Текст книги "Соль чужбины"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

– «Кирюха» и жену взял по образу и подобию своему – отнюдь не с установлениями придворного этикета, – сказал Николай Николаевич. – Парочка! Выставляют Романовых на осмеяние целому свету, – в его голосе прозвучало нескрываемое торжество.

– Да, – согласился Белопольский. – Ошибка непростительная, ее результаты скажутся незамедлительно. Самозваный «император» потеряет много сторонников. К тому же полное финансовое банкротство, ваше высочество.

– Пожалуй, – согласился великий князь. – Но что отсюда следует? Какие наши действия, вы полагаете, должны иметь место?

Вопрос, заданный столь неприкрыто, удивил Белопольского: он был не свойствен великому князю, который, хоть и щеголял принадлежностью к воинству, имеющему обо всем четкое мнение, предпочитал до последнего времени скрываться за расплывчатыми формулами «вождя-подвижника» (как окрестил его «марксист-монархист» Петр Бернгардович Струве), который лишь ждет, когда призовут его повелевать Россией. «Что же произошло? – думал Белопольский. – Неужто он решил, что настало время действовать?» Следовало в этом убедиться, а потом давать советы – раз их ждут от него. Белопольский выдержал паузу, будто задумавшись, и правильно – хозяин Шуаньи, словно пожалев о преждевременно вырвавшихся словах, сказал иным, совершенно будничным тоном:

– Врачи меня в полон взяли. Утверждают, переутомление. Предписывают полный отдых. Пугают. Думаю, может, поехать в Швейцарию? Возьму секретаря, лакея – и на Женевское озеро или еще куда-нибудь... Вернусь месяца через два-три. Разве я опоздаю к чему-то?

«Вот оборотная сторона медали и новый вопрос. Придется давать ответ», – подумал Николай Владимирович спокойно, ибо ответ, как говорится, был у него уже на кончике языка:

– Вы знаете, ваше высочество, мое мнение. Я – за действия! А особенно теперь, после дипломатического провала противников. Следует воспользоваться благоприятным моментом. Бог за вас! Следует сделать заявление.

– О чем же? – перебил великий князь, остановившись и зорко вглядываясь в лицо Белопольского.

– О взаимоотношениях членов российского императорского дома – верном пути, по которому ваше высочество поведет верноподданных. О завоевании права выступить от имени русского народа.

– Я понимаю вас, князь. Кроме «кирнлловцев» есть еще группы. Эти выступают с просьбами принять на себя корону Марию Федоровну.

– Вдовствующая императрица-мать и передаст ее тому, кого сочтет достойным преемником власти. Или новый монархический съезд определит.

– Съезд? Хм... Снова вселенское собрание болтунов. Может, лучше представительное военное совещание?

– Дело военных – война. Простите, ваше высочество. Я человек статский и поэтому мыслю несколько однобоко. К тому же недостаточно осведомлен о конечных целях вашего высочества. Вы полагаете, военная диктатура?

– Я думаю, – значительно и важно сказал великий князь. – Вот и вы призываете меня к поспешным действиям. Но я думаю... В ближайшие дни у меня совещание. Самые приближенные военачальники: генералы Кутепов, Миллер, Лукомский, Богаевский, Эрдели («Врангеля не назвал! – отметил князь Белопольский. – Барон отодвинут от дел окончательно. Жаль, жаль: торопятся».) Цель – объединение наших группировок, привлечение в РОВС лучших сил, начало интенсивной антисоветской работы групп, находящихся за границей. В том числе и Нечаевского корпуса в Китае. Новые назначения в среде командного состава. Формирование специального Совещания при... – Николай Николаевич задумался, как бы сказать половчее, но, не придумав ничего для маскировки, закончил: – При мне, как руководителе штаба. Вы что-то хотели сказать, князь?

– Нет, ваше высочество. Я весь внимание. Смею думать, конечная цель – интервенция против Советов?

– При одном условии: если какая-то часть России заявит о своем желании принять мою власть. Интервенция – не то слово. Я не допущу кровопролития. Точно так же, как не приму верховной власти без решения Земского собора.

