь с моими войсками. Если великий князь Николай Николаевич, связанный своим прошлым с армией, сможет быть таким человеком, то я буду одним из первых, кто представит себя под его водительство. Но я не поступлю так, если эта инициатива будет исходить от великого князя Кирилла Владимировича, который претендует на трон и которому я отказался подчиниться. Я заявлял твердо и неоднократно, как, впрочем, это думали и Корнилов, и Деникин, и Колчак, что мы не можем брать на себя предопределение судьбы будущей Россия. Только сам народ может это сделать... Никакая политическая партия не имеет права посягать на волю несчастного многомиллионного русского народа...»

Прочитав интервью, Николай Николаевич воскликнул: «Еще один демократ отыскался»! – и выругался.

Русские газеты немедленно начали высказываться по поводу заявлений Врангеля, называя пресловутый аполитизм командующего «худшим видом политики». В критику главнокомандующего дружно вмешались монархисты разных мастей и оттенков. И первым – Марков. Группа монархистов-офицеров явилась в Белграде к престарелому генералу М. А. Драгомирову и потребовала возглавить союз, имеющий целью захватить армию. Старший группы заявил: «Покуда Врангель во главе армии, она никогда не будет в наших руках». Поднялась целая кампания. О недавнем кумире стали писать критически. И о ребяческом тщеславии Врангеля, полуцарском церемониале выходов, любви к овациям и ношению на руках.

Врангель издал несколько приказов и циркуляров, понимая, что тучи над его головой сгущаются. Поставив на Николая Николаевича, нетерпеливо ожидая от него активных действий и заявлений, он уже начинал бояться оказаться между двумя стульями. Несмотря на давнюю неприязнь, он пишет генералу Краснову. Ответ приходит со значительной задержкой, оправданной поездкой генерала в Берлин:

«...Я понимаю Монарха как лицо, стоящее над партиями к объединяющими партии... Я не состою в монархической партии, и если я пользуясь иногда органами ее для распространения своих идей, то по неимению средств распространять их иным путем... Я не разумею под Монархом никого из лиц, на которых указывают монархисты, ибо эти лица уже загубили и монархию и Россию... Я полагаю Монарха, как... сурового исполнителя долга перед Родиной. Я сознаю, что такого Государя нет, но его нужно найти и воспитать... Сейчас Россия – это только Ваша Армия, Вами сохраненная и расселенная теперь в Болгарии и Сербии... Лично я ничего не хочу. Я считаю себя человеком конченым, умершим. Новое мне чуждо; старое, которое дорого мне, непонятно новым людям. Приспособляться не умею, а в лозунгах изверился... Поставленный на какое-либо место, я принужден буду молчать – и это будет хуже для дела. Я счастлив иметь возможность откровенно писать Вам и счастлив был бы лично, с глазу на глаз поговорить, но думаю, что мой приезд в Сербию или Болгарию возбудит страсти, взволнует понапрасну казаков, а это нежелательно.

Примите уверения в совершенном моем уважении и преданности…»

Не следовало и обращаться; подвела надежда: живет в двух шагах от Николая Николаевича, встречаются – конечно, мог бы и посодействовать, и поддержать. Зря обращался, зря...

Ухудшились отношения Врангель – Кутепов. Кутепов-паша оправился от шока, вызванного болгарской высылкой и провалом своих военных планов. Споры возникали чуть ли не по любому поводу. В конце 1923 года Врангель объявил, что отказывается от политического руководства и остается лишь во главе армии. Он лишил Кутепова должности помощника главкома, хотел удалить в отставку. Пришлось вмешаться Николаю Николаевичу. Стало ясно, откуда дует ветер...

Врангель был раздражен, обижен, утомлен. Генералы всегда рассматривали его как парвеню, выскочку в генеральских погонах; вакантные места вокруг Николая Николаевича поспешно занимались, военно-административные должности оказывались разобранными. Дальнейшее ясно: обвинение в ряде военно-политических ошибок – и убирают «за штат». Врангель вновь находят силы к борьбе за себя. Он издает приказ об организации нового союза (объединение русской армии – ОРА), который призван сцементировать все воинские силы, в первую очередь – офицерство в эмиграции. Врангель заявляет: Союз остается в Сербии до тех пор, пока на Балканах будет находиться хотя бы одна русская воинская часть. Признавая, что центр эмиграции переместился в Париж (Шуаньи), Врангель подчеркивает: «Я передаю армию и себя в полное и безоговорочное распоряжение того, кто в течение Великой войны был Верховным главнокомандующим и имя которого связывается у армия с ее заветными чаяниями».

