Текст книги "Соль чужбины"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

Пользуясь нерешительностью и попустительством правительства Стамболийского (которого после Генуи правые газеты обвинили в сговоре с русскими большевиками), врангелевцы наглели: все больше укреплялись их связи с реакционными партиями и политическими лидерами, готовившими военно-фашистский переворот.

Врангель думал о сохранении боевых кадров, о максимальном сокращении реэмиграции. Он отдал распоряжение: применять к беглецам все средства, вплоть до устрашающего террора... чтобы деятельность Союза возвращения на родину не перекинулась на другие страны. В первую очередь на Королевство сербов, хорватов и словенцев...

3

По поручению совета общины русских казаков, живущих в маленьком сербском городке Сремска-Митровица, в Софию вызвался поехать Иван Сергеевич Хлусов. Когда друзья стали его отговаривать от рискованного странствия, Хлусов сказал: «Пусть я сгину, но узнаю: как там люди живут и что делают, чтоб всем нам по домам вернуться»... В Софии он довольно быстро нашел улицу Графа Игнатьева и дом под номером тридцать три. Приняли его хорошо, с почтением. В обеих комнатах было шумно, людно, стучала пулеметной дробью ремингтоновская машинка, хлопали двери, приходили и уходили посетители. Председатель Союза познакомил Хлусова с представителем Красного Креста – Корешковым. Не спеша, толково поговорили о жизни в постылой эмиграции, о трудной дороге домой. Дали ему устав Союза, объяснили: Союз зарегистрировал его в министерстве внутренних дел Болгарии, и посоветовали сделать то же в Белграде. Хлусов согласился, а Корешков предупредил: могут и отказать – Врангель в дружбе с королем Александром, следует провести разведку. Хлусов и с этим согласился: был он мужик спокойный, рассудительный, наделенный от природы казачьей сметкой.

Хлусов тяжелыми руками листал устав. Корешков, раскрыв какую-то страницу, читал: репатрианту разрешается беспошлинно провозить на родину – верхней одежды три предмета... постельного белья шесть смен... полотенец двенадцать... одеколона... перстней с камнями... колец... браслетов... золотых и платиновых изделий... книг и печатных изданий... золотой монеты и иностранной валюты... Иван Хлусов усомнился: уж не шутят ли здесь над ним? Но нет, широкое лицо Корешкова оставалось серьезным.

– Это какое же золото у нас, голоштанных? – спросил Хлусов. – Еще турки до нитки, почитай, всех обобрали.

– Может, не всех, – усмехнулся представитель «Совнарода». – Кой-кто на черный день и в мошну спрятал. Но имущество могут с собой везти, пропустят. Объясните там всем у себя в Сербии.

– На этот счет не беспокойтесь. Объясним, – твердо сказал Хлусов...

Приехав в Белград, Иван Сергеевич немедля направился в министерство внутренних дел, где его принял Вассо Лазич – секретарь отдела защиты интересов государства (проще сказать, департамента полиции). Он был любезен, внимательно ознакомился с привезенным уставом и обещал полную поддержку столь благородной миссии. Посоветовал вернуться домой: потребуется, вероятно, два – три дня для изучения и согласования нового документа.

Рано утром Хлусов был арестован на вокзале Сремской-Мнтровицы полицейскими агентами «по телеграфному распоряжению министерства внутренних дел, обвиняющему его в коммунистической пропаганде».

– Но я вчера был в министерстве! – изумился Хлусов. – У господина Лазича. Он одобрил...

Один из агентов сбил Хлусова с ног. На запястьях щелкнули наручники.

– Россия в руках коммунистов, а кто сманивает людей туда – сам коммунист, – назидательно проговорил второй жандарм, по-видимому, старший. – Идите, Хлусов.

В квартире у него был произведен тщательнейший обыск. Но и в Митровицкой тюрьме Иван Сергеевич продолжал думать, что произошло досадное недоразумение...