– Отношение Совещания к великому князю Кириллу – будет ли позволительно узнать?

– Полное неприятие новоиспеченного «государя». Никаких компромиссов. Никаких открытых программ, – разглагольствовал все громче Николай Николаевич. – Надо повести дело так, чтоб вся программа мыслилась как бы в несколько отдаленном будущем. А пока мы выдвигаем лишь лозунг освободительного движения. Государственное устройство – дело самой России, не отдельных эмигрантских партий или групп. Вы согласны, князь?

– Абсолютно, ваше высочество!

– Мое кредо – государственный бескровный переворот, – продолжал Романов. – На первый период Советы – разумеется, без большевиков! – сохраняются. Разве я не посвящал вас? По-моему, посвящал.

– Вы запамятовали, ваше высочество.

– А? Да!.. Ну, вот. Советы сохраняются. Я – диктатор. При мне Директория из шести человек – орган исполнительный, и Сенат, имеющий совещательные функции... Вернемся, князь. Я несколько устал, – он закашлялся внезапно и, постояв, несколько метров прошел молча, собираясь с силами и мыслями, потом сказал, отделяя слово от слова, будто ему не хватало воздуха: – Армия... именуется Красной... Офицеры остаются... на постах... Давайте... присядем, князь.

– Извольте. Вам нехорошо, ваше высочество? Может, доктора?

– Сейчас... пройдет. Доктора к... чер... ту! – великий князь, откинувшись на спинку скамейки, снова замолчал. Глаза его были закрыты, но бледность уже проходила, лицо обретало краски. – Простуда, – сказал он, устыдившись своей слабости.

– В таком случае вам надо ехать в Швейцарию, ваше высочество.

– Возможно... На чем я остановился?

– На армии. Но, вероятно, в другой раз?

– Пустое! На Красной армии – да! Но без комиссаров, конечно. Командиров оставляю только лояльных... Только!.. Со временем созыв Земского собора. Представители всех сословий. Собор избирает достойного России царя. Вот так, князь. Что скажете?

«Интересно, кто автор и вдохновитель этой «стройной» и малореальной программы? – подумал Белопольский. – Неужели Петр Бернгардович Струве? Слишком примитивно: Струве – политик, ученый, знающий эмиграцию. Год ведь двадцать пятый на дворе. Нет, не Струве. Но кто? Кутепов? Почему решил опробовать все это на мне? Доверяет? Или не доверяет этим бредовым идеям?»

– Трудно сказать, ваше высочество, – ответил он, придавая голосу спокойную весомость. – В целом план представляется мне перспективным, но требующим внимательнейшего изучения всех деталей.

– Так, так... Уходите от ответа, – великий князь, ожидавший, вероятно, шумных восторгов, посуровел.

«Что на уме, то на лице!» – вспомнил Белопольский и решил тут же исправить промах.

– Никак нет, ваше высочество! Привлекает меня в вашей военно-стратегической разработке гениальное перенесение, так сказать, главного удара. Не замечая самоиспеченного самодержца, игнорируя его, вы переносите свою деятельность непосредственно на Россию. Этот талантливый ход достоин высочайшей оценки. Не побоюсь преувеличения, наполеоновский ход, ваше высочество. Прост, дальновиден, эффектен – его по достоинству оценят друзья России и наши потомки!

«Не перегнул ли? Нет, в самый раз. Дюк доволен».

– Если будет угодно вашему высочеству, готов и я руку приложить. В меру своих сил и способностей по части гражданского плана, разумеется. Используя ваше доверие, за счастье почту.

– А что ж?! Пожалуй, – милостиво улыбнулся великий князь. – Недаром на Руси говорят, одна голова хорошо, а две – лучше.

«Чья же все-таки эта первая голова? – беспокоила неотвязчивая мысль. – Кого имеет в виду? Не себя ведь? Но разве спросишь? И разве ответит правду?»