Великий князь благосклонно принимает ОРА под свое покровительство и... назначает генерал-лейтенанта Александра Павловича Кутепова первым заместителем Врангеля по вновь рожденному объединению. Петр Николаевич понимает: его победа – пиррова. Он не выиграл сражения. Кто-то обязательно и вскоре бросит в него новый камень. Кто?

(обратно)

3

Этот августовский день 1924 года начался для великого князя Николая Николаевича как обычно. Он встал по привычке рано и вышел на прогулку в сопровождении кудлатого пса Макса и одного из охранников, державшегося почтительно позади. Великий князь ни о чем не думал. Просто шел без всяких мыслей, привычно выполняя свой маршрут, в котором доктор Малама давно определил уже и расстояние и скорость чуть ли не каждого шага. Великий князь не обращал внимания и на то, что происходило вокруг, в парке, этим солнечным утром. Макс убежал куда-то. Мыслей не было. Не было и воспоминаний. Не было ни радости, ни сожалений. Не было ничего. Великий князь существовал сейчас как одно из деревьев в парке. Только и разницы – человек двигался.

Внезапно поблизости, над головой, в ветвях тревожно закричала птица. Не запела, не зачирикала – именно закричала: «пи-ить-пилдык! пи-ить-пилдык!» И снова: «пи-и-ить! пи-ить!» Николай Николаевич остановился. Настроенный мистически, верящий в приметы, наговоры, чудеса, он перепугался, счел непонятный птичий крик дурным предзнаменованием. Делая вид, что поправляет ворот куртки, и оглядываясь на охранника, перекрестился.

Охранник, неправильно истолковав его жест, приблизился на несколько шагов, оказался рядом.

– Покорно прошу прощения, ваше высочество! Могу быть полезен? – заученно отбарабанил он, вытянувшись в струнку – так, что, казалось, вот-вот вспорхнет.

– Макс! Макс! – заметив отсутствие собаки, зычно крикнул Николай Николаевич. – Где собака, э... милейший?

– Ротмистр Чалых, ваше императорское высочество! Разрешите найти?

– Да-да, ротмистр. И поскорее: я возвращаюсь.

Обнажая ряд мелких, острых желтых зубов – что означало, вероятно, самую приятную из изменившихся в арсенале офицера верноподданнических улыбок, – Чалых гаркнул:

– Буд-спол-но, ваше имп-со-во! – лихо козырнул и вломился в кусты.

Николая Николаевич хотел было вернуть ротмистра («К пустой голове руку прикладывает, болван!»), но не успел и рта раскрыть, как тот исчез. Только хруст кустов слышался. Великий князь не прошел и ста метров к дому, как Чалых, благоговейно прижав Макса к груди, догнал своего хозяина. Опустив пса со всевозможной осторожностью, ротмистр вытянулся стрункой, сдерживая и усмиряя дыхание.

– Благодарю, голубчик, – у великого князя от дурных предчувствий пропала охота «цукнуть» офицера, забывшего, чему его учили. Может, ускоренного военного выпуска? Вероятно. Хотя на интеллигентика не похож.

– Всем ли вы довольны, ротмистр?

– Так точно, ваш-им-ство! – гаркнул Чалых. И добавил радостно: – Пятьсот франков в месяц на всем готовом – покорнейше благодарим, ваше императ-ское выс-чес-тво!

– В гвардии?

– Так точно! По контрразведывательной части.

– Не задерживаю. – Великий князь свистнул пса и зашагал к дому. – Понабрали болванов! – И с удовольствием выругался. Матерщина несколько успокаивала его.

Позавтракав, Николай Николаевич стал ждать Оболенского. Ровно в десять адъютант приносил почту, выслушивал распоряжения, делал доклад. Князь слушал внимательно: ждал чего-то плохого после сегодняшней прогулки, таинственного исчезновения Макса, зловещего крика неведомой птицы. Но пока ничего настораживающего не было. Даже наоборот – прислала верноподданническое письмо группа офицеров, оно приободрило Николая Николаевича, который заставил адъютанта прочесть его вторично. Запомнились слова: «...когда это будет указано Вами», «основоположник великой борьбы», «повергнуть к стопам выражение наших верноподданнических чувств и почтительнейше доложить»...