Его перевезли в Белград, в городскую полицию, где поместили в глухом каменном каземате без окон. Первый допрос проводили шеф полиции Любиша и правая рука начальника врангелевской контрразведки Климовича – полковник Тарасевич. Любиша предупредил с угрозой:

– Помните, Хлусов. У нас выкручивают руки, выламывают ноги и убивают, если арестованный пытается скрыть правду.

– За что я арестован?! – крикнул Иван Сергеевич. – Я не понимаю. Объясните же!

– Ты захотел, чтобы все русские покинули страну, приютившую вас, и переехали в красную Россию. Ты предал своих соотечественников, сволочь!

– Но, господин Вассо Лазич... Болгария, – нервно пробормотал Хлусов. – Они... Там... За что же меня?

– Ты – комиссар, красная свинья. Ты был в Москве и получил инструкции, – Тарасевич ударил арестованного по лицу. – С кем должен был здесь работать? С кем?.. Говори!

– Я не был в Москве. Я ездил в Софию. Клянусь, господин полковник.

– Я тебе не господин, сволочь! Говорит: «Ваше высокоблагородие».

– Невиновный я, ваше высокоблагородие. Чем хотите поклянусь: никакой я не агент. Я – казак, обо мне в Митровицах вам всякий расскажет.

– Ты – предатель! – повторил Тарасевич. – Русскую армию продал! – и, повернувшись к начальнику полиции, сказал устало: – У меня пока все, господин Любиша.

Вошли жандармы, начали избивать Хлусова...

Допросы и пытки продолжались ежедневно. Били по лицу, по телу плетьми из воловьих жил, ногами в пах и под ребра – доводили до потери сознания, до глубоких обмороков и уходили, оставив окровавленного. Иногда на несколько дней голого бросали в «челию» – сырой каменный мешок величиной не более квадратного метра. Тарасевич требовал выдачи всей организации по репатриации. Так продолжалось месяц. Ивану Сергеевичу казалось, он уже не чувствует боли. Палачи после зверских побоев стали обливать его холодной водой.

Спасли Хлусова земляки. Обеспокоенные его долгим отсутствием, они обратились к комиссару полиции. Про «дело» Хлусова узнала левая печать, готовая в канун избирательной кампании в Скупщину предать гласности любой скандальный провал правительства и прежде всего полиции. Несколько газет напечатали (без подписей!) письма земляков Ивана Сергеевича. Последовал приказ внутренних дел: произвести срочное расследование. Хлусов, давший подписку о неразглашении происшедшего, был выслан в Болгарию. Власти объявили: по проверенным сведениям Иван Сергеевич Хлусов жив и находится вне пределов Королевства сербов, хорватов и словенцев.

Союз возвращения на родину был образован также в Венгрии, но правительство и здесь быстро ликвидировало его, в течение нескольких дней арестовав всех членов правления.

В ЦЕНТР ИЗ БЕЛГРАДА ОТ «0135»

«3а беженцами, желающими вернуться на родину, в Софии ведет наблюдение контрразведчик поручик П.Никольский, В городской управе Белграда – бывший одесский сыщик, ныне полковник Е.Тарасевич и ротмистр И.Знаменский.

Врангель вновь укрепил связи с болгарским антиправительственным военным комитетом. Вернулись многие русские, депортированные в мае. Петряева встречали торжественно. Армии вновь переданы склады военного имущества. А. И. Гучков, поддерживая Врангеля из Берлина, 25 декабря пишет: «Насильственный переворот является единственным и последним средством спасти русские контингенты в Болгарии... и сегодня переворот еще возможен. Теперь или никогда».

Семнадцатого марта под номером 2104 издан секретный приказ от имени Ронжина, принадлежащий Миллеру:

«Генералу Полякову. В настоящее время во вверенный мне штаб поступают из Болгарии списки офицеров и солдат, которые, по имеющимся на месте сведениям, записались в большевистский Союз возвращения на родину.