Внезапно кусты позади зашелестели. На аллее, перед скамейкой, появился средних лет отличной военной выправки человек с черной повязкой, закрывающей правый глаз. Сказал, вытянувшись по стойке «смирно»:

– Осмелюсь помешать-ссс, ваше имп-соч-во! Генерал Кутепов-ссс прибыли.

– Идите, подполковник, идите, и передайте: пусть генерал работает, – милостиво приказал Николай и, проследив, как тот уходит, чеканя шаг, сказал, обращаясь к Белопольскому: – Теперь я за каменной стеной: сам Александр Павлович ставит мне охрану. Еженедельно приезжает из Парижа, инспектирует. Устраивает ложные тревоги. И знаете, все отлично! Отличные воины – преданные, выученные, тренированные.

«Неужели автор плана все же Кутепов? – не оставляла прежняя мысль. – «Герой Перекопа, Галлиполи и Тырново» на такое не способен: у него политический кругозор на уровне полицмейстера, военный – как у батальонного командира. Кутепов ни при чем...»

– Александр Павлович рекомендует мне небезызвестного Конради, преданность и храбрость которого гарантирует. Взять? Ваше мнение, князь?

– Я бы не нанимал убийцу, – сказал Белопольский и, спохватившись, поспешил добавить: – Из политических соображений, ваше высочество. Мнение общества... Европы.

– Умерщвление большевистского комиссара не считаю убийством, – наставительно произнес Николай Николаевич. – Впрочем, возможно, вы и правы. Я подумаю.

По аллее к ним приближался генерал Кутепов. «Даже так, без вызова, – изумился Белопольский. – Свой, человек в Шуаньи». Александр Павлович, чуть располневший, казался отлитым из чугуна. Он расточал спокойную уверенность.

– Ваше высочество, – быстро сказал Николай Вадимович. – Вы давно не принимали генерала Врангеля?

– Барон не частый гость Шуаньи. А что?

– Настоятельно рекомендую привлечь и его к рассмотрению военной части вашего плана.

– Военной? – даже как бы удивился великий князь. – В моем плане нет никакой «военной части». С чего вы взяли?

Кутепов подошел к скамейке.

– Не могу больше удерживать вас, князь.

Белопольский поспешно откланялся.

3

РОВС, руководимый от имени Николая Николаевича Кутеповым, начинал свои боевые действия не слишком успешно. Первая акция, намеченная на сентябрь 1925 года, – организация убийства Чичерина, поехавшего лечиться за границу.

После окончания работы Генуэзской конференции нарком иностранных дел Советской России однажды уже счастливо ушел от покушавшихся. Вторая атака ставилась шире, профессиональнее, привлекались значительные силы. По замыслу контрреволюции, это убийство должно было стать не только демонстрацией силы новой организации, но и достойным ответом французскому правительству, установившему дипломатические отношения с СССР. Ударом на удар!

Акцию возглавил небезызвестный Георгий Евгеньевич Эльвенгрен^{[34], хотя номинально главой террористической группы числился генерал Юрий Федорович Волошинов. Третьим был князь Владимир Вяземский – бывший кавалерийский офицер, приближенный князя Михаила Александровича, ныне содержатель бара в Ницце. В запасе находился генерал Топорков – командир Атаманского пола, однокашник Эльвенгрена по Николаевскому училищу. Связь с Кутеповым шла только через Эльвенгрена, который поселился в Монте-Карло, в пансионе «Hotel de la Terrasse» доктора Габриловича.}

Газеты сообщили, что Чичерин прибыл, поселился в Нейи, в отеле «Maritime». Агентура подтвердила эти сведения, но, когда стали проверять через полицию (!), оказалось, комиссар живет в лечебном заведении в пятнадцати верстах за Тулоном.

Террористы решили побывать там. Утром Волошинов на мощном автомобиле марки «Роше и Шнайдер» ждал группу на площади у Ниццского вокзала. Он сообщил: на проведение операции нм получено две тысячи франков. Тут расходы на машину и отель, на быстрое и хорошо организованное отступление после завершения операции место приготовлено. Полиции опасаться не нужно. В случае ареста организацию называть не следует – их действия лишь месть русских патриотов большевикам.