– Конец еще раз, – приказал он адъютанту.

«К Вам, неоспоримому Верховному Вождю русских воинов и всех истинно-русских граждан, рвутся все наши сердца. С нетерпением ждем мы часа, когда Ваше Императорское высочество, обнажив меч, повелит нам пойти вперед к победе, а с Вами она будет, в это мы глубоко верим», – Оболенский прочел медленно и умолк.

– Обнажив меч, – сказал Николай Николаевич и задумался, с сомнением, покачивая головой. – Легко им... «Повелите...» Не так это просто. Надо, чтоб все, весь народ разом воскликнул: «Приходи, князь!» Да... А то много желающих предводительствовать. Это мы знаем.

Адъютант посмотрел на великого князя с удивлением. Таким он увидел Николая Николаевича, пожалуй, впервые – задумчивым, нерешительным, словно бы даже испуганным.

Ворвался в кабинет разыгравшийся Макс, кинулся к хозяину, радостный.

– Ты куда, скотина?! – крикнул Николай Николаевич и так поддал носом сапога псу под живот, что тот отлетел в сторону и, повизгивая от боли, полез было под тахту. – Пшел вон! – Великий князь, огромный, привычно грозный, вскочил, гаркнул яростно: – Вон, Макс!

Завтракали в час пополудни – как было заведено в Шуаньи. Сегодня присутствовали князь и княгиня Трубецкие, Шереметев, барон Вольф, приехавший накануне генерал Лукомский, доктор Малама, личный шофер поручик Апухтин. Разговор шел ленивый, пустой. Николай Николаевич жевал угрюмо, снова весь во власти охвативших его недобрых предчувствий.

Граф Гришка Шереметев предался воспоминаниям о полковом празднике, на который изволил пожаловать сам государь император. Генерал Лукомский рассказывал о мемуарах, которые счел необходимым написать в назидание потомкам, но его не совсем вежливо прервал Вольф, сказавший, что Врангель продолжает продавать Петербургскую ссудную казну. Разговор перешел на командующего русской армией, засевшего на Топчидерской даче, за которую плачено не меньше миллиона динаров, о его честолюбии и властолюбии. Насколько Кутепов проще и открытей, он – солдат, дай ему армию – больше и думать не о чем. Барон Вольф вновь умело повернул разговор: вчера вернулся из Парижа, вращался в деловых сферах. Повсюду говорят об установлении дипломатических отношений с Советской Россией: смерть большевистского вождя – Ленина не вызвала ожидаемых Европой осложнений в борьбе за власть и волнений в народе. «Россия предлагает выгодную торговлю, господа промышленники и финансисты обгоняют политиков и диктуют им нормы поведения!» – подал реплику Трубецкой. «Именно, – согласился Вольф. – Волна самодовольства и эгоизма захватила буржуазию Франции. Печать утверждает в сто глоток, что ныне Франция – самая великая духовная держава мира. Каково, ваше высочество?»

Николай Николаевич не ответил. Сделал вид, что не слышал вопроса. И уж разгорался спор: признает ли Франция Россию? Великий князь и тут не поднял глаз, не подал реплики – в противоположность княгине Анастасии, которая с присущей ей горячностью утверждала: Франция – издавна верная союзница Российской империи, большевики и до сих пор – немецкие агенты, изменить нам – изменить себе. Спор угас. Тут вновь появился Оболенский. Появление его в столовой было несвоевременным, неположенным, чрезвычайным. Николай Николаевич нахмурился, сдвинув черные брови, посмотрел грозно, но кивнул, разрешая прервать завтрак.

– Чрезвычайное известие, ваше императорское высочество.

– Говорите, поручик.

– Тридцать первого августа великим князем Кириллом в Кобурге, в замке Эдинбург опубликован Манифест, – он достал из голубой сафьяновой лапки листок, прочел: «Всем чинам армии и флота, всем верным подданным и всем объединениям, верным Долгу и Присяге, присоединиться к законопослушному движению, мною возглавляемому, и в дальнейшем следовать моим указаниям».

Обедающие застыли. В наступившей тишине нестерпимо громко звякнула вилка, выпавшая из руки Анастасии.

– Есть еще что? – погасшим голосом спросил Николай Николаевич.

– «Положение о корпусе офицеров императорских армий и флота». Газеты, указывающие на сообщение великого князя о получении им больших денежных сумм без указания источника.