Принимая во внимание: 1) что точное установление лиц, записавшихся в означенный Союз, является весьма важным в интересах армии и 2) что представляемые ныне списки, составленные на основании непроверенных и неполных сведений, в некоторых случаях даже без указания частей, в коих состоят подозреваемые, не дают возможности для окончательного суждения по этому вопросу и принятия соответствующих мер, в связи с этим – необходимо теперь же принять меры к установлению точного порядка при учете лиц, изменивших своему воинскому долгу, что в свою очередь дает возможность главному командованию применить в отношении их соответствующие меры воздействия. Полная безнаказанность в этом отношении может привести к неблагоприятным последствиям и лишить сдерживающих начал малоустойчивые элементы. Ввиду этого, по приказу главкома, прошу Вашего распоряжения о представлении всех сведений о членах, записавшихся в Союз и о безотлагательной и возможно полной просеке этих сведений, где личность каждого хорошо известна его сослуживцам по части и начальству. По собрании достаточных для окончательного суждения материалов Вам надлежит, по рассмотрении их, собственной властью разрешить вопрос о виновности подозреваемых, после чего... всю переписку об офицерских чинах и солдатах препровождать мне для исключения виновных от службы в дисциплинарном порядке властью главкома. Последнее правило надлежит соблюдать и в отношении офицеров, состоящих на беженском положении». Ронжин приказал: «В недельный срок предоставить список всех чинов группы, записавшихся в Союз, с подробной мотивировкой в отношении каждого лица для принятия его превосходительством решений». Подписано генерального штаба полковником Зайцевым.

От имени Полякова приказание немедля пошло по частям. Привожу приказ № 85, адресованный генералу Попову в Стару 3агору:

«Представить списки с подробно мотивированными сведениями не только на тех офицеров и казаков, фамилии которых значатся в списках, объявленных в нескольких номерах газеты «Новая Россия», но и записавшихся в последнее время в Союз возвращения. В будущем генерал приказал о каждом из записавшихся в Союз немедленно доносить в Управление. В приложении дан список лиц, возвращающихся на родину. Приказ подписан генерального штаба полковником Ситниковым». Врангель призывает: «Все больные и слабосильные могут вновь вернуться в лоно орлов, где получат приют для отдыха».

В Сербию прибыли Улагай и Кутепов. 8 ноября Врангель издает приказ о назначении Кутепова в распоряжение главнокомандующего. Кутепов продолжает интриговать. Посетил по «личным делам» Берлин, Будапешт, где встречался с Хорти. Его «лекция» в Монархическом совете посвящена положению в русской армии («спайка частей поразительная, ни большевистских, ни сменовеховских течений нет»), положению в Болгарии («коммунисты, укрепившиеся после Генуи, натравливают на нас общественные круги и правительство, которое прибегает к самым нелепым мерам, вплоть до провокации»). «Лекция», на которой присутствовали и представители прессы, носила отвлекающий, дезинформационный характер, имеющий целью оправдать дальнейшие действия Кутепова и его подчиненных генералов. Что произошло между Врангелем и Кутеповым, что определило их стычку (несомненно!), которая даст о себе знать о дальнейшем далеко идущими последствиями, нуждается в уточнении. Полагают повторение истории Врангель – Деникин.

На Ваш запрос сообщаю: Туркул обосновался в Софии, торгует газетами в центре города. Его жена – официантка фешенебельного кафе на бульваре Дундуков. Старательно демонстрируют переход на положение беженцев. Потребуется наблюдение.

«Цветков» полностью натурализовался.

0135»

Глава третья. ВРАНГЕЛЬ И ЕГО ДИПКУРЬЕР

1

За время службы дипкурьером у главнокомандующего возникла особая традиция; вернувшись после поездки и приведя себя в порядок (Врангель не выносил расхлябанности и «моветона» даже в условиях сербского городка), Венделовский наносил визит шефу. Остатком прежней жизни и теперь, вероятно, казался Врангелю его личный посланник – Альберт Николаевич, – всегда подтянутый, хорошо одетый и выбритый, спокойный, почтительный, знающий себе цену. Дипкурьер привозил почту, письма для главнокомандующего, газеты разных стран и направлений. Его суждения относительно политического момента отличались умением по деталям воссоздать картину целого, анализировать явления...