Решили ехать в Тулон. По дороге посетили генерала Топоркова в Каннах. Он подтвердил: «Чичерин рядом. Чего вы смотрите?» – «Не беспокойтесь, генерал, – ответил Волошинов. – Необходимые меры предпринимаются».

Из Канн террористы поехали в Сан-Рафаэль, задерживаясь по пути у различных дач и пансионов, разведывая, не остановился ли там Чичерин. Никаких результатов! Переночевав, группа отправилась в сторону городков Сан-Максим, Борн и Нейи. В Нейи прибыли в два часа пополудни. На улицах царила дремотная тишина. Отсутствие нарядов полиции и секретных агентов охраны укрепило террористов в мысли, что Чичерина здесь нет.

Подъехали к отелю «Maritime», расположенному довольно далеко от городка и соединенному с ним узкой дорогой. Выведя их к берегу, дорога пошла вдоль садов, задами домов и отелей, выходящих фасадами к морю. Оставив машину на площадке у отеля, убийцы заняли круглый столик под тентом, заказали вермут, закуски и принялись наблюдать. Через полчаса им стало ясно, что в гостинице остановилась важная особа. По улице стали медленно прохаживаться парами агенты, вдоль ограды и ворот встало четверо. Как только Волошинов, Эльвенгрен, Вяземский и двое их людей сели за столик, из подъезда вышел какой-то человек и, не скрываясь, принялся их пристально разглядывать. Вскоре они заметили, что за ними наблюдают и из окна фасада отеля, расположенного «покоем». Соседний столик заняла излишне шумная ватага иностранцев. Все это представлялось весьма необычным и заставило террористов насторожиться. Волошинов направился в отель узнать, есть ли свободные комнаты. Портье любезно ответил ему, что сколько угодно, а затем, догнав уже возле столика, извинился: он ошибся и просит прощения, ибо все номера оказались занятыми.

– Не подвели ли вас, генерал, друзья из полиции? – заносчиво спросил Эльвенгрен Волошина.

– Что вы имеете в виду? – с обидой ответил генерал.

– То, что в Тулон нам ехать нет смысла.

– Можете не ехать!

– Дело в другом, – Эльвенгрен старался сохранить спокойствие.' – Подозревает ли полиция о мотивах нашего путешествия? Нам нет смысла горячиться. Надо думать.

Пока они совещались, что делать дальше, на улице показался лимузин, двигающийся с большой скоростью. Сделав полукруг, автомобиль круто остановился перед главным подъездом. Быстро вышел Чичерин, с ним еще двое, и скрылись в отеле. Эльвенгрен узнал народного комиссара. Ошибки быть не могло. Его внезапное появление ошеломило ровсовцев. К тому же еще два агента полиции заняли соседний столик, заказали кофе, откровенно разглядывая русских. Террористы смешались, опасаясь, что полиции известен их замысел и сейчас их арестуют. Наскоро расплатившись, они кинулись к автомобилю и умчались, отложив проведение операции по ликвидации Чичерина до следующего раза...

...Вторая акция ровсовцев – покушение на советского полпреда Берзина в Вене – провалилась так же в сентябре 1925 года. Полиция была предупреждена кем-то о зреющем белогвардейском заговоре. Аресту подверглись бывшие врангелевские офицеры: Булагин, Вихнов, Дельвиц, Шевченко, руководимые бывшим полковником Федором Петровичем Бородиным, снабжавшим группу деньгами и фотографиями Берзина. Окончивший в свое время школу прапорщиков, Бородин служил у генерала Дроздовского – начальником связи полка, затем командиром отдельной инженерной роты – у Витковского. Теперь, именно через Витковского, он и выполнял распоряжения Кутепова. Вина арестованных считалась доказанной. Печать била тревогу: в судебных материалах имелись данные об одновременном нападении ровсовцев на парижское и римское полпредства Советской России...