– Да он – что?! Рехнулся? – подняла голос княгиня. – Я предупреждала: добром его происки не кончатся!

– Анастасия, прошу вас, – сказал хозяин Шуаньи, начиная подниматься. И, встав, постучал ладонью по столу: – Все ясно, господа! Прошу высказываться. Кратко – ввиду внезапности положения, могущего стать чрезвычайно серьезным. Слово вам, генерал.

– Благодарю за доверие, ваше высочество, – Лукомский встал. – Первостепенным делом считаю созыв Военного совета. Он определит реальные силы, активизирует их. Известно, наших неизмеримо больше, но необходим смотр, – Лукомский произнес все эти слова одним махом, задохнулся и заторопился еще больше:

– Совет потребует решительного отзыва сторонников князя Кирилла и окончательно определит позицию Врангеля в этом вопросе, – генерал щелкнул каблуками, кивнул и опустился на место.

Барон Вольф оказался еще более краток:

– У великого князя Кирилла, по моим данным, серьезных денег нет. И получить их неоткуда. Свой бюджет он тратит на себя и на двор. Его партии остаются крохи.

– Благодарю, – кивнул милостиво Николай Николаевич. – Вы, граф Шереметев.

– Считаю необходимым совместное выступление с вдовствующей императрицей, направленное против действий, не совместимых с вековыми устоями самодержавия. Пригвоздить к позорному столбу, опубликовать воззвание к русским людям.

– Хорошо бы одновременная публикация от имени Высшего монархического совета, – подсказал кто-то.

– Совершенно согласен, – продолжал Шереметев. – Позволю добавить: и заявление православной церкви. Это уничтожит узурпатора окончательно!

– Права на вашей стороне, ваше высочество. Настало время кричать, бить в колокола, звать народ на площадь, – надсаживаясь от показного восторженного подъема, сказал Трубецкой. – Стоит прозвучать вашему слову – и русские люди отдадут себя беззаветному служению вам! Скажи слово, вождь!..

Его нетерпеливо перебила великая княгиня:

– Вспомните тезоименитство великого князя! Были генералы, митрополит Евлогий, премьер Коковцев! Три великих князя, два посла!

– Помним, помним! – раздались голоса.

– И море телеграмм. От четырех королей, от Марии Федоровны, от Марии Павловны!..

– Герцога Орлеанского, – подсказал Лукомский.

– Кирилл прискакал, будто его звали! Какая бесцеремонность, какое нахальство! Разве не так, господа?

– У Кирилла была одна задача, – сказал Шереметев. – Если бы вы, ваше императорское высочество, согласились с его «местоблюстительством», он готов был отказаться от всякой военной и гражданской деятельности. Он говорил мне. – Почувствовав, что сболтнул лишнее, Шереметев поспешил пояснить: – Не понимаю, почему именно меня он избрал для своего посольства. Вероятно, встретился на пути первым.

– А подумай, – безжалостно сказал Николай Николаевич. Все это время он стоял, опершись кулаками о стол, а тут сел, закинув нога на ногу, барабаня пальцами. Не спуская тяжелого взора с графа, добавил, произнося слова медленно и с ударением: – Потому, граф Георгий, что почувствовал: тебе может довериться. А почему – не знаю. И удивляюсь более твоего (в минуты сдерживаемого гнева великий князь неизменно переходил на «ты», и этого обращения боялись все). Подумай, может, еще чего вспомнишь?

– Все сказал, ваше высочество! Как на исповеди – вот святой крест!

– Допустим, – многозначительно сказал Николай Николаевич. – Но впредь па-а-прашу! Докладывать обо всем вовремя! Тэк-с!.. А что мы знаем о его ближайших соратниках? Прошу высказываться. Поручик Оболенский, фамилии!

Все напряженно молчали.

– Главнейшим сторонником является граф Алексей Бобринский, бывший губернатор Галиции.

– Алешка шумен, но бездельник, за что и получил кличку «барабан», – сказал Николай Николаевич и недобро оглядел собравшихся. – Далее.

– Генерал Доливо-Долинский, – провозгласил поручик.

– Прозвище «барбос», – сказал Николай Николаевич. – Славен службой в контрразведке украинской, польской и других. Имеет опыт.

– Камергер Мятлев...

– Боже! – воскликнула княгиня. – Он же рамолик, у него разжижение мозга!