Нынче Врангель впервые принимал Венделовского не в Сремских Карловцах, а на купленной не так давно Топчидерской даче, которую охраняли денно и нощно караулы кубанских лейб-казаков. На даче среди прекрасного парка находились шофер личного авто, два . товара, ординарцы, адъютант. Часто навещала Петра Николаевича миловидная, худенькая, жизнерадостная, похожая на английскую мисс, далекая от дел и от политики жена Ольга Михайловна. Привозила детей – Петра, Наталью и Елену. Врангель всегда оставался любящим мужем и отцом. Казалось, был рад сбросить ярмо политического деятеля и командующего, стать «простым человеком». Большую часть свободного времени посвящал Петру: ему исполнилось двенадцать лет, его ждала военная карьера. Дай бог, чтобы она сложилась! Недаром род Врангелей в разных странах представляли четырнадцать фельдмаршалов и бессчетное количество генералов разных армий... Пока характер и внешность сына не радовали Петра Николаевича: коротко стриженный мальчик, невысокий, в галстуке и сером костюмчике с короткими рукавами. Лицо подвижное, доброе, даже, пожалуй, безвольное – влияние материнской породы несомненно. Но для подготовки настоящего солдата, слава богу, еще есть время.

Визит Венделовского начался с осмотра виллы. Врангель не скрывал радости – провел по столовой и гостиной, показал кухню, вывел на балкон, чтобы гость мог полюбоваться открывающимися отсюда красотами. В просторном кабинете расположились друг против друга, утонув в мягких креслах. Врангель, желая подчеркнуть полное доверие к своему дипкурьеру, не сел за письменный стол. Они не виделись более десяти дней, и Альберт Николаевич коротким, пристальным взглядом оценил патрона. Мало изменился «болярин Петр»: высокая, стройная фигура джигита в серой форме казачьего войска, длинный кинжал, узкий ремешок, стягивающий в рюмку тонкую талию, гордо посаженная голова с всегдашним выражением превосходства. Только с близкого расстояния можно было увидеть мазки, что оставляло время. Осунулось, пожелтело костистое лицо, посветлели глаза, серебро коснулось коротких усов, и – что особенно поразило Венделовского! – разгладились резкие, повелительные складки между бровями. Тонкие губы с чуть отвислой нижней непроизвольно вздрагивали, кривились. Это был Врангель и... не Врангель. «Укатили сивку крутые горки», – подумал Альберт Николаевич с внезапным состраданием: главком всегда хорошо относился к своему дипломатическому курьеру, был против бесчисленных его перепроверок, устраиваемых контрразведчиками, считал человеком интеллигентным, из своего круга, не разрешал себе ни строевого тона, ни излишнего, показного покровительства.

Как обычно, после возвращения разговор начинался с подробного рассказа Венделовского о своих вояжах – о том, что видел, о жизни европейских столиц, о настроениях народа и армии. Казачок приносил затейливый серебряный поднос с гравировкой, небольшой серебряный самовар, чайный прибор, вазочки с вареньем, домашним печеньем и восточными сластями, коньяк и рюмки.

– Здоровье и успехи вашего превосходительства! – провозглашал Венделовский.

– За успех дела, которому мы служим! – уточнял гл а в нокома ндующи й.

Они чокались.

Врангель непременно сам разливал чай, подчеркивая полную, почти дружескую интимность их встречи. Альберт Николаевич, последний маршрут которого шел к Парижу, а затем, через Берлин, к Софии, начал рассказ с поездки по столицам. Венделовский не скрывал озабоченности: русскую эмиграцию раздирают распри (позволил себе даже пошутить: «Если на садовой скамейке четверо русских, трое из них – обязательно представители разных партий»).

От раскола не удержалась даже православная церковь. Русские политические деятели в Берлине и Париже составляют два лагеря, сплотившиеся вокруг великих князей, каждый старается перетащить на свою сторону армию (Врангель, сомкнув тяжелые веки, прискорбно покивал: да, приходится отбиваться всеми способами). В то же время лидеры левых организаций заявляют, что русской армии уже нет, а есть беженские колонии и трудовые артели в разных странах, которые добывают средства к существованию своими руками. (Врангель усмехнулся недобро, нахмурив высокий от залысин лоб: мы-то знаем, что это не так).