Значительная роль в срыве первых терактов «Российского воинского союза» принадлежала «Доктору» и его товарищам. Они обратили внимание Центра и на поддержку, которую оказывали РОВСу разведывательные службы Англии, Франции, Польши. Замелькали в газетах сообщения о панихидах по погибшим неизвестно где (ясно – в СССР) белым офицерам, которых еще несколько месяцев назад встречали на улицах Парижа и Берлина, в Белграде, Софии, Праге и Будапеште.

В Центр было сообщено о появлении в Берлине и Хельсинки Станислава Игнатьевича Издетского, вскоре вновь исчезнувшего. Сообщено, к сожалению, поздно. Теракт был произведен в Москве...

Едва Монкевиц вернулся в Париж, он тут же был принят в штабе РОВСа на рю Колизе генералом Кутеповым.

Николай Августович докладывал о положении руководимых им террористических групп, засланных в Совдепию. Хвастать было почти нечем, группы проваливались одна за другой – точно их выявление кто-то предсказывал и вычислял заранее.

Кутепов нервничал: сегодня ему предстояла поездка в Шуаньи к Великому князю, а говорить, в сущности, было не о чем. Однако своего «козырного туза» Монкевиц все же приберег для эффектного финала доклада. И знал: его сообщение исправит настроение начальника... Пока же он терпеливо выслушивал попреки и насмешки. Кутепов нервничал. Еще пятнадцать минут – его терпение окончательно иссякнет, и он начнет грозить увольнением «за штат». С возрастающей неприязнью Кутепов смотрел на подчиненного, думая над тем, что хорошо было бы этого косого ловкача с хорошей военной выправкой и манерами сиятельного вельможи не просто прогнать от себя и лишить должности (это все равно рано или поздно придется сделать), но самого послать в Россию. Во главе очередной пятерки. И не с инспекцией, а с обычным боевым заданием: пусть покажет, каков он террорист, если организатор никудышный. Умение Монкевица хорошо пожить в любых условиях Кутепов знал и мирился с этим лишь потому, что Монкевиц, заведуя отделом штаба главкома, охотно пошел на соглашение поменять хозяина и «освещать» Врангеля. Но и тут ротмистр Знаменский сообщал больше, чем десять Монкевицей. Поэтому Николаю Августовичу и приказали заняться подготовкой и формированием отдельных групп, засылаемых в Россию. И вот – пожалуйста! – у господина полковника, как оказывается, полный провал. Он не готов к работе в новых условиях. Надо от него избавляться, пора. Группы – из самых, пожалуй, надежных – попадают в руки большевиков одна за другой. Следует и в этом разобраться: не пробрался ли в РОВС предатель, прыткий большевичок из совнародовцев, коминтерновцев и как их еще там? Может, и у самого Монкевица рыльце в пушку? Нет, это маловероятно! Полковник вполне доволен своим нынешним положением, которое дает ему и определенные деньги из двух «карманов», и положение довольно независимое – при полном отсутствии какой бы то ни было опасности. И чтоб бывший начальник дивизии продался большевикам? Зачем? Отчего? Нет, маловероятно.

– Ну-с, полковник, – сказал Кутепов грубовато, с едва скрываемой угрозой. – Доклад ваш, как я полагаю, подходит к концу и все на той же ноте? Хвастать нечем, а? Обидно, очень обидно.

– Позвольте не согласиться с вами, ваше превосходительство, – вдруг переменив интонацию, нахально сказал Николай Августович. – Имеется и другой факт. Нами обезврежен красный агент, долгое время работавший в вашем штабе. Еще с войны в Крыму, ваше превосходительство. Вы не раз, смею думать, видели его, разговаривали, давали поручения.

– Я?.. Кто? – Кутепов хотел вскочить, но сдержался: в том, что докладывающий долго стоял перед ним, уже демонстрировалось его недовольство, его нерасположение. – Как фамилия? Кличка? Номер? Черт знает что! Говорите!