– Стана, – с упреком остановил жену Николай Николаевич, довольный тем, что именно она оказалась самой сообразительной и поняла, чего он хочет. – Зачем же так уничижительно?

– Да, да! – продолжала Анастасия, и темное лицо ее стало злым, ожесточенным. – Нам не пристало их уважать. Кто еще? Да! Этот чухонец, граф, сухопутный моряк!

– Он и русского языка не знает, – добавил Шереметев.

– Его на флот не пустили!

– Генерал Бискупский...

– Могу сказать, – вступил в разговор Лукомский. – Ему дела до России, как до Абиссинии.

– Красавчик!.. И мезальянс с этой певичкой Вяльцевой, вспомните! Он давно сам себя скомпрометировал! – послышались голоса.

– Между прочим, – закончил Лукомский, – весьма характерен и другой факт. Он, Врангель, Скоропадский – однополчане, все офицеры лейб-гвардейского конного полка.

– И все – немцы! – воскликнула Анастасия.

– Ну, почему же немцы? – удивился великий князь.

– Да по всему! – отрезала жена. Немцы и немцы!

Против такой убедительной логики возразить было трудно.

– Князь Ширинский-Шахматов, – читал список Оболенский, – сенатор Корейво, граф Остен-Сакен, газетчик Снесарев...

– Продажная душа! Такого и за две копейки любой купить сможет! – закричала потерявшая над собой контроль Анастасия и, не ожидая грубого окрика мужа, которого знала достаточно, быстро вышла из столовой.

– Господа! – великий князь снова встал, выпрямился, но сделал паузу, ожидая, пока за женой закроется дверь. – Сообщаю, что я намерен действовать. Наш адмирал совсем потерял голову. Ему, пьянице, на бочке только и плавать. Мы должны остановить его. И обдумать план немедля. Прошу проследовать в кабинет. Необходимо подвести итоги. Сделав шаг, Кирилл, несомненно, пойдет дальше.

– Позволю спросить, что имеет в виду ваше императорское высочество? – осторожно спросил Трубецкой.

И тут, нарушая этикет, за хозяина внезапно ответил барон Вольф – голосом спокойным и уверенным:

– Он объявит себя императором России. И доберется до денег, принадлежащих Романовым. Да-с, господа. У кого власть, у того и деньги. У кого деньги – у того и власть. Это мнение, не раз проверенное историей.

Гости перешли в кабинет – большую комнату с двумя окнами и застекленной дверью, выходящей на зеленую площадку, имевшую справа плавный пандусовый спуск. На площадке были высажены кусты и деревья, стояли несколько плетеных кресел и круглый столик со стульями под матерчатым грибком, где князья, если позволяла погода, пили по вечерам чай с вареньем.

Три стола находились в кабинете. Первый, рабочий, напоминал стол в Ставке верховного главнокомандующего в Барановичах. Второй, с лампой, блокнотами, карандашами, папиросницей и пепельницей. – посередине кабинета, на большом ковре, окруженный тремя глубокими кожаными креслами. В углу – двухтумбовый стол с документами и корреспонденцией. Рядом – книжный шкаф. На стенах – виды России в гравюрах и литографиях. К чему такое количество столов в одном помещении, – не знал никто. Все же он был чудной, «дядя Николаша»...

На совещании решили: великий князь выступает с протестом против узурпаторских действий Кирилла («Кирюха» есть повелитель банды пьяниц и дураков», – прозвище данное противнику, употреблялось все чаще и чаще), обращается с письмом о необходимости совместных действий к матушке-императрице. Верным соратникам Николая Николаевича поручается налаживание связей с монархическими кругами. Общие усилия «николаевцев» должны быть направлены на разоружение и перевербовку «кирилловцев».

Барон Вольф решительно напомнил о Врангеле и получении возможно большего количества денежных сумм – задаче наипервейшей. И заметил с усмешкой: «Филипп Македонский считал, что даже осел, нагруженный золотом, может перешагнуть стены любой неприступной крепости».

Высказывание знаменитого грека, прозвучавшее несколько двусмысленно (почему осел? Имел ли барон в виду нечто конкретное?), задело собравшихся. Но каждый успокоил себя: к нему это не относится, у Вольфа в голове на первом месте всегда деньги. Финансист! Они всегда себя умнее остальных считают...