– Армия жива, но после самоубийства Перлофа разведка захромала на обе ноги. Климович – стар, ленив. Его помощники – бездарь! Ни одного творческого человека, заплечных дел мастера и только... Я решил: сделаю все, чтобы армию не вовлекли в политическую борьбу. Жду и в зависимости от дальнейших шагов великих князей стану принимать решения, оставляя за собой свободу действий, разумеется... Но что пишут и говорят о лидерах западноевропейских стран – суммарно, пожалуйста.

– Можно сказать однозначно, ваше превосходительство. Лидеры европейских правительств больше всего боятся своих народов. Реальной помощи нам ждать неоткуда. Если только от Торгово-промышленного союза.

– Но попробуйте возьмите от них хоть полтинник! – Врангель хлопнул ладонью по острому колену. – У меня денег на армию нет, если отбросить все пустые обещания и рассчитывать только на себя. Но я рассчитываю, рассчитываю, точно банкир, председатель акционерного общества. Как меня уже изволили назвать в прессе. Я предъявил иск пароходной компании, потопившей мою яхту «Лукулл». С подлецами надо бороться, наказывать их. – Врангель порывисто поднялся с кресла, пошел к столу за спичками, закурил сигару, глубоко затягиваясь. – Дело тянется долго, но я его выиграю, – высоко поднимая тонкие ноги в мягких, без каблуков, сапогах, он зашагал по кабинету. – Адвокат Вуччино доказывает: «Лукулл» – военное судно, его гибель не подлежит рассмотрению гражданских судов. Присяжный поверенный Ратнер, представляющий мои интересы, убедил судейских, что яхта в момент катастрофы не выполняла военных акций. Я получу компенсацию. Рассчитываю тысяч на двести лир.

– Не сомневаюсь в победе, ваше превосходительство, – Вендсловский восхищенно улыбнулся. – Насколько я осведомлен, дело широко не оповещалось в прессе.

– Бескровные победы достигаются только в тиши залов и кабинетов, мой друг. Дело пока отложено. И я вас прошу...

– Что вы, что вы?! – ужаснулся Венделовский. – И под пыткой ни слова.

– Никогда не сомневался, – Врангель, взяв большую пепельницу, вновь уселся напротив Венделовского и хитро, с несвойственным ему прищуром улыбнулся. – Есть у меня и еще порох в пороховницах. Ссудная казна. Там кое-что осталось, – Врангель не удержался от победного хохотка: – Власти не разрешили дальнейшую распродажу и увоз ценностей. Но... Я и тут натянул им нос! Председатель нашей колонии в Каттаро Сахаров при своих поездках... – Врангель сделал паузу, точно остановил себя вовремя, чтобы не называть мест распродажи. Затянувшись сигарой, он продолжил поспешней:

– Сахаров... увозит и продает кое-что небольшими партиями.

– Но ведь комиссия общественных деятелей...

– Эти?! Тизенгаузен, Гензель и Сахаров обвели их вокруг пальца, как детей. Проценты по закладам давно превысили стоимости залогов. А раз так, комиссия постановила, – он достал из сафьянового бювара бумагу:

– Я прочту, разрешите, дорогой мой? Исторический документ! Когда-нибудь опубликуют, и все смеяться станут. Я не с начала, чтоб не утомлять вас, – он приблизил к глазам несколько листков, скрепленных булавкой: «Нет оснований воздерживаться от продажи просроченных закладов, ибо дальнейшая отсрочка требует больших расходов на хранение...» И вот еще: «Вырученные от продажи суммы поставлено расходовать под общественным контролем исключительно...» Каково?

– Если разрешите? – Венделовский встал, склонил голову: – Я предложил бы тост за нашу победу. Ура!