Монкевиц, торжествуя, перегнулся и положил на стол перед генералом орден Красного Знамени и фотографию красного командира рядом с молодой красивой женщиной, темноглазой и темноволосой, с толстой косой, обернутой вокруг головы. Кутепов узнал мгновенно: капитан Корниловского ударного полка, прикомандированный затем к штабу его корпуса, офицер для особых поручений. И фамилия вспомнилась сразу – Калентьев Глеб Григорьевич. Или Георгиевич? Но Калентьев – точно. Он и в Галлиполи был, и в Софии. А потом внезапно исчез в одно время с Перлофом. Тогда почему-то не нашлось времени разбираться с этим, передоверил штабу главкома... Так ничего и не узнали, дело ушло в песок. Может, ошибка, на которой и играет теперь Монкевиц, чтобы оправдаться в своей бездеятельности?

– Это капитан Калентьев, – сказал Кутепов спокойно. – Знаю его как хорошего и исполнительного офицера.

– Тут совсем другая фамилия, ваше превосходительство. – Монкевиц положил на стол служебное удостоверение, сказал медленно и со значением: – Усков Глеб Николаевич. Чекист. И не рядовой.

– Постойте, постойте с вашими спектаклями, Монкевиц. Докладывайте как положено.

– Потребуется определенное время. Боюсь задержать...

– Садитесь. Говорите – подробно и доказательно. Речь идет о... Вы понимаете? Ваша служебная карьера. Вы рискуете, Монкевиц.

– Я ничем не рискую, ваше превосходительство. Я – участник событий, разыгравшихся в Москве.

– В Москве? – еще больше поразился генерал... – А вы как оказались в Москве?

– Внезапно заболел ротмистр Никольский. Он должен был идти на встречу с известным вам Издетским. Времени для подготовки замены не было. И я пошел сам, – полковник сказал это не без гордости. – Однако не хочу отвлекать деталями внимание вашего превосходительства.

– Как это – деталями?! Почему не поставили в известность меня? – уже несколько смягчившись, пробурчал Кутепов.

– Вы были в Венгрии, ваше превосходительство. Затем, как стало известно, направились в Софию. Я не имел права задерживать операцию.

– Итак, вы посетили столицу Совдепии. Что ж, рассказывайте о тех событиях. Готов выслушать все. Старайтесь не упустить ни одной важной детали. Итак.

– Все же не смею занимать внимания вашего превосходительства. Одно из западных «окон»... поездка на телеге до железнодорожной станции и далее – варварским поездом. Короче, я прибыл в Москву.

– Ваши впечатления о Москве.

– Признаться, я несколько... Как бы это сказать? Был ошеломлен, поражен, что ли. Нэп, введенный Ульяновым, помог большевикам довольно крепко встать на ноги.

– Как это вы поняли? За один день? Вы проницательны, полковник, – Кутепову был снова неприятен поворот, который принимал разговор, но полковник, казалось, не заметил и этого.

– Конечно, два дня – мало, ваше превосходительство, – сказал он так, будто от его наблюдательности в данном случае зависела его честь разведчика. – Но глаза никогда еще не подводили меня. Люди на улицах, движение транспорта и обилие моторов, магазины, торгующие весьма бойко разнообразными товарами, общее настроение толпы, наконец...

– Хорошо, хорошо, полковник! Никто не сомневается в вашей прозорливости и способностях. Попрошу вас эти соображения изложить мне письменно.

– Слушаюсь!

– Переходите к сути рассказа, – милостиво кивнул начальник РОВСа. И заключил, придав лицу обычное, хмурое выражение: – Информативно. Самое главное.

– Мне удалось через «Беспалого» установить контакт с Издетскнм в тот же день. Встреча была назначена на Петровке, второй четный дом от Кузнецкого моста. В два часа пополудни.

– Рукой подать и до Лубянки, – не удержался от реплики Кутепов. – Москва вам мала показалась?

– Я тоже удивился. Однако, как показали последующие события, логика встречи именно в этом месте имела определенный смысл. Издетский, случайно встретив Калентьева, выследил его и принял самостоятельное решение ликвидировать.

– Эта неограниченная самостоятельность принимаемых решений... Хм... Хм... А если тот, которого мы называем Калентьевым, в свою очередь выполнял спецзадания РОВСа? И тут какой-то ротмистр принимает решение. Представляете, какая могла произойти накладка?! Я знаю Калентьева с девятнадцатого года – возможно, он выполнял даже лично мое задание в Москве? И тут Издетский... Решил сорвать его?! А?