Проводив гостей, Николай Николаевич сел за рабочий стол и задумался. Его мысли были далеки от того, что он должен написать Марии Федоровне. Он вспомнил утреннюю прогулку, тревожный крик птицы, свои тяжелые предчувствия, которые – увы! – сбывались. В прежние времена при его дворе обязательно находился святой, предсказатель, гадатель по звездам или по травам и болотной воде, с которым можно было посоветоваться, найти успокоение, укрепить веру в себя. Теперь такого целителя около него не было.

Мысли о деле, ради которого он сидел за письменным столом, разбегались, улетучивались. Он уже забывал о совещании и том, ради чего все еще находится в кабинете. Пугающая тишина окружала великого князя. Его словно окутали ватой, не пропускающей звуков. Может, он спит? Да и жив ли он? Где он, в чьем доме? В чьей стране?.. И вдруг в полной тишине возник, стал приближаться и нарастать знакомый, страшный птичий крик: «пи-и-ить!», «пи-и-ить!» Николай Николаевич почувствовал: немедля должен встать, спуститься на первый этаж, выйти в парк. Да что же это, господи?! Он истово перекрестился на угол, где висела его старая, походная икона. В этот момент, постучав, вошел адъютант.

– Где вы пропадали, Оболенский? – произнес мирно Николай Николаевич, надеясь, что с приходом адъютанта страхи и видения исчезнут.

– Ваше императорское высочество. Я стучусь уже в который раз! Полагал, вы отдыхаете. Может быть, заснули. Пришел князь Белопольский.

– Проси, проси же! – оживился великий князь, думая: «Вот кто поможет написать письмо Марии Федоровне». – Введи, – Николай Николаевич кивнул на стеклянную дверь, пояснил: – Лишние глаза мне не нужны сейчас.

Через минуту на зеленой площадке показался Вадим Николаевич. Но он ли это? Перед великим князем стоял худой, состарившийся бородатый господин, в великоватом ему, несколько подержанном костюме, с морщинистым лицом и руками, благоговейно прижимающими к груди соломенную шляпу. Николай Николаевич милостиво протянул руку, и князь Белопольский, склонившись, пожал ее с чувством глубокой благодарности.

– Куда вы исчезли, князь Белопольский?

– Все вояжировал, ваше императорское высочество, – с нескрываемой признательностью за прием и беседу, которой его удостаивали, ответил Белопольский: – Белград, София, Берлин. Имел искреннее стремление примкнуть к монархическому движению. Но мое прошлое, полное ошибок молодости... Его никто не забывает, к сожалению. И повсюду я как белая ворона.

– Да, да, это так, – наставительно произнес великий князь. – Поистине вы долго пребывали как путник, заблудший в пустыне. Как солдат, отбившийся от своего полка. Такое сразу не забывается.

– Справедливые слова. Мне возразить нечего, ваше высочество.

– Древний род, давший родине столько достойных имен, столько доблестных офицеров... Светлый человек, приближенный ко двору... Фу! Как это возможно?! Еще шаг в либеральном болоте... Да вы чуть не социал-демократом были готовы себя объявить! Связали имя свое с думцами, с самим Милюковым и его присными... Раскачивали вековые устои государства нашего, трон царский. И когда?! Когда весь русский народ боролся с врагом, не щадя и жизни своей.

– Вы правы, правы абсолютно. Но повинную голову и меч не сечет. Я перед вами, ваше высочество. Возьмите хоть и мою жизнь, располагайте мною полностью.

– Я – солдат, князь. И прошу простить мою резкость. Я не люблю перебежчиков, – Николай Николаевич сделал вид, что задумался, и сурово посмотрел на спутника.

– Вы вправе судить так, – совсем смешался Белопольский, понимая, что от нынешнего разговора целиком зависит его эмигрантское будущее. – У меня нет слов, нет оправданий. Только одна просьба – поверить в мою искренность, ваше высочество. Сама жизнь раскрыла глаза мои! Словно пелена с них упала, я проснулся зрячим и увидел подлинное место свое. Мой долг – служить лишь монархической идее. И я вернулся с повинной головой, готовый безропотно принять любую кару.

«А ведь он краснобай порядочный», – мелькнула мысль, и Николай Николаевич тут же подумал о том, что Белопольский, спасенный им, может стать верным, до своей жизни преданным ему слугой. Остановившись и грозно посмотрев сверху вниз, он будто смилостивился и сказал с некоторым даже пафосом:

– Вы правы, князь. Прочь сомнения, колебания. Ваше место тут. Я зову вас к борьбе – становитесь под мои знамена. Служите им верно и самоотверженно.