– Прозит! – сказал Врангель с удовольствием и поспешно заговорил – горячо, форсируя голосом особо важные слова, испытывая удовольствие от того, что он еще не сказал и сейчас скажет, вновь удивит, потрясет, заставит ахнуть своего подчиненного!

«Боже, как он много говорит! – внезапно выкристаллизовалась мысль, и Вснделовский понял, что изменилось в главнокомандующем: – Ведь он и слова не дает мне вставить. Болтун. Просто стал болтуном в этой глуши. Ему и поговорить тут не с кем».

Врангель рассказывал о своей поездке, которую он совершил недавно в сопровождении Сахарова по Каттарской бухте... В это время раздался осторожный стук в дверь. Из-за тяжелой портьеры выглянул ротмистр Знаменский – злые желтые глаза, тараканьи усы. Приблизившись, склонился к уху главнокомандующего, зашептал, косясь на Венделовского. «Вот заместитель Перлофа, – подумал дипкурьер. – Не ровня, не ровня. Этот пожиже и пониже. Да и школа не та».

– Чего вы бормочете, Знаменский? – недовольно бросил Врангель. – Докладывайте! Тут свои. И заново! Я ничего не понял.

Сложившись едва ли не пополам, Знаменский сказал громче:

– Отмечено резкое расхождение между Кутеповым и Достоваловым.

– Изъяснитесь точнее, ротмистр!

– Слушаюсь! – Знаменский хекнул, прочищая горло. – Их отношения испортились после болгарских событий, хотя оба генерала служат совместно еще со времен Орла и Харькова.

– Не повторяйтесь! – Врангель встал. Выпрямился и ротмистр. Он оказался не ниже главнокомандующего. – Так. Что дальше?

– Разгорелся скандал. Генерал Кутепов обвинил начальника штаба в присвоении ценностей симферопольского банка. Изъятие их, действительно, происходило под наблюдением генерала Достовалова. Это проверено.

– Хватился! Не поделили? Ха-ха! Узнаю Кутепова, – Врангель оживился, посмотрел на ротмистра доброжелательней: происшествие, порочащее Кутепова, его радовало, было на руку. – Распорядитесь от моего имени: пусть назначается следствие, авторитетная комиссия.

– Генерал Достовалов отбыл в Берлин.

– Кто послал?! – гаркнул Врангель, топнув ногой.

– По личным надобностям, господин главнокомандующий. С пути прислал генералу Кутепову телеграмму следующего содержания: «Бегу от вашей бездарности».

– Чем занимается в Берлине?

– Пристраивается к редакции журнала «Война и мир». Цель не ясна.

– Не ясна, не ясна... – повторил Врангель, обдумывая новость, которая и радовала и озадачивала его. – Так, ротмистр. Отряжайте человека в Берлин, пусть войдет в контакт с Достоваловым – безотлагательно! Следствие прекратить во избежание скандала. И найдите Кутепова: я приму его в три часа пополудни. Все! Можете быть свободны!

Проследив, как, ступая на носки, выходит ротмистр, Врангель продолжал мерить кабинет широкими шагами, видимо, думая над новостью. Зажег потухшую сигару и сказал не то себе, не то Венделовскому:

– Все не могут поделить награбленного, друзья! Один другого в любой момент съест. Достовалов!.. Хм! Еще один писатель на мою голову, увидите, Венделовский. Есть захочет – и продаст нас за полушку.

– Но Кутепов, Кутепов, – наивно заметил Альберт Николаевич. – Необузданный характер! В такой напряженный момент – зачем? Неосторожно. Наши враги, получив информацию о ссоре генералов, не замедлят воспользоваться ею и раструбят по всей Европе.

– Абсолютно точно! Мне только и дел что мирить одичавших сподвижников, – Врангель показно рухнул в кресло, точно сломался, откинулся, прикрыв тяжелые веки. Сказал: – Ну, оставим. Расскажите, наконец, как вояжировали. – И снова не удержался, заговорил о том, что его волновало сейчас более всего: – Но, Александр Павлович, милейший! Одна ошибка за другой, одна за другой!.. Что делать? Пока он нужен. Хотя бы для того, чтобы прошибить его твердым лбом закрытые для нас двери. – И вдруг проговорил буднично, жалостливо – словно вырвалось, не сдержался: – Вокруг все меньше людей, милейший дипломат. Остаются, увы, только самые верные.