– Ротмистр исключил ошибку. Он довольно долго следил за... – Монкевиц хотел было сказать: «за вашим эмиссаром», но раздумал, не желая еще более злить начальника, – ...за Калентьевым. Тот ходил на Лубянку ежедневно, как на службу. И потом – орден. Его удостаиваются наиболее преданные режиму большевики, выполнившие чрезвычайно важные боевые операции. И фотография. Слишком много совпадений.

– Приступайте же, наконец, к сути!

– Ровно в два я прибыл в назначенное место. Издетского не было. Меня это насторожило. Однако через пять минут он проехал мимо в открытом авто, за рулем, сделав вид, что меня не заметил. И вскоре тихо проследовал по Петровке в обратном направлении. Авто и его непонятные манипуляции насторожили меня еще более. И то, что с его стороны не было сделано никаких знаков для меня, хотя он не мог меня не видеть. Я уже собрался несколько отдалиться от места встречи, но тут заметил в третий раз его авто, на значительно большей скорости следующее в сторону Кузнецкого моста. У перекрестка Издетский, еще увеличив скорость, явно намеренно, сбил неизвестного в светлом костюме. Удар оказался настолько сильным, что человека отбросило с проезжей части. Он ударился о фонарный столб и потерял сознание, хотя, полагаю, был еще жив.

– Предполагаете или точно жив? – Кутепов продолжал почему-то гневаться, точно пострадавший действительно был его человеком и продолжал испытывать Монкевица.

– На какой-то момент Калентьев – а это оказался он – потерял сознание. Издетский сделал мне энергичный жест, чтоб я без промедления приблизился. Я выполнил его просьбу. «Помогите, быстро, – сказал он. Пока не собрался народ». – «Вы рискуете собою и мной, – шепнул я, поднимая тело. – Он не жилец».

Мы втащили пострадавшего в машину. Издетский вскочил за руль, и мы помчались Столешниковым переулком в сторону Тверской. Я обернулся. Калентьев не подавал признаков жизни, в углу рта застывала кровь. Я обратил внимание Издетского на опасность поездки по Москве – днем, с трупом – и на необходимость как можно скорей избавиться от него. Ротмистр свернул под арку. Мы оказались в глухом дворе. Издетский тотчас кинулся к Калентьеву и стал встряхивать его, повторяя: «С кем ты был связан у нас? Отвечай!» Он стал точно безумный, Издетский: он пытал уже мертвеца. Меня поразило лицо Калентъева-Ускова. Даже мертвое, оно сохраняло выражение покоя, жизнерадостности. И эти ямочки на щеках... Казалось, он смеется над нами.

– Ну, это лирика, полковник. Дальше!

– Мы оттащили труп в угол двора за кучу песка и поленницу дров и уехали. По пути договорились о встрече на вечер, о месте и времени. Я выскочил, не доезжая Тверской. И два дня ходил на встречи с Издетским, но он так и не пришел. А на третий день «Беспалый» принес мне их газету, она называется «Красной». Там было напечатано сообщение об аресте Издетского. Текст я запомнил дословно, ваше превосходительство. Цитирую: «Как установило следствие, задержанным оказался бывший жандармский ротмистр, сотрудник ОСВАГа и контрразведывательной врангелевской «Внутренней линии», ровсовец и террорист Издетский С.И. Он был послан в Москву со специальным заданием. Как признался Издетский, порученный ему теракт должен был носить чисто политический характер, стать демонстрацией силы новой антисоветской организации военной эмиграции, протестующей против нормализации советско-французских отношений...» Далее сообщалось, что враг советского народа и наймит империалистов был судим и приговорен к высшей мере наказания.