– Благодарю, благодарю вас, ваше высочество. Клянусь, я оправдаю ваши надежды, – осчастливленный Белопольский несколько раз поклонился и даже как-то странно шаркнул ногой, словно желая таким образом подкрепить свои клятвы.

– Если помыслами вашими ведает Бог, и он наставил вас, верю, вы сумеете стать на верный путь и очиститься от скверны. Вы человек нашего круга, вы были больны, не иначе. Эти думские кампании, якобинские злобные статьи и речи против государя... Что это, как не тяжелая болезнь?!

– Полностью согласен с вашим высочеством. Смею уверить, ваш диагноз подтверждается полностью. Ваше поразительное проникновение в суть явлений, в души человеческие... Они потрясают! Болезнь сжигала меня. Я был как безумный. Много лет я брел во мраке... Но тут... Ваши милостивые слова... Надежда, которую я получаю... Ваше благородство и порыв милосердного человеколюбия... рождают веру, что я могу еще возвратиться на путь истинный. Благодарю! О, как я вас благодарю!

– Хорошо, хорошо, – уже тяготясь этим говорливым господином, сказал Николай Николаевич. – Я принимаю вас в число своих сторонников. Тут вы имеете возможность показать все свои способности полностью.

– Этот час я не забуду! Вы спасли меня, ваше высочество. Я готов быть подле вас в любом качестве. Я – преданный слуга ваш!

– Рад... Весьма, – сказал хозяин Шуаньи, беря гостя под руку и ведя его по зеленой площадке. – У нас тут, знаете ли, новости.

– Наслышан, ваше императорское высочество. Поэтому и примчался с надеждой. – Он улыбнулся. Во рту у него зияла дыра – не хватало двух передних зубов, верхнего и нижнего.

– Благодарю, князь. Не сомневался, да-с. А у меня к вам дело. Нужно составить от моего имени два письма – вдовствующей императрице и Врангелю. Могли бы вы оказать мне содействие?

– Отдаю себя в полное распоряжение Вашего высочества. Я готов, разумеется, и сейчас.

– Тогда не будем терять ни минуты, – наставительно сказал Николай Николаевич, – прошу, князь...

4

Если царей нет долго, их привозят из других стран. Они штурмуют чужие столицы во главе своих армий. На худой конец их просто выдумывают.

Пока великие князья Николай и Кирилл собирали сторонников и дискутировали, кто вправе занять русский императорский престол, из небытия появилась первая претендентка. Впрочем, она появилась несколько раньше, но покровители не торопились «обнародовать» ее: ждали благоприятного момента, обрабатывали нужных людей – готовили почву. Надо было действовать беспроигрышно, наверняка. Ибо речь шла не только о власти, речь шла одновременно и об огромных деньгах династии Романовых, хранящихся в европейских и американских банках. Точная сумма вкладов неизвестна, скрыта. Но заинтересованные лица знали: игра, как говорится, стоила свеч...

На сцену выводится «чудом уцелевшая от гибели» великая княжна Анастасия Николаевна, дочь Николая II. Именно выводится, ибо следы ее обнаруживаются еще в конце февраля 1920 года...

Согласно документу берлинской полиции 17 февраля в восемь утра патрули извлекли молодую женщину из Ландверканала близ Бендлербрюкке. Она была одета в холщовую рубашку, черное платье и высокие сапоги. Обер-инспектор Гейнц Грюнеберг рапортовал об этом по начальству, известил и городские газеты. Два врача освидетельствовали неизвестную и, признав ее душевно-больной, поместили сначала в госпиталь «Элизабет», а затем в дом умалишенных в предместье берлина Дальдорфе.

Полтора года самоубийца пребывала в безвестности. Затем произошел эпизод, который и стал причиной дальнейших событий. Надзирательница больницы Вейц принесла в комнату, где лежала спасенная, немецкий журнал «Иллюстрирте цейтунг» от 23 октября 1921 года, на первой странице которого был напечатан портрет трех дочерей последнего русского императора, в том числе и великой княжны Анастасии. Там же, в статье под интригующим заголовком «Правда об убийстве царя», высказывалось предположение, что Анастасию спас от расстрела и вылечил от ранений какой-то крестьянин. Соседка по палате Мария Пойтерт обнаружила поразительное сходство той, что находилась рядом, с дочерью русского монарха.