Это был уже совсем незнакомый Венделовскому Врангель. Тут следовало думать. Возможно, случилось нечто, пока он ездил с диппочтой, не содержавшей на этот раз ничего заслуживающего внимания. Где произошло? В Белграде?.. О Софии и Париже он получил достаточную информацию от «Доктора». Всеми силами следует задержаться здесь, чтобы разобраться. Хотя бы неделю пробыть в Сремских Карловцах. Так и надлежит строить свой рассказ о последней поездке – устал, одному трудно, нервы расшалились.

– Если разрешите, ваше высокопревосходительство, чтобы развлечь вас, я начну с одного разговора, услышанного в коридоре вагона? – сказал тот, кого Врангель называл Венделовским. – Разговаривали наши соотечественники. И оба, судя по выправке, которую не в силах изменить ни время, ни сегодняшнее наше положение, военные. Один значительно старше. Полагаю, в чинах. Он спрашивает молодого: «Вот вы твердите: коммунисты, коммунисты! Еще немного – и вы пойдете служить им, расстрелявшим вашего отца?» А второй отвечает: «А если бы, простите великодушно, ваш отец попал под трамвай, вы не ездили бы в трамваях?..»

Против ожидания, Врангель не усмехнулся, не рассердился – похоже, просто пропустил мимо ушей. Оказалось, не так. Подумав, смежив веки, он сказал весьма серьезно, даже обеспокоенно:

– Коммунизм разлагает армию. Да что армию – всю нашу эмиграцию! Ни к чертовой матери!.. Знаете, Альберт Николаевич?! Стены кабинета давят на меня, – капризно сказал Врангель. – Приглашаю на прогулку. В саду и расскажете все – договорились? – и пошел к дверям.

Под ногами, как ледок на утренних лужицах, похрустывал ракушечник, которым были посыпаны аллеи. Ветви на деревьях подрезаны шарами, кусты затейливо подстрижены, цветы на клумбах искусно подобраны. Делом занимался знающий человек. Но рассказывать на ходу Венделовскому оказалось весьма сложным: главнокомандующий шагал широко, по-цаплиному, брезгливо ставя тонкие и длинные ноги, нимало не беспокоясь, успевает ли за ним дипкурьер. Венделовский то и дело сбивался с ноги, убыстрял шаг, временами пускаясь следом чуть ли не вприпрыжку. Рассказ получился сбивчивый, какой-то растрепанный. Впрочем, действительно ли интересовался Врангель его рассказом? Зачем ему нужны были несущественные подробности поездки дипкурьера? Альберт Николаевич многократно анализировал свои «сказки Шахерезады» и вопросы главкома и не находил никаких «крючков», проверок и перепроверок. Видно, дело обстояло наипростейшим образом. Оторванный от мира, заключенный в сербской дыре, Врангель по-человечески страдал от своей изолированности. Белград был захвачен русскими монархистами. Пусть отличающимися друг от друга (как они не уставали декларировать), но на деле оголтелыми, безоглядными шовинистами, сторонниками восстановления монархии в России. Глухие, слепые, пропитанные ненавистью старики. Врангель не мог доверить им ни своих планов, ни – тем более! – дела сохранения армии. В Белграде он оказался одинок. В Париж, Берлин, Будапешт он не мог переехать, поскольку его «воины», его «витязи» оставались на Балканах. Отсюда и его лозунг – «Армия вне политики», за который он пытается спрятаться. Кто его окружает здесь? Солдафон Кутепов, которого он опасается не без оснований? Хитрец Шатилов? Обленившийся, равнодушный разведчик Климович, растерявший все, не приобретший ничего, думающий лишь об обеспечении своей старости? Осанистый и напыщенный Петряев, владеющий шестнадцатью языками и не могущий ныне употребить с пользой хотя бы одного? Долгорукий, Львов, Сергей Николаевич Ильин – «правая рука» и правитель канцелярии главкома? «Топчидерский маршал», считающий себя великим конспиратором, направляющим и смягчающим политику Врангеля, – они разбегутся кто куда, едва окончательно опустеет Ссудная казна... Да, он изолирован.