– Мир его праху, – сказал Кутепов и встал. Он подумал, что надо сказать что-нибудь еще, приличествующее случаю, не нашелся и вдруг спросил с прорвавшимся интересом: – А что, полковник, он действительно служил в жандармском корпусе?.. Н-н-да-сс... Распорядитесь, пожалуйста, от моего имени: необходимо дать в газете подобающее траурное сообщение по поводу ротмистра Издетского. Вы будете поощрены, полковник...

Из переписки Белопольских

«Дорогой мой и любимый мой дед!

Ты и представить не можешь, какое счастье испытала я, узнав, что ты жив, здоров и живешь в нашем старом доме. Слава Богу! Слава Богу! Я так захотела к тебе (тут я расплакалась, но немного – прости)... Мы так давно не говорили друг с другом, столько лет и событий прошло, что и не знаю, как обо всем написать. И даже с чего начать. Поймешь ли ты меня? Эмигрантская моя жизнь – ничего. У других хуже. Я в Париже. И отец по-прежнему в Париже, но видимся мы редко. Он снова монархист, как ты, вероятно, уже понял из его письма. Об Андрее и Викторе ничего не известно. Оба исчезли во время бегства из Крыма. Тщетно искала их в Константинополе. А уж потом, когда русские начали расползаться по странам всего мира, где искать? За Виктора я как-то спокойна. Он был хороший офицер, добрый командир, и солдаты его любили. А вот с Андреем могло случиться все, что угодно. Вспомни его нетерпимость, заносчивость, непримиримость в борьбе с «чернью», которую он и нам с тобой демонстрировал при последнем свидании. Молюсь за них обоих – лишь бы живы остались. Может, и суждено нам Богом встретиться дома. Вот был бы праздник! И подумать – уже радостно.

Дорогой мой дед! Я ужасно тоскую, мне плохо без тебя. Напиши о своей жизни, о России и Петрограде – я так буду ждать от тебя весточки, дни и часы считать, поверь! Пусть у тебя все станется хорошо. Здоровья, счастья! Того же и мне пожелай.

Любящая тебя Ксения».

«Дорогая и любезная моему сердцу внучка Ксения!

Не стану писать, как обрадовало меня твое коротенькое письмо. Каждое слово, каждую фразу я перечитывал. И тебя, многократно оплакиваемую, словно видел рядом с собой, разговаривал, вспоминал детство твое и юность, проведенную в Крыму. Какое счастливое время! А теперь мы оторваны друг от друга. О себе написала ты мало и глухо. И я мучаюсь неведением – как ты там, за границами? Какая ты теперь? Что случилось с тобой, когда, пренебрегши опасностями, кинулась в житейское море, подвергая себя смертельному риску? Богу было угодно послать мне испытание – ничего не знать о близких долгие годы. Я мог только молиться о спасении и благополучии своих внуков.

Прости великодушно мое старческое многословие и несдержанность. Я надеюсь, мы обменяемся еще не одним письмом и я доживу до того светлого дня, когда ты, Ксения, ступишь на родную землю. Предвижу счастливый час, когда смогу обнять тебя и мы вместе поплачем над ушедшими днями, которые принесли нам столько бед и горя.

Из рассказов твоего отца, полагаю, ты, конечно, знаешь все обстоятельства, последовавшие за нашим решением оставить Крым. Твои братья так и не сообщили о себе ни слова. Их судьба до сих пор неведома мне. Признаюсь, я поддался настроениям и желанию Николая, напуганного «зверствами» большевиков и общей атмосферой паники. Люди толпой бежали от неведомого, целиком завися от чужой воли, лишенные собственных мыслей и чувств. Разгул страстей, коварство, злоба, корыстолюбие, страх – все грехи человеческие – главенствовали в потоке, катившемся к черноморским портам. Твой отец князь Николай, которым я всегда гордился (хоть далеко не всегда оправдывал его взгляды и действия), тоже оказался человеком без чести... Мне и сейчас больно вспоминать все, случившееся в те кошмарные дни нашего бегства. Да, я бежал вместе с другими. Глаза мои были словно закрыты. Я мыслил оставить родину, за которую в иные, тяжкие времена не жалел и крови своей. А тогда?.. Да что вспоминать? Рвалось мое старое сердце...