– Итак, я слушаю, мой дипломат, – напомнил Врангель, оторвавшийся от не слишком веселых своих мыслей и вышагивающий впереди Венделовского, несмотря на все старания дипкурьера идти в ногу с главнокомандующим.

– Не очень даже представляю, что может особо заинтересовать ваше высокопревосходительство, – выравнивая дыхание, проговорил Венделовский, стараясь идти рядом. – Прибыл в Прагу, сдал почту военному агенту, на другом вокзале пересел на будапештский поезд и по пути попал в очередную забастовку. Сутки сидел в заплеванном станционном здании, страшась за документы, не зная языка, боясь провокации. В Будапеште провел еще сутки в обществе полковника фон Лампе. Затем София. Впрочем, о Софии можно сказать особо. Я ужинал у генерала Ронжина: мы собирались поиграть в карты. Был и начальник болгарской полиции. Ронжин, как бы между делом, спросил его: «Вы ведь не будете чинить препятствий к переезду границы нашему курьеру?» Тот улыбнулся: «Разумеется. Господин Венделовский может свободно продолжать свой путь». Ронжин, улучив момент, шепнул мне: «Не верю им, ограничусь малой почтой. К вам будет приставлен наш человек». Возле перрона меня встретил некто Сеньков, в форме санитара. Очень он за мной ухаживал, был предупредителен сверх всякой меры, занес в купе багаж. Отказался от чаевых и быстро сфотографировал меня в окне вагона. Это уже второй случай, ваше высокопревосходительство. Какой-то тип фотографировал меня в Берлине. И тоже возле поезда. Я не сомневаюсь – за мной охотятся большевики. Но этот, рекомендованный генералом Ронжиным? И знаете, что примечательно, ваше высокопревосходительство? На станции Субботица я был задержан сербскими жандармами, которые вынесли из вагона мой чемодан, обыскали меня и... обвинили в принадлежности к международному большевизму.

– Нонсенс, – остановившись, повернулся резко Врангель. – На каком основании?

– В чемодане находилось несколько советских газет, продажа коих в Королевстве запрещена, а в Германии – свободна. Я взял их по просьбе вашего высокопревосходительства. Их мне передали в последний момент, и они не попали в «дипломатическую вализу». Случайно.

– Промах, Альберт Николаевич.

– Согласен, непростительная оплошность. Но далее! Несмотря на мои протесты, я был препровожден опять-таки в Берлин, где вновь подвергся допросу. Мне объявили, что я не Венделовский, а известный террорист Каменский, направляющийся в Сремски Карловцы, чтобы убить... генерала Врангеля.

– Действительно смешно.

– На мое счастье и фон Лампе, и Климович, оказавшийся в Берлине, сумели удостоверить мою личность. Евгений Константинович объявил: в задержании – ничего случайного. Было получено сообщение о готовящемся аттентате, и мои фотографические карточки разослали повсюду.

– Грустно... Ах, Климович, Климович! Где его хваленый нюх? Возможно, кто-то работает под нашу разведку и по-прежнему весьма интересуется почтой? Ваши соображения?

– Весьма трудно вояжировать одному, ваше высокопревосходительство. Необходима подстраховка.

– Но вы не ответили на мой вопрос.

– Я затрудняюсь. Есть десяток предположений.

– Извольте изложить их письменно. А пока поездки в Софию отменяются. Остается маршрут Париж – Белград и обратно – через Вену и Будапешт. Тут мы сумеем прикрыть вас, – Врангель посуровел; рассказ возвращал его к повседневным заботам – заговорам, политике, борьбе: – Есть еще что-нибудь, стоящее внимания?